Астафьев, Михаил Георгиевич

Михаил Георгиевич Астафьев
Образование:	физический факультет МГУ
Вероисповедание:	православный
Партия:	КДП—ПНС Всероссийский национальный правый центр
Основные идеи:	патриотизм, консерватизм, традиционализм
Род деятельности:	политик

Михаи́л Гео́ргиевич Аста́фьев (род. 16 сентября 1946 года в Москве) — российский политический деятель, народный депутат РСФСР с 1990 по 1993 год.

Биография

Михаил Астафьев родился 16 сентября 1946 года в Москве в семье служащего «Аэрофлота». В 1970 году окончил физический факультет МГУ. После окончания МГУ служил в Советской армии в ракетных войсках ПВО. С 1972 по 1990 год работал в Институте физической химии АН СССР старшим инженером, научным сотрудником, руководителем группы. Специалист в области электрохимии и коррозии.

В 1988—1990 годах Михаил Астафьев участвовал в создании в Дзержинском районе Москвы «неформальных» клубов избирателей. В 1989 году во время выборов народных депутатов СССР вошёл в Московский народный фронт (МНФ), став в нём одним из лидеров «Демократической фракции», придерживавшейся несоциалистической ориентации. 1 августа 1989 года избран заместителем председателя Совета представителей МНФ.

Осенью 1989 года вступил в Союз конституционных демократов (СКД) Виктора Золотарёва.

1990—1991

В январе 1990 года участвовал в создании блока кандидатов в народные депутаты «Демократическая Россия». Первоначально блок собирались назвать «Демократические выборы-90», но Астафьев настоял на смене названия. Весной 1990 года при поддержке блока «ДемРоссия» был избран народным депутатом РСФСР от Дзержинского территориального округа № 11 (Москва), победив кандидата национал-патриотических сил Станислава Куняева, редактора журнала «Наш современник». После выборов вступил в депутатскую группу «Демократическая Россия».

В мае 1990 года планировалось провести учредительный съезд партии конституционных демократов, которую собирались создавать на базе Союза конституционных демократов. Накануне съезда, 16 мая, группа так называемых «кадетов-фундаменталистов» во главе с Георгием Дерягиным и Н. Соловьёвым, объявили о возобновлении деятельности Конституционно-демократической партии — Партии народной свободы (КДП—ПНС), созданной до Октябрьского переворота и никогда не заявлявшей о самороспуске.

Учредительный съезд Партии конституционных демократов (ПКД, «партия Золотарёва») прошёл, как и планировалось, 19—20 мая в Центральном доме туриста. В нём принял участие и Михаил Астафьев, который впрочем не стал входить в эту партию. Вместо этого он вошёл в состав московского оргкомитета Свободной демократической партии России (СвДПР). Уже вскоре Астафьев вернулся в кадетское движение, возглавив 23 июля 1990 года Оргкомитет по подготовке и проведению объединительного съезда конституционных демократов России, создатели которого пытались объединить кадетские организации (ПКД, КДП-ПНС, «Молодая Россия»). После провала попыток объединить кадетов, Астафьев возглавил КДП—ПНС. Осенью некоторое время был членом оргкомитета так и не созданного движения «Либеральный форум».

Летом 1990 года Астафьев становится членом Оргкомитета Движения «Демократическая Россия» («ДемРоссия», ДР), активно участвовал в создании этого движения, войдя затем в его Координационный совет.

В августе 1990 года Михаил Астафьев стал членом Комитета Верховного Совета по свободе совести, вероисповеданиям, милосердию и благотворительности, покинув его только после роспуска парламента в 1993 году. Также входил в Комитет ВС по средствам массовой информации, связям с общественными организациями, массовыми движениями граждан и изучению общественного мнения (с мая 1992 года — Комитет ВС по средствам массовой информации).

Во время II съезда народных депутатов РСФСР вместе с Виктором Аксючицем создал депутатскую группу «Российский Союз», которая объединила 52 депутата, в том числе членов Российского христианского демократического движения (РХДД), СвДПР и Демократической партии России (ДПР), а также беспартийных. Был координатором группы вплоть до её распада весной 1992 года.

19 апреля 1991 года Астафьев, В. Аксючиц и лидер ДПР Николай Травкин создают Конструктивно-демократический блок «Народное согласие», объединивший «демократов-государственников».

Летом 1991 не стал принимать участие в кампании за избрание Ельцина Президентом России, успев разочароваться в его взглядах на национально-государственную политику.

15—16 июня 1991 года состоялся «XI восстановительный съезд» КДП-ПНС (последний, Х съезд «старой» кадетской партии прошёл в 1920 году). На нём М. Астафьев стал председателем Центрального комитета партии. На следующем съезде, XII, в сентябре 1992 года пост Астафьева был переименован в председателя партии.

В августе 1991 года Астафьев принимал участие в обороне Белого Дома вместе с Дмитрием Рогозиным и Игорем Суриковым (Суриков Игорь Михайлович - страница отсутствует).

9—10 ноября 1991 года на II съезде «ДемРоссии» участники блока «Народное согласие» выходят из движения, не согласившись с решением съезда сохранить в уставе смешанное (то есть как коллективное, так и персональное) членство. Впрочем реальной причиной стали разногласия с большинством движения по национально-государственному вопросу. Так, Астафьев выступал за осуждение политики Звиада Гамсахурдиа в отношении Южной Осетии и за поддержку Приднестровья в его конфликте с властями Молдовы.

1992

В феврале 1992 года Астафьев принял участие в Конгрессе гражданских и патриотических сил России, который завершился созданием Российского народного собрания (РНС), коалиции некоммунистической (право-консервативной и умеренной национал-патриотической) оппозиции президенту Б. Ельцину и правительству Е. Гайдара. Астафьев становится членом Центрального Совета и Президиума ЦС, а также сопредседателем РНС. Ставил себе в заслугу превращение блока из крайне правого в правоцентристское.

В марте-апреле 1992 года участвовал в создании парламентского блока коммунистов и патриотов «Российское единство», став членом Координационного совета блока, за что подвергался критике антикоммунистически настроенных сил, в том числе и внутри своей партии. Летом того же года после развала депутатской фракции «Российский Союз» вошёл в основанную Михаилом Челноковым фракцию «Гражданское общество», став её координатором. Содействовал вступлению своей новой фракции в оппозиционный блок «Российское единство».

С августа 1992 по август 1993 года входил в редколлегию газеты «День» (главный редактор Александр Проханов). Был членом редколлегии газеты «Обозреватель».

25—26 сентября состоялся XII съезд Конституционно-демократической партии, на котором Астафьев, переизбранный на пост председателя партии, объявил о намерении начать кампанию по созыву Учредительного собрания, на котором представители всех республик и регионов бывшего СССР приняли бы новую конституцию, возродив тем самым союзное государство. Выборы в собрание по мнению политкиа надо было проводить по закону 1917 года, то есть «на свободной от неприятеля территории голосование, результаты которого, однако, будут обязательны для всей территории».

Осенью 1992 года вошёл в Оргкомитет Фронта национального спасения (ФНС), созданный 38 деятелями антиельцинской оппозиции. 24 октября на «Конгрессе национального спасения» в Большом конференц-зале Парламентского центра Верховного Совета РФ избран в Политсовет фронта и одним из 9 сопредседателей. Сопредседателем ФНС оставался до апреля 1994 года, Политсовет покинул в октябре того же года.

1993 и последующие годы

20 января 1993 года собрание москвичей выдвинуло Астафьева кандидатом на пост мэра Москвы. Впрочем, информация о якобы готовящихся выборах московского мэра не подтвердилась.

Летом 1993 года Астафьев вместе с академиками И. Шафаревичем и Б. Рыбаковым, скульптором В. Клыковым и некоторыми другими вошёл в состав общественного комитета «Русский Севастополь».

После указа президента Ельцина № 1400 «О поэтапной конституционной реформе в Российской Федерации» отказался подчиняться исполнительной власти и принял активное участие в созванном противниками указа X (Чрезвычайном) Съезда народных депутатов.

После разгона Верховного Совета в октябре 1993 года Астафьев пытался принять участие в выборах Государственной думы, но КДП-ПНС не смогла собрать необходимые для этого 100 тысяч подписей. В результате партия смогла принять участие в выборах только по одномандатным округам, одержав победу на Камчатке. После Всенародного голосования по Конституции России в декабре 1993 года вместе с ещё 17 деятелями оппозиции сделал заявление о нелегитимности новой конституции, в частности, обвинив Ельцина в нарушении Закона РФ «О референдуме».

В декабре 1993 — январе 1994 годов в КДП—ПНС произошёл раскол, в результате которого партия прекратила своё существование. Астафьев создаёт межрегиональное общественно-политическое объединение Всероссийский национальный правый центр (ВНПЦ). Новая организация выступала за «восстановление единства русского народа, сохранение и возрождение его традиционных духовных и религиозных ценностей». 17 февраля 1995 года ВНПЦ был зарегистрирован под номером 2576. В центр вошли такие известные патриотические деятели как публицист В. Н. Осипов, академик И. Р. Шафаревич, историк и политолог Н. А. Нарочницкая и др. Несмотря на присутствие ряда известных людей, центр не стал заметной силой, фактически прекратив своё существование после 1996 года.

16 сентября 1994 года участвовал в Конгрессе патриотических сил России «Русский рубеж: от Калининграда до Курил» в Калининграде, где подписал совместное заявление с призывом к отставке Правительства и досрочным выборам Президента.

Во второй половине 1994 — начале 1995 годов Всероссийский национальный правый центр примкнул к Социально-патриотическому движению «Держава» А. В. Руцкого. 4 февраля 1995 года на учредительной конференции движения Астафьев был избран в Национальный комитет и на пост заместителя председателя «Державы». Накануне II съезда СПД в августе 1995 года Астафьев заявил о своём выходе из Национального комитета движения, а через несколько дней вместе с рядом других бывших членов руководства партии обвинил Руцкого в том, что тот превратил «Державу» в «социал-криминальное движение „новых русских“».

1—3 февраля 1995 года Астафьев принял участие во II Всемирном русском соборе, где вместе с Ксенией Мяло, Н. Нарочницкой и Игорем Кольченко добился принятия ряд заявлений, антизападнических и резко критических по отношению к властям РФ. Осенью стал одним из учредителей Православного политического совещания (ППС), на базе которого позднее был основан Союз православных граждан.

Покинув «Державу», Астафьев вместе с Российским земским движением и Союзом казачьих формирований создаёт блок «Земский Собор — Союз земства, казачества и православно-патриотических организаций России». Блок сумел собрать нужное для регистрации количество подписей, но при проверке Центризбирком забраковал их значительную часть и отказал «Земскому Собору» в допуске к выборам. Астафьев всё-таки принял участие в выборах в ГосДуму, выдвинув свою кандидатуру от Бабушкинского округа № 192 (Москвы), но потерпел поражение.

В дальнейшем Астафьев ушёл из политики, решив заниматься наукой.

Источники

• RIN.ru: [persona.rin.ru/view/f/0/15900/astafev-mihail-georgievich Астафьев Михаил Георгиевич]
• «Панорама»: [www.panorama.ru/gazeta/p33ast.html «В дурном обществе»], №3 (33), май 1992
• Н. Кротов, Д. Майоров: [www.observer.materik.ru/observer/N30_93/30_05.HTM «Политический портрет: Астафьев Михаил Георгиевич»]. «Обозреватель», № 30 (34), 1993

Отрывок, характеризующий Астафьев, Михаил Георгиевич

– А что?
– Ах, какая я свинья, однако, что я ни разу не писал и так напугал их. Ах, какая я свинья, – повторил он, вдруг покраснев. – Что же, пошли за вином Гаврилу! Ну, ладно, хватим! – сказал он…
В письмах родных было вложено еще рекомендательное письмо к князю Багратиону, которое, по совету Анны Михайловны, через знакомых достала старая графиня и посылала сыну, прося его снести по назначению и им воспользоваться.
– Вот глупости! Очень мне нужно, – сказал Ростов, бросая письмо под стол.
– Зачем ты это бросил? – спросил Борис.
– Письмо какое то рекомендательное, чорта ли мне в письме!
– Как чорта ли в письме? – поднимая и читая надпись, сказал Борис. – Письмо это очень нужное для тебя.
– Мне ничего не нужно, и я в адъютанты ни к кому не пойду.
– Отчего же? – спросил Борис.
– Лакейская должность!
– Ты всё такой же мечтатель, я вижу, – покачивая головой, сказал Борис.
– А ты всё такой же дипломат. Ну, да не в том дело… Ну, ты что? – спросил Ростов.
– Да вот, как видишь. До сих пор всё хорошо; но признаюсь, желал бы я очень попасть в адъютанты, а не оставаться во фронте.
– Зачем?
– Затем, что, уже раз пойдя по карьере военной службы, надо стараться делать, коль возможно, блестящую карьеру.
– Да, вот как! – сказал Ростов, видимо думая о другом.
Он пристально и вопросительно смотрел в глаза своему другу, видимо тщетно отыскивая разрешение какого то вопроса.
Старик Гаврило принес вино.
– Не послать ли теперь за Альфонс Карлычем? – сказал Борис. – Он выпьет с тобою, а я не могу.
– Пошли, пошли! Ну, что эта немчура? – сказал Ростов с презрительной улыбкой.
– Он очень, очень хороший, честный и приятный человек, – сказал Борис.
Ростов пристально еще раз посмотрел в глаза Борису и вздохнул. Берг вернулся, и за бутылкой вина разговор между тремя офицерами оживился. Гвардейцы рассказывали Ростову о своем походе, о том, как их чествовали в России, Польше и за границей. Рассказывали о словах и поступках их командира, великого князя, анекдоты о его доброте и вспыльчивости. Берг, как и обыкновенно, молчал, когда дело касалось не лично его, но по случаю анекдотов о вспыльчивости великого князя с наслаждением рассказал, как в Галиции ему удалось говорить с великим князем, когда он объезжал полки и гневался за неправильность движения. С приятной улыбкой на лице он рассказал, как великий князь, очень разгневанный, подъехав к нему, закричал: «Арнауты!» (Арнауты – была любимая поговорка цесаревича, когда он был в гневе) и потребовал ротного командира.
– Поверите ли, граф, я ничего не испугался, потому что я знал, что я прав. Я, знаете, граф, не хвалясь, могу сказать, что я приказы по полку наизусть знаю и устав тоже знаю, как Отче наш на небесех . Поэтому, граф, у меня по роте упущений не бывает. Вот моя совесть и спокойна. Я явился. (Берг привстал и представил в лицах, как он с рукой к козырьку явился. Действительно, трудно было изобразить в лице более почтительности и самодовольства.) Уж он меня пушил, как это говорится, пушил, пушил; пушил не на живот, а на смерть, как говорится; и «Арнауты», и черти, и в Сибирь, – говорил Берг, проницательно улыбаясь. – Я знаю, что я прав, и потому молчу: не так ли, граф? «Что, ты немой, что ли?» он закричал. Я всё молчу. Что ж вы думаете, граф? На другой день и в приказе не было: вот что значит не потеряться. Так то, граф, – говорил Берг, закуривая трубку и пуская колечки.
– Да, это славно, – улыбаясь, сказал Ростов.
Но Борис, заметив, что Ростов сбирался посмеяться над Бергом, искусно отклонил разговор. Он попросил Ростова рассказать о том, как и где он получил рану. Ростову это было приятно, и он начал рассказывать, во время рассказа всё более и более одушевляясь. Он рассказал им свое Шенграбенское дело совершенно так, как обыкновенно рассказывают про сражения участвовавшие в них, то есть так, как им хотелось бы, чтобы оно было, так, как они слыхали от других рассказчиков, так, как красивее было рассказывать, но совершенно не так, как оно было. Ростов был правдивый молодой человек, он ни за что умышленно не сказал бы неправды. Он начал рассказывать с намерением рассказать всё, как оно точно было, но незаметно, невольно и неизбежно для себя перешел в неправду. Ежели бы он рассказал правду этим слушателям, которые, как и он сам, слышали уже множество раз рассказы об атаках и составили себе определенное понятие о том, что такое была атака, и ожидали точно такого же рассказа, – или бы они не поверили ему, или, что еще хуже, подумали бы, что Ростов был сам виноват в том, что с ним не случилось того, что случается обыкновенно с рассказчиками кавалерийских атак. Не мог он им рассказать так просто, что поехали все рысью, он упал с лошади, свихнул руку и изо всех сил побежал в лес от француза. Кроме того, для того чтобы рассказать всё, как было, надо было сделать усилие над собой, чтобы рассказать только то, что было. Рассказать правду очень трудно; и молодые люди редко на это способны. Они ждали рассказа о том, как горел он весь в огне, сам себя не помня, как буря, налетал на каре; как врубался в него, рубил направо и налево; как сабля отведала мяса, и как он падал в изнеможении, и тому подобное. И он рассказал им всё это.
В середине его рассказа, в то время как он говорил: «ты не можешь представить, какое странное чувство бешенства испытываешь во время атаки», в комнату вошел князь Андрей Болконский, которого ждал Борис. Князь Андрей, любивший покровительственные отношения к молодым людям, польщенный тем, что к нему обращались за протекцией, и хорошо расположенный к Борису, который умел ему понравиться накануне, желал исполнить желание молодого человека. Присланный с бумагами от Кутузова к цесаревичу, он зашел к молодому человеку, надеясь застать его одного. Войдя в комнату и увидав рассказывающего военные похождения армейского гусара (сорт людей, которых терпеть не мог князь Андрей), он ласково улыбнулся Борису, поморщился, прищурился на Ростова и, слегка поклонившись, устало и лениво сел на диван. Ему неприятно было, что он попал в дурное общество. Ростов вспыхнул, поняв это. Но это было ему всё равно: это был чужой человек. Но, взглянув на Бориса, он увидал, что и ему как будто стыдно за армейского гусара. Несмотря на неприятный насмешливый тон князя Андрея, несмотря на общее презрение, которое с своей армейской боевой точки зрения имел Ростов ко всем этим штабным адъютантикам, к которым, очевидно, причислялся и вошедший, Ростов почувствовал себя сконфуженным, покраснел и замолчал. Борис спросил, какие новости в штабе, и что, без нескромности, слышно о наших предположениях?
– Вероятно, пойдут вперед, – видимо, не желая при посторонних говорить более, отвечал Болконский.
Берг воспользовался случаем спросить с особенною учтивостию, будут ли выдавать теперь, как слышно было, удвоенное фуражное армейским ротным командирам? На это князь Андрей с улыбкой отвечал, что он не может судить о столь важных государственных распоряжениях, и Берг радостно рассмеялся.
– Об вашем деле, – обратился князь Андрей опять к Борису, – мы поговорим после, и он оглянулся на Ростова. – Вы приходите ко мне после смотра, мы всё сделаем, что можно будет.
И, оглянув комнату, он обратился к Ростову, которого положение детского непреодолимого конфуза, переходящего в озлобление, он и не удостоивал заметить, и сказал:
– Вы, кажется, про Шенграбенское дело рассказывали? Вы были там?
– Я был там, – с озлоблением сказал Ростов, как будто бы этим желая оскорбить адъютанта.
Болконский заметил состояние гусара, и оно ему показалось забавно. Он слегка презрительно улыбнулся.
– Да! много теперь рассказов про это дело!
– Да, рассказов, – громко заговорил Ростов, вдруг сделавшимися бешеными глазами глядя то на Бориса, то на Болконского, – да, рассказов много, но наши рассказы – рассказы тех, которые были в самом огне неприятеля, наши рассказы имеют вес, а не рассказы тех штабных молодчиков, которые получают награды, ничего не делая.
– К которым, вы предполагаете, что я принадлежу? – спокойно и особенно приятно улыбаясь, проговорил князь Андрей.
Странное чувство озлобления и вместе с тем уважения к спокойствию этой фигуры соединялось в это время в душе Ростова.
– Я говорю не про вас, – сказал он, – я вас не знаю и, признаюсь, не желаю знать. Я говорю вообще про штабных.
– А я вам вот что скажу, – с спокойною властию в голосе перебил его князь Андрей. – Вы хотите оскорбить меня, и я готов согласиться с вами, что это очень легко сделать, ежели вы не будете иметь достаточного уважения к самому себе; но согласитесь, что и время и место весьма дурно для этого выбраны. На днях всем нам придется быть на большой, более серьезной дуэли, а кроме того, Друбецкой, который говорит, что он ваш старый приятель, нисколько не виноват в том, что моя физиономия имела несчастие вам не понравиться. Впрочем, – сказал он, вставая, – вы знаете мою фамилию и знаете, где найти меня; но не забудьте, – прибавил он, – что я не считаю нисколько ни себя, ни вас оскорбленным, и мой совет, как человека старше вас, оставить это дело без последствий. Так в пятницу, после смотра, я жду вас, Друбецкой; до свидания, – заключил князь Андрей и вышел, поклонившись обоим.
Ростов вспомнил то, что ему надо было ответить, только тогда, когда он уже вышел. И еще более был он сердит за то, что забыл сказать это. Ростов сейчас же велел подать свою лошадь и, сухо простившись с Борисом, поехал к себе. Ехать ли ему завтра в главную квартиру и вызвать этого ломающегося адъютанта или, в самом деле, оставить это дело так? был вопрос, который мучил его всю дорогу. То он с злобой думал о том, с каким бы удовольствием он увидал испуг этого маленького, слабого и гордого человечка под его пистолетом, то он с удивлением чувствовал, что из всех людей, которых он знал, никого бы он столько не желал иметь своим другом, как этого ненавидимого им адъютантика.


На другой день свидания Бориса с Ростовым был смотр австрийских и русских войск, как свежих, пришедших из России, так и тех, которые вернулись из похода с Кутузовым. Оба императора, русский с наследником цесаревичем и австрийский с эрцгерцогом, делали этот смотр союзной 80 титысячной армии.
С раннего утра начали двигаться щегольски вычищенные и убранные войска, выстраиваясь на поле перед крепостью. То двигались тысячи ног и штыков с развевавшимися знаменами и по команде офицеров останавливались, заворачивались и строились в интервалах, обходя другие такие же массы пехоты в других мундирах; то мерным топотом и бряцанием звучала нарядная кавалерия в синих, красных, зеленых шитых мундирах с расшитыми музыкантами впереди, на вороных, рыжих, серых лошадях; то, растягиваясь с своим медным звуком подрагивающих на лафетах, вычищенных, блестящих пушек и с своим запахом пальников, ползла между пехотой и кавалерией артиллерия и расставлялась на назначенных местах. Не только генералы в полной парадной форме, с перетянутыми донельзя толстыми и тонкими талиями и красневшими, подпертыми воротниками, шеями, в шарфах и всех орденах; не только припомаженные, расфранченные офицеры, но каждый солдат, – с свежим, вымытым и выбритым лицом и до последней возможности блеска вычищенной аммуницией, каждая лошадь, выхоленная так, что, как атлас, светилась на ней шерсть и волосок к волоску лежала примоченная гривка, – все чувствовали, что совершается что то нешуточное, значительное и торжественное. Каждый генерал и солдат чувствовали свое ничтожество, сознавая себя песчинкой в этом море людей, и вместе чувствовали свое могущество, сознавая себя частью этого огромного целого.
С раннего утра начались напряженные хлопоты и усилия, и в 10 часов всё пришло в требуемый порядок. На огромном поле стали ряды. Армия вся была вытянута в три линии. Спереди кавалерия, сзади артиллерия, еще сзади пехота.
Между каждым рядом войск была как бы улица. Резко отделялись одна от другой три части этой армии: боевая Кутузовская (в которой на правом фланге в передней линии стояли павлоградцы), пришедшие из России армейские и гвардейские полки и австрийское войско. Но все стояли под одну линию, под одним начальством и в одинаковом порядке.
Как ветер по листьям пронесся взволнованный шопот: «едут! едут!» Послышались испуганные голоса, и по всем войскам пробежала волна суеты последних приготовлений.
Впереди от Ольмюца показалась подвигавшаяся группа. И в это же время, хотя день был безветренный, легкая струя ветра пробежала по армии и чуть заколебала флюгера пик и распущенные знамена, затрепавшиеся о свои древки. Казалось, сама армия этим легким движением выражала свою радость при приближении государей. Послышался один голос: «Смирно!» Потом, как петухи на заре, повторились голоса в разных концах. И всё затихло.
В мертвой тишине слышался топот только лошадей. То была свита императоров. Государи подъехали к флангу и раздались звуки трубачей первого кавалерийского полка, игравшие генерал марш. Казалось, не трубачи это играли, а сама армия, радуясь приближению государя, естественно издавала эти звуки. Из за этих звуков отчетливо послышался один молодой, ласковый голос императора Александра. Он сказал приветствие, и первый полк гаркнул: Урра! так оглушительно, продолжительно, радостно, что сами люди ужаснулись численности и силе той громады, которую они составляли.
Ростов, стоя в первых рядах Кутузовской армии, к которой к первой подъехал государь, испытывал то же чувство, какое испытывал каждый человек этой армии, – чувство самозабвения, гордого сознания могущества и страстного влечения к тому, кто был причиной этого торжества.
Он чувствовал, что от одного слова этого человека зависело то, чтобы вся громада эта (и он, связанный с ней, – ничтожная песчинка) пошла бы в огонь и в воду, на преступление, на смерть или на величайшее геройство, и потому то он не мог не трепетать и не замирать при виде этого приближающегося слова.
– Урра! Урра! Урра! – гремело со всех сторон, и один полк за другим принимал государя звуками генерал марша; потом Урра!… генерал марш и опять Урра! и Урра!! которые, всё усиливаясь и прибывая, сливались в оглушительный гул.
Пока не подъезжал еще государь, каждый полк в своей безмолвности и неподвижности казался безжизненным телом; только сравнивался с ним государь, полк оживлялся и гремел, присоединяясь к реву всей той линии, которую уже проехал государь. При страшном, оглушительном звуке этих голосов, посреди масс войска, неподвижных, как бы окаменевших в своих четвероугольниках, небрежно, но симметрично и, главное, свободно двигались сотни всадников свиты и впереди их два человека – императоры. На них то безраздельно было сосредоточено сдержанно страстное внимание всей этой массы людей.