Кюстин, Астольф де

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Астольф де Кюстин»)
Перейти к: навигация, поиск
Астольф де Кюстин
фр. Astolphe de Custine
Место смерти:

Фервак, Франция

Маркиз Астольф Луи Леонор де Кюстин (фр. Astolphe-Louis-Léonor, Marquis de Custine, 18 марта 1790, Нидервиллер — 25 сентября 1857, Фервак) — французский аристократ и монархист, писатель, путешественник, приобрёл мировую известность изданием своих записок о России — «Россия в 1839 году», — которую он посетил в 1839 году.





Биография

Родился в Нидервиле в Лотарингии (Франция).

Его дед — Адам де Кюстин (генерал, командовавший рейнской армией в 1792 году) и отец погибли на гильотине во время якобинского террора.

Воспитанием занималась мать Дельфина де Кюстин (урождённая де Сабран). Отчасти под влиянием матери (в тяжелый период своей жизни продемонстрировала замечательную стойкость характера и способность к самопожертвованию) у молодого Кюстина рано появилось влечение к путешествиям[1].

Путешествия: 1811—1822 годах — Швейцария, Англия, Шотландия и Калабрия. Позднее — Испания[1].

В 1814 году в качестве помощника Талейрана участвовал в Венском конгрессе, о котором составил служебный мемуар. В 1821 году Астольф де Кюстин женился и у него родился сын. Однако в 1823 году его жена умерла, а вскоре умер и его сын. После этого Кюстин стал очень религиозен, отражение чего можно видеть в его творчестве.

28 октября 1824 года Кюстин был найден без сознания, избитый, ограбленный и раздетый в грязи возле Парижа. Распространилось мнение, что Кюстин, имевший бисексуальные склонности, назначил на дороге в парижский пригород Сен-Дени свидание некоему молодому солдату, и товарищи солдата избили и ограбили Кюстина. После этого положение Кюстина в парижском обществе пошатнулось. Его принимали далеко не везде, а где принимали, часто насмехались над ним, но интеллектуальная и художественная элита его не отвергла: у Кюстина сохранялись прекрасные отношения — с Гёте (у которого он несколько месяцев жил), с Теофилем Готье, Стендалем, Шатобрианом, Шопеном, Бальзаком. В 1835 году Кюстина приглашал к себе на службу князь Меттерних[2].

Написал несколько историко-публицистических трудов, издал описание своих путешествий по Англии, Шотландии, Швейцарии, Италии (1811—1822), Испании (1833) и России (1839).

В 1839 году этот убеждённый монархист и мастер дорожного очерка посетил Россию[1].

В России известен как автор книги «La Russie en 1839» (Париж, 1843[3], в двух томах; при жизни автора было ещё несколько изданий с незначительной правкой). Рассказы Кюстина о нравах высшего русского общества вызвали в России много отрицательных эмоций; В. А. Жуковский даже назвал Кюстина собакой, однако не смог не признать того, что большая часть написанного соответствует действительности. В какой-то мере можно говорить об объективности книги и непредвзятости её автора, исходя из того, что он был роялистом до мозга костей, однако российский вариант самодержавия показался ему неприемлемым.

В книге «Россия в 1839» (т. 1—4, 1843; много переизданий в Европе) — восприятие России как страны «варваров» и рабов, всеобщего страха и «бюрократической тирании», книга вызвала поток официозных опровержений. Отношение к ней русской интеллигенции было разноречивым.

По его собственному признанию, он «ехал в Россию искать доводов против республики», а вернулся, если не республиканцем, то уж во всяком случае убеждённым противником абсолютизма, который довёл до катастрофы Францию и может погубить Россию. Книга содержит весьма нелестные отзывы лично об императоре Николае I, которым он был принят, о русских порядках, нравах и другом. Тонкий наблюдатель, Кюстин ярко отметил отрицательные явления русской жизни, дал удачные характеристики многим деятелям того времени, проанализировал историческую судьбу государства и представил в своей книге множество оправдавшихся прогнозов о будущем страны и её взаимоотношениях с европейскими державами. Во Франции главная книга Кюстина считается не столько «обличительным» памфлетом на конкретный режим, сколько глубокой социально-философской работой о государственном строе — в одном ряду с книгой Токвиля «Демократия в Америке».

Первое издание, состоящее из 4 томов и более 1200 страниц, вышло в Париже в 1843 году и, хотя по тем временам цена за издание была очень высока (30 франков), сразу же было распродано. До 1855 года во Франции книга переиздавалась ещё 3 раза, но спрос на неё был так велик, что параллельно в Бельгии печатались и распродались ещё 4 нелицензионных издания на французском языке. В Германии и Англии выходят переводы в 1843 году, отдельный перевод содержало и издание в США в 1855 году.

В России книга сразу же попала под запрет, хотя и контрабандно провезённые экземпляры читаются российской аристократией в оригинале на французском языке. Только в 1891 году российский читатель получил возможность прочесть на русском языке некоторые отрывки из книги, опубликованные в журнале «Русская старина».

Вместе с тем тезис Кюстина о России как «тюрьме народов» подвергся критике со стороны публициста В. В. Кожинова как не соответствующий реалиям дореволюционной России. Он, по мнению русских патриотов, противоречит историческим фактам, свидетельствующим об отсутствии в ней дискриминации в отношении национальных меньшинств, и мнениям ряда известных политиков Кёрзона и Бисмарка, посещавших Россию в течение XIX века (см. Тюрьма народов). С другой стороны, существует мнение о систематической дискриминации национальных меньшинств в царской России, также основанное на неопровержимых фактах — черта оседлости и прочее.

Книга Кюстина вызвала в Европе и в России большой общественный резонанс и в ответ российские власти развернули специальную кампанию контрпропаганды. По поручению жандармского ведомства несколько современных Кюстину русских авторов опубликовали во Франции критические отзывы на его книгу. Среди них можно назвать «Un mot sur l’ouvrage de M. de Custine, intitulé: La Russie en 1839» Ксаверия Лабенского и «Examen de l’ouvrage de M. le marquis de Custine intitulé „La Russie en 1839“» Николая Греча, но эти отзывы предназначались только для европейцев и русскому читателю оставались также неизвестными, как и сама книга, вызвавшая столь громкий резонанс в остальном мире: в первые же годы — переводы на все европейские языки и 5 прижизненных переизданий по-французски. Однако книга не осталась незамеченной среди русского литературного сообщества: как говорится в одной из статей, «вся (или почти вся) сочинительствующая Россия возмутилась: от эпиграммиста Вяземского до героя эпиграмм Греча, от Филиппа Филипповича Вигеля, немца и русского патриота, до Федора Ивановича Тютчева»[4].

Ряд российских авторов рубежа XX и XXI века рассматривает книгу Кюстина как пример русофобии и необъективного взгляда на Россию той эпохи. Так, согласно В. В. Кожинову, книга Кюстина «проникнута русофобией» и «считается „антирусской“»[5] Илья Глазунов в одном из интервью сказал, что она учит ненависти к России[6]. По словам К. Кобрина, «Кюстина считают классиком мировой русофобии, её чемпионом и рекордсменом»[4].

Когда солнце гласности взойдет, наконец, над Россией, оно осветит столько несправедливостей, столько чудовищных жестокостей, что весь мир содрогнется. Впрочем, содрогнется он не сильно, ибо таков удел правды на земле. Когда народам необходимо знать истину, они её не ведают, а когда, наконец, истина до них доходит, она никого уже не интересует, ибо злоупотребления поверженного режима вызывают к себе равнодушное отношение.

Книги

  • Olivier («Оливье») — 1826
  • Aloys ou le Religieux du mont Saint-Bernard («Алоис, или священник с горы Сен-Бернар») — 1829
  • Mémoires et voyages, ou lettres écrits à diverses époques, pendant des courses en Suisse, en Calabre, en Angleterre et en Écosse («Мемуары и путешествия, или письма, написанные в разные времена, во время поездок в Швейцарию, Калабрию, Англию и Шотландию») Paris, 1830
  • Béatrix Cenci (пьеса «Беатриче Ченчи») — 1833
  • Le Monde comme il est («Свет как он есть») — 1835
  • L’Espagne sous Ferdinand VII («Испания при Фердинанде VII») — 1838
  • La Russie en 1839 («Россия в 1839 году») — 1839
  • Romuald ou la Vocation («Ромуальд, или Призвание») — 1848
  • Lettres à Varnhagen d’Ense et Rachel Varnhagen d’Ense («Письма к Фарнхагену фон Энзе и к Рахель Фарнхаген») — 1870

Русские издания «La Russie en 1839»

И в царской, и в советской России с полным текстом книги Кюстина русский читатель мог ознакомиться только по французским оригиналам, нелегально ввезённым в страну. Несколько отрывков из записок Кюстина (неполные описания почтового тракта Петербург-Москва, Нижегородской ярмарки и другие) были переведены в «Русской старине» (1890—1891). После революции 1905 года и ослабления цензуры московскому историку В. В. Нечаеву удалось в 1910 году издать за свой счёт краткий пересказ труда маркиза под названием: «ЗАПИСКИ О РОССИИ французского путешественника Маркиза де КЮСТИНА, изложенные и прокомментированные В. НЕЧАЕВЫМ»

В СССР почти в 3 раза сокращённый текст, в котором практически остались только выпады в адрес Николая I и русского высшего света, с грубыми неточностями в переводе под названием «Николаевская Россия» был издан в 1930 году издательством политкаторжан. В предисловии разъяснялось, что купюры вызваны тем, что якобы «в книге Кюстина заключено много излишних семейных и автобиографических подробностей, чрезвычайно ча́сты повторения, встречаются обширные и не всегда идущие к делу исторические экскурсы, и … книга Кюстина перегружена философскими размышлениями»). Этот текст переиздавался в 1990 г. издательством «Терра». В том же 1990 году СП «Интерпринт» тиражом 400 000 экз. издало факсимиле брошюры В. В. Нечаева. В 2007 году в издательстве «Захаров» вышло переиздание текста 1930 года.

Первый полный перевод на русский язык обоих томов под авторским названием «Россия в 1839 году», с обширными комментариями В. Мильчиной и А. Осповата, разъясняющими культурно-исторические, литературные и политические реалии, был издан в 1996 году издательством им. Сабашниковых (ISBN 5-8242-0045-9)[7]. Также этот перевод был переиздан в 2000, 2003, 2006 и 2008 годах, в 2009 вышла аудиокнига[8].

Сравнение полного перевода с изданием 1930 года показывает, что из оригинального текста были выброшены все приводимые автором иллюстрации генерального тезиса его книги — о пагубности режима единоличной власти и чрезмерной централизации бюрократического аппарата для управления столь обширной территорией, как Россия. Не вошли в издание политкаторжан и прогнозы Кюстина (если не изменится образ правления) — о неизбежности грядущей революции и о её движущих силах. Не нашлось места и его соображениям о геополитической роли России, которую она, по мнению автора, могла бы играть в будущем, не входя в конфликты с мировыми державами. Также были пропущены почти все наблюдения автора о рабском положении и нищенском существовании большинства народа России, и все его многочисленные возмущения по поводу варварских, по мнению автора, планов Николая I о сносе исторических памятников и, на их месте, — уродливому новому строительству в Санкт-Петербурге и особенно — в Москве. И, что совсем уж необъяснимо для издательства бывших политкаторжан, так пострадавших при самодержавии: от пространных и прочувствованных описаний Астольфом де Кюстином бедствий сосланных декабристов и страданий их семей, жестокостей царских тюремщиков и возмутительных порядках, царящих в российской полиции, в их переводе было оставлено только несколько абзацев.

Сочинения

  • Астольф де Кюстин. Россия в 1839 году. Пер. В. Мильчиной и И. Стаф. М. Изд-во им. Сабашниковых, 528 с., 1996. ISBN 5-8242-0045-9

Напишите отзыв о статье "Кюстин, Астольф де"

Литература

  • Кюстин А.де. «Россия в 1839 году» с комментариями к книге/ Перевод с французского О. Гринберг, С. Зенкина, В. Мильчиной, И. Стаф. — СПб.: Крига, 2008. — 704 основной том, 368 комментарий с. — 5000 экз.
  • Ерофеев, Виктор. Ни спасения, ни колбасы (Заметки о книге маркиза де Кюстина) // Лабиринт Два: Остается одно: произвол. М.: ЭКСМО-Пресс, Зебра Е, 2002, 402—417.
  • Ощепков, А. Р. [relig-articles.livejournal.com/38539.html Панкатолицизм А. де Кюстина и образ России в его книге «Россия в 1839 году»] // Религиоведение. — 2011. — № 2. — С. 19-26; .

Примечания

  1. 1 2 3 [www.hrono.ru/biograf/bio_k/kyustin.html Кюстин (Custine) Астольф де]
  2. [www.19e.org/personnages/france/C/custine.htm Astolphe de CUSTINE]  (фр.)
  3. [biserris.ru/18/109.htm Энциклопедический словарь крылатых слов и выражений: Тюрьма народов]
  4. 1 2 [vyazemskiy.lit-info.ru/review/vyazemskiy/005/452.htm Кирилл Кобрин — Наше всё. Журнальный зал Октябрь, 1998 N2]
  5. Кожинов В. Россия. Век XX-й. М., 2008, с. 67
  6. Бондаренко В. День литературы. М., 1997, с. 147
  7. [www.hrono.ru/libris/lib_k/kus_00.html РОССИЯ В 1839 ГОДУ]
  8. [www.ozon.ru Озон.ру]

См. также

Ссылки

  • [www.hrono.ru/libris/lib_k/kus_00.html «Россия в 1839 году»]
  • [www.patriotica.ru/enemy/kozh_kustin.html «Маркиз де Кюстин как восхищённый созерцатель России», статья Вадима Кожинова]
  • [www.pseudology.org/Literature/HozhdenieMyalo.htm «Хождение к варварам», статья Ксении Мяло]
  • [www.oxonianreview.org/issues/2-2/2-2-3.htm Статья о Кюстине]  (англ.)

Отрывок, характеризующий Кюстин, Астольф де

Когда на другой день утром государь сказал собравшимся у него офицерам: «Вы спасли не одну Россию; вы спасли Европу», – все уже тогда поняли, что война не кончена.
Один Кутузов не хотел понимать этого и открыто говорил свое мнение о том, что новая война не может улучшить положение и увеличить славу России, а только может ухудшить ее положение и уменьшить ту высшую степень славы, на которой, по его мнению, теперь стояла Россия. Он старался доказать государю невозможность набрания новых войск; говорил о тяжелом положении населений, о возможности неудач и т. п.
При таком настроении фельдмаршал, естественно, представлялся только помехой и тормозом предстоящей войны.
Для избежания столкновений со стариком сам собою нашелся выход, состоящий в том, чтобы, как в Аустерлице и как в начале кампании при Барклае, вынуть из под главнокомандующего, не тревожа его, не объявляя ему о том, ту почву власти, на которой он стоял, и перенести ее к самому государю.
С этою целью понемногу переформировался штаб, и вся существенная сила штаба Кутузова была уничтожена и перенесена к государю. Толь, Коновницын, Ермолов – получили другие назначения. Все громко говорили, что фельдмаршал стал очень слаб и расстроен здоровьем.
Ему надо было быть слабым здоровьем, для того чтобы передать свое место тому, кто заступал его. И действительно, здоровье его было слабо.
Как естественно, и просто, и постепенно явился Кутузов из Турции в казенную палату Петербурга собирать ополчение и потом в армию, именно тогда, когда он был необходим, точно так же естественно, постепенно и просто теперь, когда роль Кутузова была сыграна, на место его явился новый, требовавшийся деятель.
Война 1812 го года, кроме своего дорогого русскому сердцу народного значения, должна была иметь другое – европейское.
За движением народов с запада на восток должно было последовать движение народов с востока на запад, и для этой новой войны нужен был новый деятель, имеющий другие, чем Кутузов, свойства, взгляды, движимый другими побуждениями.
Александр Первый для движения народов с востока на запад и для восстановления границ народов был так же необходим, как необходим был Кутузов для спасения и славы России.
Кутузов не понимал того, что значило Европа, равновесие, Наполеон. Он не мог понимать этого. Представителю русского народа, после того как враг был уничтожен, Россия освобождена и поставлена на высшую степень своей славы, русскому человеку, как русскому, делать больше было нечего. Представителю народной войны ничего не оставалось, кроме смерти. И он умер.


Пьер, как это большею частью бывает, почувствовал всю тяжесть физических лишений и напряжений, испытанных в плену, только тогда, когда эти напряжения и лишения кончились. После своего освобождения из плена он приехал в Орел и на третий день своего приезда, в то время как он собрался в Киев, заболел и пролежал больным в Орле три месяца; с ним сделалась, как говорили доктора, желчная горячка. Несмотря на то, что доктора лечили его, пускали кровь и давали пить лекарства, он все таки выздоровел.
Все, что было с Пьером со времени освобождения и до болезни, не оставило в нем почти никакого впечатления. Он помнил только серую, мрачную, то дождливую, то снежную погоду, внутреннюю физическую тоску, боль в ногах, в боку; помнил общее впечатление несчастий, страданий людей; помнил тревожившее его любопытство офицеров, генералов, расспрашивавших его, свои хлопоты о том, чтобы найти экипаж и лошадей, и, главное, помнил свою неспособность мысли и чувства в то время. В день своего освобождения он видел труп Пети Ростова. В тот же день он узнал, что князь Андрей был жив более месяца после Бородинского сражения и только недавно умер в Ярославле, в доме Ростовых. И в тот же день Денисов, сообщивший эту новость Пьеру, между разговором упомянул о смерти Элен, предполагая, что Пьеру это уже давно известно. Все это Пьеру казалось тогда только странно. Он чувствовал, что не может понять значения всех этих известий. Он тогда торопился только поскорее, поскорее уехать из этих мест, где люди убивали друг друга, в какое нибудь тихое убежище и там опомниться, отдохнуть и обдумать все то странное и новое, что он узнал за это время. Но как только он приехал в Орел, он заболел. Проснувшись от своей болезни, Пьер увидал вокруг себя своих двух людей, приехавших из Москвы, – Терентия и Ваську, и старшую княжну, которая, живя в Ельце, в имении Пьера, и узнав о его освобождении и болезни, приехала к нему, чтобы ходить за ним.
Во время своего выздоровления Пьер только понемногу отвыкал от сделавшихся привычными ему впечатлений последних месяцев и привыкал к тому, что его никто никуда не погонит завтра, что теплую постель его никто не отнимет и что у него наверное будет обед, и чай, и ужин. Но во сне он еще долго видел себя все в тех же условиях плена. Так же понемногу Пьер понимал те новости, которые он узнал после своего выхода из плена: смерть князя Андрея, смерть жены, уничтожение французов.
Радостное чувство свободы – той полной, неотъемлемой, присущей человеку свободы, сознание которой он в первый раз испытал на первом привале, при выходе из Москвы, наполняло душу Пьера во время его выздоровления. Он удивлялся тому, что эта внутренняя свобода, независимая от внешних обстоятельств, теперь как будто с излишком, с роскошью обставлялась и внешней свободой. Он был один в чужом городе, без знакомых. Никто от него ничего не требовал; никуда его не посылали. Все, что ему хотелось, было у него; вечно мучившей его прежде мысли о жене больше не было, так как и ее уже не было.
– Ах, как хорошо! Как славно! – говорил он себе, когда ему подвигали чисто накрытый стол с душистым бульоном, или когда он на ночь ложился на мягкую чистую постель, или когда ему вспоминалось, что жены и французов нет больше. – Ах, как хорошо, как славно! – И по старой привычке он делал себе вопрос: ну, а потом что? что я буду делать? И тотчас же он отвечал себе: ничего. Буду жить. Ах, как славно!
То самое, чем он прежде мучился, чего он искал постоянно, цели жизни, теперь для него не существовало. Эта искомая цель жизни теперь не случайно не существовала для него только в настоящую минуту, но он чувствовал, что ее нет и не может быть. И это то отсутствие цели давало ему то полное, радостное сознание свободы, которое в это время составляло его счастие.
Он не мог иметь цели, потому что он теперь имел веру, – не веру в какие нибудь правила, или слова, или мысли, но веру в живого, всегда ощущаемого бога. Прежде он искал его в целях, которые он ставил себе. Это искание цели было только искание бога; и вдруг он узнал в своем плену не словами, не рассуждениями, но непосредственным чувством то, что ему давно уж говорила нянюшка: что бог вот он, тут, везде. Он в плену узнал, что бог в Каратаеве более велик, бесконечен и непостижим, чем в признаваемом масонами Архитектоне вселенной. Он испытывал чувство человека, нашедшего искомое у себя под ногами, тогда как он напрягал зрение, глядя далеко от себя. Он всю жизнь свою смотрел туда куда то, поверх голов окружающих людей, а надо было не напрягать глаз, а только смотреть перед собой.
Он не умел видеть прежде великого, непостижимого и бесконечного ни в чем. Он только чувствовал, что оно должно быть где то, и искал его. Во всем близком, понятном он видел одно ограниченное, мелкое, житейское, бессмысленное. Он вооружался умственной зрительной трубой и смотрел в даль, туда, где это мелкое, житейское, скрываясь в тумане дали, казалось ему великим и бесконечным оттого только, что оно было неясно видимо. Таким ему представлялась европейская жизнь, политика, масонство, философия, филантропия. Но и тогда, в те минуты, которые он считал своей слабостью, ум его проникал и в эту даль, и там он видел то же мелкое, житейское, бессмысленное. Теперь же он выучился видеть великое, вечное и бесконечное во всем, и потому естественно, чтобы видеть его, чтобы наслаждаться его созерцанием, он бросил трубу, в которую смотрел до сих пор через головы людей, и радостно созерцал вокруг себя вечно изменяющуюся, вечно великую, непостижимую и бесконечную жизнь. И чем ближе он смотрел, тем больше он был спокоен и счастлив. Прежде разрушавший все его умственные постройки страшный вопрос: зачем? теперь для него не существовал. Теперь на этот вопрос – зачем? в душе его всегда готов был простой ответ: затем, что есть бог, тот бог, без воли которого не спадет волос с головы человека.


Пьер почти не изменился в своих внешних приемах. На вид он был точно таким же, каким он был прежде. Так же, как и прежде, он был рассеян и казался занятым не тем, что было перед глазами, а чем то своим, особенным. Разница между прежним и теперешним его состоянием состояла в том, что прежде, когда он забывал то, что было перед ним, то, что ему говорили, он, страдальчески сморщивши лоб, как будто пытался и не мог разглядеть чего то, далеко отстоящего от него. Теперь он так же забывал то, что ему говорили, и то, что было перед ним; но теперь с чуть заметной, как будто насмешливой, улыбкой он всматривался в то самое, что было перед ним, вслушивался в то, что ему говорили, хотя очевидно видел и слышал что то совсем другое. Прежде он казался хотя и добрым человеком, но несчастным; и потому невольно люди отдалялись от него. Теперь улыбка радости жизни постоянно играла около его рта, и в глазах его светилось участие к людям – вопрос: довольны ли они так же, как и он? И людям приятно было в его присутствии.
Прежде он много говорил, горячился, когда говорил, и мало слушал; теперь он редко увлекался разговором и умел слушать так, что люди охотно высказывали ему свои самые задушевные тайны.
Княжна, никогда не любившая Пьера и питавшая к нему особенно враждебное чувство с тех пор, как после смерти старого графа она чувствовала себя обязанной Пьеру, к досаде и удивлению своему, после короткого пребывания в Орле, куда она приехала с намерением доказать Пьеру, что, несмотря на его неблагодарность, она считает своим долгом ходить за ним, княжна скоро почувствовала, что она его любит. Пьер ничем не заискивал расположения княжны. Он только с любопытством рассматривал ее. Прежде княжна чувствовала, что в его взгляде на нее были равнодушие и насмешка, и она, как и перед другими людьми, сжималась перед ним и выставляла только свою боевую сторону жизни; теперь, напротив, она чувствовала, что он как будто докапывался до самых задушевных сторон ее жизни; и она сначала с недоверием, а потом с благодарностью выказывала ему затаенные добрые стороны своего характера.
Самый хитрый человек не мог бы искуснее вкрасться в доверие княжны, вызывая ее воспоминания лучшего времени молодости и выказывая к ним сочувствие. А между тем вся хитрость Пьера состояла только в том, что он искал своего удовольствия, вызывая в озлобленной, cyхой и по своему гордой княжне человеческие чувства.
– Да, он очень, очень добрый человек, когда находится под влиянием не дурных людей, а таких людей, как я, – говорила себе княжна.
Перемена, происшедшая в Пьере, была замечена по своему и его слугами – Терентием и Васькой. Они находили, что он много попростел. Терентий часто, раздев барина, с сапогами и платьем в руке, пожелав покойной ночи, медлил уходить, ожидая, не вступит ли барин в разговор. И большею частью Пьер останавливал Терентия, замечая, что ему хочется поговорить.
– Ну, так скажи мне… да как же вы доставали себе еду? – спрашивал он. И Терентий начинал рассказ о московском разорении, о покойном графе и долго стоял с платьем, рассказывая, а иногда слушая рассказы Пьера, и, с приятным сознанием близости к себе барина и дружелюбия к нему, уходил в переднюю.
Доктор, лечивший Пьера и навещавший его каждый день, несмотря на то, что, по обязанности докторов, считал своим долгом иметь вид человека, каждая минута которого драгоценна для страждущего человечества, засиживался часами у Пьера, рассказывая свои любимые истории и наблюдения над нравами больных вообще и в особенности дам.
– Да, вот с таким человеком поговорить приятно, не то, что у нас, в провинции, – говорил он.
В Орле жило несколько пленных французских офицеров, и доктор привел одного из них, молодого итальянского офицера.
Офицер этот стал ходить к Пьеру, и княжна смеялась над теми нежными чувствами, которые выражал итальянец к Пьеру.
Итальянец, видимо, был счастлив только тогда, когда он мог приходить к Пьеру и разговаривать и рассказывать ему про свое прошедшее, про свою домашнюю жизнь, про свою любовь и изливать ему свое негодование на французов, и в особенности на Наполеона.
– Ежели все русские хотя немного похожи на вас, – говорил он Пьеру, – c'est un sacrilege que de faire la guerre a un peuple comme le votre. [Это кощунство – воевать с таким народом, как вы.] Вы, пострадавшие столько от французов, вы даже злобы не имеете против них.
И страстную любовь итальянца Пьер теперь заслужил только тем, что он вызывал в нем лучшие стороны его души и любовался ими.
Последнее время пребывания Пьера в Орле к нему приехал его старый знакомый масон – граф Вилларский, – тот самый, который вводил его в ложу в 1807 году. Вилларский был женат на богатой русской, имевшей большие имения в Орловской губернии, и занимал в городе временное место по продовольственной части.