Асуэла, Мариано

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Мариано Асуэла
К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Мариа́но Асуэ́ла Гонса́лес (исп. Mariano Azuela González, родился в городе Лагос-де-Морено, штат Халиско, Мексика 1 января 1873 году — умер в Мехико, 1 марта 1952) — мексиканский врач, литературный критик и писатель.





Биография

Родился в семье мелкого землевладельца. Обучался хурургии в Гвадалахаре. Начал писать во время диктатуры Порфирио Диаса. Мариано Асуэла получил известность за свои рассказы, написанные в эпоху мексиканской революции 1910 года.

На протяжении своей литературной карьеры он добился признания, как драматург, литературный критик, автор рассказов. Его первым романом была «Мария Луиса», затем он опубликовал «Андрес Перес — мадерист»[1] (1911). После свержения диктатуры он стал мэром родного города, но отказался от этого поста, видя как старая элита, притворяясь революционерами, возвращается к власти — этой теме и посвящён роман «Андрес Перес — мадерист». После падения режима президента Франсиско Мадеро, Асуэла примкнул к революционным силам Панчо Вильи в качестве военного врача. После разгрома Вильи Асуэла попадает в Эль-Пасо, штат Техас, где начинает книгу «Те, кто внизу» (1915), первый роман о мексиканской революции, принёсший ему популярность. «Те, кто внизу» публикуется в газете Эль-Пасо в 1916 году, однако известность роман получит только в 1927 году[2].

В 1917 году Асуэла переехал в Мехико, где продолжил творчество и работал в качестве врача среди бедных слоев населения. В 1942 году он получил мексиканскую Национальную премию по литературе. 8 апреля 1943 года Мариано Асуэла стал одним из членов-основателей в мексиканском Национальном колледже и в 1949 году получил Национальную премию искусств и наук. Он умер в Мехико 1 марта 1952 года и был погребён в Ротонде выдающихся людей.

Творчество

В своём творчестве Мариано Асуэла старался лишь фиксировать окружающую его реальность «без изменений и стилизации». При изображении героев он избегал психологического анализа, раскрывая их характеры в действии и диалоге. Валери Ларбо характеризует манеру Асуэлы следующим образом: «Писатель не подвергает оценке поступки персонажей, не проникает в их сущность, никогда не говорит, о чём они думают и что мы должны думать о них. Его главная цель — дать нам возможность увидеть их такими, как они есть». Асуэла начал творческий путь с обличения политических и социальных пороков, однако на закате своих дней писатель пришёл к отрицанию всех сторон жизни, к пессимистическому взгляду на мир в целом[3].

Один из первых романов Асуэлы — «Бурьян» (исп. Mala yerba), опубликованный в 1909 году, — за год до революции. Этот роман строится на противоборстве помещика Хулиана Андраде и крестьянина Хертрудиса, влюблённых в одну и ту же девушку. Их борьба оканчивается поединком. В «Бурьяне» впервые в мексиканском романе с симпатией и сочувствием изображается судьба крестьянства[4].

В 1915 году Асуэла пишет роман «Те, кто внизу». Главный герой этого произведения — вожак крестьянского повстанческого отряда Деметрио Масиас. Роман состоит из трёх частей, первая из которых повествует о причинах побудивших героев присоединиться к революции, во второй части находят отражение политические манипуляции, приведшие к разделению революционных сил, а также бессмысленная жестокость и мародёрство, сопровождающие военные столкновения. Последняя чать описывает гибель остатков отряда Деметрио. Будучи не в силах остановить окружающее его насилие, Деметрио отвечает на вопрос своей жены о том, почему продолжает войну, бросая в каньон камень и произнося ставшую известной фразу: «Посмотри на этот камень — он продолжает катиться» (исп. Mira esa piedra como ya no se para)[5]. В романе отражены с одной стороны мужество крестьянства и его самопожертвование, а с другой — его духовное убожество и варварская жестокость. В книге почти отсутствует описание места действия. В романе нет почти ни одной статичной сцены или диалога. Всё это усиливает динамичность романа. Негативно изображается в романе интеллигенция. Один из героев — студент-медик, примкнувший к партизанам — Луис Сервантес — произносит высокопарные речи о революции, а между тем подбирает драгоценности в разграбленных домах и покидает отряд, когда надвигается опасность[6].

Мариано Асуэла о романе «Те, кто внизу»

Те, кто в ту пору отсиживался в кабинетах, могли позволить себе роскошь сохранять душевное спокойствие и интеллектуальную прозорливость, возвышаясь над мелкими частными событиями, в которых клубком сцепились преступления, слезы, кровь, скорбь и отчаяние, и спокойно созерцать чистый мрамор революции, триумфально возвышающийся над грязью, в которую её ввергли преступления. А для многих тысяч революционеров — образ революции был окрашен в красный цвет скорби и черный цвет ненависти. Нас были миллионы, и для этих миллионов «Те, кто внизу» — роман о революции — останется правдивым произведением, ибо такова была наша правда[7].

Мариано Асуэла

В середине 20-х гг. Асуэла меняет реалистический стиль на попытку изображения героев изнутри модернистскими средствами. Три его рома — «Злодейка» (исп. La malhora, 1923), «Возмездие» (исп. El desquite, 1925), «Свелячок» (исп. La luciernaga, 1926—1932) — написанные в этот период, называются в критике «герметическими» или «эстридентистскими». Герои этих книг несколько удалены от социальных конфликтов, а основной акцент сделан на их внутреннем мире, не лишённом некоторой болезненности. Профессия врача, практикующего в одном из бедняцких кварталов, сталкивала Асуэлу с людьми в моменты физических и нравственных страданий: алкоголики, шизофреники, проститутки, люди с искалеченной психикой — жизнь предстаёт в этих романах как бессмысленный хаос. Только в «Светлячке» появляется героиня, по выражению В. Н. Кутейщиковой, «несущая свет добра и милосердия». В этом же романе проявляются антиурбанистические тенденции в литературе Асуэлы — жестокий город поглощает и уничтожает наивных провинциалов[8].

«Светлячок» привлёк внимание критики, сравнимое с интересом к «Те, кто внизу», однако он оставил равнодушными широкие массы читателей. Поэтому Асуэла, считая себя народным писателем, вернулся к реалистическому изображению жизни. Роман «Товарищ Пантоха» (исп. El camarada Pantoja, 1937) описывает разложение низшего слоя бюрократии — выходцев из среды пролетариата. Главный герой предоставляет убежище одному из генералов режима Обрегона-Кальеса, за что в награду получает должность в полиции, становясь впоследствии депутатом парламента и временным губернатором штата Сакатекас. При этом Пантоха способен ради власти на любые преступления, даже убийство[9].

Чувство разочарования результатами революции помешало Асуэле наделить своих персонажей убедительностью, исключая из его внимания сложность политических и нравственных проблем. Действующие лица романа подобны марионеткам. Это дало повод для обвинения писателя в реакционизме и очернительстве. В ответ на эти упрёки Асуэла замечал, что «правда имеет тысячи граней, и один человек едва может воплотить хотя бы то, что он видит перед собой. Таким образом, даже не половину правды, а лишь малую её часть я хотел представить с наибольшей честностью и достоверностью»[10].

В романе «Сан-Габриэль де Вальдивиас» (исп. San Gabriel de Valdivias, 1938) Асуэла в первый и последний раз обращается к проблеме индейцев. При этом писатель не видит различие между эксплуатацией индейцев помещиками и их угнетением новыми властями[10].

Главная героиня романа «Рехина Ланда» (исп. Regina Landa, 1939) — дочь генерала, которая после его смерти оказывается в гуще бессмысленной и пошлой суеты режима нового президента Ласаро Карденаса. Примечательно, что теперь критика относилась к периоду в истории Мексики, известному прогрессивными изменениями. Как ещё более жалкий и уродливый мир Асуэла описывает собрание группы коммунистов — художников и писателей — которое посещает Рехина. По замечанию Луиса Леаля, в романе «отразились не только непонимание Асуэлой определённых социальных и политических проблем, но и множество его предрассудков»[11].

Характерной чертой романов Асуэлы 40-х гг. становится возрастающая ненависть писателя к существующему строю. Подобный настрой отражён в романе «Передовая» (исп. Avanzada, 1940), одной из тем которого является конфликт неграмотной массы рабочих и профсоюзных демагогов, коррумпированных Карденасом. Героями другого романа этого периода — Новая буржуазия (исп. Nueva burgesia, 1941) — становятся жители многоквартирного дома в Мехико. В отличие от предыдущих романов Асуэлы тут нет ни изображения общественных событий, ни критики существующих порядков. Жители дома не имеют никаких интересов кроме материальных, они одинаково ничтожны или несчастны[12].

В это десятилетие Асуэла написал ещё пять романов, два из которых вышли в печать уже после его смерти. В посмертно изданном романе «Проклятие» снова нашли место антиурбанистические взгляды Асуэлы, описывающие пороки столичного общества. Однако столь же мрачно здесь описана и сельская жизнь. Последний роман Асуэлы «Та же кровь» стал своеобразным финалом его творчества — его действие проходит там же, где и в первом романе писателя «Бурьян». Помещик Андраде предстаёт здесь разорённым революцией стариком, символом торжества исторической справедливости. Однако на его место заступают представители послереволюционной буржуазии[13].

Произведения Мариано Асуэлы

Романы

  • María Luisa (1907), Мария Луиса.
  • Los fracasados (1908), Побежденные.
  • Los triunfadores (1909), Победители.
  • Mala yerba (1909), Бурьян.
  • La rueda del aire (1908), Колеса из воздуха.
  • Andrés Pérez, maderista (1911), Андрес Перес — мадерист.
  • Los de abajo (1915), Те, кто внизу.
  • Los caciques (1917), Касики.
  • Las moscas (1918), Мухи.
  • Las tribulaciones de una familia decente (1918), Невзгоды в достойной семье.
  • La malhora (1923), Злодейка.
  • El desquite (1925), Возмездие.
  • La luciérnaga (1932), Светлячок.
  • El camarada Pantoja (1937), Товарищ Пантоха.
  • San Gabriel de Valdivias (1938), Сан-Габриэль де Вальдивиас.
  • Regina Landa (1939), Рехина Ланда.
  • Nueva burgesia (1941), Новая буржуазия.
  • Sendas perdidas (1949), Потерянные тропы.
  • La maldición (1955), Проклятие (посмертно).
  • Esa sangre (1956), Та же кровь (посмертно).

Эссе

  • Cien años de novela mexicana (1947), Сто лет мексиканского романа.

Напишите отзыв о статье "Асуэла, Мариано"

Примечания

  1. Мадерист — сторонник Франсиско Мадеро
  2. История литератур…, 1994, с. 227.
  3. Кутейщикова, 1971, с. 206.
  4. Кутейщикова, 1971, с. 129.
  5. D’Lugo C. C. [books.google.ru/books?id=Ykm0ZAQSpqgC&printsec=frontcover&hl=ru#v=onepage&q=demetrio&f=false The Fragmested Novel in Mexico: The Politics of Form]. — University of Texas Press, 1997. — P. 20—23. — ISBN 9780292782372.
  6. Кутейщикова, 1971, с. 130—136.
  7. Кутейщикова, 1971, с. 139.
  8. Кутейщикова, 1971, с. 198-199.
  9. Кутейщикова, 1971, с. 199—200.
  10. 1 2 Кутейщикова, 1971, с. 201.
  11. Кутейщикова, 1971, с. 203—205.
  12. Кутейщикова, 1971, с. 202—204.
  13. Кутейщикова, 1971, с. 205—206.

Литература

  • Винниченко И. В. Мариано Асуэла: Мексиканская революция и литературный процесс. — М.: Наука, 1972.
  • История литератур Латинской Америки. — М.: Наследие, 1994. — Т. 3.
  • Кутейщикова В. Н. Мексиканский роман: формирование, своеобразие, современний этап. — М.: Наука, 1971.

Ссылки

  • [www.krugosvet.ru/enc/kultura_i_obrazovanie/literatura/ASUELA_MARIANO.html Асуэла, Мариано] // Энциклопедия «Кругосвет».

Отрывок, характеризующий Асуэла, Мариано

Один вз них бежал наперерез коляске графа Растопчина. И сам граф Растопчин, и его кучер, и драгуны, все смотрели с смутным чувством ужаса и любопытства на этих выпущенных сумасшедших и в особенности на того, который подбегал к вим.
Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что то хриплым голосом и делая знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торжественное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно желтым белкам.
– Стой! Остановись! Я говорю! – вскрикивал он пронзительно и опять что то, задыхаясь, кричал с внушительными интонациями в жестами.
Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.
У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко. Кутузов, нахмуренный, унылый, сидел на лавке около моста и плетью играл по песку, когда с шумом подскакала к нему коляска. Человек в генеральском мундире, в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными, не то испуганными глазами подошел к Кутузову и стал по французски говорить ему что то. Это был граф Растопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и столицы нет больше и есть одна армия.
– Было бы другое, ежели бы ваша светлость не сказали мне, что вы не сдадите Москвы, не давши еще сражения: всего этого не было бы! – сказал он.
Кутузов глядел на Растопчина и, как будто не понимая значения обращенных к нему слов, старательно усиливался прочесть что то особенное, написанное в эту минуту на лице говорившего с ним человека. Растопчин, смутившись, замолчал. Кутузов слегка покачал головой и, не спуская испытующего взгляда с лица Растопчина, тихо проговорил:
– Да, я не отдам Москвы, не дав сражения.
Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки.


В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
– Хорошо, – сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.
Артиллерия на рысях выехала из за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.
В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущал французов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человек пехотных солдат побежали к Кутафьевским воротам. В воротах лежали бревна и тесовые щиты. Два ружейные выстрела раздались из под ворот, как только офицер с командой стал подбегать к ним. Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицеру командные слова, и офицер с солдатами побежал назад.
Послышалось еще три выстрела из ворот.
Один выстрел задел в ногу французского солдата, и странный крик немногих голосов послышался из за щитов. На лицах французского генерала, офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбу и страдания. Для них всех, начиная от маршала и до последнего солдата, это место не было Вздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новая местность нового поля, вероятно, кровопролитного сражения. И все приготовились к этому сражению. Крики из ворот затихли. Орудия были выдвинуты. Артиллеристы сдули нагоревшие пальники. Офицер скомандовал «feu!» [пали!], и два свистящие звука жестянок раздались один за другим. Картечные пули затрещали по камню ворот, бревнам и щитам; и два облака дыма заколебались на площади.
Несколько мгновений после того, как затихли перекаты выстрелов по каменному Кремлю, странный звук послышался над головами французов. Огромная стая галок поднялась над стенами и, каркая и шумя тысячами крыл, закружилась в воздухе. Вместе с этим звуком раздался человеческий одинокий крик в воротах, и из за дыма появилась фигура человека без шапки, в кафтане. Держа ружье, он целился во французов. Feu! – повторил артиллерийский офицер, и в одно и то же время раздались один ружейный и два орудийных выстрела. Дым опять закрыл ворота.
За щитами больше ничего не шевелилось, и пехотные французские солдаты с офицерами пошли к воротам. В воротах лежало три раненых и четыре убитых человека. Два человека в кафтанах убегали низом, вдоль стен, к Знаменке.
– Enlevez moi ca, [Уберите это,] – сказал офицер, указывая на бревна и трупы; и французы, добив раненых, перебросили трупы вниз за ограду. Кто были эти люди, никто не знал. «Enlevez moi ca», – сказано только про них, и их выбросили и прибрали потом, чтобы они не воняли. Один Тьер посвятил их памяти несколько красноречивых строк: «Ces miserables avaient envahi la citadelle sacree, s'etaient empares des fusils de l'arsenal, et tiraient (ces miserables) sur les Francais. On en sabra quelques'uns et on purgea le Kremlin de leur presence. [Эти несчастные наполнили священную крепость, овладели ружьями арсенала и стреляли во французов. Некоторых из них порубили саблями, и очистили Кремль от их присутствия.]
Мюрату было доложено, что путь расчищен. Французы вошли в ворота и стали размещаться лагерем на Сенатской площади. Солдаты выкидывали стулья из окон сената на площадь и раскладывали огни.
Другие отряды проходили через Кремль и размещались по Маросейке, Лубянке, Покровке. Третьи размещались по Вздвиженке, Знаменке, Никольской, Тверской. Везде, не находя хозяев, французы размещались не как в городе на квартирах, а как в лагере, который расположен в городе.
Хотя и оборванные, голодные, измученные и уменьшенные до 1/3 части своей прежней численности, французские солдаты вступили в Москву еще в стройном порядке. Это было измученное, истощенное, но еще боевое и грозное войско. Но это было войско только до той минуты, пока солдаты этого войска не разошлись по квартирам. Как только люди полков стали расходиться по пустым и богатым домам, так навсегда уничтожалось войско и образовались не жители и не солдаты, а что то среднее, называемое мародерами. Когда, через пять недель, те же самые люди вышли из Москвы, они уже не составляли более войска. Это была толпа мародеров, из которых каждый вез или нес с собой кучу вещей, которые ему казались ценны и нужны. Цель каждого из этих людей при выходе из Москвы не состояла, как прежде, в том, чтобы завоевать, а только в том, чтобы удержать приобретенное. Подобно той обезьяне, которая, запустив руку в узкое горло кувшина и захватив горсть орехов, не разжимает кулака, чтобы не потерять схваченного, и этим губит себя, французы, при выходе из Москвы, очевидно, должны были погибнуть вследствие того, что они тащили с собой награбленное, но бросить это награбленное им было так же невозможно, как невозможно обезьяне разжать горсть с орехами. Через десять минут после вступления каждого французского полка в какой нибудь квартал Москвы, не оставалось ни одного солдата и офицера. В окнах домов видны были люди в шинелях и штиблетах, смеясь прохаживающиеся по комнатам; в погребах, в подвалах такие же люди хозяйничали с провизией; на дворах такие же люди отпирали или отбивали ворота сараев и конюшен; в кухнях раскладывали огни, с засученными руками пекли, месили и варили, пугали, смешили и ласкали женщин и детей. И этих людей везде, и по лавкам и по домам, было много; но войска уже не было.
В тот же день приказ за приказом отдавались французскими начальниками о том, чтобы запретить войскам расходиться по городу, строго запретить насилия жителей и мародерство, о том, чтобы нынче же вечером сделать общую перекличку; но, несмотря ни на какие меры. люди, прежде составлявшие войско, расплывались по богатому, обильному удобствами и запасами, пустому городу. Как голодное стадо идет в куче по голому полю, но тотчас же неудержимо разбредается, как только нападает на богатые пастбища, так же неудержимо разбредалось и войско по богатому городу.