Атабек, Арон

Аро́н Атабе́к
Имя при рождении:	Нутýшев, Арóн Кабы́шевич
Дата рождения:	31 января 1953(1953-01-31) (71 год)
Место рождения:	Нарын-Худук, Лиманский район, Астраханская область, Калмыкская ССР, РСФСР
Гражданство:	Республика Казахстан
Супруга:	Жайна Айдархан
Дети:	Алма Нутушева, Айдана Айдархан, Аскар Айдархан
Награды и премии:	Imprisoned Artist 2010 (Freedom to Create), Республиканская премия "Свобода" 2008
Сайт:	[aronatabek.com, aronatabek.ru]

Аро́н Атабе́к (с 2005 г. Едигéев, Арон) — поэт, публицист, политический активист. Обвинен в захвате заложника, убийстве полицейского и в организации массовых беспорядков в микрорайоне Шанырак (2006). Причастность Арона Атабека к гибели полицейского не была доказана. Тем не менее, приговором алматинского горсуда от 5 октября 2008 года Атабек был осужден на 18 лет строгого режима, начало срока лишения свободы — 17 июля 2006 года, конец срока — 16 июля 2024 года.

Правозащитники признают Атабека политическим заключенным,а сам судебный процесс и приговор называют политическим заказом. Сам Атабек не признал своей вины и отказался просить помилования. Более половины прошедшего срока Атабек провел в условиях карцера и одиночном заключении в колониях и тюрьмах. Вопреки изоляции Арон Атабек продолжает писать стихи и статьи на темы прав человека, политического режима и пенитенциарной системы РК. Как правило публикации совпадали с последующим судом и переводом в тюрьму усиленного содержания. Так, Атабек был осужден выездным судом г. Каражал на 2 года тюрьмы для особо опасных преступников без изменения общего срока в ноябре 2009 г. «за неповиновение администрации» после публикации в интернет статьи и стихов с критикой президента Режима в Казахстане. Повторно был осужден в ноябре 2012 г. за «умышленную порчу имущества» после публикации его рукописи в интернет. В октябре 2013 года второй 2-летний срок наказания был отменен решением кассационного суда Карагандинской области. В апреле 2014 был этапирован в Учр. АП-162/1, где содержится в штрафном изоляторе.

К властям РК в защиту Арона Атабека обращаются Международный ПЕН-клуб и его подразделения в Европе, Международная Амнистия обеспокоена условиями содержания поэта в тюрьме.

Список мест лишения свободы и годы пребывания в них

• СИЗО г. Алматы в период 2006—2008 гг.;
• Учр. АК-159/22 г. Каражал, штрафной изолятор (шизо), помещение камерного типа (ПКТ), карцер, стационар усиленного содержания (СУС) в период 2008—2010 гг., 2012 г., 2013 г.;
• Учр. УК-161/12 г. Аркалык корпус «ПЛС» (пожизненно лишенные свободы), одиночная камера, круглосуточное видео-наблюдение, отбывал срок в период 2010—2012 гг., 2013 г.;
• СИЗО г. Астаны (2010 г., 2012 г.), г. Караганды (2008 г., 2013 г.) — пересыльные тюрьмы — штрафной изолятор, карцер;
• Учр. АП-162/1 г. Павлодар с апреля 2014 г., штрафной изолятор, одиночная камера.

Биография

Арон Нутушев родился 31 января 1953 г. в Калмыцкой АССР в семье председателя совхоза. Дед Атабека был репрессирован. Отец покинул Казахстан (Гурьевскую область) в раннем возрасте во времена голода и пережил ГУЛАГ. После освобождения в память о товарище назвал своего старшего сына именем Арон. Атабек впервые попал в Казахстан (1971 г.) когда ему исполнилось 18 лет. Окончил филологический факультет Казахского Государственного Университета (1974 г.). После окончания проходил стажировку аспирантуры при кафедре монголистики и тюркологии ЛГУ, далее работал редактором Госкино и издательства «Мектеп», преподавал в ряде алма-атинских вузов. Выступал в качестве поэта, публициста, переводчика, писал критические статьи о проблемах кино, а также работы по проблемам тюркологии. Уже в те годы использовал псевдоним «Атабек».

Политическая биография

Участник декабрьского выступления казахской молодежи в 1986 году в Алма-Ате (Желтоксан-86). После в течение 2 лет был вынужден скрываться в глубинке Казахстана. В апреле 1989 года организатор исторического документа «Политические требования. Письмо к 1 съезду народных депутатов СССР». В письме выдвигались требования: а) пересмотр политической оценки Политбюро ЦК КПСС по поводу волнений, проходивших в декабре 1986 года и освобождение всех участников протеста; б) предоставление Казахстану государственного суверенитета.

В августе 1989 года Атабек организовал первое в Казахстане казахское национал-патриотическое общество «Жеруюк». В ноябре 1989 года, от имени общества «Жеруюк», лично подал заявление в мэрию города Алма-Ата с просьбой разрешить провести тризну в память жертв декабрьских событий 1986 года в Алма-Ате. Последовали гонения, общество «Жеруюк» было ликвидировано.

13 декабря 1989 по инициативе А. Атабека и соратников из «Жеруюк» и «Желтоксан» был проведен первый в истории митинг, в здании мединститута, в память жертв декабрьских событий. С декабря 1989 по январь 1990 года в Алма-Ате проходили митинги в ознаменование 3-й годовщины Желтоксана.

В декабре 1989 года, в составе лидеров 12 неформальных организаций, был на аудиенции у Первого секретаря КПК Н. Назарбаева, где в единственном числе выдвинул политические требования, уже озвученные в «Письме к Съезду».

В январе 1990 года, во время встречи Н. Назарбаева с молодежью, во Дворце культуры АХБК, впервые в истории настоял на почтении памяти жертв Желтоксана минутой молчания; при этом половина зала поднялась, вторая половина — чиновники и активисты продолжали сидеть; лишь после того, как поднялся сам Н. Назарбаев, встали и остальные.

Эмиграция

В апреле 1990 года объявляет о создании партии национальной независимости «Алаш» и становится её председателем. Издает нелегальную газету с одноименным названием и становится организатором ряда крупных политических манифестаций в Алма-Ате. В 1991 году из-за репрессий Атабек вынужден уехать в Москву, где налаживает выпуск политической газеты «ХАК» и издает брошюру «Алаш и казахская нация». Атабек опубликовал в своей газете выдержки из самиздатовской книги диссидента Каришала Асанова «Думы о судьбе народной или Слово о призраке Суверенитета» под названием «Не верь улыбке президента» с карикатурой на Назарбаева на главной странице. В 1991 году члены исламской фракции партии «Алаш», в отсутствие первого руководителя, совершают попытку смещения с должности муфтия Казахстана Ратбека Нысанбаева, в результате которой несколько алашевцев оказываются под арестом. Атабек, не разделяя метод борьбы исламской фракции, и заклеймив злополучный «переворот» как политическую ошибку, тем не менее предпринимает ряд попыток по освобождению арестованных исламистов, членов партии «Алаш». По его инициативе и на его средства из Москвы прибыли трое адвокатов, еще двоих прислал Народный Фронт Азербайджана; были мобилизованы отечественные, московские и зарубежные СМИ и правозащитные организации; было получено от заместителя председателя Верховного Совета РСФСР Рамазана Абдулатипова письмо-ходатайство в адрес Президента Назарбаева с просьбой о помиловании алашевцев.

В марте 1992 года Атабек был арестован в собственной квартире в Москве силами московского ОМОНа и двух казахстанских представителей: старшего следователя Генеральной прокуратуры Кошанова и полковника МВД Семенова. Атабеку были инкриминированы две статьи: а) организация покушения на жизнь и здоровье муфтия Р. Нысанбаева; б) публикация в газете «ХАК» статьи известного диссидента Каришала Асанова, с порочащими Президента Назарбаева фактами. Была предпринята попытка вывезти Атабека в наручниках из Москвы в Алма-Ату. Однако на защиту известного поэта-диссидента встала демократическая и исламская общественность России и Зарубежья. В итоге Атабек был временно оставлен в Москве, с предписанием покинуть Россию в течение одного месяца. Политическое убежище предложили Саудовская Аравия, США и Германия. Позже Атабек пишет: (цитата) «…если уеду на Запад, то больше никогда не смогу вернуться. Потому выбрал Азербайджан, к тому же в обоих странах были тюрки-демократы…» В апреле 1992 года Атабек, получив официальное приглашение от президента Азербайджана Абульфаза Ельчибея, уезжает вместе с семьей и несколькими верными соратниками в Баку. Казахстанская и азербайджанская стороны проведут ряд переговоров, в результате Азербайджан не выполнит своих обязательств по предоставлению политического убежища. Будучи в вынужденной политической эмиграции, Атабек становится инициатором создания комитета «Туркестан» (в него вошли оппозиционеры-эмигранты из Казахстана, Кыргызстана, Узбекистана и Туркменистана), принимает участие в инспекторских поездках по Карабаху и Чечне. Принимает участие в Первом Всемирном Курултае Тюркских Народов в городе Анталья, Турция. С приходом к власти в Азербайджане Г. Алиева в 1993 году Атабек покидает Азербайджан и несколько месяцев вместе с супругой и меленькими детьми пребывает на территории Северного Кавказа. В том же году приезжает в Москву. Семья переезжает в Алма-Ату к родственникам, сам Атабек несколько лет проводит в России. Только в 1996 году Атабек окончательно возвращается в Казахстан.

Возвращение

С 1996 по 2002 гг. Атабек не занимается политической деятельностью, однако не исключает возможность дальнейшего преследования и ареста. Не имея постоянного заработка и документов, он был вынужден скитаться с женой и двумя детьми по съемным квартирам и дачам. В 1998 Атабек публикует свой поэтический сборник. С 1998—2000 занимается переводом на русский «Памятника Куль-Тегина» (732 г. н. э.) — древне-тюркской поэтической стелы. Уникальный поэтический перевод с научным комментарием (до этого известны переводы в жанре научной прозы В. Томсена, В. Радлова и др.) «Йоллыг-тегин. Памятник Куль-Тегина» издан в 2000 году на средства друзей. С 2003 по 2005 работает редактором в литературном журнале «Amanat» при «Международном клубе любителей поэзии Абая». В 2004 году вновь активно включается в политическую жизнь Казахстана, став организатором и председателем общества «Казак Улты». Принимает участие в ряде акций ДВК и других оппозиционных партий. В марте 2005 года Атабек организует Народный Фронт Казахстана «Казак Мемлекети». В июне того же года становится инициатором движения за права бездомных казахов и создает систему «коллективной самообороны» для самостройных массивов в микрорайонах Айгерим, Шанырак, Бакай, Улжан и др., а также для жителей общежитий, подвергающихся насильственному выселению (Нархоз, АХБК и др.). Арон Атабек получает новые документы с фамилией Едигéев.

Борьба за самострои

12 мая 2006 года Атабек участвовал в обороне незаконно построенных домов в поселке Бакай, при этом получил ранение в колено в результате удара дубинкой сотрудника ОПОН. Попытка отстоять постройки заканчивается неудачно — 7 июля того же года властям удается снести порядка 500 домов. Выступая перед журналистами, Атабек призвал общественность прислушаться к проблеме самостроев и общежитий, а власть объявить мораторий на снос жилых строений. Депутатам Парламента РК был продемонстрирован 20-минутный документальный фильм, наглядно повествующий о действиях власти в отношении жителей самостроев.

Но уже ранним утром 14 июля 2006 года алматинская полиция, подкрепленная отрядом специального назначения, попыталась преодолеть самооборону жителей поселка Шанырак. Попытка сноса домов перетекла в столкновения жителей района с полицейскими и спецназовцами, в результате которых следователь полиции, получив ожоги, скончался в больнице 12 суток спустя при невыясненных обстоятельствах.

Арон Атабек, выступавший в роли медиатора между властями и жителями Шанырака и получивший черепно-мозговую травму в результате очередного нападения отряда ОПОН, своими соратниками был доставлен в больницу Калкаман г. Алматы. Однако в госпитализации Атабеку было отказано, ввиду негласного запрета на госпитализацию гражданских пострадавших в Шаныраке 14 июля 2006 г. Задержание Атабека производилось уже в больнице, но с учетом тяжелого состояния и под уговорами друзей, Атабека все же временно отпустили с условием не покидать пределы города. В отсутствии медицинского обслуживания уход за раненным Атабеком осуществлялся родными в домашних условиях. 17 июля 2006 года Арон Атабек был вызван на допрос в качестве свидетеля, но так и не был выпущен из здания ГУВД.

Отрывок, характеризующий Атабек, Арон

– Говорить ей теперь… нельзя, – все таки сказала княжна Марья.
– Но что же мне делать?
– Поручите это мне, – сказала княжна Марья. – Я знаю…
Пьер смотрел в глаза княжне Марье.
– Ну, ну… – говорил он.
– Я знаю, что она любит… полюбит вас, – поправилась княжна Марья.
Не успела она сказать эти слова, как Пьер вскочил и с испуганным лицом схватил за руку княжну Марью.
– Отчего вы думаете? Вы думаете, что я могу надеяться? Вы думаете?!
– Да, думаю, – улыбаясь, сказала княжна Марья. – Напишите родителям. И поручите мне. Я скажу ей, когда будет можно. Я желаю этого. И сердце мое чувствует, что это будет.
– Нет, это не может быть! Как я счастлив! Но это не может быть… Как я счастлив! Нет, не может быть! – говорил Пьер, целуя руки княжны Марьи.
– Вы поезжайте в Петербург; это лучше. А я напишу вам, – сказала она.
– В Петербург? Ехать? Хорошо, да, ехать. Но завтра я могу приехать к вам?
На другой день Пьер приехал проститься. Наташа была менее оживлена, чем в прежние дни; но в этот день, иногда взглянув ей в глаза, Пьер чувствовал, что он исчезает, что ни его, ни ее нет больше, а есть одно чувство счастья. «Неужели? Нет, не может быть», – говорил он себе при каждом ее взгляде, жесте, слове, наполнявших его душу радостью.
Когда он, прощаясь с нею, взял ее тонкую, худую руку, он невольно несколько дольше удержал ее в своей.
«Неужели эта рука, это лицо, эти глаза, все это чуждое мне сокровище женской прелести, неужели это все будет вечно мое, привычное, такое же, каким я сам для себя? Нет, это невозможно!..»
– Прощайте, граф, – сказала она ему громко. – Я очень буду ждать вас, – прибавила она шепотом.
И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.


В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.
Когда ему предлагали служить или когда обсуждали какие нибудь общие, государственные дела и войну, предполагая, что от такого или такого исхода такого то события зависит счастие всех людей, он слушал с кроткой соболезнующею улыбкой и удивлял говоривших с ним людей своими странными замечаниями. Но как те люди, которые казались Пьеру понимающими настоящий смысл жизни, то есть его чувство, так и те несчастные, которые, очевидно, не понимали этого, – все люди в этот период времени представлялись ему в таком ярком свете сиявшего в нем чувства, что без малейшего усилия, он сразу, встречаясь с каким бы то ни было человеком, видел в нем все, что было хорошего и достойного любви.
Рассматривая дела и бумаги своей покойной жены, он к ее памяти не испытывал никакого чувства, кроме жалости в том, что она не знала того счастья, которое он знал теперь. Князь Василий, особенно гордый теперь получением нового места и звезды, представлялся ему трогательным, добрым и жалким стариком.
Пьер часто потом вспоминал это время счастливого безумия. Все суждения, которые он составил себе о людях и обстоятельствах за этот период времени, остались для него навсегда верными. Он не только не отрекался впоследствии от этих взглядов на людей и вещи, но, напротив, в внутренних сомнениях и противуречиях прибегал к тому взгляду, который он имел в это время безумия, и взгляд этот всегда оказывался верен.
«Может быть, – думал он, – я и казался тогда странен и смешон; но я тогда не был так безумен, как казалось. Напротив, я был тогда умнее и проницательнее, чем когда либо, и понимал все, что стоит понимать в жизни, потому что… я был счастлив».
Безумие Пьера состояло в том, что он не дожидался, как прежде, личных причин, которые он называл достоинствами людей, для того чтобы любить их, а любовь переполняла его сердце, и он, беспричинно любя людей, находил несомненные причины, за которые стоило любить их.


С первого того вечера, когда Наташа, после отъезда Пьера, с радостно насмешливой улыбкой сказала княжне Марье, что он точно, ну точно из бани, и сюртучок, и стриженый, с этой минуты что то скрытое и самой ей неизвестное, но непреодолимое проснулось в душе Наташи.
Все: лицо, походка, взгляд, голос – все вдруг изменилось в ней. Неожиданные для нее самой – сила жизни, надежды на счастье всплыли наружу и требовали удовлетворения. С первого вечера Наташа как будто забыла все то, что с ней было. Она с тех пор ни разу не пожаловалась на свое положение, ни одного слова не сказала о прошедшем и не боялась уже делать веселые планы на будущее. Она мало говорила о Пьере, но когда княжна Марья упоминала о нем, давно потухший блеск зажигался в ее глазах и губы морщились странной улыбкой.
Перемена, происшедшая в Наташе, сначала удивила княжну Марью; но когда она поняла ее значение, то перемена эта огорчила ее. «Неужели она так мало любила брата, что так скоро могла забыть его», – думала княжна Марья, когда она одна обдумывала происшедшую перемену. Но когда она была с Наташей, то не сердилась на нее и не упрекала ее. Проснувшаяся сила жизни, охватившая Наташу, была, очевидно, так неудержима, так неожиданна для нее самой, что княжна Марья в присутствии Наташи чувствовала, что она не имела права упрекать ее даже в душе своей.
Наташа с такой полнотой и искренностью вся отдалась новому чувству, что и не пыталась скрывать, что ей было теперь не горестно, а радостно и весело.
Когда, после ночного объяснения с Пьером, княжна Марья вернулась в свою комнату, Наташа встретила ее на пороге.
– Он сказал? Да? Он сказал? – повторила она. И радостное и вместе жалкое, просящее прощения за свою радость, выражение остановилось на лице Наташи.
– Я хотела слушать у двери; но я знала, что ты скажешь мне.
Как ни понятен, как ни трогателен был для княжны Марьи тот взгляд, которым смотрела на нее Наташа; как ни жалко ей было видеть ее волнение; но слова Наташи в первую минуту оскорбили княжну Марью. Она вспомнила о брате, о его любви.
«Но что же делать! она не может иначе», – подумала княжна Марья; и с грустным и несколько строгим лицом передала она Наташе все, что сказал ей Пьер. Услыхав, что он собирается в Петербург, Наташа изумилась.
– В Петербург? – повторила она, как бы не понимая. Но, вглядевшись в грустное выражение лица княжны Марьи, она догадалась о причине ее грусти и вдруг заплакала. – Мари, – сказала она, – научи, что мне делать. Я боюсь быть дурной. Что ты скажешь, то я буду делать; научи меня…
– Ты любишь его?
– Да, – прошептала Наташа.
– О чем же ты плачешь? Я счастлива за тебя, – сказала княжна Марья, за эти слезы простив уже совершенно радость Наташи.
– Это будет не скоро, когда нибудь. Ты подумай, какое счастие, когда я буду его женой, а ты выйдешь за Nicolas.
– Наташа, я тебя просила не говорить об этом. Будем говорить о тебе.
Они помолчали.
– Только для чего же в Петербург! – вдруг сказала Наташа, и сама же поспешно ответила себе: – Нет, нет, это так надо… Да, Мари? Так надо…


Прошло семь лет после 12 го года. Взволнованное историческое море Европы улеглось в свои берега. Оно казалось затихшим; но таинственные силы, двигающие человечество (таинственные потому, что законы, определяющие их движение, неизвестны нам), продолжали свое действие.
Несмотря на то, что поверхность исторического моря казалась неподвижною, так же непрерывно, как движение времени, двигалось человечество. Слагались, разлагались различные группы людских сцеплений; подготовлялись причины образования и разложения государств, перемещений народов.
Историческое море, не как прежде, направлялось порывами от одного берега к другому: оно бурлило в глубине. Исторические лица, не как прежде, носились волнами от одного берега к другому; теперь они, казалось, кружились на одном месте. Исторические лица, прежде во главе войск отражавшие приказаниями войн, походов, сражений движение масс, теперь отражали бурлившее движение политическими и дипломатическими соображениями, законами, трактатами…
Эту деятельность исторических лиц историки называют реакцией.
Описывая деятельность этих исторических лиц, бывших, по их мнению, причиною того, что они называют реакцией, историки строго осуждают их. Все известные люди того времени, от Александра и Наполеона до m me Stael, Фотия, Шеллинга, Фихте, Шатобриана и проч., проходят перед их строгим судом и оправдываются или осуждаются, смотря по тому, содействовали ли они прогрессу или реакции.
В России, по их описанию, в этот период времени тоже происходила реакция, и главным виновником этой реакции был Александр I – тот самый Александр I, который, по их же описаниям, был главным виновником либеральных начинаний своего царствования и спасения России.
В настоящей русской литературе, от гимназиста до ученого историка, нет человека, который не бросил бы своего камушка в Александра I за неправильные поступки его в этот период царствования.
«Он должен был поступить так то и так то. В таком случае он поступил хорошо, в таком дурно. Он прекрасно вел себя в начале царствования и во время 12 го года; но он поступил дурно, дав конституцию Польше, сделав Священный Союз, дав власть Аракчееву, поощряя Голицына и мистицизм, потом поощряя Шишкова и Фотия. Он сделал дурно, занимаясь фронтовой частью армии; он поступил дурно, раскассировав Семеновский полк, и т. д.».
Надо бы исписать десять листов для того, чтобы перечислить все те упреки, которые делают ему историки на основании того знания блага человечества, которым они обладают.
Что значат эти упреки?
Те самые поступки, за которые историки одобряют Александра I, – как то: либеральные начинания царствования, борьба с Наполеоном, твердость, выказанная им в 12 м году, и поход 13 го года, не вытекают ли из одних и тех же источников – условий крови, воспитания, жизни, сделавших личность Александра тем, чем она была, – из которых вытекают и те поступки, за которые историки порицают его, как то: Священный Союз, восстановление Польши, реакция 20 х годов?
В чем же состоит сущность этих упреков?
В том, что такое историческое лицо, как Александр I, лицо, стоявшее на высшей возможной ступени человеческой власти, как бы в фокусе ослепляющего света всех сосредоточивающихся на нем исторических лучей; лицо, подлежавшее тем сильнейшим в мире влияниям интриг, обманов, лести, самообольщения, которые неразлучны с властью; лицо, чувствовавшее на себе, всякую минуту своей жизни, ответственность за все совершавшееся в Европе, и лицо не выдуманное, а живое, как и каждый человек, с своими личными привычками, страстями, стремлениями к добру, красоте, истине, – что это лицо, пятьдесят лет тому назад, не то что не было добродетельно (за это историки не упрекают), а не имело тех воззрений на благо человечества, которые имеет теперь профессор, смолоду занимающийся наукой, то есть читанном книжек, лекций и списыванием этих книжек и лекций в одну тетрадку.