Мухаммед Джахан Пехлеван

Джахан Пахлаван Шамс ад-Дунийа ва-д-Дин Абу Джафар Мухаммад ибн Ильдениз <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Медный дирхам Мухаммед Джахана Пехлевана.</td></tr>
Великий Атабек Азербайджана
1175 — 1186
Предшественник:	Шамс ад-Дин Ильдегиз
Преемник:	Гызыл Арслан
Вероисповедание:	Ислам
Род:	Ильдегизиды
Супруга:	Инандж Хатун
Дети:	сыновья: Гутлуг Инандж и Амир Амиран Омар

Мухаммед Джахан Пехлеван (полное имя Джахан Пахлаван Шамс ад-Дунийа ва-д-Дин Абу Джафар Мухаммад ибн Ильдениз, известный также как Нусрат ад-Дин Джахан Пехлаван) — Великий Атабек Азербайджана с (1175—1186) из династии Ильдегизидов. Джахан Пехлеван был атабеком (фактическим правителем Западно-Сельджукского султаната) сельджукского Султана Тогрула III (1176—1194). При его правлении Государство Ильдегизидов достигло наибольшего могущества, по его имени династию Ильдегизидов также называют Пехлеванидами.

Приход к власти и правление

После прихода к власти Мухаммед Джахан Пехлеван перенес столицу государства из Нахичевани в Хамадан. Он освободил Тебриз от Ахсунгуридов сломил сопротивление Сельджукских эмиров и усилил центральную власть. В период правление Мухаммеда Джахана Пехлевена Азербайджаном правил его младший брат будущий правитель Государства Атабеков Гызыл Арслан. Мухаммед Джахан Пехлаван также был атабеком своих племянников будущих правителей Государства Атабеков Абу Бакра и Узбека. Резиденция Правителя Иранского Азербайджана Гызыл Арслана находился в Тебризе. И таким образом Тебриз вновь стал экономическим и политическим центром государства Атабеков Азербайджана. Мухаммед Джахан Пехлеван во всех отраслях назначил на важные государственные посты своих родственников и тем ещё более усилил Центральную Власть.

Армия и военные победы

Мухаммед Джахан Пехлеван обладал регулярной 50 тысячной конницей. Мухаммед Джахан Пехлеван не раз побеждал грузинских феодалов, стремившихся захватить западные земли Иранского Азербайджана. В результате мудрой политики Мухаммеда Джахана Пехлевана даже аббасидские халифы побаивались вмешиваться во внутренние дела государства. К концу жизни Мухаммеда Джахана Пехлевана он поделил территорию государства Атабеков между своими сыновьями.

Убийство Арслан Шаха

После смерти Шамсаддина Эльдениза Государство Ильдегизидов попало в критическое положение придворные Арслан Шаха говорили ему «Если ты освободишь Азербайджан и посадишь там своего человека, а оттуда двинешся в Багдад и захватишь его потому, что владетель этих земель твой Мамелюк и тогда небо страны будет для тебя чистым от любых соперников, имя почтут всюду, монета будет от твоего имени чеканиться, хутба в мечетях будут с твоим именем читаться». Предвидя это Мухаммед Джахан Пехлеван переехал в Нахичевань, взял в свои руки управление государством и сформировал крупную армию и стал ожидать исход событий. А в это время Арслан Шах вместе со своими эмирами и огромной армией двинулся в сторону Азербайджана. Но ещё по дороге в Зенджане Султан внезапно заболел, а когда болезнь усилилась, султан почувствовал что умирает и приказал отвезти его в Хамадан, тут он женился на дочке местного рейиса Саййида Фахр Ад-дина Ала Ад-даула Араб-Шаха. Султан пригласил к себе Джахана Пехлевана, помирился с ним и передал ему управление государством. Историк Имад ад-дин аль-Исфахани писал, что Арслан Шаха отравили по приказу Мухаммеда Джахана Пехлевана ибо считал, что его существования не было полезно государству. Многие сомневались в этом, но потом когда провалился заговор против Тогрула III во время допроса один из заговорщиков таштдар Кутлуг признался «Ала ад Даула (Рейис Хамадана на дочери которого был женат сам Арслан Шах)с согласия Атабека Мухаммеда дал мне 10 000 динаров и я принёс в баню к султану отравленный шербет»

Литература

• К.Э. Босворт «Мусульманские династии»
• Рыжов К.В. «Все монархи мира. Мусульманский Восток VII-XV вв.»

Отрывок, характеризующий Мухаммед Джахан Пехлеван

– Помнишь ты, – с испуганным и торжественным лицом говорила Соня, – помнишь, когда я за тебя в зеркало смотрела… В Отрадном, на святках… Помнишь, что я видела?..
– Да, да! – широко раскрывая глаза, сказала Наташа, смутно вспоминая, что тогда Соня сказала что то о князе Андрее, которого она видела лежащим.
– Помнишь? – продолжала Соня. – Я видела тогда и сказала всем, и тебе, и Дуняше. Я видела, что он лежит на постели, – говорила она, при каждой подробности делая жест рукою с поднятым пальцем, – и что он закрыл глаза, и что он покрыт именно розовым одеялом, и что он сложил руки, – говорила Соня, убеждаясь, по мере того как она описывала виденные ею сейчас подробности, что эти самые подробности она видела тогда. Тогда она ничего не видела, но рассказала, что видела то, что ей пришло в голову; но то, что она придумала тогда, представлялось ей столь же действительным, как и всякое другое воспоминание. То, что она тогда сказала, что он оглянулся на нее и улыбнулся и был покрыт чем то красным, она не только помнила, но твердо была убеждена, что еще тогда она сказала и видела, что он был покрыт розовым, именно розовым одеялом, и что глаза его были закрыты.
– Да, да, именно розовым, – сказала Наташа, которая тоже теперь, казалось, помнила, что было сказано розовым, и в этом самом видела главную необычайность и таинственность предсказания.
– Но что же это значит? – задумчиво сказала Наташа.
– Ах, я не знаю, как все это необычайно! – сказала Соня, хватаясь за голову.
Через несколько минут князь Андрей позвонил, и Наташа вошла к нему; а Соня, испытывая редко испытанное ею волнение и умиление, осталась у окна, обдумывая всю необычайность случившегося.
В этот день был случай отправить письма в армию, и графиня писала письмо сыну.
– Соня, – сказала графиня, поднимая голову от письма, когда племянница проходила мимо нее. – Соня, ты не напишешь Николеньке? – сказала графиня тихим, дрогнувшим голосом, и во взгляде ее усталых, смотревших через очки глаз Соня прочла все, что разумела графиня этими словами. В этом взгляде выражались и мольба, и страх отказа, и стыд за то, что надо было просить, и готовность на непримиримую ненависть в случае отказа.
Соня подошла к графине и, став на колени, поцеловала ее руку.
– Я напишу, maman, – сказала она.
Соня была размягчена, взволнована и умилена всем тем, что происходило в этот день, в особенности тем таинственным совершением гаданья, которое она сейчас видела. Теперь, когда она знала, что по случаю возобновления отношений Наташи с князем Андреем Николай не мог жениться на княжне Марье, она с радостью почувствовала возвращение того настроения самопожертвования, в котором она любила и привыкла жить. И со слезами на глазах и с радостью сознания совершения великодушного поступка она, несколько раз прерываясь от слез, которые отуманивали ее бархатные черные глаза, написала то трогательное письмо, получение которого так поразило Николая.


На гауптвахте, куда был отведен Пьер, офицер и солдаты, взявшие его, обращались с ним враждебно, но вместе с тем и уважительно. Еще чувствовалось в их отношении к нему и сомнение о том, кто он такой (не очень ли важный человек), и враждебность вследствие еще свежей их личной борьбы с ним.
Но когда, в утро другого дня, пришла смена, то Пьер почувствовал, что для нового караула – для офицеров и солдат – он уже не имел того смысла, который имел для тех, которые его взяли. И действительно, в этом большом, толстом человеке в мужицком кафтане караульные другого дня уже не видели того живого человека, который так отчаянно дрался с мародером и с конвойными солдатами и сказал торжественную фразу о спасении ребенка, а видели только семнадцатого из содержащихся зачем то, по приказанию высшего начальства, взятых русских. Ежели и было что нибудь особенное в Пьере, то только его неробкий, сосредоточенно задумчивый вид и французский язык, на котором он, удивительно для французов, хорошо изъяснялся. Несмотря на то, в тот же день Пьера соединили с другими взятыми подозрительными, так как отдельная комната, которую он занимал, понадобилась офицеру.
Все русские, содержавшиеся с Пьером, были люди самого низкого звания. И все они, узнав в Пьере барина, чуждались его, тем более что он говорил по французски. Пьер с грустью слышал над собою насмешки.
На другой день вечером Пьер узнал, что все эти содержащиеся (и, вероятно, он в том же числе) должны были быть судимы за поджигательство. На третий день Пьера водили с другими в какой то дом, где сидели французский генерал с белыми усами, два полковника и другие французы с шарфами на руках. Пьеру, наравне с другими, делали с той, мнимо превышающею человеческие слабости, точностью и определительностью, с которой обыкновенно обращаются с подсудимыми, вопросы о том, кто он? где он был? с какою целью? и т. п.