Атака Таранто

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Атака Таранто (12 ноября 1940 год) — налет британской палубной авиации на итальянскую военно-морскую базу в Таранто во время Второй мировой войны.

В результате атаки один линкор был потоплен и два серьезно повреждены; флот Великобритании захватил инициативу в Средиземном море.

Атака доказала возможность эффективных действий палубной авиации против тяжелых судов, находящихся в защищенной гавани. Операция послужила образцом для японской атаки Пёрл-Харбора в 1941[1][2][3].





Подготовка

В начале ноября 1940 года Каннингему (командующему Средиземноморским флотом) были посланы подкрепления. Теперь он был готов к атаке Таранто, где находилось не менее 6 линкоров, в том числе новейшие «Витторио Венето» и «Литторио» и более старые «Конте ди Кавур» и «Кайо Дуилио». Там же базировалось несколько тяжёлых крейсеров. Планом операции предусматривалась атака двух групп торпедоносцев «Суордфиш» с авианосца «Илластриес». Корабли во внутренней гавани предполагалось атаковать с помощью бомб.

Разведывательные самолёты с острова Мальты сделали серию снимков вражеских якорных стоянок. 11 ноября эти снимки были доставлены на «Илластриес», поэтому экипажи торпедоносцев точно знали положение своих целей. Адмирал Каннингхем решил нанести удар этой же ночью, используя полнолуние.

Бой

Незадолго до 21:00 первая волна из 12 «Суордфишей» под командованием капитан-лейтенанта К. Уильямсона взлетела с авианосца в 170 милях от Таранто. Вторая волна из 8 «Суордфишей» под командованием капитан-лейтенанта Дж. У. Хейла взлетела через час после первой. Примерно в 23:00 самолёты — осветители и бомбардировщики выполнили свою задачу и освободили место первым торпедоносцам.

Те снизились к самой воде и разбились на звенья по 3 самолёта, чтобы проскочить между аэростатами заграждения, хотя противник был настороже, и зенитный огонь оказался довольно плотным, луна и осветительные ракеты обеспечили превосходное освещение. Итальянские линкоры были отлично видны. «Кавур» получил попадание 1 торпеды, а «Литторио» — 2.

Потом атаковала вторая волна. Её самолёты поразили 1 торпедой «Дуилио», и ещё 2 достались «Литторио», хотя одна из них не взорвалась.

Итоги

Каждая волна потеряла по 1 самолёту.

Все 3 линкора затонули на своих якорных стоянках. Хотя позднее «Литторио» и «Дуилио» были подняты и отремонтированы, они вышли из строя на 5 и 6 месяцев соответственно. «Кавур» больше никогда не выходил в море. Бомбардировка крейсеров во внутренней гавани оказалась менее удачной, отчасти потому, что 2 попавшие бомбы не взорвались.

Тем не менее, успех операции был значительным, особенно с учётом малого числа задействованных самолётов. Экипажи Воздушных Сил Флота полностью восстановили баланс в линкорах, ведь до того Итальянский флот был гораздо сильнее. Атака Таранто полностью оправдала веру в торпедоносные самолёты, как наиболее мощное морское оружие новой эпохи. Каннингхэм ничуть не преувеличивал, когда описывал операцию, уничтожившую половину итальянских линкоров, как беспрецедентный случай экономии сил.

Полностью учли уроки Таранто только японцы.

См. также

Напишите отзыв о статье "Атака Таранто"

Примечания

  1. Kimmel, Short, and Pearl Harbor: The Final Report Revealed. — Naval Institute Press, 2005. — P. 53–54. — ISBN 1-59114-090-0)..
  2. Gannon Robert. Hellions of the Deep: The Development of American Torpedoes in World War II. — Penn State Press, 1996. — P. 49. — ISBN 0-271-01508-X)..
  3. Fioravanzo, Giuseppe. "The Japanese Military Mission to Italy, " «USNI Proceedings», January, 1956, pp. 24-32

Ссылки

  • [www.wunderwaffe.narod.ru/HistoryBook/Battle_Sred_Win/index.htm Б. Б. Шофилд «Атака Таранто»]

Отрывок, характеризующий Атака Таранто

Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.
29 ноября Кутузов въехал в Вильно – в свою добрую Вильну, как он говорил. Два раза в свою службу Кутузов был в Вильне губернатором. В богатой уцелевшей Вильне, кроме удобств жизни, которых так давно уже он был лишен, Кутузов нашел старых друзей и воспоминания. И он, вдруг отвернувшись от всех военных и государственных забот, погрузился в ровную, привычную жизнь настолько, насколько ему давали покоя страсти, кипевшие вокруг него, как будто все, что совершалось теперь и имело совершиться в историческом мире, нисколько его не касалось.
Чичагов, один из самых страстных отрезывателей и опрокидывателей, Чичагов, который хотел сначала сделать диверсию в Грецию, а потом в Варшаву, но никак не хотел идти туда, куда ему было велено, Чичагов, известный своею смелостью речи с государем, Чичагов, считавший Кутузова собою облагодетельствованным, потому что, когда он был послан в 11 м году для заключения мира с Турцией помимо Кутузова, он, убедившись, что мир уже заключен, признал перед государем, что заслуга заключения мира принадлежит Кутузову; этот то Чичагов первый встретил Кутузова в Вильне у замка, в котором должен был остановиться Кутузов. Чичагов в флотском вицмундире, с кортиком, держа фуражку под мышкой, подал Кутузову строевой рапорт и ключи от города. То презрительно почтительное отношение молодежи к выжившему из ума старику выражалось в высшей степени во всем обращении Чичагова, знавшего уже обвинения, взводимые на Кутузова.