Нападение на турецкое посольство в Лиссабоне

Атака террористов на турецкое посольство в Лиссабоне — теракт, произошедший в г. Лиссабон, (Португалия) 27 июля 1983 года . Нападение привело к гибели 7-ми человек, в том числе всех участников акции.

Предыстория

Участники АРА въехали в страну через лиссабонский аэропорт Портела как туристы, имея при себе ливанские паспорта. Они зарезервировали номера в гостинице посредством публичного телекса в Бейруте и арендовали 3 автомобиля в Лиссабоне. По документам, найденным в гостинице, полиция установила личности террористов: Сетрак Аджемян (19 лет), Ара Карвикян (20), Саркис Абрахамян (21), Симон Яхниян (21), Ваче Даглиян (19).

По свидетельствам очевидцев, они прибыли около 10:30 утра на двух автомобилях Форд-Эскорт, из которых один (красный) остановился перед посольством, а другой (белый) заехал на стоянку. Автомобиль вызвал подозрения португальского полицейского, так как днём ранее два человека, приехавших в этом автомобиле, сказали охраннику посла, что им нужны визы, однако немедленно уехали, когда их попросили предъявить паспорта.

После этого происшествия посольство Турции запросило португальское правительство (союзника по блоку НАТО) о дополнительной полицейской охране, поэтому перед посольством в день атаки находился один полицейский.

Нападение

Португальский полицейский предупредил турецкого охранника о том, что белый автомобиль появился вновь, и подошёл к автомобилю. В это время участник организации открыл огонь из автомата и ранил полицейского, но был застрелен турецким охранником.

В то время, как португальские полицейские поспешили на место действия, четыре участника организации, которым не удалось проникнуть в здание посольства, ворвались в расположенную рядом резиденцию посла и захватили двух заложников — 42-летнюю жену поверенного в делах посольства Джахиде Мыхчиоглу и её 17-летнего сына Атасая. Террористы заминировали пластиковой взрывчаткой комнату, в которой удерживались заложники, и угрожали взорвать здание, если полиция попытается пойти на штурм.

Здание было окружено полицейскими силами, установившими кордоны и укрывшимися за автомобилями и деревьями во избежание спорадических обстрелов со стороны террористов. На чрезвычайном заседании правительства под председательством премьер-министра Португалии Мариу Суареша было решено впервые использовать недавно сформированное и прошедшее британскую подготовку элитное полицейское подразделение Grupo de Operações Especiais.

Прежде, чем спецподразделения GOE начали операцию, армяне взорвали здание. Ворвавшаяся в здание антитеррористическая группа не встретила сопротивления и обнаружила 6 обгоревших трупов. Помимо трупов четырёх террористов, были обнаружены тела жены турецкого дипломата и португальского полицейского Мануэля Пачеко.

Выяснилось, что хорошо знакомый с посольством полицейский Мануэль Пачеко услышал об атаке по своей рации и смог проникнуть в комнату, где участники организации удерживали заложников. Во время взрыва он погиб. Однако один из заложников (Атасай) сумел выпрыгнуть из окна первого этажа, хотя и был ранен террористами в ногу во время побега.

Официальные лица предположили, что непредвиденное развитие событий и перспективы штурма группой GOE напугали террористов, преждевременно подорвавших здание..

Последствия

Португальский министр внутренних дел Эдуардо Перейра сказал, что «они явно намеревались удерживать посольство в течение несколько дней, захватив большое число заложников для оказания сильного воздействия на общественное мнение». Полицейское расследование выяснило, что обе машины были заполнены едой и взрывчаткой для длительной осады.

Ответственность за эту атаку взяла на себя Армянская Революционная Армия. АРА также заявила о том, что это была самоубийственная акция. Текст письма был передан СМИ. В полученном лиссабонским представительством Ассошиэйтед Пресс печатном сообщении, подписанном АРА, было сказано: «Мы решили взорвать это здание и остаться под развалинами. Это не самоубийство, не безумие, но жертва на алтарь свободы». АРА заявила, что атака была следствием «отказа Турции и её союзников признать геноцид армян».

Террористы были похоронены в Бейруте на армянском национальном кладбище в Бурдж-Хаммуде. Каждый год армянская община Ливана торжественно отмечает дату их смерти.

В культуре

Участникам Лиссабонской пятёрки посвящены стихотворение Ованеса Шираза «Лиссабонским самосожженным», рассказ «Телефон» Ваге Ошакана, песня Гарника Саркисяна «5 հայ սրտերը» («5 армянских сердец»).

Отрывок, характеризующий Нападение на турецкое посольство в Лиссабоне

– Можно раненым у нас в доме остановиться? – спросила она.
Майор с улыбкой приложил руку к козырьку.
– Кого вам угодно, мамзель? – сказал он, суживая глаза и улыбаясь.
Наташа спокойно повторила свой вопрос, и лицо и вся манера ее, несмотря на то, что она продолжала держать свой платок за кончики, были так серьезны, что майор перестал улыбаться и, сначала задумавшись, как бы спрашивая себя, в какой степени это можно, ответил ей утвердительно.
– О, да, отчего ж, можно, – сказал он.
Наташа слегка наклонила голову и быстрыми шагами вернулась к Мавре Кузминишне, стоявшей над офицером и с жалобным участием разговаривавшей с ним.
– Можно, он сказал, можно! – шепотом сказала Наташа.
Офицер в кибиточке завернул во двор Ростовых, и десятки телег с ранеными стали, по приглашениям городских жителей, заворачивать в дворы и подъезжать к подъездам домов Поварской улицы. Наташе, видимо, поправились эти, вне обычных условий жизни, отношения с новыми людьми. Она вместе с Маврой Кузминишной старалась заворотить на свой двор как можно больше раненых.
– Надо все таки папаше доложить, – сказала Мавра Кузминишна.
– Ничего, ничего, разве не все равно! На один день мы в гостиную перейдем. Можно всю нашу половину им отдать.
– Ну, уж вы, барышня, придумаете! Да хоть и в флигеля, в холостую, к нянюшке, и то спросить надо.
– Ну, я спрошу.
Наташа побежала в дом и на цыпочках вошла в полуотворенную дверь диванной, из которой пахло уксусом и гофманскими каплями.
– Вы спите, мама?
– Ах, какой сон! – сказала, пробуждаясь, только что задремавшая графиня.
– Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа.
– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.


M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.