Григорьев, Никифор Александрович

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Атаман Григорьев»)
Перейти к: навигация, поиск
Атама́н Григо́рьев
предположительно,
укр. Матвій Олександрович Григоріїв

атаман Н. А. Григорьев (слева) и
В. А. Антонов-Овсеенко
Дата рождения

1885(1885)

Место рождения

Дунаевцы,
Подольская губерния,
Российская империя

Дата смерти

27 июля 1919(1919-07-27)

Место смерти

село Сентово,
Александровский район, Кировоградская область, Украина

Принадлежность

Российская империя Российская империя
Украинская Народная Республика Украинская Народная Республика
Украинская ССР
Повстанцы

Род войск

пехота

Годы службы

19041910; 19141917
19171919
1919
1919

Звание Штабс-капитан

<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение

Полковник
Начдив

Командовал

Херсонской дивизией
1-й Заднепровской бригадой,
6-й Украинской советской дивизией

Сражения/войны
Награды и премии

Никола́й Алекса́ндрович Григо́рьев[1][2][3][4], атаман Григо́рьев (1885—1919) — офицер Русской императорской армии, затем полковник армии УНР, добровольно перешедший на сторону правительства УССР; с апреля 1919 — начдив 6-й Украинской советской дивизии Украинской советской армии, поднявший антибольшевистский мятеж.

В 1917—1918 гг. — эсер, в 1919 г. — боротьбист.





До революции

Существуют противоречивые данные о фамилии, имени, отчестве, дате и месте рождения атамана Григорьева.

Согласно советской историографии, он предположительно родился в с. Верблюжка Херсонской губернии либо в городке Александрия, в 1878, 1885 или даже 1894 году.К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3942 дня]

Согласно версии исследователя Савченко В. А., Григорьев появился на свет в Дунаевцах Подольской губернии (ныне Хмельницкая область) в 1885 году под именем Никифор Александрович Серветник (укр. Ничипір Олександрович Серветник). Впоследствии переселился в Григорьево Херсонской губернии, по которому и сменил свою фамилию на Григорьев[5].

Учился в фельдшерской школе в г. Николаеве.

Добровольцем на правах вольноопределяющегося участвовал в Русско-японской войне. За боевые отличия награждён Знаком отличия военного ордена 3-й и 4-й степени[6], произведён в унтер-офицеры. В должности зауряд-прапорщика исполнял обязанности младшего офицера роты.

По окончанию войны направлен на учёбу в Чугуевское пехотное юнкерское училище, которое закончил в 1909 году по 3-му разряду. На 1 января 1910 г. значился в списках 60-го пехотного Замосцкого полка (г. Одесса) в чине прапорщика как Никифор Александрович Григорьев-Серветников[6].

Вскоре уволился из армии. Был, по одним данным, акцизным чиновником в Александрии, по другим — полицейским служащим в Проскурове.

С началом Первой мировой войны мобилизован в Действующую армию (на Юго-Западный фронт). Служил в 58-м пехотном Прагском полку 15-й пехотной дивизии[6]. Дослужился до чина штабс-капитана.

Революция и партизанское движение

После Февральской революции 1917 года получил назначение на должность начальника учебной команды 35-го запасного полка (г. Феодосия), затем был переведён в гарнизон г. Берди́чева. Вошёл в солдатский комитет Юго-Западного фронта. Побывав на съезде фронтовиков в 1917 году, подпал под влияние деятеля УНР Симона Петлюры. Поддержал украинскую Центральную Раду, получил от неё чин подполковника за участие в украинизации частей бывшей царской армии.

После свержения УНР германскими оккупационными войсками, при гетманате, занимал должность командира роты 17-го пехотного Александрийского (бывшего 58-го Прагского) полка вооружённых сил Украинской Державы[6].

Летом 1918 ушёл из армии и, по заданию Украинского Национального Союза, собрав отряд в 200 человек, начал на Елизаветградщине партизанскую войну против австро-германских оккупационных войск и гетманцев. Первыми партизанскими операциями Григорьева стали нападение на гетманских полицейских («варту»), затем разгром карательного отряда и нападение на австрийский воинский эшелон на станции Куцовка. Отряд вырос до 1500 человек. К октябрю 1918 года Григорьев стал значительной силой, объединив до 120 мелких отрядов, однако потерпел ряд поражений от карателей.

С середины ноября 1918 на Украине развернулось мощное антигетманское движение во главе с деятелями УНР В. К. Винниченко и Симоном Петлюрой. Григорьев поддержал их действия, выбив немецкие и гетманские войска из села Верблюжки и из Александрии. В декабре овладел Николаевым, Херсоном, Очаковым и Алешками; впрочем, из Николаева и Херсона впоследствии, с началом широкой интервенции Антанты, сам был выбит интервентами. На время нахождения в Николаеве дивизии Григорьева в городе сложилось многовластие: правивший от имени УНР Григорьев, местный Совет и официальный правительственный комиссар самой УНР.

К концу декабря 1918 командовал повстанческим соединением в 6 тысяч человек, вошедшим в состав войск Директории Украинской народной республики под наименованием Херсонская дивизия. Согласился принять от Петлюры почётное звание «Атамана повстанческих войск Херсонщины, Запорожья и Таврии», хотя на тот момент в Запорожьи и Таврии он вообще никогда не появлялся.

В начале 1919 года Григорьев, якобы, потребовал от киевского правительства УНР поста военного министра, однако получил лишь должность комиссара Александрийского уезда и чин полковника. Повёл независимую от Петлюры политику: произошли столкновения между григорьевцами и отрядами сечевых стрельцов полковника армии УНР Романа Самокиша (укр.), также — столкновения с независимыми от УНР махновцами. Сблизился с украинскими эсерами — боротьбистами, по своей политической ориентации близкими к российской партии левых эсеров, и стал членом этой партии. Получил полномочия военного комиссара боротьбистского Центроревкома.

В течение января Украинская Красная армия заняла всю Левобережную Украину кроме Донбасса. 25−29 января 1919 года Григорьев окончательно порвал с УНР, отказавшись исполнять приказы штаба её армии и отвергнув все обвинения в грабежах населения и незаконных реквизициях; 29 января он официально заявил:
В Киеве собралась атамания, австрийские прапорщики резерва, сельские учителя и всякие карьеристы и авантюристы, которые хотят играть роль государственных мужей и великих дипломатов. Эти люди не специалисты и не на месте, я им не верю и перехожу к большевикам.

30 января − 1 февраля 1919 года состоялись переговоры Григорьева, действовавшего от имени боротьбистского Центроревкома, с командующим Украинским фронтом Антоновым-Овсеенко В. А. об объединении войск Григорьева с частями Украинской советской армии, составной части РККА.

Красный командир

18 февраля 1919 согласился войти со своим отрядом в состав 1-й Заднепровской украинской советской дивизии, которой командовал Павел Дыбенко, в качестве 1-й Заднепровской бригады (впоследствии бригада была развёрнута в 6-ю Украинскую советскую дивизию); 3-й Заднепровской бригадой 1-й Заднепровской дивизии командовал Нестор Махно.

Уже в феврале 1919 года инспекция сначала командующего Харьковской группой советских войск А. Е. Скачко, а затем командующего Украинским фронтом Антонова-Овсеенко показали полное разложение григорьевцев. Сам Григорьев вместе со своим начальником штаба (первым заместителем) на время обеих инспекций предпочёл исчезнуть в неизвестном направлении.

…не нашел никаких признаков организации. Цистерна спирта, из которой пьет каждый, кто захочет, сотни две-три полупьяных бойцов, 500 вагонов, нагруженных всяким добром.К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3942 дня]

Все это время по-прежнему был тесно связан с левыми эсерами, создавшими в григорьевских частях «Информационное бюро», фактически параллельное большевистским политработникам. Назначил своим начальником штаба деятеля украинского «вольного казачества», атамана Тютюнника Ю. О., на тот момент также перешедшего на сторону Правительства Украинской ССР.

В марте 1919 года бригада Григорьева вновь заняла Херсон (при этом было расстреляно несколько сот пленных греков), Николаев, затем, после двухнедельных боёв, 8 апреля, Одессу, оставленную перед тем франко-греческими войсками.

В боях под Одессой (под станцией Березовкой в 70 км от Одессы 18 марта[7]) захватил богатые трофеи, в том числе бронепоезд и пять танков Renault FT-17. Был назначен военным комендантом города. После занятия Одессы командарм Скачко ходатайствовал перед командованием о награждении Григорьева орденом Красного Знамени: «лично показал пример мужества в боях на передовых линиях, под ним было убито два коня и одежда прострелена в нескольких местах».

15 апреля завершено формирование 3-й Украинской советской армии из частей Группы войск одесского направления, которые сводились в две штатные дивизии: 5-ю Украинскую советскую дивизию и 6-ю Украинскую советскую дивизию (бывшая 1-я Заднепровская бригада 1-й Заднепровской Украинской советской дивизии, командир Н. А. Григорьев, и другие части)[8].

После занятия Одессы начался массовый грабёж многочисленного военного имущества, которое не успели своевременно эвакуировать интервенты, самовольно проведены реквизиции у «буржуазии». Из Одессы в сёла Херсонщины были отправлены, в том числе, 30 тыс. винтовок и 30 цистерн нефти и бензина. Результатом стали конфликты с большевистским ревкомом Одессы и с «королём» одесских бандитов Мишкой Япончиком. Григорьев поклялся очистить Одессу от бандитов, а Мишку Япончика «поставить к стенке». После вывода 22 апреля бригады Григорьева из Одессы борьбу с одесским уголовным миром продолжал комендант Одессы Витольд Домбровский, вскоре расстрелянный большевиками. В мае 1919 Мишка Япончик был назначен командиром красноармейского бронепоезда и принимал участие в подавлении Григорьевского мятежа[9].

25 апреля приказом войскам Украинского фронта № 50 начальником 6-й Украинской стрелковой дивизии был назначен Н. А. Григорьев[10].

В конце апреля бригаду Григорьева, развёрнутую в штатную 6-ю Украинскую советскую дивизию, решено было сосредоточить на границе с Румынией с целью дальнейшего похода на помощь Советской Венгрии, которая оказалась блокирована румынскими и чехословацкими войсками. 7 мая наркомвоенмор Украинской ССР Антонов-Овсеенко приказал 3-й Украинской армии, в состав которой входила дивизия Григорьева, наступать на Румынию «для освобождения угнетенной Бессарабии и помощи Венгерской революции».

По описанию Савченко В. А.[5]:
Командующий украинским фронтом уже 18 апреля 1919 года предложил Григорьеву начать поход в Европу. Он всячески льстил самолюбию атамана, называя его «красным маршалом», «освободителем Европы». Григорьева представляют к награждению орденом Красного Знамени.
Ход был беспроигрышный, войска атамана считались как бы «полубольшевистскими», и всегда можно было списать ошибки на украинских эсеров. Разгром «григорьевцев» в Европе также устраивал командование, так как они были небезопасны для Украины.

Тем временем Антонову-Овсеенко поступило множество сообщений о ненадёжности атамана. Одесские большевики, военком Кривошеев, Щаденко, Худяков потребовали его ареста, а секретарь ЦК украинской компартии Юрий Пятаков потребовал от Антонова-Овсеенко «немедленно ликвидировать» Григорьева, как «элемент крайне ненадёжный». 4 мая комиссия Высшей военной инспекции в своём отчёте потребовала немедленного отстранения Григорьева и его штабных работников.

Однако, Григорьев заявил, что дивизия нуждается в отдыхе, и отвел её в район Елизаветграда. Там в дивизии, оказавшейся в родных местах, началось усиленное брожение под влиянием недовольства крестьян большевистской политикой (продразвёрстка, реквизиции, запрет хлебной торговли, насаждение ревкомов вместо крестьянских советов, массовое создание совхозов вместо раздачи земли крестьянам, чекистский террор). Участились убийства чекистов, продотрядовцев и евреев. Сам Григорьев уже прямо требовал от командующего украинской Красной Армией Антонова-Овсеенко вывода с Украины прибывших из России «московских» продотрядов.

В апреле 1919 года базы григорьевцев на Херсонщине оказались в самом центре серии антибольшевистских крестьянских восстаний, включая восстание атамана Зелёного (Терпило Даниила).

Мятеж

Уже в апреле 1919 года состоялись переговоры Григорьева с восставшими против большевиков красными командирами Ша́рым и Лопаткиным, образовавшими так называемый «ревком повстанцев». 1 мая григорьевцы обстреляли из пушек бронепоезда Елисаветград, 2 мая устроили на станции Знаменка первый погром, убив около 50 евреев. 4—6 мая произошли новые погромы, в ходе которых григорьевцы убивали советских деятелей.

7 мая командующий 3-й Украинской советской армией Худяков Н. А. потребовал от Григорьева навести порядок в дивизии. Последовала попытка арестовать Григорьева, закончившаяся однако расстрелом самих чекистов. После этого начался открытый мятеж. 8 мая Григорьев издает «Универсал» с воззванием к украинскому народу с призывом создавать Советы и формировать повстанческие отряды:

Народ украинский! Бери власть в свои руки. Пусть не будет диктатуры ни отдельного человека, ни партии. <…> Вот мой приказ: в три дня мобилизуйте всех тех, кто способен владеть оружием и немедленно захватывайте все станции железных дорог, на каждой ставьте своих комиссаров.

Каждая волость, каждое село, формируйте отряды и идите в свой уездный город, от каждого уездного города из ваших отрядов по 400 человек лучших бойцов пошлите на Киев и по 200 — на Харьков, если есть оружие — с оружием, нет оружия — пошлите с вилами, но мой приказ прошу выполнить, и победа за нами! Все остальное я сделаю сам. Главный штаб при моем штабе. Только с вашей поддержкой мы добьемся прав для народа. Немедленно организуйте народную власть.

В каждом селе выберите крестьянский совет, в каждой волости — волостной совет, в каждой губернии — губернский совет.<…>

Пусть живёт свобода печати, совести, собраний, союзов, забастовок, труда и профессий, неприкасаемость личности, мысли, жилища, убеждений и религии!<…>

Правительство авантюриста Раковского и его ставленников просим уйти и не насиловать волю народную. Всеукраинский съезд Советов даст нам правительство, которому мы подчинимся и свято исполним его волю.

9 мая Григорьев двинул свою дивизию (до 20 тыс. чел., свыше 50 орудий, 700 пулемётов, 6 бронепоездов) на Екатеринослав, Полтаву и Киев (в последнем случае имея в виду объединиться с атаманом Зелёным). Советские гарнизоны в Кременчуге и Золотоноше восстали, присоединившись к григорьевцам.

Екатеринослав был занят 11−12 мая, причём было убито 150 русских и 100 евреев; на сторону восставших перешли Черноморский полк матроса Орлова, анархистский отряд Максюты и советский гарнизон Верхнеднепровска.

Часть советских войск на Украине поддержала Григорьева; ещё больше колебалось и готово было его поддержать; в Херсоне и Очакове произошли восстания, в результате чего города признали власть Григорьева. По мере продвижения атамана взбунтовались части РККА в Павлограде, Казатине, Лубнах; в Лубнах на сторону Григорьева перешла даже местная большевистская организация, за что была распущена Ворошиловым.

Центром восстания была Александрия. Во всех занятых григорьевцами городах проходили убийства русских и в особенности евреев: сам Григорьев был антисемитом. В Кременчуге было убито 150 евреев, в Умани — около 400, в Александрии — до 1000; в ряде случаев заодно с евреями повстанцы также убивали и русских. Так, 15 мая в Елисаветграде григорьевцы произвели массовый погром, в котором было убито не менее 3 тысяч евреев, и несколько сотен «москалей». Во время погромов в Черкассах григорьевцы убивали и евреев, и русских.

Большевики объявили спешную партийную мобилизацию, и 15 мая группа Примакова отбила Екатеринослав, расстреляв анархиста Максюту, и каждого десятого пленного повстанца. На следующий день, 16 мая, арестованные повстанцы, не дожидаясь дальнейших расстрелов, разгромили тюрьму и снова заняли город.

15 мая взбунтовалась против большевиков Белая Церковь, 16 мая — Очаков и Херсон. В Херсоне левые эсеры провозгласили «советскую республику», через две недели ликвидированную Красной армией. 20 мая взбунтовался Николаев, на сторону Григорьева перешли посланные против него войска в Александровске, Бердичеве и Казатине.

Тем временем, сам атаман с целью поднятия морального духа своих войск начал распускать слухи, что, якобы, ленинское правительство уже окончательно разгромлено, и бежит за границу.

К 19 мая большевики направили против восставших значительные силы — до 30 тыс. чел., тогда как силы самого мятежного атамана насчитывали на тот момент 15 тыс. чел., ещё до 8 тыс. присоединились в ходе восстания.

19 мая РККА выбила повстанцев из Кременчуга, 21 мая григорьевцы были разбиты на подступах к Киеву, после чего восстание стремительно пошло на спад: к концу мая красные овладели всеми городами, ранее контролировавшимися григорьевцами. К июню у Григорьева осталось лишь около 3 тыс. бойцов из 23 тыс.

В борьбе с Григорьевым участвовал легендарный матрос Железняк, получивший назначение на бронепоезд «Имени товарища Худякова».

Гибель

В июне Григорьев с оставшимся у него отрядом объединился с другим бывшим советским командиром, в тот момент объявленным вне закона — Нестором Махно, однако, между обоими лидерами были острые противоречия. Это было связано и с неодобрением Махно антисемитизма и погромов, и с социально-политической ориентацией лидеров: Григорьев был благосклонен к зажиточным крестьянам и завел сношения с Деникиным, однако два связных офицера последнего с компрометирующим Григорьева письмом были перехвачены махновцами и повешены. 27 июля 1919 г. в помещении сельского совета села Сентово Григорьев был застрелен махновцами (ординарец «батьки» Чубенко, Качан и др.), обвинившими его в сношениях с Деникиным и погромах.

По воспоминаниям Алексея Чубенко, когда во время резкого разговора речь зашла о деникинских офицерах, и Григорьев понял, что разоблачен, он схватился за револьвер. «Но я — пишет Чубенко — будучи наготове, выстрелил в упор в него и попал выше левой брови. Григорьев крикнул: „Ой, батько, батько!“ Махно крикнул: „Бей атамана!“ Григорьев выбежал из помещения, я за ним и все время стреляя ему в спину. Он выскочил на двор и упал. Я тогда его добил». Телохранитель Григорьева пытался убить Махно, но махновский командир Каретник перехватил пистолет, а сам Махно убил телохранителя.

Оценки

Начдив Украинской советской армии Григорьев вошёл в историю, в первую очередь, как лидер крупнейшего антибольшевистского восстания на Украине.

Исследователь Савченко В. А. описывает Григорьева как авантюриста, несомненно, смелого и умеющего находить общий язык со своими бойцами, однако, вместе с тем, человека вечно пьяного, и с завышенными амбициями, никак не соответствующими его политическому чутью[5]. Исследователь Лисенко А. также подчёркивает как личную храбрость Григорьева, так и отсутствие у него политической грамотности[11]. Ричард Пайпс описывает атамана исключительно, как «бандита», командовавшего «разнообразным сбродом».К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3941 день]

Савченко, вместе с тем, отдельно подчёркивает, что целый ряд донесений и заявлений Григорьева были якобы заведомо неправдоподобны, и сделаны с целью лишь «похвастаться»; так, ещё в начале своей партизанской деятельности он объявил себя, в том числе, атаманом «Запорожья и Таврии», где на тот момент вообще ни разу не появлялся[5], при том, что такую должность Григорьев принял от Петлюры на встрече в Раздельной.

При переходе на сторону большевиков Григорьев якобы завысил численность своих бойцов, по крайней мере, в 15 раз, а при взятии Николаева занизил свои потери, по крайней мере, в 30 раз. В апреле 1919 года атаман оценивал свои военные запасы, в том числе, в миллион патронов, хотя в действительности их количество было около 150 тысяч (не исключена ошибка в подсчёте трофеев).

Многие исследователи (Лин фон Паль, В. Савченко, Е. Компаннец, Б. С. Пушкарев, ‎К. М. Александрова[12] и другие) отмечают также крайний антисемитизм атамана. По данным Ричарда Пайпса, «банды Григорьева» произвели в общей сложности 148 еврейских погромов, а сам Григорьев призывал грабить имеющую значительное еврейское население Одессу «пока она не рассыпется в пух и прах».К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3941 день] Григорьев был патологическим антисемитом, устраивавшим погромы[13]. Григорьев первым делом после захвата города убивал евреев[14]. К примеру, командиры григорьевцев в Черкассах призывали каждого повстанца убить не менее 15 евреев[15].

Выступление Григорьева, хотя и провалившееся из-за недостаточности его сил, привело к далеко идущим последствиям. Большевистские планы военного похода в Европу на помощь Венгрии были окончательно сорваны, и уже 6 августа 1919 года Венгерская Советская Республика рухнула под ударами хортистов.

Брожение охватило чуть ли ни все советские части на Украине, результатом чего стало резкое недоверие к ним большевиков и принятие 18 мая 1919 года Всеукраинский Центральным Исполнительным Комитетом решения о необходимости объединения вооружённых сил советских республик. 1 июня 1919 года ВЦИК РСФСР принял решение о создании единого военного командования. Началось переформирование украинских советских частей и соединений и постепенное отстранение их командиров.

Память

Напишите отзыв о статье "Григорьев, Никифор Александрович"

Примечания

  1. Федоровский Ю. О взаимоотношениях атамана Григорьева и батьки Махно в 1919 году // «Вопросы истории» — 1998. — № 9. — С. 169−171.
  2. Семанов С. Нестор Махно. — М., Вече, 2005. — С. 118.
  3. Прудников В. Мятеж. // «Вечерний Донецк» — 4−11.05.1994
  4. Дмитренко Ю. «Я, отаман Григор’єв…» // «Україна» — 1990. — № 11−12.
  5. 1 2 3 4 [militera.lib.ru/bio/savchenko/04.html/ «Погромный» атаман Григорьев] // [militera.lib.ru/bio/savchenko/index.html Савченко В. А. Авантюристы гражданской войны — М., 2000.]
  6. 1 2 3 4 [chtyvo.org.ua/authors/Tynchenko_Yaroslav/Ofitserskyi_korpus_Armii_UNR/ Тинченко Я. Ю. Офицерский корпус армии Украинской Народной Республики]
  7. Коломиец М., Мощанский И., Ромадин С. Танки гражданской войны — М.: Экспринт, 1999.
  8. Гражданская война и военная интервенция в СССР: Энциклопедия — М.: Советская энциклопедия, 1983.
  9. [anyuta-od.at.ua/publ/mishka_japonchik_korol_odesskikh_banditov_ili_sled_v_istorii_goroda/2-1-0-50 Мишка Япончик — «Король» одесских бандитов или след в истории города]
  10. [grazdansk.abour.ru/1-0-20-00000083-000-0-0.html Украинская советская армия]
  11. Лысенко А. [anarchyinkherson.narod.ru/ataman03.html Во главе повстанческих масс: атаман Никифор Григорьев]. Сайт Херсонский анархист (2008). Проверено 2 января 2014.
  12. [books.google.com/books?id=6KQkAQAAMAAJ&q=Григорьев,+Никифор+евреев&dq=Григорьев,+Никифор+евреев&hl=en&sa=X&ved=0ahUKEwjqvL6l5PHOAhWE1x4KHXOjAlIQ6AEIOzAE Коммунистический режим и народное сопротивление в России]
  13. [books.google.com/books?id=JesGBgAAQBAJ&pg=PA254&dq=Григорьев,+Никифор+евреев&hl=en&sa=X&ved=0ahUKEwjqvL6l5PHOAhWE1x4KHXOjAlIQ6AEIHDAA#v=onepage&q=Григорьев,%20Никифор%20евреев&f=false Елена Компаннец]
  14. [books.google.com/books?id=CGihBAAAQBAJ&pg=PT408&lpg=PT408&dq=Григорьев,+Никифор+антисемит&source=bl&ots=7poyBotarp&sig=jJpOlOJEcagn030EERvD-PGvkL0&hl=en&sa=X&ved=0ahUKEwigk6KJ4PHOAhWMNx4KHbpjDTEQ6AEIUzAG#v=onepage&q=Григорьев,%20Никифор%20антисемит&f=false Лин фон Паль. Русский бунт. Все смуты, мятежи, революции]
  15. Савченко В. Двенадцать войн за Украину. — Харьков: Фолио, 2006. — С. 352.
  16. [iu.org.ua/page.php?id=1194 О ком снималась «Свадьба в Малиновке»]

Литература

  • Антонов-Овсеенко В. [militera.lib.ru/h/antonov-ovseenko_va01/index.html Записки о гражданской войне.] — М.: Государственное военное издательство, 1924−1933.
  • [forum.milua.org/viewtopic.php?f=85&t=17551 Гражданская война на Украине 1918−1920 : Сборник документов и материалов в трёх томах, четырёх книгах.] — Киев: Наукова думка, 1967.
  • Аршинов П. А. История махновского движения. — Берлин: Группа русских анархистов в Германии, 1923.
  • Нестор Махно. Воспоминания.
  • Кузьменко Г. А. Дневник. — М.: Терра, 1996. — 496 с. — ISBN 5-300-00585-1
  • Кубанин М. И. Махновщина. — Л.: Прибой, 1927.
  • Голованов В. Тачанки с юга. — М.: Запорожье; Март; Дикое поле, 1997. — ISBN 5-88505-041-4
  • Мишина А. В. [www.nivestnik.ru/2007_1/014.shtml Н. А. Григорьев — атаман повстанцев Херсонщины] // «Новый исторический вестник» : Журнал. — 2007. — № 15.
  • Михайличенко Д. Ю. [cdn.scipeople.com/materials/32916/travkryz_rus.pdf Травнева військово-політична криза в УСРР, 1919 р.] // «Вісник Харківського національного університету ім. В. Н. Каразіна» — 2002. — № 556. — Вип. 5. — С. 130−138. — (Сер. Історія України.)
  • Грицкевич А. П. [book.tr200.net/v.php?id=2865299 Борьба за Украину. 1917—1921.] — Минск: Современная школа, 2011. — 532 с. — ISBN 978-985-539-151-8
  • Савченко В. А. Авантюристы гражданской войны: Историческое расследование. — Харьков: Фолио; М.: АСТ, 2000. — 368 с. — (Жизнь знаменитых людей). — ISBN 966-03-0845-0, 5-17-002710-9

Ссылки

  • Лысенко А. [anarchyinkherson.narod.ru/ataman03.html Во главе повстанческих масс: атаман Никифор Григорьев]. Сайт Херсонский анархист (2008). Проверено 2 января 2014.

Отрывок, характеризующий Григорьев, Никифор Александрович

– Петя, ты глуп, – сказала Наташа.
– Не глупее тебя, матушка, – сказал девятилетний Петя, точно как будто он был старый бригадир.
Графиня была приготовлена намеками Анны Михайловны во время обеда. Уйдя к себе, она, сидя на кресле, не спускала глаз с миниатюрного портрета сына, вделанного в табакерке, и слезы навертывались ей на глаза. Анна Михайловна с письмом на цыпочках подошла к комнате графини и остановилась.
– Не входите, – сказала она старому графу, шедшему за ней, – после, – и затворила за собой дверь.
Граф приложил ухо к замку и стал слушать.
Сначала он слышал звуки равнодушных речей, потом один звук голоса Анны Михайловны, говорившей длинную речь, потом вскрик, потом молчание, потом опять оба голоса вместе говорили с радостными интонациями, и потом шаги, и Анна Михайловна отворила ему дверь. На лице Анны Михайловны было гордое выражение оператора, окончившего трудную ампутацию и вводящего публику для того, чтоб она могла оценить его искусство.
– C'est fait! [Дело сделано!] – сказала она графу, торжественным жестом указывая на графиню, которая держала в одной руке табакерку с портретом, в другой – письмо и прижимала губы то к тому, то к другому.
Увидав графа, она протянула к нему руки, обняла его лысую голову и через лысую голову опять посмотрела на письмо и портрет и опять для того, чтобы прижать их к губам, слегка оттолкнула лысую голову. Вера, Наташа, Соня и Петя вошли в комнату, и началось чтение. В письме был кратко описан поход и два сражения, в которых участвовал Николушка, производство в офицеры и сказано, что он целует руки maman и papa, прося их благословения, и целует Веру, Наташу, Петю. Кроме того он кланяется m r Шелингу, и m mе Шос и няне, и, кроме того, просит поцеловать дорогую Соню, которую он всё так же любит и о которой всё так же вспоминает. Услыхав это, Соня покраснела так, что слезы выступили ей на глаза. И, не в силах выдержать обратившиеся на нее взгляды, она побежала в залу, разбежалась, закружилась и, раздув баллоном платье свое, раскрасневшаяся и улыбающаяся, села на пол. Графиня плакала.
– О чем же вы плачете, maman? – сказала Вера. – По всему, что он пишет, надо радоваться, а не плакать.
Это было совершенно справедливо, но и граф, и графиня, и Наташа – все с упреком посмотрели на нее. «И в кого она такая вышла!» подумала графиня.
Письмо Николушки было прочитано сотни раз, и те, которые считались достойными его слушать, должны были приходить к графине, которая не выпускала его из рук. Приходили гувернеры, няни, Митенька, некоторые знакомые, и графиня перечитывала письмо всякий раз с новым наслаждением и всякий раз открывала по этому письму новые добродетели в своем Николушке. Как странно, необычайно, радостно ей было, что сын ее – тот сын, который чуть заметно крошечными членами шевелился в ней самой 20 лет тому назад, тот сын, за которого она ссорилась с баловником графом, тот сын, который выучился говорить прежде: «груша», а потом «баба», что этот сын теперь там, в чужой земле, в чужой среде, мужественный воин, один, без помощи и руководства, делает там какое то свое мужское дело. Весь всемирный вековой опыт, указывающий на то, что дети незаметным путем от колыбели делаются мужами, не существовал для графини. Возмужание ее сына в каждой поре возмужания было для нее так же необычайно, как бы и не было никогда миллионов миллионов людей, точно так же возмужавших. Как не верилось 20 лет тому назад, чтобы то маленькое существо, которое жило где то там у ней под сердцем, закричало бы и стало сосать грудь и стало бы говорить, так и теперь не верилось ей, что это же существо могло быть тем сильным, храбрым мужчиной, образцом сыновей и людей, которым он был теперь, судя по этому письму.
– Что за штиль, как он описывает мило! – говорила она, читая описательную часть письма. – И что за душа! Об себе ничего… ничего! О каком то Денисове, а сам, верно, храбрее их всех. Ничего не пишет о своих страданиях. Что за сердце! Как я узнаю его! И как вспомнил всех! Никого не забыл. Я всегда, всегда говорила, еще когда он вот какой был, я всегда говорила…
Более недели готовились, писались брульоны и переписывались набело письма к Николушке от всего дома; под наблюдением графини и заботливостью графа собирались нужные вещицы и деньги для обмундирования и обзаведения вновь произведенного офицера. Анна Михайловна, практическая женщина, сумела устроить себе и своему сыну протекцию в армии даже и для переписки. Она имела случай посылать свои письма к великому князю Константину Павловичу, который командовал гвардией. Ростовы предполагали, что русская гвардия за границей , есть совершенно определительный адрес, и что ежели письмо дойдет до великого князя, командовавшего гвардией, то нет причины, чтобы оно не дошло до Павлоградского полка, который должен быть там же поблизости; и потому решено было отослать письма и деньги через курьера великого князя к Борису, и Борис уже должен был доставить их к Николушке. Письма были от старого графа, от графини, от Пети, от Веры, от Наташи, от Сони и, наконец, 6 000 денег на обмундировку и различные вещи, которые граф посылал сыну.


12 го ноября кутузовская боевая армия, стоявшая лагерем около Ольмюца, готовилась к следующему дню на смотр двух императоров – русского и австрийского. Гвардия, только что подошедшая из России, ночевала в 15 ти верстах от Ольмюца и на другой день прямо на смотр, к 10 ти часам утра, вступала на ольмюцкое поле.
Николай Ростов в этот день получил от Бориса записку, извещавшую его, что Измайловский полк ночует в 15 ти верстах не доходя Ольмюца, и что он ждет его, чтобы передать письмо и деньги. Деньги были особенно нужны Ростову теперь, когда, вернувшись из похода, войска остановились под Ольмюцом, и хорошо снабженные маркитанты и австрийские жиды, предлагая всякого рода соблазны, наполняли лагерь. У павлоградцев шли пиры за пирами, празднования полученных за поход наград и поездки в Ольмюц к вновь прибывшей туда Каролине Венгерке, открывшей там трактир с женской прислугой. Ростов недавно отпраздновал свое вышедшее производство в корнеты, купил Бедуина, лошадь Денисова, и был кругом должен товарищам и маркитантам. Получив записку Бориса, Ростов с товарищем поехал до Ольмюца, там пообедал, выпил бутылку вина и один поехал в гвардейский лагерь отыскивать своего товарища детства. Ростов еще не успел обмундироваться. На нем была затасканная юнкерская куртка с солдатским крестом, такие же, подбитые затертой кожей, рейтузы и офицерская с темляком сабля; лошадь, на которой он ехал, была донская, купленная походом у казака; гусарская измятая шапочка была ухарски надета назад и набок. Подъезжая к лагерю Измайловского полка, он думал о том, как он поразит Бориса и всех его товарищей гвардейцев своим обстреленным боевым гусарским видом.
Гвардия весь поход прошла, как на гуляньи, щеголяя своей чистотой и дисциплиной. Переходы были малые, ранцы везли на подводах, офицерам австрийское начальство готовило на всех переходах прекрасные обеды. Полки вступали и выступали из городов с музыкой, и весь поход (чем гордились гвардейцы), по приказанию великого князя, люди шли в ногу, а офицеры пешком на своих местах. Борис всё время похода шел и стоял с Бергом, теперь уже ротным командиром. Берг, во время похода получив роту, успел своей исполнительностью и аккуратностью заслужить доверие начальства и устроил весьма выгодно свои экономические дела; Борис во время похода сделал много знакомств с людьми, которые могли быть ему полезными, и через рекомендательное письмо, привезенное им от Пьера, познакомился с князем Андреем Болконским, через которого он надеялся получить место в штабе главнокомандующего. Берг и Борис, чисто и аккуратно одетые, отдохнув после последнего дневного перехода, сидели в чистой отведенной им квартире перед круглым столом и играли в шахматы. Берг держал между колен курящуюся трубочку. Борис, с свойственной ему аккуратностью, белыми тонкими руками пирамидкой уставлял шашки, ожидая хода Берга, и глядел на лицо своего партнера, видимо думая об игре, как он и всегда думал только о том, чем он был занят.
– Ну ка, как вы из этого выйдете? – сказал он.
– Будем стараться, – отвечал Берг, дотрогиваясь до пешки и опять опуская руку.
В это время дверь отворилась.
– Вот он, наконец, – закричал Ростов. – И Берг тут! Ах ты, петизанфан, але куше дормир , [Дети, идите ложиться спать,] – закричал он, повторяя слова няньки, над которыми они смеивались когда то вместе с Борисом.
– Батюшки! как ты переменился! – Борис встал навстречу Ростову, но, вставая, не забыл поддержать и поставить на место падавшие шахматы и хотел обнять своего друга, но Николай отсторонился от него. С тем особенным чувством молодости, которая боится битых дорог, хочет, не подражая другим, по новому, по своему выражать свои чувства, только бы не так, как выражают это, часто притворно, старшие, Николай хотел что нибудь особенное сделать при свидании с другом: он хотел как нибудь ущипнуть, толкнуть Бориса, но только никак не поцеловаться, как это делали все. Борис же, напротив, спокойно и дружелюбно обнял и три раза поцеловал Ростова.
Они полгода не видались почти; и в том возрасте, когда молодые люди делают первые шаги на пути жизни, оба нашли друг в друге огромные перемены, совершенно новые отражения тех обществ, в которых они сделали свои первые шаги жизни. Оба много переменились с своего последнего свидания и оба хотели поскорее выказать друг другу происшедшие в них перемены.
– Ах вы, полотеры проклятые! Чистенькие, свеженькие, точно с гулянья, не то, что мы грешные, армейщина, – говорил Ростов с новыми для Бориса баритонными звуками в голосе и армейскими ухватками, указывая на свои забрызганные грязью рейтузы.
Хозяйка немка высунулась из двери на громкий голос Ростова.
– Что, хорошенькая? – сказал он, подмигнув.
– Что ты так кричишь! Ты их напугаешь, – сказал Борис. – А я тебя не ждал нынче, – прибавил он. – Я вчера, только отдал тебе записку через одного знакомого адъютанта Кутузовского – Болконского. Я не думал, что он так скоро тебе доставит… Ну, что ты, как? Уже обстрелен? – спросил Борис.
Ростов, не отвечая, тряхнул по солдатскому Георгиевскому кресту, висевшему на снурках мундира, и, указывая на свою подвязанную руку, улыбаясь, взглянул на Берга.
– Как видишь, – сказал он.
– Вот как, да, да! – улыбаясь, сказал Борис, – а мы тоже славный поход сделали. Ведь ты знаешь, его высочество постоянно ехал при нашем полку, так что у нас были все удобства и все выгоды. В Польше что за приемы были, что за обеды, балы – я не могу тебе рассказать. И цесаревич очень милостив был ко всем нашим офицерам.
И оба приятеля рассказывали друг другу – один о своих гусарских кутежах и боевой жизни, другой о приятности и выгодах службы под командою высокопоставленных лиц и т. п.
– О гвардия! – сказал Ростов. – А вот что, пошли ка за вином.
Борис поморщился.
– Ежели непременно хочешь, – сказал он.
И, подойдя к кровати, из под чистых подушек достал кошелек и велел принести вина.
– Да, и тебе отдать деньги и письмо, – прибавил он.
Ростов взял письмо и, бросив на диван деньги, облокотился обеими руками на стол и стал читать. Он прочел несколько строк и злобно взглянул на Берга. Встретив его взгляд, Ростов закрыл лицо письмом.
– Однако денег вам порядочно прислали, – сказал Берг, глядя на тяжелый, вдавившийся в диван кошелек. – Вот мы так и жалованьем, граф, пробиваемся. Я вам скажу про себя…
– Вот что, Берг милый мой, – сказал Ростов, – когда вы получите из дома письмо и встретитесь с своим человеком, у которого вам захочется расспросить про всё, и я буду тут, я сейчас уйду, чтоб не мешать вам. Послушайте, уйдите, пожалуйста, куда нибудь, куда нибудь… к чорту! – крикнул он и тотчас же, схватив его за плечо и ласково глядя в его лицо, видимо, стараясь смягчить грубость своих слов, прибавил: – вы знаете, не сердитесь; милый, голубчик, я от души говорю, как нашему старому знакомому.
– Ах, помилуйте, граф, я очень понимаю, – сказал Берг, вставая и говоря в себя горловым голосом.
– Вы к хозяевам пойдите: они вас звали, – прибавил Борис.
Берг надел чистейший, без пятнушка и соринки, сюртучок, взбил перед зеркалом височки кверху, как носил Александр Павлович, и, убедившись по взгляду Ростова, что его сюртучок был замечен, с приятной улыбкой вышел из комнаты.
– Ах, какая я скотина, однако! – проговорил Ростов, читая письмо.
– А что?
– Ах, какая я свинья, однако, что я ни разу не писал и так напугал их. Ах, какая я свинья, – повторил он, вдруг покраснев. – Что же, пошли за вином Гаврилу! Ну, ладно, хватим! – сказал он…
В письмах родных было вложено еще рекомендательное письмо к князю Багратиону, которое, по совету Анны Михайловны, через знакомых достала старая графиня и посылала сыну, прося его снести по назначению и им воспользоваться.
– Вот глупости! Очень мне нужно, – сказал Ростов, бросая письмо под стол.
– Зачем ты это бросил? – спросил Борис.
– Письмо какое то рекомендательное, чорта ли мне в письме!
– Как чорта ли в письме? – поднимая и читая надпись, сказал Борис. – Письмо это очень нужное для тебя.
– Мне ничего не нужно, и я в адъютанты ни к кому не пойду.
– Отчего же? – спросил Борис.
– Лакейская должность!
– Ты всё такой же мечтатель, я вижу, – покачивая головой, сказал Борис.
– А ты всё такой же дипломат. Ну, да не в том дело… Ну, ты что? – спросил Ростов.
– Да вот, как видишь. До сих пор всё хорошо; но признаюсь, желал бы я очень попасть в адъютанты, а не оставаться во фронте.
– Зачем?
– Затем, что, уже раз пойдя по карьере военной службы, надо стараться делать, коль возможно, блестящую карьеру.
– Да, вот как! – сказал Ростов, видимо думая о другом.
Он пристально и вопросительно смотрел в глаза своему другу, видимо тщетно отыскивая разрешение какого то вопроса.
Старик Гаврило принес вино.
– Не послать ли теперь за Альфонс Карлычем? – сказал Борис. – Он выпьет с тобою, а я не могу.
– Пошли, пошли! Ну, что эта немчура? – сказал Ростов с презрительной улыбкой.
– Он очень, очень хороший, честный и приятный человек, – сказал Борис.
Ростов пристально еще раз посмотрел в глаза Борису и вздохнул. Берг вернулся, и за бутылкой вина разговор между тремя офицерами оживился. Гвардейцы рассказывали Ростову о своем походе, о том, как их чествовали в России, Польше и за границей. Рассказывали о словах и поступках их командира, великого князя, анекдоты о его доброте и вспыльчивости. Берг, как и обыкновенно, молчал, когда дело касалось не лично его, но по случаю анекдотов о вспыльчивости великого князя с наслаждением рассказал, как в Галиции ему удалось говорить с великим князем, когда он объезжал полки и гневался за неправильность движения. С приятной улыбкой на лице он рассказал, как великий князь, очень разгневанный, подъехав к нему, закричал: «Арнауты!» (Арнауты – была любимая поговорка цесаревича, когда он был в гневе) и потребовал ротного командира.
– Поверите ли, граф, я ничего не испугался, потому что я знал, что я прав. Я, знаете, граф, не хвалясь, могу сказать, что я приказы по полку наизусть знаю и устав тоже знаю, как Отче наш на небесех . Поэтому, граф, у меня по роте упущений не бывает. Вот моя совесть и спокойна. Я явился. (Берг привстал и представил в лицах, как он с рукой к козырьку явился. Действительно, трудно было изобразить в лице более почтительности и самодовольства.) Уж он меня пушил, как это говорится, пушил, пушил; пушил не на живот, а на смерть, как говорится; и «Арнауты», и черти, и в Сибирь, – говорил Берг, проницательно улыбаясь. – Я знаю, что я прав, и потому молчу: не так ли, граф? «Что, ты немой, что ли?» он закричал. Я всё молчу. Что ж вы думаете, граф? На другой день и в приказе не было: вот что значит не потеряться. Так то, граф, – говорил Берг, закуривая трубку и пуская колечки.
– Да, это славно, – улыбаясь, сказал Ростов.
Но Борис, заметив, что Ростов сбирался посмеяться над Бергом, искусно отклонил разговор. Он попросил Ростова рассказать о том, как и где он получил рану. Ростову это было приятно, и он начал рассказывать, во время рассказа всё более и более одушевляясь. Он рассказал им свое Шенграбенское дело совершенно так, как обыкновенно рассказывают про сражения участвовавшие в них, то есть так, как им хотелось бы, чтобы оно было, так, как они слыхали от других рассказчиков, так, как красивее было рассказывать, но совершенно не так, как оно было. Ростов был правдивый молодой человек, он ни за что умышленно не сказал бы неправды. Он начал рассказывать с намерением рассказать всё, как оно точно было, но незаметно, невольно и неизбежно для себя перешел в неправду. Ежели бы он рассказал правду этим слушателям, которые, как и он сам, слышали уже множество раз рассказы об атаках и составили себе определенное понятие о том, что такое была атака, и ожидали точно такого же рассказа, – или бы они не поверили ему, или, что еще хуже, подумали бы, что Ростов был сам виноват в том, что с ним не случилось того, что случается обыкновенно с рассказчиками кавалерийских атак. Не мог он им рассказать так просто, что поехали все рысью, он упал с лошади, свихнул руку и изо всех сил побежал в лес от француза. Кроме того, для того чтобы рассказать всё, как было, надо было сделать усилие над собой, чтобы рассказать только то, что было. Рассказать правду очень трудно; и молодые люди редко на это способны. Они ждали рассказа о том, как горел он весь в огне, сам себя не помня, как буря, налетал на каре; как врубался в него, рубил направо и налево; как сабля отведала мяса, и как он падал в изнеможении, и тому подобное. И он рассказал им всё это.
В середине его рассказа, в то время как он говорил: «ты не можешь представить, какое странное чувство бешенства испытываешь во время атаки», в комнату вошел князь Андрей Болконский, которого ждал Борис. Князь Андрей, любивший покровительственные отношения к молодым людям, польщенный тем, что к нему обращались за протекцией, и хорошо расположенный к Борису, который умел ему понравиться накануне, желал исполнить желание молодого человека. Присланный с бумагами от Кутузова к цесаревичу, он зашел к молодому человеку, надеясь застать его одного. Войдя в комнату и увидав рассказывающего военные похождения армейского гусара (сорт людей, которых терпеть не мог князь Андрей), он ласково улыбнулся Борису, поморщился, прищурился на Ростова и, слегка поклонившись, устало и лениво сел на диван. Ему неприятно было, что он попал в дурное общество. Ростов вспыхнул, поняв это. Но это было ему всё равно: это был чужой человек. Но, взглянув на Бориса, он увидал, что и ему как будто стыдно за армейского гусара. Несмотря на неприятный насмешливый тон князя Андрея, несмотря на общее презрение, которое с своей армейской боевой точки зрения имел Ростов ко всем этим штабным адъютантикам, к которым, очевидно, причислялся и вошедший, Ростов почувствовал себя сконфуженным, покраснел и замолчал. Борис спросил, какие новости в штабе, и что, без нескромности, слышно о наших предположениях?
– Вероятно, пойдут вперед, – видимо, не желая при посторонних говорить более, отвечал Болконский.
Берг воспользовался случаем спросить с особенною учтивостию, будут ли выдавать теперь, как слышно было, удвоенное фуражное армейским ротным командирам? На это князь Андрей с улыбкой отвечал, что он не может судить о столь важных государственных распоряжениях, и Берг радостно рассмеялся.
– Об вашем деле, – обратился князь Андрей опять к Борису, – мы поговорим после, и он оглянулся на Ростова. – Вы приходите ко мне после смотра, мы всё сделаем, что можно будет.
И, оглянув комнату, он обратился к Ростову, которого положение детского непреодолимого конфуза, переходящего в озлобление, он и не удостоивал заметить, и сказал:
– Вы, кажется, про Шенграбенское дело рассказывали? Вы были там?
– Я был там, – с озлоблением сказал Ростов, как будто бы этим желая оскорбить адъютанта.
Болконский заметил состояние гусара, и оно ему показалось забавно. Он слегка презрительно улыбнулся.
– Да! много теперь рассказов про это дело!
– Да, рассказов, – громко заговорил Ростов, вдруг сделавшимися бешеными глазами глядя то на Бориса, то на Болконского, – да, рассказов много, но наши рассказы – рассказы тех, которые были в самом огне неприятеля, наши рассказы имеют вес, а не рассказы тех штабных молодчиков, которые получают награды, ничего не делая.
– К которым, вы предполагаете, что я принадлежу? – спокойно и особенно приятно улыбаясь, проговорил князь Андрей.
Странное чувство озлобления и вместе с тем уважения к спокойствию этой фигуры соединялось в это время в душе Ростова.
– Я говорю не про вас, – сказал он, – я вас не знаю и, признаюсь, не желаю знать. Я говорю вообще про штабных.
– А я вам вот что скажу, – с спокойною властию в голосе перебил его князь Андрей. – Вы хотите оскорбить меня, и я готов согласиться с вами, что это очень легко сделать, ежели вы не будете иметь достаточного уважения к самому себе; но согласитесь, что и время и место весьма дурно для этого выбраны. На днях всем нам придется быть на большой, более серьезной дуэли, а кроме того, Друбецкой, который говорит, что он ваш старый приятель, нисколько не виноват в том, что моя физиономия имела несчастие вам не понравиться. Впрочем, – сказал он, вставая, – вы знаете мою фамилию и знаете, где найти меня; но не забудьте, – прибавил он, – что я не считаю нисколько ни себя, ни вас оскорбленным, и мой совет, как человека старше вас, оставить это дело без последствий. Так в пятницу, после смотра, я жду вас, Друбецкой; до свидания, – заключил князь Андрей и вышел, поклонившись обоим.
Ростов вспомнил то, что ему надо было ответить, только тогда, когда он уже вышел. И еще более был он сердит за то, что забыл сказать это. Ростов сейчас же велел подать свою лошадь и, сухо простившись с Борисом, поехал к себе. Ехать ли ему завтра в главную квартиру и вызвать этого ломающегося адъютанта или, в самом деле, оставить это дело так? был вопрос, который мучил его всю дорогу. То он с злобой думал о том, с каким бы удовольствием он увидал испуг этого маленького, слабого и гордого человечка под его пистолетом, то он с удивлением чувствовал, что из всех людей, которых он знал, никого бы он столько не желал иметь своим другом, как этого ненавидимого им адъютантика.


На другой день свидания Бориса с Ростовым был смотр австрийских и русских войск, как свежих, пришедших из России, так и тех, которые вернулись из похода с Кутузовым. Оба императора, русский с наследником цесаревичем и австрийский с эрцгерцогом, делали этот смотр союзной 80 титысячной армии.
С раннего утра начали двигаться щегольски вычищенные и убранные войска, выстраиваясь на поле перед крепостью. То двигались тысячи ног и штыков с развевавшимися знаменами и по команде офицеров останавливались, заворачивались и строились в интервалах, обходя другие такие же массы пехоты в других мундирах; то мерным топотом и бряцанием звучала нарядная кавалерия в синих, красных, зеленых шитых мундирах с расшитыми музыкантами впереди, на вороных, рыжих, серых лошадях; то, растягиваясь с своим медным звуком подрагивающих на лафетах, вычищенных, блестящих пушек и с своим запахом пальников, ползла между пехотой и кавалерией артиллерия и расставлялась на назначенных местах. Не только генералы в полной парадной форме, с перетянутыми донельзя толстыми и тонкими талиями и красневшими, подпертыми воротниками, шеями, в шарфах и всех орденах; не только припомаженные, расфранченные офицеры, но каждый солдат, – с свежим, вымытым и выбритым лицом и до последней возможности блеска вычищенной аммуницией, каждая лошадь, выхоленная так, что, как атлас, светилась на ней шерсть и волосок к волоску лежала примоченная гривка, – все чувствовали, что совершается что то нешуточное, значительное и торжественное. Каждый генерал и солдат чувствовали свое ничтожество, сознавая себя песчинкой в этом море людей, и вместе чувствовали свое могущество, сознавая себя частью этого огромного целого.
С раннего утра начались напряженные хлопоты и усилия, и в 10 часов всё пришло в требуемый порядок. На огромном поле стали ряды. Армия вся была вытянута в три линии. Спереди кавалерия, сзади артиллерия, еще сзади пехота.
Между каждым рядом войск была как бы улица. Резко отделялись одна от другой три части этой армии: боевая Кутузовская (в которой на правом фланге в передней линии стояли павлоградцы), пришедшие из России армейские и гвардейские полки и австрийское войско. Но все стояли под одну линию, под одним начальством и в одинаковом порядке.
Как ветер по листьям пронесся взволнованный шопот: «едут! едут!» Послышались испуганные голоса, и по всем войскам пробежала волна суеты последних приготовлений.
Впереди от Ольмюца показалась подвигавшаяся группа. И в это же время, хотя день был безветренный, легкая струя ветра пробежала по армии и чуть заколебала флюгера пик и распущенные знамена, затрепавшиеся о свои древки. Казалось, сама армия этим легким движением выражала свою радость при приближении государей. Послышался один голос: «Смирно!» Потом, как петухи на заре, повторились голоса в разных концах. И всё затихло.
В мертвой тишине слышался топот только лошадей. То была свита императоров. Государи подъехали к флангу и раздались звуки трубачей первого кавалерийского полка, игравшие генерал марш. Казалось, не трубачи это играли, а сама армия, радуясь приближению государя, естественно издавала эти звуки. Из за этих звуков отчетливо послышался один молодой, ласковый голос императора Александра. Он сказал приветствие, и первый полк гаркнул: Урра! так оглушительно, продолжительно, радостно, что сами люди ужаснулись численности и силе той громады, которую они составляли.
Ростов, стоя в первых рядах Кутузовской армии, к которой к первой подъехал государь, испытывал то же чувство, какое испытывал каждый человек этой армии, – чувство самозабвения, гордого сознания могущества и страстного влечения к тому, кто был причиной этого торжества.
Он чувствовал, что от одного слова этого человека зависело то, чтобы вся громада эта (и он, связанный с ней, – ничтожная песчинка) пошла бы в огонь и в воду, на преступление, на смерть или на величайшее геройство, и потому то он не мог не трепетать и не замирать при виде этого приближающегося слова.
– Урра! Урра! Урра! – гремело со всех сторон, и один полк за другим принимал государя звуками генерал марша; потом Урра!… генерал марш и опять Урра! и Урра!! которые, всё усиливаясь и прибывая, сливались в оглушительный гул.
Пока не подъезжал еще государь, каждый полк в своей безмолвности и неподвижности казался безжизненным телом; только сравнивался с ним государь, полк оживлялся и гремел, присоединяясь к реву всей той линии, которую уже проехал государь. При страшном, оглушительном звуке этих голосов, посреди масс войска, неподвижных, как бы окаменевших в своих четвероугольниках, небрежно, но симметрично и, главное, свободно двигались сотни всадников свиты и впереди их два человека – императоры. На них то безраздельно было сосредоточено сдержанно страстное внимание всей этой массы людей.
Красивый, молодой император Александр, в конно гвардейском мундире, в треугольной шляпе, надетой с поля, своим приятным лицом и звучным, негромким голосом привлекал всю силу внимания.
Ростов стоял недалеко от трубачей и издалека своими зоркими глазами узнал государя и следил за его приближением. Когда государь приблизился на расстояние 20 ти шагов и Николай ясно, до всех подробностей, рассмотрел прекрасное, молодое и счастливое лицо императора, он испытал чувство нежности и восторга, подобного которому он еще не испытывал. Всё – всякая черта, всякое движение – казалось ему прелестно в государе.