Атгериев, Турпал-Али Аладиевич

Турпал Атгериев
Дата рождения	8 мая 1969(1969-05-08)
Место рождения	Аллерой, Чечено-Ингушская АССР, РСФСР
Дата смерти	18 августа 2002(2002-08-18) (33 года)
Место смерти	Екатеринбург, Россия, ИК №2
Годы службы	1992—1999
Звание	бригадный генерал ЧРИ
Командовал	ротой, полком, фронтом
Сражения/войны	Грузино-абхазская война Первая чеченская война: Штурм Грозного (1994—1995) Битва за Первомайское Межвоенный конфликт в Чечне (на стороне умеренных националистов)
Награды и премии
В отставке	заключённый

Турпа́л-Али́ Аладиевич Атгери́ев (8 мая 1969, Аллерой, Курчалоевский район, ЧИАССР, РСФСР, СССР — 18 августа 2002, Екатеринбург) — активный участник чеченского конфликта в 1990-е гг., полевой командир и политический деятель самопровозглашённой Чеченской Республики Ичкерия (ЧРИ). Один из организаторов террористического акта в Кизляре. Двоюродный племянник и ближайший сподвижник Аслана Масхадова, занимал посты первого вице-премьера и министра государственной безопасности ЧРИ. Был осуждён российским судом в связи с причастностью к терроризму.

Биография

Довоенная жизнь

Родился в селении Аллерой^{[уточнить]} (Чечено-Ингушская АССР). После окончания средней школы работал в строительных организациях. Заочно окончил Быковский совхоз-техникум, позже — исторический факультет Чеченского государственного университета. Имел дипломы юриста и историка.

В 1990—1992 гг. занимался бизнесом, руководил малым предприятием. В 1992 году участвовал в вооружённом конфликте в Абхазии в составе формирований Конфедерации горских народов Кавказа, воевал под командованием Шамиля Басаева. В 1992—1994 гг. работал в органах МВД ЧРИ, к 1994 году являлся старшиной 21-й роты ГАИ г. Грозный.

Участие в первой войне

С декабря 1994 года принимал участие в боевых действиях против российских войск. Во время Первой чеченской войны был командиром Новогрозненского полка, действовавшего преимущественно в восточных районах Чечни. Участвовал в обороне г. Грозный, боях за Аргун, Гудермес, Аллерой и другие населённые пункты. Командовал различными боевыми соединениями, некоторое время был командующим фронтом.

9 января 1996 года вместе с Салманом Радуевым и Хункар-Пашой Исрапиловым возглавил рейд объединённых отрядов боевиков на г. Кизляр (Дагестан). 18 января руководил прорывом отрядов боевиков из с. Первомайское. В заложники было захвачено более 3000 человек, из них погибли более 40. После этой террористической акции против Атгериева было возбуждено уголовное дело по ст. 77 («бандитизм»), ст. 126 («захват заложников») и ст. 213-3 («терроризм») УК РФ, и он был объявлен в федеральный розыск.

C 1996 года являлся начальником Особого отдела вооружённых сил ЧРИ. В ходе военных действий был дважды ранен, награждён орденами «Герой Нации» (чеч. «Къоман Турпал») и «Богатырь Нации». По окончании войны получил звание бригадного генерала.

Карьера в ЧРИ

В январе 1997 года руководил избирательным штабом кандидата в президенты Аслана Масхадова. После победы Масхадова на выборах в феврале 1997 года стал членом Высшего президентского совета, курировал вопросы науки и образования. 31 мая 1997 года баллотировался на пост мэра г. Грозный (при фактической поддержке Масхадова) против Лечи Дудаева (племянника покойного Джохара Дудаева). По неофициальным данным, получил большинство голосов (44 %), но выборы были признаны недействительными (фактически сорваны сторонниками Л. Дудаева). В августе 1997 года организовал и возглавил промасхадовское движение «Чеченское исламское государство».

В январе 1998 года назначен первым вице-премьером, курировал силовой блок правительства ЧРИ. В 1999 году назначен министром государственной безопасности ЧРИ. Сайт grani.ru в 2002 году утверждал, что в мае 1999 года Атгериев лично звонил директору ФСБ Владимиру Путину и официально, в качестве министра госбезопасности, предупреждал его о готовящемся вторжении боевиков на территорию Дагестана . В июне 1999 года посетил с частным визитом Москву с целью сбора средств с коммерческих структур для помощи боевикам.

Розыск, суд, смерть

16 июля 1999 года был задержан в аэропорту «Внуково» сотрудниками Главного управления по борьбе с организованной преступностью МВД РФ. При задержании у него изъяли пистолет «Беретта». После ноты протеста из ЧРИ 18 июля 1999 года был отпущен по указанию премьер-министра Сергея Степашина, «в связи с изменением ему меры пресечения». После начала Второй чеченской войны Генеральная прокуратура России повторно рассмотрела материалы уголовного дела Атгериева и в марте 2000 года вынесла постановление об объявлении его в федеральный розыск. 28 октября 2000 года арестован в Махачкале сотрудниками ФСБ. С этого момента содержался в СИЗО «Лефортово».

В декабре 2001 года Верховный суд Дагестана приговорил Атгериева к 15 годам лишения свободы в колонии строгого режима за участие в террористическом нападении на Кизляр. Отбывать наказание был отправлен в исправительную колонию № 2 г Екатеринбург. Сразу после этапа, 20 июня 2002 года был госпитализирован в тяжелом состоянии с подозрением на лейкемию, вызванную раком почек. Умер 18 августа . Официальная причина смерти — лейкоз и кровоизлияние в почки.

Альтернативные версии причины смерти

Адвокат Атгериева Саида Каландарова заявила:

Я категорически отметаю все эти объяснения смерти моего подзащитного. Он был здоровым человеком. Не было у него ни болезни почек, ни туберкулеза. Во время суда в Махачкале я по его просьбе иногда приносила ему витамины и таблетки от простуды, и если бы у него было что-то более серьёзное, я бы первая узнала. Чтобы убить его, надо было постараться. Я убеждена, что Турпала убили.

Другие люди, знавшие Атгериева, также утверждали, что никаких «предпосылок» этой болезни до последнего времени у арестанта не наблюдалось.

Эту версию считают правдоподобной и ряд экспертов, выступавших в Лондонском суде на слушаниях по делу Закаева — Том де Ваал, Сергей Ковалёв и другие, сопоставлявшие смерть Атгериева с последовавшей в аналогичных обстоятельствах смертью Салмана Радуева .

По мнению адвоката чеченского сепаратиста Закаева Э.Фитцжеральда,

Официальные объяснения причин смерти были встречены с полнейшим недоверием со стороны всех независимых свидетелей. Более того, никакого независимого расследования причин их смерти так и не проводилось.

В своём постановлении по этому делу судья Тимоти Уоркман написал:

Очевидно, что их гибель (Атгериева и Радуева) вызвала значительные подозрения, однако законы Российской Федерации не позволяют проведения общественного расследования причин их смерти. В лучшем случае это могло быть печальным стечением обстоятельств, а в худшем — бессудной казнью. Хотя и существуют веские причины для подозрений, у меня нет объективных доказательств, на основании которых я мог бы официально установить этот факт по делу.

Отрывок, характеризующий Атгериев, Турпал-Али Аладиевич

Княжна Марья пожала его руку. Он чуть заметно поморщился от пожатия ее руки. Он молчал, и она не знала, что говорить. Она поняла то, что случилось с ним за два дня. В словах, в тоне его, в особенности во взгляде этом – холодном, почти враждебном взгляде – чувствовалась страшная для живого человека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал теперь все живое; но вместе с тем чувствовалось, что он не понимал живого не потому, чтобы он был лишен силы понимания, но потому, что он понимал что то другое, такое, чего не понимали и не могли понять живые и что поглощало его всего.
– Да, вот как странно судьба свела нас! – сказал он, прерывая молчание и указывая на Наташу. – Она все ходит за мной.
Княжна Марья слушала и не понимала того, что он говорил. Он, чуткий, нежный князь Андрей, как мог он говорить это при той, которую он любил и которая его любила! Ежели бы он думал жить, то не таким холодно оскорбительным тоном он сказал бы это. Ежели бы он не знал, что умрет, то как же ему не жалко было ее, как он мог при ней говорить это! Одно объяснение только могло быть этому, это то, что ему было все равно, и все равно оттого, что что то другое, важнейшее, было открыто ему.
Разговор был холодный, несвязный и прерывался беспрестанно.
– Мари проехала через Рязань, – сказала Наташа. Князь Андрей не заметил, что она называла его сестру Мари. А Наташа, при нем назвав ее так, в первый раз сама это заметила.
– Ну что же? – сказал он.
– Ей рассказывали, что Москва вся сгорела, совершенно, что будто бы…
Наташа остановилась: нельзя было говорить. Он, очевидно, делал усилия, чтобы слушать, и все таки не мог.
– Да, сгорела, говорят, – сказал он. – Это очень жалко, – и он стал смотреть вперед, пальцами рассеянно расправляя усы.
– А ты встретилась с графом Николаем, Мари? – сказал вдруг князь Андрей, видимо желая сделать им приятное. – Он писал сюда, что ты ему очень полюбилась, – продолжал он просто, спокойно, видимо не в силах понимать всего того сложного значения, которое имели его слова для живых людей. – Ежели бы ты его полюбила тоже, то было бы очень хорошо… чтобы вы женились, – прибавил он несколько скорее, как бы обрадованный словами, которые он долго искал и нашел наконец. Княжна Марья слышала его слова, но они не имели для нее никакого другого значения, кроме того, что они доказывали то, как страшно далек он был теперь от всего живого.
– Что обо мне говорить! – сказала она спокойно и взглянула на Наташу. Наташа, чувствуя на себе ее взгляд, не смотрела на нее. Опять все молчали.
– Andre, ты хоч… – вдруг сказала княжна Марья содрогнувшимся голосом, – ты хочешь видеть Николушку? Он все время вспоминал о тебе.
Князь Андрей чуть заметно улыбнулся в первый раз, но княжна Марья, так знавшая его лицо, с ужасом поняла, что это была улыбка не радости, не нежности к сыну, но тихой, кроткой насмешки над тем, что княжна Марья употребляла, по ее мнению, последнее средство для приведения его в чувства.
– Да, я очень рад Николушке. Он здоров?

Когда привели к князю Андрею Николушку, испуганно смотревшего на отца, но не плакавшего, потому что никто не плакал, князь Андрей поцеловал его и, очевидно, не знал, что говорить с ним.
Когда Николушку уводили, княжна Марья подошла еще раз к брату, поцеловала его и, не в силах удерживаться более, заплакала.
Он пристально посмотрел на нее.
– Ты об Николушке? – сказал он.
Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.
– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.

Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.

Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.


Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.

Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, что Наташа называла: это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил жизнью, представлявшейся ему в любви к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.
Это было вечером. Он был, как обыкновенно после обеда, в легком лихорадочном состоянии, и мысли его были чрезвычайно ясны. Соня сидела у стола. Он задремал. Вдруг ощущение счастья охватило его.
«А, это она вошла!» – подумал он.
Действительно, на месте Сони сидела только что неслышными шагами вошедшая Наташа.
С тех пор как она стала ходить за ним, он всегда испытывал это физическое ощущение ее близости. Она сидела на кресле, боком к нему, заслоняя собой от него свет свечи, и вязала чулок. (Она выучилась вязать чулки с тех пор, как раз князь Андрей сказал ей, что никто так не умеет ходить за больными, как старые няни, которые вяжут чулки, и что в вязании чулка есть что то успокоительное.) Тонкие пальцы ее быстро перебирали изредка сталкивающиеся спицы, и задумчивый профиль ее опущенного лица был ясно виден ему. Она сделала движенье – клубок скатился с ее колен. Она вздрогнула, оглянулась на него и, заслоняя свечу рукой, осторожным, гибким и точным движением изогнулась, подняла клубок и села в прежнее положение.