Трансатлантическая работорговля

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Атлантическая работорговля»)
Перейти к: навигация, поиск

Трансатлантическая работорговля — продолжавшийся с середины XVI века по начало XIX века процесс вывоза негров-рабов для труда на плантациях из Африки в Северную и Южную Америку, в основном из Западной Африки и бассейна реки Конго на территорию современных Бразилии, юга США, Карибских островов, Колумбии и Эквадора. Составлял неотъемлемую часть так называемой Треугольной торговли.

ООН называет трансатлантическую работорговлю одним из грубейших нарушений прав человека в истории человечества. Это крупнейший акт депортации населения, когда в течение 400 лет было перемещено более 17 миллионов человек[1].





История

«Треугольник работорговли»

С открытием новых земель в западном полушарии европейским колонизаторам потребовались рабочие ресурсы для их освоения. Их источником стали земли Западной Африки и бассейна Конго, где во время этнических конфликтов или целенаправленного похищения множество людей становились рабами. Европейские корабли, гружёные товарами, направлялись к африканским берегам, где обменивали груз на «живой товар», с которым совершали путешествие через Атлантический океан в Новый свет. Здесь рабы продавались, а в Европу вывозилась продукция, произведённая их трудом: табак, сахар, хлопок, кофе и ром. Образовавшийся треугольный маршрут получил название «Треугольника работорговли»[1].

Иногда извлечения максимальной прибыли при пересечении океана рабы размещались в тесноте и антисанитарии, в результате чего, по оценкам, каждый шестой из них умирал по пути. При вспышках болезней или во время восстаний могло погибнуть до половины рабов[1]. При этом из-за высокой смертности (в основном из-за инфекционных болезней, особенно тропической лихорадки, малярии, а также венерических заболеваний) долгое время естественный прирост негров в Америке был низкий (а то и отрицательный), несмотря на то, что рабовладельцы были заинтересованы в увеличении их численностиК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3076 дней].

Страны-участники

Участие в трансатлантической торговле рабами принимали такие колониальные державы как Испания, Португалия, Нидерланды, Англия и Франция. Доходы, получаемые от работорговли и рабского труда на американских плантациях, составляли основу процветания многих европейских городов. Исходя из большой экономической выгоды, работорговля считалась морально оправданной и даже благом. А законы, например, французский «Чёрный кодекс» 1685 года, устанавливавшие права и обязанности рабов и рабовладельцев и предусматривавшие жестокие наказания для рабов, преподносились как защита от злоупотреблений[1]. При этом европейцы только покупали "живой товар" в колониальных городках-факториях на африканском побережье, никак не участвуя в самом процессе "отлова" рабов. Крупномасштабное проникновение европейцев вглубь Африки начинается только во второй половине XIX века, до этого Африка за пределами побережья была практически неизвестна европейцам. Сама история рабства в Африке насчитывает несколько тысячелетий, а порабощение негров европеоидами восходит ещё к древним цивилизациям и культурам Северной, Северо-Восточной Африки и Ближнего Востока. Поэтому совершенно несправедливы обвинения европейцев в "порабощении" Африканского континента, наоборот колонизация Африки европейскими державами способствовала снижению распространения там рабства. Вопрос демографического ущерба, нанесенным Африке трансатлантической торговлей сомнителен по двум причинам, во-первых неизвестна численность населения Африки на момент Великих географических открытий, во-вторых общественные реалии Африки того времени (постоянные войны, малопродуктивное сельское хозяйство (а кое-где и его отсутствие), инфекционные и прочие болезни, массовое людоедство, порабощение одного народа другим, а также широко распространённые среди язычников аборты и детоубийства) исключали существенный рост населения в Африке в 1500-1900 гг, и обеспечивали проживание в Африке только 100 млн человек (из них около 80% негров). Напротив, трансатлантическая торговля способствовала возникновению многомиллионной африканской диаспоры на Американском континентеК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3076 дней].

Отмена трансатлантической работорговли

В XVIII веке началась активная кампания по информированию общества о бесчеловечных условиях, в которых рабы доставляются из Африки в Америку. Лидером протестов выступают религиозные и общественные организации, такие как американские квакеры и английское «Общество за искоренение работорговли». Их усилиями отношение к работорговле в обществе становится всё более отрицательным. Но переломным моментом стало восстание рабов на Гаити в 1791–1804 годах. В результате колония получила независимость от Франции, и европейские державы увидели опасность в дальнейшем увеличении числа рабов. Новые экономические условия в Европе, снизившие важность колоний, стали ещё одним фактором, вместе с которым началось сворачивание трансатлантической работорговли[1].

В начале XIX века начался постепенный запрет трансатлантической работорговли. Рынки Американского континента были достаточно насыщены, крещёные, говорящие на европейских (или креольских) языках и адаптированные к жизни на плантациях негры ценились гораздо выше чем "дикие" африканцы. Белое население обеих Америк было недовольно резким увеличением доли чернокожего населения, которое стало угрожать их доминированию и существованию на Американском континенте. Свою роль сыграл страх перед возможным слиянием современной промышленности и рабства, а также формированием чернокожих общин в самой Европе. При этом в запрете трансатлантической торговли во многом были заинтересованы сами рабовладельцы, так как прекращение подвоза рабов привело к резкому их удорожанию. Удорожание рабов во многом способствовало значительному улучшению отношения к ним со стороны хозяев. При этом в небольших количествах продолжался нелегальный вывоз негров из Африки, приносивший баснословные (по сравнению с легальным) прибыли. Запрет трансатлантической работорговли во многом предвосхитил и сам запрет рабства в европейских, американских странах и их колониях в 1830-1890 ггК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3076 дней].

В 1807 году президент США Томас Джефферсон подписал закон об отмене работорговли. Вслед за этим работорговлю запретила Британская империя. За ними в течение нескольких лет от работорговли отказались другие европейские страны, одновременно запрещая и рабство. Окончательная отмена трансатлантической работорговли произошла в конце XIX века, когда рабство запретили Куба в 1886 году и Бразилия в 1888 году[1].

День отмены трансатлантической работорговли

28 ноября 2006 года Генеральная Ассамблея ООН учредила 25 марта 2007 года в качестве Международного дня празднования 200-летия отмены трансатлантической работорговли[1].

Напишите отзыв о статье "Трансатлантическая работорговля"

Примечания

  1. 1 2 3 4 5 6 7 [www.un.org/ru/events/slaveryremembranceday/2007/backgrounder.shtml Осознание трагедии — путь к преодолению её последствий]. ООН. Проверено 27 октября 2015.

Литература


Отрывок, характеризующий Трансатлантическая работорговля

Странное чувство озлобления и вместе с тем уважения к спокойствию этой фигуры соединялось в это время в душе Ростова.
– Я говорю не про вас, – сказал он, – я вас не знаю и, признаюсь, не желаю знать. Я говорю вообще про штабных.
– А я вам вот что скажу, – с спокойною властию в голосе перебил его князь Андрей. – Вы хотите оскорбить меня, и я готов согласиться с вами, что это очень легко сделать, ежели вы не будете иметь достаточного уважения к самому себе; но согласитесь, что и время и место весьма дурно для этого выбраны. На днях всем нам придется быть на большой, более серьезной дуэли, а кроме того, Друбецкой, который говорит, что он ваш старый приятель, нисколько не виноват в том, что моя физиономия имела несчастие вам не понравиться. Впрочем, – сказал он, вставая, – вы знаете мою фамилию и знаете, где найти меня; но не забудьте, – прибавил он, – что я не считаю нисколько ни себя, ни вас оскорбленным, и мой совет, как человека старше вас, оставить это дело без последствий. Так в пятницу, после смотра, я жду вас, Друбецкой; до свидания, – заключил князь Андрей и вышел, поклонившись обоим.
Ростов вспомнил то, что ему надо было ответить, только тогда, когда он уже вышел. И еще более был он сердит за то, что забыл сказать это. Ростов сейчас же велел подать свою лошадь и, сухо простившись с Борисом, поехал к себе. Ехать ли ему завтра в главную квартиру и вызвать этого ломающегося адъютанта или, в самом деле, оставить это дело так? был вопрос, который мучил его всю дорогу. То он с злобой думал о том, с каким бы удовольствием он увидал испуг этого маленького, слабого и гордого человечка под его пистолетом, то он с удивлением чувствовал, что из всех людей, которых он знал, никого бы он столько не желал иметь своим другом, как этого ненавидимого им адъютантика.


На другой день свидания Бориса с Ростовым был смотр австрийских и русских войск, как свежих, пришедших из России, так и тех, которые вернулись из похода с Кутузовым. Оба императора, русский с наследником цесаревичем и австрийский с эрцгерцогом, делали этот смотр союзной 80 титысячной армии.
С раннего утра начали двигаться щегольски вычищенные и убранные войска, выстраиваясь на поле перед крепостью. То двигались тысячи ног и штыков с развевавшимися знаменами и по команде офицеров останавливались, заворачивались и строились в интервалах, обходя другие такие же массы пехоты в других мундирах; то мерным топотом и бряцанием звучала нарядная кавалерия в синих, красных, зеленых шитых мундирах с расшитыми музыкантами впереди, на вороных, рыжих, серых лошадях; то, растягиваясь с своим медным звуком подрагивающих на лафетах, вычищенных, блестящих пушек и с своим запахом пальников, ползла между пехотой и кавалерией артиллерия и расставлялась на назначенных местах. Не только генералы в полной парадной форме, с перетянутыми донельзя толстыми и тонкими талиями и красневшими, подпертыми воротниками, шеями, в шарфах и всех орденах; не только припомаженные, расфранченные офицеры, но каждый солдат, – с свежим, вымытым и выбритым лицом и до последней возможности блеска вычищенной аммуницией, каждая лошадь, выхоленная так, что, как атлас, светилась на ней шерсть и волосок к волоску лежала примоченная гривка, – все чувствовали, что совершается что то нешуточное, значительное и торжественное. Каждый генерал и солдат чувствовали свое ничтожество, сознавая себя песчинкой в этом море людей, и вместе чувствовали свое могущество, сознавая себя частью этого огромного целого.
С раннего утра начались напряженные хлопоты и усилия, и в 10 часов всё пришло в требуемый порядок. На огромном поле стали ряды. Армия вся была вытянута в три линии. Спереди кавалерия, сзади артиллерия, еще сзади пехота.
Между каждым рядом войск была как бы улица. Резко отделялись одна от другой три части этой армии: боевая Кутузовская (в которой на правом фланге в передней линии стояли павлоградцы), пришедшие из России армейские и гвардейские полки и австрийское войско. Но все стояли под одну линию, под одним начальством и в одинаковом порядке.
Как ветер по листьям пронесся взволнованный шопот: «едут! едут!» Послышались испуганные голоса, и по всем войскам пробежала волна суеты последних приготовлений.
Впереди от Ольмюца показалась подвигавшаяся группа. И в это же время, хотя день был безветренный, легкая струя ветра пробежала по армии и чуть заколебала флюгера пик и распущенные знамена, затрепавшиеся о свои древки. Казалось, сама армия этим легким движением выражала свою радость при приближении государей. Послышался один голос: «Смирно!» Потом, как петухи на заре, повторились голоса в разных концах. И всё затихло.
В мертвой тишине слышался топот только лошадей. То была свита императоров. Государи подъехали к флангу и раздались звуки трубачей первого кавалерийского полка, игравшие генерал марш. Казалось, не трубачи это играли, а сама армия, радуясь приближению государя, естественно издавала эти звуки. Из за этих звуков отчетливо послышался один молодой, ласковый голос императора Александра. Он сказал приветствие, и первый полк гаркнул: Урра! так оглушительно, продолжительно, радостно, что сами люди ужаснулись численности и силе той громады, которую они составляли.
Ростов, стоя в первых рядах Кутузовской армии, к которой к первой подъехал государь, испытывал то же чувство, какое испытывал каждый человек этой армии, – чувство самозабвения, гордого сознания могущества и страстного влечения к тому, кто был причиной этого торжества.
Он чувствовал, что от одного слова этого человека зависело то, чтобы вся громада эта (и он, связанный с ней, – ничтожная песчинка) пошла бы в огонь и в воду, на преступление, на смерть или на величайшее геройство, и потому то он не мог не трепетать и не замирать при виде этого приближающегося слова.
– Урра! Урра! Урра! – гремело со всех сторон, и один полк за другим принимал государя звуками генерал марша; потом Урра!… генерал марш и опять Урра! и Урра!! которые, всё усиливаясь и прибывая, сливались в оглушительный гул.
Пока не подъезжал еще государь, каждый полк в своей безмолвности и неподвижности казался безжизненным телом; только сравнивался с ним государь, полк оживлялся и гремел, присоединяясь к реву всей той линии, которую уже проехал государь. При страшном, оглушительном звуке этих голосов, посреди масс войска, неподвижных, как бы окаменевших в своих четвероугольниках, небрежно, но симметрично и, главное, свободно двигались сотни всадников свиты и впереди их два человека – императоры. На них то безраздельно было сосредоточено сдержанно страстное внимание всей этой массы людей.
Красивый, молодой император Александр, в конно гвардейском мундире, в треугольной шляпе, надетой с поля, своим приятным лицом и звучным, негромким голосом привлекал всю силу внимания.
Ростов стоял недалеко от трубачей и издалека своими зоркими глазами узнал государя и следил за его приближением. Когда государь приблизился на расстояние 20 ти шагов и Николай ясно, до всех подробностей, рассмотрел прекрасное, молодое и счастливое лицо императора, он испытал чувство нежности и восторга, подобного которому он еще не испытывал. Всё – всякая черта, всякое движение – казалось ему прелестно в государе.