Атласов, Мухаммед-Хади Мифтахутдинович

Мухаммед-Хади Мифтахутдинович Атласов
Депутат II Государственной думы, 1907 г.
Дата рождения:	29 августа 1876(1876-08-29)
Место рождения:	д. Нижнее Чекурское Дрожжановского района Буинского уезда Симбирской губернии.
Дата смерти:	15 февраля 1938(1938-02-15) (61 год)
Место смерти:	Казань
Гражданство:	Российская империя Российская империя
Вероисповедание:	ислам
Партия:	Трудовая группа
Род деятельности:	депутат Государственной думы Российской империи II созыва от Самарской губернии
Мухаммед-Хади Мифтахутдинович Атласов на Викискладе

Атласов (Атласи) Мухаммед-Хади (Мухаммадхади, Хади, Гадый, Гади) Мифтахутдинович (29 августа 1876 — 15 февраля 1938) — общественный деятель, депутат Государственной думы Российской империи II созыва от Самарской губернии, историк-тюрколог, педагог.

Биография

Родился 29 августа 1876 года в деревне Нижнее Чекурское Дрожжановского района Буинского уезда Симбирской губернии. По национальности татарин. Отец — мулла Мифтахутдин, мать звали Сарвижамал. Получил начальное образование в мектебе у своего отца, а затем учился в Буинском медресе. В ходе обучения освоил восточные языки — арабский, персидский и турецкий. Самостоятельно выучил русский язык.

В 1895 году поступил на учительские педагогические курсы в Сеитовском посаде под Оренбургом. Занятия на курсах были организованы по новой методике, учащиеся получали светское образование. Наставником на курсах у Атласова был Ф. Карими, который оказал влияние на формирование его взглядов. На курсах Атласов начал изучать немецкий язык и литературу. В 1898 году закончил курсы и вернулся в Буинск. Преподавал в Буинском медресе, работал над созданием новых учебников, внедрял новые методы обучения, опубликовал научно-популярные книги об астрономии и естественнонаучной истории. В Духовном собрании мусульман Атласов выдержал экзамен на имама и мударриса и в мае 1903 был приглашён на эту должность в село Альметьево Бугульминского уезда Самарской губернии (в настоящее время город Альметьевск). Став имамом, преобразовал медресе своей махалли под джадидистское, открыл школу для девочек. Помимо исполнения обязанностей имама, занимался также преподавательской и научно-исследовательской работой. Получил известность благодаря публицистической деятельности, представлял крайне левое крыло татарских джадидов.

В 1906 году принимал участие в нелегальном III Всероссийском мусульманском съезде. На съезде Атласов призывал к просвещению народа: «Давайте распространим вначале среди неграмотной, необразованной нации науки, ознакомим её с политической литературой, дадим детям знания, потребные для современности. Затем будет спорить по политическим вопросам. Опять повторяю, давайте сосредоточимся на этом съезде только на вопросах просвещения и издательства». Также он, ссылаясь на слова Ш. Марджани, выступил за создание института единого общероссийского муфтия: «В Исламе не должно быть двух лидеров. Если лидеров будет больше, то настанет раскол».

С 1907 году был избран депутатом Государственной думы Российской империи II созыва от Самарской губернии. Входил в трудовую группу. Активный член Мусульманской трудовой группы («Мусульман хезмят тейфасэ»). Принимал участие в организации и издании газеты «Дума» — органа мусульманской трудовой фракции Думы. Газета вскоре после создания была закрыта правительством (вышло всего шесть номеров). После роспуска Государственной Думы вернулся на родину.

В 1906 году Атласов издал книгу-брошюру «Яна низам вэ голэмаларыбыз» («Новые правила и наша интеллигенция»), в которой разоблачал политику правительства, направленную против нерусских народов. В частности, резко критиковались новые Правила Министерства народного просвещения от 31 марта 1906 г. «о печатании учебных книг и пособий в русской и национальной транскрипции». В 1909 году был привлечён Саратовской судебной палатой к 3 месяцам тюрьмы за написание этой брошюры. Был отстранён от должности имама и мударриса, лишён духовного звания. После тюрьмы был взят под постоянный надзор полиции. Атласов занялся научной, литературно-публицистической и культурно-просветительской деятельностью. Стал заниматься сбором материалов по истории татарского народа. В 1911 году выходит его книга «Себер тарихы» («История Сибири»), в первом же параграфе которой Атласов утверждает, что Туран, Туркестан и Скифия являются различными названиями единого региона, а также говорит о принадлежности Сибири к Турану (Туркестану). В 1913 году был избран членом Общества археологии, истории и этнографии (ОИАЭ) при Казанском университете. В этот период Атласов также выступал с публицистическими статьями в газетах «Йолдыз» («Звезда», Казань), «Вакыт» («Время», Оренбург), журналах «Аң» («Сознание»,Казань), «Шура» («Совет», Оренбург), «Мәктәп» («Школа», Казань) и других.

В годы первой мировой войны, Февральской и Октябрьской революций, а также в первые годы советской власти жил с семьёй в городе Бугульма. После Февральской революции возглавил отдел народного просвещения земской управы Бугульминского уезда. Участвовал в работе Первого (1-11 мая 1917, Москва) и Второго (июль — август 1917, Казань) Всероссийского съездов мусульман (съезды были продолжением I—IV Всероссийских мусульманских съездов, которые проходили нелегально в 1905—1906 и 1914 годах; после 1917 года нумерация съездов была начата заново). На Втором съезде входил в комиссию мухтариата для осуществления национально-культурной автономии мусульман тюрко-татар Внутренней России и Сибири. В 1918 году, после установления в Бугульме советской власти преподавал в местной учительской семинарии. В апреле 1919 года Бугульма была взята белогвардейскими войсками в ходе весеннего наступления армии А. В. Колчака и Атласов был назначен председателем Бугульминской уездной земской управы.

После отступления белогвардейцев Атласов был вынужден покинуть Бугульму и перебрался в Азербайджанскую демократическую республику (АДР), где стал работать в Баку в издательском отделе Комиссариата народного просвещения и публиковать статьи в местной прессе. Участвовал в 1-м Съезде народов Востока (1-8 сентября 1920). В сентябре 1920 года (после падения АДР) был арестован и осуждён ОГПУ на 10 лет лишения свободы. Первоначально содержался в Баиловской тюрьме, но позже был переведён в Чистополь, где предстал перед судом по обвинению в сотрудничестве с администрацией Колчака). В частности, его обвиняли в том, что он якобы выдавал учителей колчаковцам на расстрел. Бугульминский уездный суд опроверг эти обвинения и 22 апреля 1921 полностью оправдал Атласова.

В период с 1921 по 1929 годы занимался преподаванием истории, географии и немецкого языка в одной из школ города Бугульма, а также в сёлах Шугурово и Зай-Каратай. Выступал против введения латинского алфавита для тюркской письменности и атеистического воспитания.

29 января 1929 года был арестован по обвинению в «султангалиевщине» (дело М. Х. Султан-Галиева). Был приговорён без суда и доказательств вины коллегией ОГПУ 28 июля 1930 года по статьям 58-4, 11 УК СССР («оказание помощи международной буржуазии и организация контрреволюционной группы») к 10 годам лишения свободы с содержанием в исправительно-трудовых лагерях. Все его имущество Атласова было конфисковано. Для отбытия наказания был отправлен в Мурманск, в ноябре 1930 сослан на остров в Белом море, а в июне 1931 по этапу отправлен на Соловки. В июне 1933 года был освобождён по состоянию здоровья.

Вернулся в Бугульму, но получить преподавательскую работу не смог и в 1934 году переехал в Казань. Там некоторое время преподавал в школе немецкий язык, но в марте 1935 года был уволен как «политически неблагонадежный».

28 июля 1936 года был вновь арестован как предполагаемый руководитель тайной организации национальной интеллигенции (см. «атласовщина»). С августа 1936 по май 1937 года в Казанском НКВД Атласова допрашивали 16 раз и 2 мая 1937 года он «признал» свою вину. Военным трибуналом Приволжского военного округа Атласов был признан руководителем контрреволюционной националистической повстанческой шпионской организации, ставившей целью свержение советской власти и создание тюрко-татарского государства и 28 октября 1937 года приговорён по статьям 58-2, 58-4, 58-6, 58-7, 58-11 к смертной казни. Последние слова Атласова на суде: «Я никогда не был террористом и шпионом, никаких заговоров и тайных организаций не организовывал. Я человек не современности, а прошлого».

Расстрелян в Казани 15 февраля 1938 года. Реабилитирован в мае 1958 года решением Военной коллегии Верховного Суда СССР за отсутствием состава преступления.

Семья

Женат, семеро детей (трое умерли от голода в конце 1920-х — начале 1930-х годов).

Память

• В честь Атласова названа улица Хади Атласи (бывшая Кирпично-Заводская улица) в Вахитовском районе Казани, которая находится между улицей Чехова и улицей Вишневского.
• В 1996 году в городе Бугульма был создан Общественный благотворительный фонд Xади Атласи. Фондом учреждена премия, которая ежегодно вручается тем, кто внёс наибольший вклад в развитие татарской науки и культуры. Лауреатами премии имени Хади Атласи стали учёные и деятели культуры: Р. Фахрутдинов (1996), М. Усманов (1997), Г. Даутов (1998), Ф. Иделле (1999), 3. Зайнуллин (2000), Р. Валеев (2003), Д. Сулейманов (2008), Бурханов А. (2014) и др.

Публикации Атласова

Атласов публиковался на татарском языке. Опубликованные книги:

• «Гыйльме хаят» («Наука астрономия») [в период 1898—1903].
• «Тарих табигый» («Естественнонаучная история») (в период 1898—1903).
• «Ахыр заман ишаны» («Ишан конца света») [в период 1904—1908].
• «Идел буе» («Поволжье») [в период 1904—1908].
• «Мэктэб хэм мулла» («Школа и мулла») [в период 1904—1908].
• «Яна низам вэ голэмаларыбыз» («Новые правила и наша интеллигенция») [др. переводы: «Новые порядки и наше духовенство»; «Новые правила и наши улемы»]. — Оренбург, 1906.
• [en.booksee.org/book/637302 «Себер тарихы»] («История Сибири»). — Казань, 1911; [kitap.net.ru/atlasi1.php современный русский перевод].
• [kitap.net.ru/atlasi2.php «Сөен-Бикә»] («Сююмбике»). — Казань, 1914.
• «Казан ханлыгы» («Казанское ханство»). — Казань, 1914.

Ссылки

• [dlib.rsl.ru/viewer/01003732207#?page=328 Атласов Гадый Мифтахутдинович]. // Члены Государственной думы. Второй созыв, 1907—1912 г. / cост. М. М. Боиович. — 2-е изд. — Москва: Тип. Т-ва И. Д. Сытина, 1907.
• [lists.memo.ru/d2/f348.htm#n49 Атласов Гади Мифтахутдинович]. // [lists.memo.ru/ Жертвы политического террора в СССР]
• [museum.samgd.ru/region/pamjatnye_daty/parlamentarizm/170835/ Атласов Мухаммед-Хади Мифтахутдинович]. // Государственная дума Российской империи: 1906—1917. Б. Ю. Иванов, А. А. Комзолова, И. С. Ряховская. — Москва: РОССПЭН, 2008.
• Алишев С. [protatar.narod.ru/Kitaplar/TatInt/HAtlasi.html Хади Атласи]. // «Татарские интеллектуалы: исторические портреты» / Сост. Р. М. Мухаметшин. — Казань, Магариф, 2005.
• Загидуллин И. К. [protatar.narod.ru/Kitaplar/HadiAtlasi/SibHis.html О Хади Атласи и книге «История Сибири»]. // Атласов Х. М. История Сибири / Пер. с татар. яз. А. И. Бадюгиной. — Казань: Татарское книжное издательство, 2005. — 96 с. ISBN 5-298-04079-9.
• Мухаметдинова А. Х. [dspace.kpfu.ru/xmlui/bitstream/handle/net/31846/734592.pdf Хади Атласи как историк]. Автореферат диссертации на соискание учёной степени кандидата исторических наук. — Казань: Казанский государственный университет, 2003.
• Хабутдинов А. Ю. [kitap.net.ru/atlasi4.php Концепция тюрко-татарской государственности у Хади Атласи]. // [ejournals.pp.net.ua/_ld/1/122_st_turk_vii_vii.pdf Studia Türkologia. Воронежский тюркологический сборник]. — Воронеж, 2008. — Вып. 7-8. С. 7-22.

См. также

• Атласовщина — сфабрикованное в 1937 году обвинение 24 человек в организации преступной группы с целью ликвидации СССР и создания независимого тюрко-татарского государства.

Отрывок, характеризующий Атласов, Мухаммед-Хади Мифтахутдинович

– Я тебе говорила, что всё буграми и ямами, – твердила маленькая княгиня, – я бы сама рада была заснуть, стало быть, я не виновата, – и голос ее задрожал, как у собирающегося плакать ребенка.
Старый князь тоже не спал. Тихон сквозь сон слышал, как он сердито шагал и фыркал носом. Старому князю казалось, что он был оскорблен за свою дочь. Оскорбление самое больное, потому что оно относилось не к нему, а к другому, к дочери, которую он любит больше себя. Он сказал себе, что он передумает всё это дело и найдет то, что справедливо и должно сделать, но вместо того он только больше раздражал себя.
«Первый встречный показался – и отец и всё забыто, и бежит кверху, причесывается и хвостом виляет, и сама на себя не похожа! Рада бросить отца! И знала, что я замечу. Фр… фр… фр… И разве я не вижу, что этот дурень смотрит только на Бурьенку (надо ее прогнать)! И как гордости настолько нет, чтобы понять это! Хоть не для себя, коли нет гордости, так для меня, по крайней мере. Надо ей показать, что этот болван об ней и не думает, а только смотрит на Bourienne. Нет у ней гордости, но я покажу ей это»…
Сказав дочери, что она заблуждается, что Анатоль намерен ухаживать за Bourienne, старый князь знал, что он раздражит самолюбие княжны Марьи, и его дело (желание не разлучаться с дочерью) будет выиграно, и потому успокоился на этом. Он кликнул Тихона и стал раздеваться.
«И чорт их принес! – думал он в то время, как Тихон накрывал ночной рубашкой его сухое, старческое тело, обросшее на груди седыми волосами. – Я их не звал. Приехали расстраивать мою жизнь. И немного ее осталось».
– К чорту! – проговорил он в то время, как голова его еще была покрыта рубашкой.
Тихон знал привычку князя иногда вслух выражать свои мысли, а потому с неизменным лицом встретил вопросительно сердитый взгляд лица, появившегося из под рубашки.
– Легли? – спросил князь.
Тихон, как и все хорошие лакеи, знал чутьем направление мыслей барина. Он угадал, что спрашивали о князе Василье с сыном.
– Изволили лечь и огонь потушили, ваше сиятельство.
– Не за чем, не за чем… – быстро проговорил князь и, всунув ноги в туфли и руки в халат, пошел к дивану, на котором он спал.
Несмотря на то, что между Анатолем и m lle Bourienne ничего не было сказано, они совершенно поняли друг друга в отношении первой части романа, до появления pauvre mere, поняли, что им нужно много сказать друг другу тайно, и потому с утра они искали случая увидаться наедине. В то время как княжна прошла в обычный час к отцу, m lle Bourienne сошлась с Анатолем в зимнем саду.
Княжна Марья подходила в этот день с особенным трепетом к двери кабинета. Ей казалось, что не только все знают, что нынче совершится решение ее судьбы, но что и знают то, что она об этом думает. Она читала это выражение в лице Тихона и в лице камердинера князя Василья, который с горячей водой встретился в коридоре и низко поклонился ей.
Старый князь в это утро был чрезвычайно ласков и старателен в своем обращении с дочерью. Это выражение старательности хорошо знала княжна Марья. Это было то выражение, которое бывало на его лице в те минуты, когда сухие руки его сжимались в кулак от досады за то, что княжна Марья не понимала арифметической задачи, и он, вставая, отходил от нее и тихим голосом повторял несколько раз одни и те же слова.
Он тотчас же приступил к делу и начал разговор, говоря «вы».
– Мне сделали пропозицию насчет вас, – сказал он, неестественно улыбаясь. – Вы, я думаю, догадались, – продолжал он, – что князь Василий приехал сюда и привез с собой своего воспитанника (почему то князь Николай Андреич называл Анатоля воспитанником) не для моих прекрасных глаз. Мне вчера сделали пропозицию насчет вас. А так как вы знаете мои правила, я отнесся к вам.
– Как мне вас понимать, mon pere? – проговорила княжна, бледнея и краснея.
– Как понимать! – сердито крикнул отец. – Князь Василий находит тебя по своему вкусу для невестки и делает тебе пропозицию за своего воспитанника. Вот как понимать. Как понимать?!… А я у тебя спрашиваю.
– Я не знаю, как вы, mon pere, – шопотом проговорила княжна.
– Я? я? что ж я то? меня то оставьте в стороне. Не я пойду замуж. Что вы? вот это желательно знать.
Княжна видела, что отец недоброжелательно смотрел на это дело, но ей в ту же минуту пришла мысль, что теперь или никогда решится судьба ее жизни. Она опустила глаза, чтобы не видеть взгляда, под влиянием которого она чувствовала, что не могла думать, а могла по привычке только повиноваться, и сказала:
– Я желаю только одного – исполнить вашу волю, – сказала она, – но ежели бы мое желание нужно было выразить…
Она не успела договорить. Князь перебил ее.
– И прекрасно, – закричал он. – Он тебя возьмет с приданным, да кстати захватит m lle Bourienne. Та будет женой, а ты…
Князь остановился. Он заметил впечатление, произведенное этими словами на дочь. Она опустила голову и собиралась плакать.
– Ну, ну, шучу, шучу, – сказал он. – Помни одно, княжна: я держусь тех правил, что девица имеет полное право выбирать. И даю тебе свободу. Помни одно: от твоего решения зависит счастье жизни твоей. Обо мне нечего говорить.
– Да я не знаю… mon pere.
– Нечего говорить! Ему велят, он не только на тебе, на ком хочешь женится; а ты свободна выбирать… Поди к себе, обдумай и через час приди ко мне и при нем скажи: да или нет. Я знаю, ты станешь молиться. Ну, пожалуй, молись. Только лучше подумай. Ступай. Да или нет, да или нет, да или нет! – кричал он еще в то время, как княжна, как в тумане, шатаясь, уже вышла из кабинета.
Судьба ее решилась и решилась счастливо. Но что отец сказал о m lle Bourienne, – этот намек был ужасен. Неправда, положим, но всё таки это было ужасно, она не могла не думать об этом. Она шла прямо перед собой через зимний сад, ничего не видя и не слыша, как вдруг знакомый шопот m lle Bourienne разбудил ее. Она подняла глаза и в двух шагах от себя увидала Анатоля, который обнимал француженку и что то шептал ей. Анатоль с страшным выражением на красивом лице оглянулся на княжну Марью и не выпустил в первую секунду талию m lle Bourienne, которая не видала ее.
«Кто тут? Зачем? Подождите!» как будто говорило лицо Анатоля. Княжна Марья молча глядела на них. Она не могла понять этого. Наконец, m lle Bourienne вскрикнула и убежала, а Анатоль с веселой улыбкой поклонился княжне Марье, как будто приглашая ее посмеяться над этим странным случаем, и, пожав плечами, прошел в дверь, ведшую на его половину.
Через час Тихон пришел звать княжну Марью. Он звал ее к князю и прибавил, что и князь Василий Сергеич там. Княжна, в то время как пришел Тихон, сидела на диване в своей комнате и держала в своих объятиях плачущую m lla Bourienne. Княжна Марья тихо гладила ее по голове. Прекрасные глаза княжны, со всем своим прежним спокойствием и лучистостью, смотрели с нежной любовью и сожалением на хорошенькое личико m lle Bourienne.
– Non, princesse, je suis perdue pour toujours dans votre coeur, [Нет, княжна, я навсегда утратила ваше расположение,] – говорила m lle Bourienne.
– Pourquoi? Je vous aime plus, que jamais, – говорила княжна Марья, – et je tacherai de faire tout ce qui est en mon pouvoir pour votre bonheur. [Почему же? Я вас люблю больше, чем когда либо, и постараюсь сделать для вашего счастия всё, что в моей власти.]
– Mais vous me meprisez, vous si pure, vous ne comprendrez jamais cet egarement de la passion. Ah, ce n'est que ma pauvre mere… [Но вы так чисты, вы презираете меня; вы никогда не поймете этого увлечения страсти. Ах, моя бедная мать…]
– Je comprends tout, [Я всё понимаю,] – отвечала княжна Марья, грустно улыбаясь. – Успокойтесь, мой друг. Я пойду к отцу, – сказала она и вышла.
Князь Василий, загнув высоко ногу, с табакеркой в руках и как бы расчувствованный донельзя, как бы сам сожалея и смеясь над своей чувствительностью, сидел с улыбкой умиления на лице, когда вошла княжна Марья. Он поспешно поднес щепоть табаку к носу.
– Ah, ma bonne, ma bonne, [Ах, милая, милая.] – сказал он, вставая и взяв ее за обе руки. Он вздохнул и прибавил: – Le sort de mon fils est en vos mains. Decidez, ma bonne, ma chere, ma douee Marieie qui j'ai toujours aimee, comme ma fille. [Судьба моего сына в ваших руках. Решите, моя милая, моя дорогая, моя кроткая Мари, которую я всегда любил, как дочь.]
Он отошел. Действительная слеза показалась на его глазах.
– Фр… фр… – фыркал князь Николай Андреич.
– Князь от имени своего воспитанника… сына, тебе делает пропозицию. Хочешь ли ты или нет быть женою князя Анатоля Курагина? Ты говори: да или нет! – закричал он, – а потом я удерживаю за собой право сказать и свое мнение. Да, мое мнение и только свое мнение, – прибавил князь Николай Андреич, обращаясь к князю Василью и отвечая на его умоляющее выражение. – Да или нет?
– Мое желание, mon pere, никогда не покидать вас, никогда не разделять своей жизни с вашей. Я не хочу выходить замуж, – сказала она решительно, взглянув своими прекрасными глазами на князя Василья и на отца.
– Вздор, глупости! Вздор, вздор, вздор! – нахмурившись, закричал князь Николай Андреич, взял дочь за руку, пригнул к себе и не поцеловал, но только пригнув свой лоб к ее лбу, дотронулся до нее и так сжал руку, которую он держал, что она поморщилась и вскрикнула.
Князь Василий встал.
– Ma chere, je vous dirai, que c'est un moment que je n'oublrai jamais, jamais; mais, ma bonne, est ce que vous ne nous donnerez pas un peu d'esperance de toucher ce coeur si bon, si genereux. Dites, que peut etre… L'avenir est si grand. Dites: peut etre. [Моя милая, я вам скажу, что эту минуту я никогда не забуду, но, моя добрейшая, дайте нам хоть малую надежду возможности тронуть это сердце, столь доброе и великодушное. Скажите: может быть… Будущность так велика. Скажите: может быть.]
– Князь, то, что я сказала, есть всё, что есть в моем сердце. Я благодарю за честь, но никогда не буду женой вашего сына.
– Ну, и кончено, мой милый. Очень рад тебя видеть, очень рад тебя видеть. Поди к себе, княжна, поди, – говорил старый князь. – Очень, очень рад тебя видеть, – повторял он, обнимая князя Василья.
«Мое призвание другое, – думала про себя княжна Марья, мое призвание – быть счастливой другим счастием, счастием любви и самопожертвования. И что бы мне это ни стоило, я сделаю счастие бедной Ame. Она так страстно его любит. Она так страстно раскаивается. Я все сделаю, чтобы устроить ее брак с ним. Ежели он не богат, я дам ей средства, я попрошу отца, я попрошу Андрея. Я так буду счастлива, когда она будет его женою. Она так несчастлива, чужая, одинокая, без помощи! И Боже мой, как страстно она любит, ежели она так могла забыть себя. Может быть, и я сделала бы то же!…» думала княжна Марья.


Долго Ростовы не имели известий о Николушке; только в середине зимы графу было передано письмо, на адресе которого он узнал руку сына. Получив письмо, граф испуганно и поспешно, стараясь не быть замеченным, на цыпочках пробежал в свой кабинет, заперся и стал читать. Анна Михайловна, узнав (как она и всё знала, что делалось в доме) о получении письма, тихим шагом вошла к графу и застала его с письмом в руках рыдающим и вместе смеющимся. Анна Михайловна, несмотря на поправившиеся дела, продолжала жить у Ростовых.
– Mon bon ami? – вопросительно грустно и с готовностью всякого участия произнесла Анна Михайловна.
Граф зарыдал еще больше. «Николушка… письмо… ранен… бы… был… ma сhere… ранен… голубчик мой… графинюшка… в офицеры произведен… слава Богу… Графинюшке как сказать?…»
Анна Михайловна подсела к нему, отерла своим платком слезы с его глаз, с письма, закапанного ими, и свои слезы, прочла письмо, успокоила графа и решила, что до обеда и до чаю она приготовит графиню, а после чаю объявит всё, коли Бог ей поможет.
Всё время обеда Анна Михайловна говорила о слухах войны, о Николушке; спросила два раза, когда получено было последнее письмо от него, хотя знала это и прежде, и заметила, что очень легко, может быть, и нынче получится письмо. Всякий раз как при этих намеках графиня начинала беспокоиться и тревожно взглядывать то на графа, то на Анну Михайловну, Анна Михайловна самым незаметным образом сводила разговор на незначительные предметы. Наташа, из всего семейства более всех одаренная способностью чувствовать оттенки интонаций, взглядов и выражений лиц, с начала обеда насторожила уши и знала, что что нибудь есть между ее отцом и Анной Михайловной и что нибудь касающееся брата, и что Анна Михайловна приготавливает. Несмотря на всю свою смелость (Наташа знала, как чувствительна была ее мать ко всему, что касалось известий о Николушке), она не решилась за обедом сделать вопроса и от беспокойства за обедом ничего не ела и вертелась на стуле, не слушая замечаний своей гувернантки. После обеда она стремглав бросилась догонять Анну Михайловну и в диванной с разбега бросилась ей на шею.
– Тетенька, голубушка, скажите, что такое?
– Ничего, мой друг.
– Нет, душенька, голубчик, милая, персик, я не отстaнy, я знаю, что вы знаете.
Анна Михайловна покачала головой.
– Voua etes une fine mouche, mon enfant, [Ты вострушка, дитя мое.] – сказала она.
– От Николеньки письмо? Наверно! – вскрикнула Наташа, прочтя утвердительный ответ в лице Анны Михайловны.
– Но ради Бога, будь осторожнее: ты знаешь, как это может поразить твою maman.
– Буду, буду, но расскажите. Не расскажете? Ну, так я сейчас пойду скажу.
Анна Михайловна в коротких словах рассказала Наташе содержание письма с условием не говорить никому.
Честное, благородное слово, – крестясь, говорила Наташа, – никому не скажу, – и тотчас же побежала к Соне.
– Николенька…ранен…письмо… – проговорила она торжественно и радостно.
– Nicolas! – только выговорила Соня, мгновенно бледнея.
Наташа, увидав впечатление, произведенное на Соню известием о ране брата, в первый раз почувствовала всю горестную сторону этого известия.
Она бросилась к Соне, обняла ее и заплакала. – Немножко ранен, но произведен в офицеры; он теперь здоров, он сам пишет, – говорила она сквозь слезы.
– Вот видно, что все вы, женщины, – плаксы, – сказал Петя, решительными большими шагами прохаживаясь по комнате. – Я так очень рад и, право, очень рад, что брат так отличился. Все вы нюни! ничего не понимаете. – Наташа улыбнулась сквозь слезы.
– Ты не читала письма? – спрашивала Соня.
– Не читала, но она сказала, что всё прошло, и что он уже офицер…
– Слава Богу, – сказала Соня, крестясь. – Но, может быть, она обманула тебя. Пойдем к maman.
Петя молча ходил по комнате.
– Кабы я был на месте Николушки, я бы еще больше этих французов убил, – сказал он, – такие они мерзкие! Я бы их побил столько, что кучу из них сделали бы, – продолжал Петя.
– Молчи, Петя, какой ты дурак!…
– Не я дурак, а дуры те, кто от пустяков плачут, – сказал Петя.
– Ты его помнишь? – после минутного молчания вдруг спросила Наташа. Соня улыбнулась: «Помню ли Nicolas?»
– Нет, Соня, ты помнишь ли его так, чтоб хорошо помнить, чтобы всё помнить, – с старательным жестом сказала Наташа, видимо, желая придать своим словам самое серьезное значение. – И я помню Николеньку, я помню, – сказала она. – А Бориса не помню. Совсем не помню…
– Как? Не помнишь Бориса? – спросила Соня с удивлением.
– Не то, что не помню, – я знаю, какой он, но не так помню, как Николеньку. Его, я закрою глаза и помню, а Бориса нет (она закрыла глаза), так, нет – ничего!
– Ах, Наташа, – сказала Соня, восторженно и серьезно глядя на свою подругу, как будто она считала ее недостойной слышать то, что она намерена была сказать, и как будто она говорила это кому то другому, с кем нельзя шутить. – Я полюбила раз твоего брата, и, что бы ни случилось с ним, со мной, я никогда не перестану любить его во всю жизнь.