Атонизм

Атонизм (также известен как культ Атона) — культ единобожия, введённый фараоном XVIII династии Эхнатоном (Аменхотеп IV). Культ Атона появился в 14 веке до н. э. и являлся государственной религией Древнего Египта на протяжении 20 лет. Впоследствии жрецы Египта уничтожили практически все имеющиеся сведения об этом культе. Это был первый опыт монотеизма в древней истории мира.

История появления Атона

Первые упоминания о боге Атоне восходят ко временам XII династии в древнеегипетском рассказе «Сказание Синухе». Во времена Среднего царства, Атон «в образе солнечного диска» был одним из воплощений бога солнца Ра. До наступления времён Атонизма об Атоне было мало чего известно. Хотя первые признаки увеличения влиятельности Атона появились ещё при фараоне Аменхотепе III (он называл свою барку «Душа Атона»), всё же Эхнатон был первым фараоном, совершившим религиозную революцию и ряд действий, которые привели к официальному становлению культа Атона и введению единобожия в Египте.

До правления Эхнатона, многие фараоны выбирали для себя одного бога как покровителя царства, который также являлся и высшим богом, но в то же время продолжали поклоняться остальным богам, без малейшей попытки устранения последних. Такая картина наблюдалась во все времена на протяжении всей истории Египта. Во времена Тутмоса IV произошло обособление бога солнца, а в период правления Аменхотепа III был установлен отдельный культ Атона. На сегодняшний день не существует прямых доказательств того, что Аменхотеп III мог пренебречь другими богами, обособляя Атона в ранг исключительного божества.

Атонистическая революция

Культ Атона был введён Аменхотепом IV на пятом году его правления (1348—1346 годы до н. э.) и статус Атона возвысился до уровня высшего божества, однако после этого всё ещё продолжалось поклонение традиционным богам. Имя Атона стали заключать в картуш вместе с именем фараона, это было одним из нововведений. Эта религиозная реформа совпала со временем празднования Хеб-сед, это своего рода королевский юбилей, предназначенный для усиления божественной мощи фараона. Традиционно этот юбилей празднуется на тридцатом году правления фараона, вполне возможно, что этот праздник был в честь Аменхотепа III отца Эхнатона. Некоторые египтологи считают, что Эхнатону в это время было от двух до двенадцати лет.

Считается, что на пятом году царствования Эхнатон начал строительство новой столицы под названием Ахетатон (Горизонт Атона), который находился в близи поселения Амарна. Об этом свидетельствует появление трёх стел, установленных на границе новой столицы. В это же время Аменхотеп IV официально изменил своё имя на Эхнатон (Угодный Атону), что свидетельствовало о переходе на новый культ. По версии археологов, это событие произошло приблизительно второго января этого же года. На седьмом году правления (1346—1344 годы до н. э.) столица была окончательно перенесена из Фив в Ахетатон, хотя строительство новой столицы, по-видимому, продолжалось ещё в течение двух лет. Перенос королевского дворца Эхнатона из традиционного церемониального центра спровоцировал нежелательные перемены в религиозной и политической власти.

Это событие отделило фараона и его царский двор от влияния жречества и традиционных центров поклонения, но в его указе был глубокий смысл, указывающий на связь с переменой имени. Вполне возможно, что переезд в Амарну означал символическую смерть и одновременно возрождение Эхнатона. Это событие могло также совпасть со смертью его отца в Фивах. В дополнение к строительству новой столицы, которая была построена в честь Атона, Эхнатон также следил за строительством некоторых из самых массивных храмовых комплексов Древнего Египта. К таким храмовым комплексам относились один из храмов в Карнаке и один храм в Фивах, поблизости от старого храма Амона.

На девятом году правления (1344—1342 годы до н. э.) Эхнатон укрепил культ Атона, объявив его не просто верховным богом, а единым универсальным божеством, и ввёл запрет на поклонение всем остальным богам и идолам. Поклонение идолам и богам было запрещено на всей территории Египетского государства, в том числе и в собственных домах. Эхнатон обращался к Атону в таких молитвах как «[ru-egypt.com/sources/gimn_atonu Великий гимн Атону]», в которых были следующие слова: «О Единый Бог, кроме которого нет никого». Простые египтяне должны были поклоняться Эхнатону, так как только Эхнатон и Нефертити могли поклоняться Атону.

Слово «Мать» в иероглифах

Имя «Мут» в иероглифах

Эхнатон совершил церемониальное уничтожение Амона, отдав приказ разрушить его храм и храмы всех старых богов. Отныне слово «боги» (во множественном числе) было запрещено. Также были запрещены слова, похожие на имена богов, например, такие как слово «мать», иероглифический состав которого был переделан, так как оно звучало как имя богини Мут. После девятого года правления Эхнатона, имя Атона стали записывать иначе, чтобы подчеркнуть религиозную приверженность новой власти.

Сопоставление с традиционной религией египтян

Проведённая религиозная реформа Эхнатона просуществовала около двадцати лет и в значительной степени вытеснила вековые верования и практики традиционной египетской религии. Свержению подверглась религиозная иерархия, возглавляемая жречеством Амона. На протяжении пятнадцати веков древние египтяне поклонялись семьям богов и богинь, каждая из которых имела свою сложную систему жрецов, храмов, святынь и обрядов. Главной особенностью этих культов было почитание изображений и статуй богов, которым поклонялись в затеннёных помещениях храмов.

На вершине этой религиозной иерархии был фараон, который являлся одновременно царём и живым богом, и управление египетским царством, таким образом было неразрывно связано с ним. Тем не менее власть была в значительной степени подвержена влиянию со стороны жрецов. Реформы Эхнатона урезали философские и экономические основы жреческой власти. С отменой культов всех других богов, был нанесён удар по крупному и доходному бизнесу, который держался на жертвованиях и подношениях со стороны простых людей и полностью контролировался со стороны жрецов.

В то же время, это усилило роль и величие самого фараона. Египтолог Доминик Монтсеррат, проанализировав различные варианты гимнов Атону, утверждал, что все версии гимнов сосредоточены на фараоне. Также он предположил, что в действующих нововведениях были пересмотренны отношения бога и царя в пользу Эхнатона. Египтолог Джон Бэйнс утверждает, что «религия Амарны была религией бога и фараона, или даже фараона, а затем бога».

Изначально Эхнатон представил Атона народу как вариант всем знакомого верховного божества Амона-Ра (появившегося в результате возвышения культа Амона, которого затем объединили с богом солнца Ра), тем самым пытаясь заложить впечатления о нём как о боге имеющем прямую связь с традиционной религией. Атон было именем, данным солнечному диску, в то время как титулом Эхнатона был «Ра-Гор, радующийся горизонту», а его имя было светом солнечного диска. Этот титул бога, появился на многочисленных стелах, которые указывали на границы новой столицы Ахетатона.

Однако на девятом году своего правления Эхнатон объявил о другой версии своей новой религии, провозгласив Атона не просто верховным богом, а единственным богом, и объявив, что только он мог быть единственным посредником между Атоном и простыми людьми. Эхнатон совершил церемониальное уничтожение Амона и приказал стереть его изображения со всех храмов Египта. Ключевыми особенностями атонизма являются: запрет на поклонение идолам и другим изображениям Атона, за исключением официального изображения солнечного диска с лучами, в котором лучи (обычно оканчивались кистями рук) по всей видимости, представляют собой «невидимый дух» Атона. Были построены новые храмы, в которых Атону поклонялись на открытом солнечном свете, а не в тёмных помещениях прежних храмов, в которых ранее поклонялись старым богам.

Поклонение идолам в собственных домах было запрещено, как правило они были заменены эквивалентами, представленными семьёй Эхнатона. От фараона обычные люди получили анх (дыхание жизни). Внезапные перемены на девятом году правления могут быть объяснены попыткой Эхнатона развеять заблуждения, закрепившиеся среди простых людей о том, что Атон был таким же богом солнца, как и Ра. К подобным изменениям относятся и запись имени Атона вместо использования изображения солнечного диска с лучами. Эта идея была усилена и Атон был представлен как универсальный дух, присутствующий повсюду, а не физическое существо или предмет.

На ранней стадии развития атонизм предстаёт как своего рода генотеизм, встречающийся в египетской религии, но более поздняя его форма похожа на монотеизм.

Амарнское искусство

Стили искусства, которые процветали в течение этого короткого периода времени, заметно отличаются от традиционного древнеегипетского искусства. В этот период людей изображали с удлинёнными головами, естественно выступающими животами и другими несовершенствами тела. Подчёркивались не только красота, но и недостатки Нефертити. Примечательно то, что впервые в истории египетского царского искусства, вся семья Эхнатона изображалась в естественной обстановке, в которой отчётливо видна привязанность членов семьи друг к другу.

Эхнатона и Нефертити обычно изображали в паре, с руками простёртыми к солнечному диску Атона. Необычным для искусства Нового царства было ещё и то, что главная жена фараона была изображена почти такого же роста как и сам фараон. Подобные супружеские сцены украшали стены Малого храма Атона в Амарне, из этого следует предположить, что Нефертити на равных с Эхнатоном участвовала в церемониях подношения и поклонения Атону.

Естественные изображения Эхнатона показывали его как человека с женоподобной внешностью, с тонкими конечностями, выступающим вперёд животом и широкими бёдрами. Другие ведущие фигуры периода Амарны, включая царскую семью, также изображены с подобными особенностями, что намекает о возможном религиозном значении. Согласно другим предположениям, естественные изображения Эхнатона, в отличие от традиционного канонического искусства, показывают фараона как обычного человека. Однако, согласно некоторым спорным теориям ^[кто?], необычное изображение фараона может быть и нерелигиозным фактором. Согласно этой теории, Эхнатон в действительности мог быть женщиной, замаскированной под мужчину. Подобные случаи происходили ранее в истории Египта, подобным примером является царица Хатшепсут. Египтолог Боб Брайер в своей книге «Убийство Тутанхамона» выдвинул предположение о том, что царская семья страдала от синдрома Марфана, болеющие которым имеют удлинённые конечности, как у Эхнатона.

Упадок атонизма

Решающие данные о последних годах правления Эхнатона были получены после открытия так называемого Амарнского архива. Считается, что он был выброшен после передачи папируса, в котором содержались бесценные записи о тайнике, записанные на глиняных табличках. Переписка велась между правительством Древнего Египта и его представителями в Ханаане и Амурре во времена Нового Царства. В переписке также говорилось о том, что Эхнатон был одержим своей новой религией, и что его пренебрежительное отношение к государственным делам вызывает массовые волнения в Египте. Управляющие областями посылали письма с просьбой о золоте, а также жаловались на оскорбления и обман. Кроме того, были обнаружены сообщения о повсеместной чуме, распространившейся по Ближнему Востоку. Считается, что эта эпидемия унесла жизнь главной жены Эхнатона — Нефертити и ещё нескольких из шести дочерей, что, как считается, способствовало снижению интереса со стороны Эхнатона к эффективному управлению страной.

После смерти Эхнатона основанный им культ Атона незамедлительно попал под давление со стороны жречества Амона. Тутанхатон, взошедший на трон в восьмилетнем возрасте (под присмотром стареющего визиря Эхнатона, регента Эйе), на третьем году правления (1348 или 1331 год до н. э.) сменил своё имя на Тутанхамон и покинул столицу Ахетатон, после чего город пришёл в упадок. Тутанхамон стал марионеткой, руководимой жрецами Амона, что также, возможно, стало причиной смены его имени. Жрецы подвели Тутанхамона к нестабильному управлению, заставляя его принимать всевозможные действия, направленные на уничтожение любого упоминания об атонизме и революции, произошедшей в Амарне. Храмы, построенные Эхнатоном (в том числе храм в Фивах), были разобраны и использованы в качестве строительных материалов и украшения для собственных храмов. Надписи с именем Атона были стёрты. В завершение имена Эхнатона, Сменхкары, Тутанхамона и Эйе были исключены из официального списка фараонов, а записи Аменхотепа III заменили на Хоремхеба.

Атонизм в современной культуре

• Из-за возможного монотеистического характера атонизма различные исследователи предлагают версии, связывающие его с иудаизмом.
• Психоаналитик Зигмунд Фрейд считал, что Эхнатон мог быть пионером в монотеистической религии, а Моисей вполне мог стать его последователем. Об этом Фрейд написал в своей книге «Этот человек Моисей» (см. также Осарсиф).
• Финский писатель Мика Валтари использовал идею Атона и атонизма в своём знаменитом историческом романе «Синухе, египтянин» (1945).

См. также

• Атон
• Верховный жрец Атона
• Мерира
• Эхнатон
• Монотеизм
• [en.wikisource.org/wiki/Great_Hymn_to_Aten Великий гимн Атону] (англ.)

Ссылки

• [www.ancient-egypt.co.uk/people/the-aten.htm Atenism and its Antecedents] (англ.)
• [www.templeofaten.org/what-is-atenism.php What is Atenism?] (англ.)
• [www.sacred-texts.com/egy/tut/index.htm Amenism, Atenism and Egyptian Monoteism] (англ.)

Литература

• [de.wikipedia.org/wiki/Dieter_Arnold Dieter Arnold]: Die Tempel Ägyptens. Götterwohnungen, Baudenkmäler, Kultstätten. Bechtermütz, Zürich 1992, ISBN 3-86047-215-1.
• Jan Assmann: Ägypten. Theologie und Frömmigkeit einer frühen Hochkultur. 2. Auflage, Kohlhammer, Stuttgart/ Berlin/ Köln 1991, 3-17-011768-8.
• Jan Assmann: Theologie und Weisheit im alten Ägypten. Fink, München 2005, ISBN 3-7705-4069-7.
• Redford, Donald B., «Akhenaten: The Heretic King» ISBN 0-691-00217-7.
• Jan Assmann: Thomas Mann und Ägypten. Mythos und Monotheismus in den Josephsromanen. Beck, München 2006, ISBN 3-406-54977-2.
• Hans Bonnet: Lexikon der Ägyptischen Religionsgeschichte. 3. unveränderte Auflage, Nikol, Hamburg 2000, ISBN 3-937872-08-6.
• [de.wikipedia.org/wiki/Emma_Brunner-Traut Emma Brunner-Traut]: Die Stifter großer Weltreligionen. Herder, Freiburg i.B. 2007, ISBN 3-451-05937-1.
• Sir Alan Gardiner: Geschichte des Alten Ägypten. Eine Einführung. Weltbild, Augsburg 1994, ISBN 3-89350-723-X.
• [de.wikipedia.org/wiki/Wolfgang_Helck Wolfgang Helck]: Politische Gegensätze im alten Ägypten. Ein Versuch. In: Hildesheimer ägyptologische Beiträge. (HÄB) Bd. 23, Gerstenberg, Hildesheim 1986.
• Aldred, Cyril, Akhenaten, King of Egypt ISBN 0-500-05048-1
• [en.wikipedia.org/wiki/Erik_Hornung Erik Hornung]: Monotheismus im pharaonischen Ägypten. In: O. Keel (Hrsg.): Monotheismus im Alten Israel und seiner Umwelt (= Biblische Beiträge. Bd. 14). Fribourg (Schweiz) 1980.
• Reeves, Nicholas, «Akhenaton: Egypt’s False Prophet» ISBN 0-500-28552-7.
• Erik Hornung: Echnaton. Die Religion des Lichts. 2. Auflage, Artemis & Winkler, Düsseldorf/ Zürich 2001, ISBN 3-7608-1223-6.
• [de.wikipedia.org/wiki/Manfred_Lurker Manfred Lurker]: Lexikon der Götter und Symbole der alten Ägypter. Scherz, Frankfurt a.M., ISBN 3-502-19420-3.
• Thomas Mann: Joseph und seine Brüder. Band IV: Joseph, der Ernährer. 12. Auflage, Fischer Taschenbuch Verlag, Frankfurt a.M. 2000, ISBN 3-596-29438-X.
• [en.wikipedia.org/wiki/Dominic_Montserrat Dominic Montserrat]: Akhenaten. History, Fantasy and ancient Egypt. Routledge, London 2000, ISBN 0-415-18549-1.
• [en.wikipedia.org/wiki/Nicholas_Reeves Nicholas Reeves]: Echnaton. Ägyptens falscher Prophet ([de.wikipedia.org/wiki/Kulturgeschichte_der_antiken_Welt Kulturgeschichte der antiken Welt. Bd. 91]). von Zabern, Mainz 2002, ISBN 3-8053-2828-1.
• [de.wikipedia.org/wiki/Hermann_A._Schlögl Hermann A. Schlögl]: Echnaton. Beck, Frankfurt a.M. 2008, ISBN 3-406-56241-8.

Отрывок, характеризующий Атонизм

– Потому что рассудите, граф, ежели бы я теперь позволил себе жениться, не имея определенных средств для поддержания своей жены, я поступил бы подло…
Разговор кончился тем, что граф, желая быть великодушным и не подвергаться новым просьбам, сказал, что он выдает вексель в 80 тысяч. Берг кротко улыбнулся, поцеловал графа в плечо и сказал, что он очень благодарен, но никак не может теперь устроиться в новой жизни, не получив чистыми деньгами 30 тысяч. – Хотя бы 20 тысяч, граф, – прибавил он; – а вексель тогда только в 60 тысяч.
– Да, да, хорошо, – скороговоркой заговорил граф, – только уж извини, дружок, 20 тысяч я дам, а вексель кроме того на 80 тысяч дам. Так то, поцелуй меня.


Наташе было 16 лет, и был 1809 год, тот самый, до которого она четыре года тому назад по пальцам считала с Борисом после того, как она с ним поцеловалась. С тех пор она ни разу не видала Бориса. Перед Соней и с матерью, когда разговор заходил о Борисе, она совершенно свободно говорила, как о деле решенном, что всё, что было прежде, – было ребячество, про которое не стоило и говорить, и которое давно было забыто. Но в самой тайной глубине ее души, вопрос о том, было ли обязательство к Борису шуткой или важным, связывающим обещанием, мучил ее.
С самых тех пор, как Борис в 1805 году из Москвы уехал в армию, он не видался с Ростовыми. Несколько раз он бывал в Москве, проезжал недалеко от Отрадного, но ни разу не был у Ростовых.
Наташе приходило иногда к голову, что он не хотел видеть ее, и эти догадки ее подтверждались тем грустным тоном, которым говаривали о нем старшие:
– В нынешнем веке не помнят старых друзей, – говорила графиня вслед за упоминанием о Борисе.
Анна Михайловна, в последнее время реже бывавшая у Ростовых, тоже держала себя как то особенно достойно, и всякий раз восторженно и благодарно говорила о достоинствах своего сына и о блестящей карьере, на которой он находился. Когда Ростовы приехали в Петербург, Борис приехал к ним с визитом.
Он ехал к ним не без волнения. Воспоминание о Наташе было самым поэтическим воспоминанием Бориса. Но вместе с тем он ехал с твердым намерением ясно дать почувствовать и ей, и родным ее, что детские отношения между ним и Наташей не могут быть обязательством ни для нее, ни для него. У него было блестящее положение в обществе, благодаря интимности с графиней Безуховой, блестящее положение на службе, благодаря покровительству важного лица, доверием которого он вполне пользовался, и у него были зарождающиеся планы женитьбы на одной из самых богатых невест Петербурга, которые очень легко могли осуществиться. Когда Борис вошел в гостиную Ростовых, Наташа была в своей комнате. Узнав о его приезде, она раскрасневшись почти вбежала в гостиную, сияя более чем ласковой улыбкой.
Борис помнил ту Наташу в коротеньком платье, с черными, блестящими из под локон глазами и с отчаянным, детским смехом, которую он знал 4 года тому назад, и потому, когда вошла совсем другая Наташа, он смутился, и лицо его выразило восторженное удивление. Это выражение его лица обрадовало Наташу.
– Что, узнаешь свою маленькую приятельницу шалунью? – сказала графиня. Борис поцеловал руку Наташи и сказал, что он удивлен происшедшей в ней переменой.
– Как вы похорошели!
«Еще бы!», отвечали смеющиеся глаза Наташи.
– А папа постарел? – спросила она. Наташа села и, не вступая в разговор Бориса с графиней, молча рассматривала своего детского жениха до малейших подробностей. Он чувствовал на себе тяжесть этого упорного, ласкового взгляда и изредка взглядывал на нее.
Мундир, шпоры, галстук, прическа Бориса, всё это было самое модное и сomme il faut [вполне порядочно]. Это сейчас заметила Наташа. Он сидел немножко боком на кресле подле графини, поправляя правой рукой чистейшую, облитую перчатку на левой, говорил с особенным, утонченным поджатием губ об увеселениях высшего петербургского света и с кроткой насмешливостью вспоминал о прежних московских временах и московских знакомых. Не нечаянно, как это чувствовала Наташа, он упомянул, называя высшую аристократию, о бале посланника, на котором он был, о приглашениях к NN и к SS.
Наташа сидела всё время молча, исподлобья глядя на него. Взгляд этот всё больше и больше, и беспокоил, и смущал Бориса. Он чаще оглядывался на Наташу и прерывался в рассказах. Он просидел не больше 10 минут и встал, раскланиваясь. Всё те же любопытные, вызывающие и несколько насмешливые глаза смотрели на него. После первого своего посещения, Борис сказал себе, что Наташа для него точно так же привлекательна, как и прежде, но что он не должен отдаваться этому чувству, потому что женитьба на ней – девушке почти без состояния, – была бы гибелью его карьеры, а возобновление прежних отношений без цели женитьбы было бы неблагородным поступком. Борис решил сам с собою избегать встреч с Наташей, нo, несмотря на это решение, приехал через несколько дней и стал ездить часто и целые дни проводить у Ростовых. Ему представлялось, что ему необходимо было объясниться с Наташей, сказать ей, что всё старое должно быть забыто, что, несмотря на всё… она не может быть его женой, что у него нет состояния, и ее никогда не отдадут за него. Но ему всё не удавалось и неловко было приступить к этому объяснению. С каждым днем он более и более запутывался. Наташа, по замечанию матери и Сони, казалась по старому влюбленной в Бориса. Она пела ему его любимые песни, показывала ему свой альбом, заставляла его писать в него, не позволяла поминать ему о старом, давая понимать, как прекрасно было новое; и каждый день он уезжал в тумане, не сказав того, что намерен был сказать, сам не зная, что он делал и для чего он приезжал, и чем это кончится. Борис перестал бывать у Элен, ежедневно получал укоризненные записки от нее и всё таки целые дни проводил у Ростовых.


Однажды вечером, когда старая графиня, вздыхая и крехтя, в ночном чепце и кофточке, без накладных буклей, и с одним бедным пучком волос, выступавшим из под белого, коленкорового чепчика, клала на коврике земные поклоны вечерней молитвы, ее дверь скрипнула, и в туфлях на босу ногу, тоже в кофточке и в папильотках, вбежала Наташа. Графиня оглянулась и нахмурилась. Она дочитывала свою последнюю молитву: «Неужели мне одр сей гроб будет?» Молитвенное настроение ее было уничтожено. Наташа, красная, оживленная, увидав мать на молитве, вдруг остановилась на своем бегу, присела и невольно высунула язык, грозясь самой себе. Заметив, что мать продолжала молитву, она на цыпочках подбежала к кровати, быстро скользнув одной маленькой ножкой о другую, скинула туфли и прыгнула на тот одр, за который графиня боялась, как бы он не был ее гробом. Одр этот был высокий, перинный, с пятью всё уменьшающимися подушками. Наташа вскочила, утонула в перине, перевалилась к стенке и начала возиться под одеялом, укладываясь, подгибая коленки к подбородку, брыкая ногами и чуть слышно смеясь, то закрываясь с головой, то взглядывая на мать. Графиня кончила молитву и с строгим лицом подошла к постели; но, увидав, что Наташа закрыта с головой, улыбнулась своей доброй, слабой улыбкой.
– Ну, ну, ну, – сказала мать.
– Мама, можно поговорить, да? – сказала Hаташa. – Ну, в душку один раз, ну еще, и будет. – И она обхватила шею матери и поцеловала ее под подбородок. В обращении своем с матерью Наташа выказывала внешнюю грубость манеры, но так была чутка и ловка, что как бы она ни обхватила руками мать, она всегда умела это сделать так, чтобы матери не было ни больно, ни неприятно, ни неловко.
– Ну, об чем же нынче? – сказала мать, устроившись на подушках и подождав, пока Наташа, также перекатившись раза два через себя, не легла с ней рядом под одним одеялом, выпростав руки и приняв серьезное выражение.
Эти ночные посещения Наташи, совершавшиеся до возвращения графа из клуба, были одним из любимейших наслаждений матери и дочери.
– Об чем же нынче? А мне нужно тебе сказать…
Наташа закрыла рукою рот матери.
– О Борисе… Я знаю, – сказала она серьезно, – я затем и пришла. Не говорите, я знаю. Нет, скажите! – Она отпустила руку. – Скажите, мама. Он мил?
– Наташа, тебе 16 лет, в твои года я была замужем. Ты говоришь, что Боря мил. Он очень мил, и я его люблю как сына, но что же ты хочешь?… Что ты думаешь? Ты ему совсем вскружила голову, я это вижу…
Говоря это, графиня оглянулась на дочь. Наташа лежала, прямо и неподвижно глядя вперед себя на одного из сфинксов красного дерева, вырезанных на углах кровати, так что графиня видела только в профиль лицо дочери. Лицо это поразило графиню своей особенностью серьезного и сосредоточенного выражения.
Наташа слушала и соображала.
– Ну так что ж? – сказала она.
– Ты ему вскружила совсем голову, зачем? Что ты хочешь от него? Ты знаешь, что тебе нельзя выйти за него замуж.
– Отчего? – не переменяя положения, сказала Наташа.
– Оттого, что он молод, оттого, что он беден, оттого, что он родня… оттого, что ты и сама не любишь его.
– А почему вы знаете?
– Я знаю. Это не хорошо, мой дружок.
– А если я хочу… – сказала Наташа.
– Перестань говорить глупости, – сказала графиня.
– А если я хочу…
– Наташа, я серьезно…
Наташа не дала ей договорить, притянула к себе большую руку графини и поцеловала ее сверху, потом в ладонь, потом опять повернула и стала целовать ее в косточку верхнего сустава пальца, потом в промежуток, потом опять в косточку, шопотом приговаривая: «январь, февраль, март, апрель, май».
– Говорите, мама, что же вы молчите? Говорите, – сказала она, оглядываясь на мать, которая нежным взглядом смотрела на дочь и из за этого созерцания, казалось, забыла всё, что она хотела сказать.
– Это не годится, душа моя. Не все поймут вашу детскую связь, а видеть его таким близким с тобой может повредить тебе в глазах других молодых людей, которые к нам ездят, и, главное, напрасно мучает его. Он, может быть, нашел себе партию по себе, богатую; а теперь он с ума сходит.
– Сходит? – повторила Наташа.
– Я тебе про себя скажу. У меня был один cousin…
– Знаю – Кирилла Матвеич, да ведь он старик?
– Не всегда был старик. Но вот что, Наташа, я поговорю с Борей. Ему не надо так часто ездить…
– Отчего же не надо, коли ему хочется?
– Оттого, что я знаю, что это ничем не кончится.
– Почему вы знаете? Нет, мама, вы не говорите ему. Что за глупости! – говорила Наташа тоном человека, у которого хотят отнять его собственность.
– Ну не выйду замуж, так пускай ездит, коли ему весело и мне весело. – Наташа улыбаясь поглядела на мать.
– Не замуж, а так , – повторила она.
– Как же это, мой друг?
– Да так . Ну, очень нужно, что замуж не выйду, а… так .
– Так, так, – повторила графиня и, трясясь всем своим телом, засмеялась добрым, неожиданным старушечьим смехом.
– Полноте смеяться, перестаньте, – закричала Наташа, – всю кровать трясете. Ужасно вы на меня похожи, такая же хохотунья… Постойте… – Она схватила обе руки графини, поцеловала на одной кость мизинца – июнь, и продолжала целовать июль, август на другой руке. – Мама, а он очень влюблен? Как на ваши глаза? В вас были так влюблены? И очень мил, очень, очень мил! Только не совсем в моем вкусе – он узкий такой, как часы столовые… Вы не понимаете?…Узкий, знаете, серый, светлый…
– Что ты врешь! – сказала графиня.
Наташа продолжала:
– Неужели вы не понимаете? Николенька бы понял… Безухий – тот синий, темно синий с красным, и он четвероугольный.
– Ты и с ним кокетничаешь, – смеясь сказала графиня.
– Нет, он франмасон, я узнала. Он славный, темно синий с красным, как вам растолковать…
– Графинюшка, – послышался голос графа из за двери. – Ты не спишь? – Наташа вскочила босиком, захватила в руки туфли и убежала в свою комнату.
Она долго не могла заснуть. Она всё думала о том, что никто никак не может понять всего, что она понимает, и что в ней есть.
«Соня?» подумала она, глядя на спящую, свернувшуюся кошечку с ее огромной косой. «Нет, куда ей! Она добродетельная. Она влюбилась в Николеньку и больше ничего знать не хочет. Мама, и та не понимает. Это удивительно, как я умна и как… она мила», – продолжала она, говоря про себя в третьем лице и воображая, что это говорит про нее какой то очень умный, самый умный и самый хороший мужчина… «Всё, всё в ней есть, – продолжал этот мужчина, – умна необыкновенно, мила и потом хороша, необыкновенно хороша, ловка, – плавает, верхом ездит отлично, а голос! Можно сказать, удивительный голос!» Она пропела свою любимую музыкальную фразу из Херубиниевской оперы, бросилась на постель, засмеялась от радостной мысли, что она сейчас заснет, крикнула Дуняшу потушить свечку, и еще Дуняша не успела выйти из комнаты, как она уже перешла в другой, еще более счастливый мир сновидений, где всё было так же легко и прекрасно, как и в действительности, но только было еще лучше, потому что было по другому.

На другой день графиня, пригласив к себе Бориса, переговорила с ним, и с того дня он перестал бывать у Ростовых.


31 го декабря, накануне нового 1810 года, le reveillon [ночной ужин], был бал у Екатерининского вельможи. На бале должен был быть дипломатический корпус и государь.
На Английской набережной светился бесчисленными огнями иллюминации известный дом вельможи. У освещенного подъезда с красным сукном стояла полиция, и не одни жандармы, но полицеймейстер на подъезде и десятки офицеров полиции. Экипажи отъезжали, и всё подъезжали новые с красными лакеями и с лакеями в перьях на шляпах. Из карет выходили мужчины в мундирах, звездах и лентах; дамы в атласе и горностаях осторожно сходили по шумно откладываемым подножкам, и торопливо и беззвучно проходили по сукну подъезда.
Почти всякий раз, как подъезжал новый экипаж, в толпе пробегал шопот и снимались шапки.
– Государь?… Нет, министр… принц… посланник… Разве не видишь перья?… – говорилось из толпы. Один из толпы, одетый лучше других, казалось, знал всех, и называл по имени знатнейших вельмож того времени.
Уже одна треть гостей приехала на этот бал, а у Ростовых, долженствующих быть на этом бале, еще шли торопливые приготовления одевания.
Много было толков и приготовлений для этого бала в семействе Ростовых, много страхов, что приглашение не будет получено, платье не будет готово, и не устроится всё так, как было нужно.
Вместе с Ростовыми ехала на бал Марья Игнатьевна Перонская, приятельница и родственница графини, худая и желтая фрейлина старого двора, руководящая провинциальных Ростовых в высшем петербургском свете.
В 10 часов вечера Ростовы должны были заехать за фрейлиной к Таврическому саду; а между тем было уже без пяти минут десять, а еще барышни не были одеты.
Наташа ехала на первый большой бал в своей жизни. Она в этот день встала в 8 часов утра и целый день находилась в лихорадочной тревоге и деятельности. Все силы ее, с самого утра, были устремлены на то, чтобы они все: она, мама, Соня были одеты как нельзя лучше. Соня и графиня поручились вполне ей. На графине должно было быть масака бархатное платье, на них двух белые дымковые платья на розовых, шелковых чехлах с розанами в корсаже. Волоса должны были быть причесаны a la grecque [по гречески].
Все существенное уже было сделано: ноги, руки, шея, уши были уже особенно тщательно, по бальному, вымыты, надушены и напудрены; обуты уже были шелковые, ажурные чулки и белые атласные башмаки с бантиками; прически были почти окончены. Соня кончала одеваться, графиня тоже; но Наташа, хлопотавшая за всех, отстала. Она еще сидела перед зеркалом в накинутом на худенькие плечи пеньюаре. Соня, уже одетая, стояла посреди комнаты и, нажимая до боли маленьким пальцем, прикалывала последнюю визжавшую под булавкой ленту.
– Не так, не так, Соня, – сказала Наташа, поворачивая голову от прически и хватаясь руками за волоса, которые не поспела отпустить державшая их горничная. – Не так бант, поди сюда. – Соня присела. Наташа переколола ленту иначе.