Аттила

Аттила<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Аттила. Фрагмент фрески Делакруа, ок. 1840 г.</td></tr>
Правитель гуннов
434 год — 453 год
Соправитель:	Бледа (до 445 года)
Предшественник:	Ругила (Руа, Роас)
Преемник:	сыновья
Смерть:	453(0453) Паннония
Место погребения:	Место захоронения неизвестно
Отец:	Мундзук
Супруга:	Ильдико, Крека и др.
Дети:	Эллак, Эмнетзур, Ултзиндур, Ирна (Эрнак), Денгизих, Чаба и др.

Атти́ла (лат. Attila, тюрк. Атил, греч. Ἀττήλας, ср.-в.-нем. Etzel; умер в 453) — правитель гуннов с 434 по 453 год, объединивший под своей властью тюркские, германские и другие племена, создавший державу, простиравшуюся от Рейна до Волги.

Спустя век после смерти Аттилы готский историк Иордан так отозвался о вожде варваров: «Повелитель всех гуннов и правитель, единственный в мире, племён чуть ли не всей Скифии, достойный удивления по баснословной славе своей среди всех варваров». Память о вожде гуннов сохранялась на протяжении веков в устном германском эпосе и перешла в скандинавские саги. В ранних сказаниях германцев, сложенных в эпоху Великого переселения народов, Аттила указан вторым в списке великих правителей.

Происхождение и приход к власти

Год и место рождения Аттилы остались неизвестны. Очень приблизительно его возраст можно определить на основании свидетельств очевидца Приска Панийского, который в 448 году дал описание Аттилы как человека с бородой, только тронутой сединой. Старший сын Аттилы, которого он послал править среди акациров в 448 году, был в таком возрасте, что ему требовался опекун в лице военачальника Онегесия. Всё это позволяет предположить рождение Аттилы в первом десятилетии V века. По одной из версий имя Аттила восходит к тюркскому Итиль, Атиль (Волга), и означает «волжанин», «человек с Волги», по другой версии имя происходит от тюркского слова «атлы, атли», что означает «именитый», «прославленный», второе же значение данного слова «всадник», «конник», по третьей версии имя восходит к слову «ата, атта», что с тюркских языков переводится «отец», «главный».

До 440-х годов гунны не доставляли особых хлопот Западной и Восточной Римским империям, выступая чаще как федераты Западной империи против её врагов-германцев. Область их расселения в 420-е годы отмечена около Паннонии (примерно в районе современной Венгрии). Они кочевали за Дунаем на обширных пространствах между его устьем и Рейном, покоряя местные варварские племена.

Отец Аттилы Мундзук был из царского рода гуннов. Его братья Октар (или Оптар) и Руа (Роас, Ругила) были вождями у гуннов. Приск упоминает также их четвёртого брата Оиварсия. О Мундзуке ничего не известно, кроме того, что он был отцом будущих вождей Аттилы и Бледы. Оптар отмечен в «Истории» Сократа Схоластика как вождь гуннов, который в 420-е годы сражался с бургундами на Рейне и умер от обжорства.

Наибольшую известность в источниках получил Руа (Ругила, Роас, Руга, Роил). В 433 году Руа, которому Византия выплачивала ежегодную дань в 350 литр золотом, стал грозить Восточной Римской империи (Византии) разорвать мирные соглашения из-за беглецов, спасавшихся от гуннов на территории империи. В ходе переговорного процесса и локальных набегов Руа скончался.

В 434 году племянники Ругилы Бледа и Аттила стали вождями гуннов. Вероятно, Бледа был старшим из братьев, так как «Галльская хроника 452 года» сообщает только его имя как наследника Ругилы (Руа). Однако Бледа ничем не проявил себя, в то время как историк Приск в описании событий всегда упоминает Аттилу как вождя, с которым империя была вынуждена договариваться. Продолжив переговоры, начатые Руа, Аттила заставил византийского императора Феодосия Младшего выплачивать ежегодную дань в двойном размере (700 литр золотом, то есть 230 кг) и наложил другие тяжёлые условия сохранения мира. Мирный договор поддерживался на протяжении 7 лет, в течение которых гунны воевали с варварскими племенами за пределами Римской империи.

Одним из известных событий стал разгром гуннами одного из первых германских государств, Бургундского королевства на Рейне, в 437 году. По Идацию, погибло 20 тысяч бургундов, выжившим Западная Римская империя предоставила для поселения новые земли в Галлии на средней Роне (в области современной границы Франции и Швейцарии).

Аттила и Бледа. 434—444 годы

В хрониках имена Аттилы и Бледы обычно упоминались рядом в период их совместного правления. Не сохранилось свидетельств о том, как именно братья делили власть. Историк Д. Б. Бьюри предположил, что Бледа правил на востоке гуннских владений, в то время как Аттила воевал на западе. Об отношениях между братьями также нет сведений, за исключением их разногласий насчёт шута Зеркона, которого Бледа обожал, а Аттила терпеть не мог.

Когда гунны в 442 году разоряли Византийскую империю в Иллирике (в районе современной Сербии), их предводителями назывались оба брата, Бледа и Аттила.

В 444 году, по хронике современника событий Проспера Аквитанского, Аттила убил брата: «Аттила, царь гуннов, Бледу, брата своего и соратника по царству, убил и его народы вынудил себе повиноваться». Более поздний хронист второй половины VI века Марцеллин Комит датирует гибель Бледы 445 годом, а «Галльская хроника 452 года» помещает это событие под 446 годом.

Наиболее подробный источник сведений об Аттиле историк Приск в изложении Иордана почти повторяет сведения Проспера: «После того, как был коварно умерщвлён брат его Бледа, повелевавший значительной частью гуннов, Аттила соединил под своей властью всё племя целиком». О гибели Бледы в результате коварства и обмана, при этом прямо не указывая на Аттилу как виновника смерти брата, свидетельствуют Марцеллин Комит и «Галльская хроника».

Подобным образом выражался Олимпиодор в рассказе о гибели гуннского вождя Доната около 412 года: «Донат, коварно обманутый клятвой, был преступно умерщвлён», но там виновниками смерти вождя являлись римляне или их союзники.

С 444 до своей смерти в 453 году Аттила единолично правил мощной империей гуннов, представлявшей собой конгломерат разнообразных варварских племён, живущих к северу от Дуная на обширных территориях от Причерноморья до Рейна.

Война с Восточной Римской империей. 441—447 годы

Первый поход на Византию. 441—442 годы

Первый поход Аттилы и Бледы на византийскую провинцию Иллирик (совр. Сербия) начался в 441 году, в крайне неудачный для восточных римлян момент, когда их армии были отвлечены на борьбу с персами и с королём вандалов Гейзерихом на Сицилии. Гейзерих высадился на острове в 440 году, и весной следующего года против него был отправлен экспедиционный корпус под началом византийского полководца из германцев Ареобинда. Ареобинд прибыл на Сицилию слишком поздно, когда вандалы уже покинули её. В том же 441 году на владения Византии в Малой Азии напали персы, впрочем, война с ними быстро завершилась миром и уступками со стороны командующего силами Византии на востоке Анатолии.

Согласно Приску, боевые действия начались с нападения гуннов на римлян на торговой ярмарке в районе современного Белграда. Предлогом для атаки стало похищение епископом города Марг гуннских сокровищ, вероятно, из царских гробниц. Марг был захвачен, пали близлежащие более крупные города на Дунае Сингидунум (современный Белград) и Виминаций (современный сербский Костолац). Гунны двинулись далее на восток вдоль Дуная к Ратиарии (современное болгарское село Арчар) и на юг вдоль долины Моравы к Наиссу (современный сербский Ниш).

Штурм и захват Наисса описаны Приском достаточно подробно, чтобы понять, как кочевники гунны, используя строительные навыки подвластных им народов, умели захватывать укреплённые города:

Так как жители не осмелились выйти для сражения, [гунны], чтобы облегчить переправу своих войск, построили мост через реку [Нишаву] с южной стороны ниже города по течению и подвели свои машины к опоясывающим город стенам. Сначала они подвели деревянные платформы на колёсах. На них стояли воины, которые расстреливали защитников на бастионах. Позади платформ стояли люди, которые толкали колёса своими ногами и двигали машины куда нужно, так что [лучники] могли успешно стрелять через экраны. Чтобы воины на платформе могли сражаться в безопасности, они были прикрыты экранами из плетёного ивняка с наброшенными поверх шкурами и кожами для защиты от метательных снарядов и зажигательных дротиков […] Когда множество машин было подведено к стенам, защитники оставили бастионы из-за ливня метательных снарядов. Затем подвели так называемые тараны […] Защитники со стен сбрасывали огромные валуны […] Некоторые из машин были раздавлены вместе с обслугой, но защитники не могли выстоять против их большого количества […] Варвары ворвались через часть стены, пробитой ударами таранов, а также посредством составных лестниц.

Эдвард Томпсон предположил вымысел Приска в описании осады Наисса, так как литературный стиль текста сильно напоминал описание Фукидидом осады Платеи около 430 до н. э. Однако другие историки не согласились с мнением Томпсона, указывая на то, что подражание классическим образцам литературы нередко встречалось среди грекоязычных писателей.

Когда Приск в составе византийского посольства проезжал в 448 году через Наисс, он нашёл его «безлюдным и разрушенным неприятелями… по берегу реки всё было покрыто костями убитых в сражении».

В 442 году военные действия, по-видимому, закончились. После того как в 442 году император Феодосий заключил мир с вандалами, армия Ареобинда была переброшена из Сицилии во Фракию, где боевые действия завершились. Оборону Фракии, прикрывая столицу Константинополь, координировал командующий византийскими войсками Аспар.

Согласно Приску, гуннами была захвачена обширная территория в районе современной Сербии на пять дней пути к югу от Дуная.

Второй поход на Византию. 447 год

В период между первым и вторым походами на Византию скончался Бледа, и Аттила сосредоточил в руках всю военную силу гуннов. В этот период произошла война гуннов с акацирами, кочевниками из Северного Причерноморья, о которой стало известно по упоминанию в разговоре между Приском и неким греком, бывшим пленником Онегесия, соратника Аттилы.

Хронология походов на Византию, в какой поход какие города были захвачены, когда был заключён мирный договор (известный по фрагменту Приска), все эти события реконструируются разными исследователями по-разному.

Наиболее подробно походы Аттилы на Византию восстанавливал историк О. Д. Менхен-Хельфен в своей работе «Мир гуннов». После завершения 1-го похода Аттила в качестве единственного вождя гуннов потребовал от Византии оговорённую дань и выдачу перебежчиков. Император Феодосий Младший на совете решил скорее вступить в войну, чем выполнить унизительные требования гуннов. Тогда Аттила захватил Ратиарию, откуда в конце 446 или начале 447 года атаковал балканские владения Византии. Марцеллин Комит в своей хронике под 447 годом оставил такую запись: «В страшной войне, намного более тяжёлой, чем первая [в 441—442 гг.], Аттила почти всю Европу стёр в пыль.»

В последовавшем сражении на реке Утум к востоку от Ратиарии византийские войска под командованием военачальника Арнегискла (Arnegisclus) были разгромлены, сам Арнегискл погиб в сражении.

Гунны беспрепятственно прошли далее на восток по равнине между Дунаем и Балканским хребтом до Маркианополя, захватили этот город и повернули на юг, захватив Филиппополь и Аркадиополь. О масштабах вторжения можно судить по словам современника Каллиника, который сообщил о захвате гуннами более 100 городов и полном опустошении Фракии. Приск подробно остановился на борьбе жителей небольшой крепости Асимунт на границе Иллирика с Фракией, которые единственные (по сохранившимся свидетельствам) сумели дать достойный отпор гуннам.

Опасность почувствовали даже в Константинополе, который был частично разрушен сильнейшим землетрясением 27 января 447 года. Из источников неясно, были ли полностью восстановлены стены города (к маю 447) к моменту подхода к нему гуннов. Из города бежали многие жители, сам император Феодосий готов был к бегству. Несторий в агиографической работе «Bazaar of Heracleides» рассказывает о чудесном спасении города с помощью воздвижения крестов, увидев которые, гунны в беспорядке отступили.

Отряды гуннов вышли к Мраморному морю и подходили к Греции, отметившись под Фермопилами. На полуострове Херсонесе Фракийском произошло ещё одно сражение с гуннами, после которого был заключён тяжёлый для Византии мир.

Мир с Византией. 448—450 годы

Условия мира Византии с гуннами подробно изложены в сохранившемся фрагменте Приска:

Выдать гуннам перебежчиков и шесть тысяч литр золота [ок. 2 тонн], в жалованье за прошедшее время; платить ежегодно определённую дань в две тысячи сто литр золота; за каждого римского военнопленного, бежавшего [от гуннов] и перешедшего в свою землю без выкупа, платить двенадцать золотых монет; если принимающие его не будут платить этой цены, то обязаны выдать гуннам беглеца. Римлянам не принимать к себе никакого варвара, прибегающего к ним.

Если в эдикте императора Феодосия от 29 ноября 444 года (после 1-го похода гуннов) было сказано о снижении налоговых требований к земельным поместьям, то теперь все льготы были отменены. Деньги взимались побоями, состоятельные граждане распродавали личное имущество и украшения жён. Согласно Приску: «Такое бедствие постигло римлян [жителей Византии] после этой войны, что многие из них уморили себя голодом, или прекратили жизнь, надев петлю на шею.» Византия выплатила тяжёлую дань, и в 448 году у Аттилы остались только следующие требования к побеждённой империи — выдача беглецов с гуннских земель и прекращение сельскохозяйственной деятельности на завоёванных им территориях, которые простирались от Дуная до Наисса и Сердики (современная София). В ходе переговоров в составе византийского посольства в 448 году ставку Аттилы где-то на территории современной Венгрии посетил историк Приск, ставший основным источником сведений для последующих авторов о деяниях гуннов и жизни Аттилы.

Приск рассказал о неудавшейся попытке убить Аттилу через подкуп гунна Эдекона, доверенного военачальника у Аттилы. Эдекон выдал заговор, однако Аттила пощадил ответственного за исполнение переводчика византийского посольства Вигилу, взяв с него в качестве искупления большой выкуп.

В 448 году Аттила поставил старшего сына Эллака вождём над племенами акациров в Причерноморье.

В 449 году византийским послам Анатолию и Ному удалось добиться от Аттилы обещания вернуть империи придунайские земли и урегулировать вопрос с выдачей беглецов от гуннов. По словам Приска, были «прекращены несогласия с Аттилою».

В июле 450 года в результате падения с лошади скончался император Феодосий. 25 августа сестра императора Пульхерия возвела на престол Византии нового императора, военачальника Маркиана, который отказался выплачивать прежнюю дань гуннам:

Восточный император объявил, что он не обязан платить назначенной Феодосием дани; что если Аттила будет оставаться в покое, то он пришлёт ему дары, но если будет грозить войною, то он выведет силу, которая не уступит его силе.

В то же время обостряются отношения Аттилы с Западной Римской империей, поводом для чего послужило призвание Аттилы Гонорией, сестрой римского императора Валентиниана. Легенда о том, как Гонория обратилась к вождю гуннов с просьбой о помощи, изложена в статье Юста Грата Гонория.

Отсутствие точных сведений древние хронисты заменяли легендами, которые обычно рождались в Константинополе. Так, хронист VI века Иоанн Малала сообщил, что Аттила через послов приказал Маркиану и Валентиниану держать для него готовыми их дворцы. Ранней весной 451 года гунны и другие подвластные Аттиле племена вторглись в Галлию.

Война с Западной Римской империей. 451—454 годы

Поход в Галлию. 451 год

Ход вторжения не нашёл отражения в записях хронистов и восстанавливается по агиографическим источникам: житиям католических святых, проявивших себя в 451 году.

7 апреля 451 года гуннами захвачен и разрушен Мец, пали также города Трир, Кёльн, Реймс, Тонгер, Труа. Аттила подошёл к Орлеану в центре Галлии и, возможно, осаждал его. Если бы он взял город, то смог бы пересечь Луару по мостам, проникнув во владения Тулузского королевства везеготов на западе Галлии. 14 июня в критический момент, когда, согласно житию святого Анниана, стены города были уже пробиты таранами, на помощь Орлеану подошли соединённые армии римского полководца Аэция и короля вестготов Теодориха.

Аттила отошёл на Каталаунские поля (более 200 км к востоку от Орлеана), перейдя на правый берег Сены, вероятно, в городе Труа. К северу от Труа, на обширной равнине в современной провинции Шампань состоялось генеральное сражение, точное место которого и дата остались неизвестны. Историки предполагают день сражения в диапазоне от конца июня до начала июля 451 года. В результате грандиозной бойни обе стороны понесли тяжёлые потери, погиб король Теодорих I. По-видимому, войско Аттилы потерпело более существенный урон, так как на следующий день он заперся в укреплённом лагере, окружив себя со всех сторон повозками. Инициатива перешла в руки готско-римской коалиции; тем не менее, вновь избранный королём вестготов Торисмунд первым увёл свою армию с поля боя в Тулузу, чтобы обезопасить свою власть от братьев.

Затем с поля битвы беспрепятственно удалился никем не преследуемый Аттила. Он вывел уцелевшие войска за Дунай, откуда в следующем 452 году напал теперь уже на север Италии.

Поход в Италию. 452 год

Летом 452 года Аттила атаковал Италию со стороны Паннонии через широкий равнинный проход в Альпах. Первой под удар попала Аквилея в провинции Венетия, крупнейший в то время город на Адриатическом побережье. Согласно Иордану, «после долгой и усиленной осады Аттила почти ничего не смог там сделать; внутри города сопротивлялись ему сильнейшие римские воины, а его собственное войско уже роптало и стремилось уйти».

Однако Аттила настоял на продолжении осады, и во время штурма с использованием метательных и осадных машин город пал. Хотя Иордан заявляет об исчезновении Аквилеи («разоряют всё с такой жестокостью, что, как кажется, не оставляют от города никаких следов»), на самом деле вскоре город был восстановлен, но угас естественным образом в следующем веке после нашествия лангобардов, так как большинство жителей предпочли перебраться в новый, гораздо лучше защищённый морем город, получивший название Венеция. В 458 году епископ Аквилеи обсуждал вопрос с папой Львом о мужчинах, возвратившихся из гуннского плена и заставших своих жён замужем за другими.

Захвачены были и остальные города Венетии, после чего Аттила двинулся на запад северной Италии. Вероятно, командующий римскими войсками Аэций решил организовать оборону по реке По, отказавшись от защиты городов на её левом (северном) берегу. Точно такая же тактика принесла успех римлянам более 550 лет назад во времена вторжения кимвров, когда в 102 до н. э. были отданы варварам на разорение земли к северу от По, в результате чего удалось выиграть время для переброски сильной армии из Галлии. Подобным образом происходил и поход готов Алариха на север Италии в 401 году, когда готы также захватили Аквилею и прошли к западным Альпам, но командующий римскими войсками Стилихон не допустил их в Италию южнее По и затем нанёс поражение.

Гунны захватили Медиоланум (современный Милан) и Тицинум (современная Павия). В Медиолануме Аттила занял императорский дворец (город был столицей Римской империи в начале V века). По сообщению Суды, Аттила увидел картину, изображающую римских императоров на троне с распростёртыми у их ног мёртвыми скифами. Тогда он приказал разыскать художника и заставил его нарисовать себя на троне, а римских императоров высыпающими золото из мешков к его ногам. Большинство жителей бежало из Медиоланума, их дома были разграблены или сожжены, а церкви разрушены.

Секретарь римского папы Проспер записал в своей хронике, что папа Лев в сопровождении знатных римлян Авиена и Тригетия встретился с вождем гуннов и уговорил его уйти за Дунай. По версии Приска Аттилу, кроме папы Льва, отговорили идти на Рим советники, опасаясь скорой кончины вождя (что действительно произошло, хотя и без захвата Рима) после захвата столицы мира подобно тому, как умер Аларих после захвата Рима.

Однако другие источники освещают уход Аттилы по-другому. Из письма к папе Симмаху в 512 году стала известна цель миссии папы Льва к Аттиле. Папа Лев вёл переговоры об освобождении римских пленников (возможно, обсуждая размер выкупа), включая язычников. Убедительные причины ухода Аттилы из Италии изложены в хронике современника событий Идация:

Дополнительные войска, посланные императором Маркианом, под командованием Аэция вырезали их [гуннов] на собственных стоянках. Также они были истреблены посланной с неба чумой.

Историки разошлись во мнениях о личности Аэция, упомянутого в хронике. В то время, как Томпсон полагал его за византийского тёзку Флавия Аэция и относил поход за Дунай в глубокие тылы гуннов, Менхен-Хельфен не сомневается в том, что это и был Флавий Аэций, а византийская армия переправилась морем в Италию, где и стала наносить удары. Историки сходятся в одном, что чума среди гуннов явилась гораздо более решающим фактором их ухода из Италии, чем уговоры римского папы.

Набег в Галлию. 453 год

После возвращения из похода на Италию Аттила вновь стал угрожать Византии, требуя дань, оговорённую с покойным императором Феодосием. Император Маркиан пробует договориться с вождём гуннов, посылает подарки, однако Аттила отказывается от них. По мнению Иордана, угрозы в сторону Византии были лишь хитрым прикрытием действительных планов Аттилы: «Поступая таким образом, он, лукавый и хитрый, в одну сторону грозил, в другую — направлял оружие.»

Аттила совершил стремительный рейд на аланов, поселившихся на Луаре в центре Галлии. Однако король везеготов Торисмунд успел прийти к ним на помощь, и в сражении Аттила если и не был разгромлен, то вынужден был отступить к себе в Паннонию и Дакию. Кроме короткого сообщения Иордана, нет других источников по этой последней битве Аттилы.

Смерть Аттилы, последовавшая в 453 году, устранила постоянную угрозу границам Римской империи.

Смерть Аттилы и распад его империи

Причиной смерти Аттилы считается носовое кровотечение. Иордан, пересказывая Приска, единственный описал смерть Аттилы и его похороны:

Он взял себе в супруги — после бесчисленных жён, как это в обычае у того народа, — девушку замечательной красоты по имени Ильдико. Ослабевший на свадьбе от великого ею наслаждения и отяжелённый вином и сном, он лежал, плавая в крови, которая обыкновенно шла у него из ноздрей, но теперь была задержана в своём обычном ходе и, изливаясь по смертоносному пути через горло, задушила его. […] Среди степей в шёлковом шатре поместили труп его, и это представляло поразительное и торжественное зрелище. Отборнейшие всадники всего гуннского племени объезжали кругом, наподобие цирковых ристаний, то место, где был он положен; при этом они в погребальных песнопениях так поминали его подвиги […] После того как был он оплакан такими стенаниями, они справляют на его кургане «страву» (так называют это они сами), сопровождая её громадным пиршеством. Сочетая противоположные [чувства], выражают они похоронную скорбь, смешанную с ликованием. Ночью, тайно труп предают земле, накрепко заключив его в [три] гроба — первый из золота, второй из серебра, третий из крепкого железа. […] Для того же, чтобы предотвратить человеческое любопытство перед столь великими богатствами, они убили всех, кому поручено было это дело.

В марте 2014 года было сообщено, что при строительстве нового моста через Дунай в Будапеште была найдена могила знатного гунна, возможно Аттилы.

Историки считают, что Ильдико — германское имя. Марцеллин передал слух, что «разрушитель Европы» Аттила был заколот во сне неназванной женой. Эта легенда нашла отражение в скандинавском эпосе в «Старшей Эдде»: сестра бургундского короля Гудрун убила своего пьяного мужа, короля гуннов Атли (Аттилу).

Многочисленные сыновья Аттилы бросились делить империю отца, но подвластные ему ранее варварские вожди не пожелали подчиняться новым правителям. Король гепидов Ардарих, возглавляя восстание ряда германских племён, в 454 в битве на Недао (совр. Недава — река в Паннонии, приток Савы) разбил гуннов, убив в сражении старшего сына Аттилы Эллака. Рассеянные после поражения гуннские племена заняли разные места. Младший сын Аттилы Эрнак поселился с частью племени в Добрудже, других гуннов более сильные племена оттеснили на восток за Дунай на территорию Византии, где они потом воевали с готами.

Последние известия о гуннах Аттилы датируются 469 годом, когда по хронике Марцеллина «голова Денгизириха [Denzicis], сына Аттилы, короля гуннов, была доставлена в Константинополь». Остатки гуннских племён смешались с другими кочевыми племенами, а этноним «гунны» прочно вошёл в лексикон авторов VI века для обозначения варварских кочевых орд, накатывающих волнами в Западную Европу с северного побережья Чёрного моря.

Личность Аттилы

Иордан через сто лет после смерти Аттилы передал описание его внешности и характера:

Он был горделив поступью, метал взоры туда и сюда и самими телодвижениями обнаруживал высоко вознесённое своё могущество. Любитель войны, сам он был умерен на руку, очень силён здравомыслием, доступен просящим и милостив к тем, кому однажды доверился. По внешнему виду низкорослый, с широкой грудью, с крупной головой и маленькими глазами, с редкой бородой, тронутый сединою, с приплюснутым носом, с отвратительным цветом [кожи], он являл все признаки своего происхождения.

Приск во время посольства к гуннам в 448 году пристально следил за поведением Аттилы. В зарисовках Приска вождь многих народов отличался от своих военачальников неприхотливостью, носил простую одежду, не украшал оружие золотом, на пиру ел из деревянной тарелки, в то время как гостям подносили блюда на серебряных. В изложении Приска Аттила на пиру ведёт себя как германский средневековый король, ничем не напоминая вождя кочевников с Востока.

Нашествие Аттилы в Галлию в 451 году и его встреча с папой римским Львом в 452 году оставили богатый след в католической житийной литературе. В средневековых сочинениях Аттилу стали называть Бич Божий (flagellum Dei) или Гнев Божий, отражая латинскую церковную традицию рассматривать вождя гуннов как коллективное наказание, посланное народам за недостаточно усердное служение Богу. В начале VII века Исидор сформулировал устоявшиеся воззрения на гуннов Аттилы:

Они были гневом Господним. Так часто, как его возмущение вырастает против верующих, он наказывает их Гуннами, чтобы, очистившись в страданиях, верующие отвергли соблазны мира и его грехи и вошли в небесное королевство.

В более позднее время Аттилу стали рассматривать как символ дикого варварства, несущего одни только разрушения для западной цивилизации.

В отличие от церковной традиции, Аттила в германском эпосе практически не отличается от германских королей и характеризуется как добродетельный славный правитель, гостеприимный и справедливый с вассалами. Такой образ развивается в скандинавских песнях «Старшей Эдды» и героическом сказании «Песня о Нибелунгах».

Около 1200 года в венгерском королевстве писец придворной канцелярии, за которым укрепилось наименование Анонима, написал Gesta Hungarorum («Деяния венгров»). Аноним, по его же словам, решил рассказать в своём скорее литературном, чем историческом, сочинении о «происхождении мадьярских королей и дворян», поскольку об их предках во времена Анонима можно было узнать только из «лживых мужицких сказок» и «болтливых былин». Таким образом автор в отсутствие источников сочинил героическую историю венгерского дворянства, в которой он сделал Аттилу родоначальником венгерских королей. Последователь Анонима Шимон Кезаи развил образ Аттилы в своей «Истории венгров», написанной ок. 1283 года, и до настоящего времени имя Аттила является популярным в Венгрии.

Профессор археологии Лотте Хедеагер приводит аргументы в пользу того, что образ Одина в скандинавских сагах, в частности в Саге об инглингах, сложился в результате слияния образов божества древних германцев Вотана и Аттилы под воздействием экспансии гуннов. Об этом может говорить ряд совпадений в мифологической биографии Одина и Аттилы, путь завоеваний в эпосе похожий на перемещения гуннов в 4-6 веках, значительная роль провидцев и шаманов у гуннов с функциями аналогичными действиям Одина, а также эволюция изображений верховного божества на археологических находках того времени.

Образ Аттилы в искусстве

Нумизматика

В 2009 году Нацбанк Казахстана выпустил памятную серебряную монету «Аттила» в серии «Великие полководцы» номиналом 100 тенге и тиражом 13 тысяч штук. Монета «Аттила» изготовлена из серебра 925 пробы, масса 31,1 грамма, диаметр 38,61 мм. На лицевой стороне (аверсе) монеты «Аттила» изображен скачущий на коне воин, в центральной части оборотной стороны (реверса) расположено позолоченное изображение старинного медальона с изображением Аттилы. В нижнем секторе изображены три скачущих на коне воина, в верхнем секторе по окружности расположена надпись «ATTILA THE HUN» на английском языке и числа «406—453» обозначающие годы жизни полководца. Монета получила диплом в номинации «Монета года» на международном конкурсе «Монетное созвездие-2010» в Санкт-Петербурге, на котором были представлены 209 монет из 24 стран мира.

Предания

Аттила, выведенный под именем Этцель — один из главных героев германского эпоса, «Песни о Нибелунгах».

Литература

• Данте сделал Аттилу одним из персонажей своей «Божественной комедии» (1321), назвав его «бичом земли».
• Геза Гардони, исторический роман «Невидимый человек» / «A láthatatlan ember» (1901)
• Евгений Замятин, роман «Бич Божий», 1935
• Дмитрий Кедрин, поэма «Свадьба», 1940
• Луи де Вол. «Аттила». М.: Эксмо, 1996
• Соловьев Анатолий. «Аттила: Сокровища Аттилы». Исторический роман. М., 1997.
• Мурад Аджи . «Европа, тюрки, Великая степь», М.: Мысль,1998
• Бувье-Ажан М. «Аттила — Бич Божий» (серия ЖЗЛ), М., 2003.
• Мурад Аджи. «Тюрки и мир: сокровенная история». М.: ООО « Издательство АСТ», 2004
• Эдвард Хаттон. «Аттила. Предводитель гуннов». М., 2005. (Nomen est omen).
• Иван Билык. «Меч Арея». Роман. Киев, 2005.
• Дитрих Уильям. «Бич божий». Исторический роман. М., 2008.
• Уильям Нэйпир. «Аттила» (Человек или демон). М., 2008
• Michael Curtis Ford. «The sword of Attila», St.Martin’s Press, 2006
• Christopher Kelly. «Attila the Hun: Barbarian Terror and the Fall of the Roman Empire», Bodley Head, 2008.

Музыка

• «Аттила» (1846) — опера итальянского композитора Джузеппе Верди.
• «Attila» (2004) — песня с альбома «The Glorious Burden» американской хэви-метал группы Iced Earth
• «Аттила» (2007) — песня с альбома «Жатва» Дмитрия Ревякина
• «Аттила» (2011) — песня с альбома «Феникс» российской хэви-метал группы «Ария».
• «Attila» (2011) — дебютный альбом казахской этнической хэви-метал группы «Алдаспан».
• «Attila» (с 2005 — н.в.) — дэткор-группа из Атланты.

Фильмы

Художественные

• «Нибелунги: Месть Кримхильды» / «Die Nibelungen: Kriemhilds Rache» (Германия; 1924) режиссёр Фриц Ланг, в роли короля Атиллы — Рудольф Кляйн-Рогге.

• «Аттила» (Италия-Франция, 1954). В роли Аттилы — Энтони Куинн (наст. имя — Антонио Оахака).
• «Знак язычника» (США, 1954). В роли Аттилы — Джек Пэланс (наст. имя — Владимир Иванович Палагнюк).
• «Нибелунги», 1967 (Герберт Лом).
• «Техника и ритуал» (Италия, 1972). Режиссёр — Миклош Янчо. В роли Аттилы — Йожеф Мадараш.
• «Аттила-завоеватель» (2001) — мини-сериал, в роли Аттилы — Джерард Батлер.
• Аттила (оживший экспонат Музея естественной истории Нью-Йорка) также является одним из героев фильмов «Ночь в музее», «Ночь в музее 2» и «Ночь в музее 3». Его роль исполнил Патрик Галлахер.

Документальные

• Тайны древности. Варвары. Часть 3. Гунны (США; 2003).
• Аттиле посвящён 45-минутный фильм BBC в цикле «Великие воины». Роль Аттилы исполнил актёр Рори Макканн.

Мультфильмы

• Аттила в виде зомби появляется в мультсериале «Маска» (The Mask: The Animated Series, 1995) в 13 серии первого сезона (All Hallow’s Eve). По сюжету серии выясняется, что Маска Локи когда-то принадлежала Аттиле.

Игры

• Аттила появляется в дополнении к компьютерной игре Age of Empires II, The Conquerors, в кампании Аттилы, а также в переиздании игры, Age of Empires II HD.
• Аттила появляется и в игре Sid Meier’s Civilization V, как один из доступных лидеров.
• Аттила является центральным персонажем в игре Total War: Attila.

См. также

• Империя гуннов
• Легенды об Аттиле
• Ильдико, Бледа
• Список правителей гуннов

Ссылки

• Аттила Эцел // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [www.mirzayanov.com/images/mirgunnovfinal.pdf Менхен-Хельфен Дж. Мир гуннов. Исследования их истории и культуры. Перевод В. С. Мирзаянова] по ориг. изданию: Maenchen-Helfen, Otto J. (1973). The World of the Huns: Studies in Their History and Culture. Ed. by Max Knight. Berkeley and Los Angeles: Univ. of California Press. ISBN 0-520-01596-7.
• [www.history.vuzlib.net/book_d064.html Сказания Приска Панийского в пер. Дестуниса.] -С.-Пб., 1860 г.
• [books.google.ru/books?id=wCOJfTB7HtgC&dq=Peter+J.+Heather,+The+Fall+of+the+Roman+Empire:+A+New+History+of+Rome+and+the+BarbariansPeter J. Heather, The Fall of the Roman Empire: A New History of Rome and the Barbarians], Oxford University Press US, 2006, ISBN 0-19-515954-3
• [penelope.uchicago.edu/Thayer/E/Roman/Texts/secondary/BURLAT/9*.html J. B. Bury, History of the Later Roman Empire, ch.9]
• [www.vostlit.info/Texts/rus/Iordan/text2.phtml Иордан, «О происхождении и деяниях гетов».]
• E. A. Thompson, Peter Heather, The Huns, Blackwell Publishing, 1999, ISBN 0-631-21443-7
• [knol.google.com/k/%D0%B0%D1%82%D1%82%D0%B8%D0%BB%D0%B0# Аттила]: обзорная статья в Knol

Отрывок, характеризующий Аттила

Ростовы похвалили ее вкус и туалет, и, бережа прически и платья, в одиннадцать часов разместились по каретам и поехали.


Наташа с утра этого дня не имела ни минуты свободы, и ни разу не успела подумать о том, что предстоит ей.
В сыром, холодном воздухе, в тесноте и неполной темноте колыхающейся кареты, она в первый раз живо представила себе то, что ожидает ее там, на бале, в освещенных залах – музыка, цветы, танцы, государь, вся блестящая молодежь Петербурга. То, что ее ожидало, было так прекрасно, что она не верила даже тому, что это будет: так это было несообразно с впечатлением холода, тесноты и темноты кареты. Она поняла всё то, что ее ожидает, только тогда, когда, пройдя по красному сукну подъезда, она вошла в сени, сняла шубу и пошла рядом с Соней впереди матери между цветами по освещенной лестнице. Только тогда она вспомнила, как ей надо было себя держать на бале и постаралась принять ту величественную манеру, которую она считала необходимой для девушки на бале. Но к счастью ее она почувствовала, что глаза ее разбегались: она ничего не видела ясно, пульс ее забил сто раз в минуту, и кровь стала стучать у ее сердца. Она не могла принять той манеры, которая бы сделала ее смешною, и шла, замирая от волнения и стараясь всеми силами только скрыть его. И эта то была та самая манера, которая более всего шла к ней. Впереди и сзади их, так же тихо переговариваясь и так же в бальных платьях, входили гости. Зеркала по лестнице отражали дам в белых, голубых, розовых платьях, с бриллиантами и жемчугами на открытых руках и шеях.
Наташа смотрела в зеркала и в отражении не могла отличить себя от других. Всё смешивалось в одну блестящую процессию. При входе в первую залу, равномерный гул голосов, шагов, приветствий – оглушил Наташу; свет и блеск еще более ослепил ее. Хозяин и хозяйка, уже полчаса стоявшие у входной двери и говорившие одни и те же слова входившим: «charme de vous voir», [в восхищении, что вижу вас,] так же встретили и Ростовых с Перонской.
Две девочки в белых платьях, с одинаковыми розами в черных волосах, одинаково присели, но невольно хозяйка остановила дольше свой взгляд на тоненькой Наташе. Она посмотрела на нее, и ей одной особенно улыбнулась в придачу к своей хозяйской улыбке. Глядя на нее, хозяйка вспомнила, может быть, и свое золотое, невозвратное девичье время, и свой первый бал. Хозяин тоже проводил глазами Наташу и спросил у графа, которая его дочь?
– Charmante! [Очаровательна!] – сказал он, поцеловав кончики своих пальцев.
В зале стояли гости, теснясь у входной двери, ожидая государя. Графиня поместилась в первых рядах этой толпы. Наташа слышала и чувствовала, что несколько голосов спросили про нее и смотрели на нее. Она поняла, что она понравилась тем, которые обратили на нее внимание, и это наблюдение несколько успокоило ее.
«Есть такие же, как и мы, есть и хуже нас» – подумала она.
Перонская называла графине самых значительных лиц, бывших на бале.
– Вот это голландский посланик, видите, седой, – говорила Перонская, указывая на старичка с серебряной сединой курчавых, обильных волос, окруженного дамами, которых он чему то заставлял смеяться.
– А вот она, царица Петербурга, графиня Безухая, – говорила она, указывая на входившую Элен.
– Как хороша! Не уступит Марье Антоновне; смотрите, как за ней увиваются и молодые и старые. И хороша, и умна… Говорят принц… без ума от нее. А вот эти две, хоть и нехороши, да еще больше окружены.
Она указала на проходивших через залу даму с очень некрасивой дочерью.
– Это миллионерка невеста, – сказала Перонская. – А вот и женихи.
– Это брат Безуховой – Анатоль Курагин, – сказала она, указывая на красавца кавалергарда, который прошел мимо их, с высоты поднятой головы через дам глядя куда то. – Как хорош! неправда ли? Говорят, женят его на этой богатой. .И ваш то соusin, Друбецкой, тоже очень увивается. Говорят, миллионы. – Как же, это сам французский посланник, – отвечала она о Коленкуре на вопрос графини, кто это. – Посмотрите, как царь какой нибудь. А всё таки милы, очень милы французы. Нет милей для общества. А вот и она! Нет, всё лучше всех наша Марья то Антоновна! И как просто одета. Прелесть! – А этот то, толстый, в очках, фармазон всемирный, – сказала Перонская, указывая на Безухова. – С женою то его рядом поставьте: то то шут гороховый!
Пьер шел, переваливаясь своим толстым телом, раздвигая толпу, кивая направо и налево так же небрежно и добродушно, как бы он шел по толпе базара. Он продвигался через толпу, очевидно отыскивая кого то.
Наташа с радостью смотрела на знакомое лицо Пьера, этого шута горохового, как называла его Перонская, и знала, что Пьер их, и в особенности ее, отыскивал в толпе. Пьер обещал ей быть на бале и представить ей кавалеров.
Но, не дойдя до них, Безухой остановился подле невысокого, очень красивого брюнета в белом мундире, который, стоя у окна, разговаривал с каким то высоким мужчиной в звездах и ленте. Наташа тотчас же узнала невысокого молодого человека в белом мундире: это был Болконский, который показался ей очень помолодевшим, повеселевшим и похорошевшим.
– Вот еще знакомый, Болконский, видите, мама? – сказала Наташа, указывая на князя Андрея. – Помните, он у нас ночевал в Отрадном.
– А, вы его знаете? – сказала Перонская. – Терпеть не могу. Il fait a present la pluie et le beau temps. [От него теперь зависит дождливая или хорошая погода. (Франц. пословица, имеющая значение, что он имеет успех.)] И гордость такая, что границ нет! По папеньке пошел. И связался с Сперанским, какие то проекты пишут. Смотрите, как с дамами обращается! Она с ним говорит, а он отвернулся, – сказала она, указывая на него. – Я бы его отделала, если бы он со мной так поступил, как с этими дамами.


Вдруг всё зашевелилось, толпа заговорила, подвинулась, опять раздвинулась, и между двух расступившихся рядов, при звуках заигравшей музыки, вошел государь. За ним шли хозяин и хозяйка. Государь шел быстро, кланяясь направо и налево, как бы стараясь скорее избавиться от этой первой минуты встречи. Музыканты играли Польской, известный тогда по словам, сочиненным на него. Слова эти начинались: «Александр, Елизавета, восхищаете вы нас…» Государь прошел в гостиную, толпа хлынула к дверям; несколько лиц с изменившимися выражениями поспешно прошли туда и назад. Толпа опять отхлынула от дверей гостиной, в которой показался государь, разговаривая с хозяйкой. Какой то молодой человек с растерянным видом наступал на дам, прося их посторониться. Некоторые дамы с лицами, выражавшими совершенную забывчивость всех условий света, портя свои туалеты, теснились вперед. Мужчины стали подходить к дамам и строиться в пары Польского.
Всё расступилось, и государь, улыбаясь и не в такт ведя за руку хозяйку дома, вышел из дверей гостиной. За ним шли хозяин с М. А. Нарышкиной, потом посланники, министры, разные генералы, которых не умолкая называла Перонская. Больше половины дам имели кавалеров и шли или приготовлялись итти в Польской. Наташа чувствовала, что она оставалась с матерью и Соней в числе меньшей части дам, оттесненных к стене и не взятых в Польской. Она стояла, опустив свои тоненькие руки, и с мерно поднимающейся, чуть определенной грудью, сдерживая дыхание, блестящими, испуганными глазами глядела перед собой, с выражением готовности на величайшую радость и на величайшее горе. Ее не занимали ни государь, ни все важные лица, на которых указывала Перонская – у ней была одна мысль: «неужели так никто не подойдет ко мне, неужели я не буду танцовать между первыми, неужели меня не заметят все эти мужчины, которые теперь, кажется, и не видят меня, а ежели смотрят на меня, то смотрят с таким выражением, как будто говорят: А! это не она, так и нечего смотреть. Нет, это не может быть!» – думала она. – «Они должны же знать, как мне хочется танцовать, как я отлично танцую, и как им весело будет танцовать со мною».
Звуки Польского, продолжавшегося довольно долго, уже начинали звучать грустно, – воспоминанием в ушах Наташи. Ей хотелось плакать. Перонская отошла от них. Граф был на другом конце залы, графиня, Соня и она стояли одни как в лесу в этой чуждой толпе, никому неинтересные и ненужные. Князь Андрей прошел с какой то дамой мимо них, очевидно их не узнавая. Красавец Анатоль, улыбаясь, что то говорил даме, которую он вел, и взглянул на лицо Наташе тем взглядом, каким глядят на стены. Борис два раза прошел мимо них и всякий раз отворачивался. Берг с женою, не танцовавшие, подошли к ним.
Наташе показалось оскорбительно это семейное сближение здесь, на бале, как будто не было другого места для семейных разговоров, кроме как на бале. Она не слушала и не смотрела на Веру, что то говорившую ей про свое зеленое платье.
Наконец государь остановился подле своей последней дамы (он танцовал с тремя), музыка замолкла; озабоченный адъютант набежал на Ростовых, прося их еще куда то посторониться, хотя они стояли у стены, и с хор раздались отчетливые, осторожные и увлекательно мерные звуки вальса. Государь с улыбкой взглянул на залу. Прошла минута – никто еще не начинал. Адъютант распорядитель подошел к графине Безуховой и пригласил ее. Она улыбаясь подняла руку и положила ее, не глядя на него, на плечо адъютанта. Адъютант распорядитель, мастер своего дела, уверенно, неторопливо и мерно, крепко обняв свою даму, пустился с ней сначала глиссадом, по краю круга, на углу залы подхватил ее левую руку, повернул ее, и из за всё убыстряющихся звуков музыки слышны были только мерные щелчки шпор быстрых и ловких ног адъютанта, и через каждые три такта на повороте как бы вспыхивало развеваясь бархатное платье его дамы. Наташа смотрела на них и готова была плакать, что это не она танцует этот первый тур вальса.
Князь Андрей в своем полковничьем, белом (по кавалерии) мундире, в чулках и башмаках, оживленный и веселый, стоял в первых рядах круга, недалеко от Ростовых. Барон Фиргоф говорил с ним о завтрашнем, предполагаемом первом заседании государственного совета. Князь Андрей, как человек близкий Сперанскому и участвующий в работах законодательной комиссии, мог дать верные сведения о заседании завтрашнего дня, о котором ходили различные толки. Но он не слушал того, что ему говорил Фиргоф, и глядел то на государя, то на сбиравшихся танцовать кавалеров, не решавшихся вступить в круг.
Князь Андрей наблюдал этих робевших при государе кавалеров и дам, замиравших от желания быть приглашенными.
Пьер подошел к князю Андрею и схватил его за руку.
– Вы всегда танцуете. Тут есть моя protegee [любимица], Ростова молодая, пригласите ее, – сказал он.
– Где? – спросил Болконский. – Виноват, – сказал он, обращаясь к барону, – этот разговор мы в другом месте доведем до конца, а на бале надо танцовать. – Он вышел вперед, по направлению, которое ему указывал Пьер. Отчаянное, замирающее лицо Наташи бросилось в глаза князю Андрею. Он узнал ее, угадал ее чувство, понял, что она была начинающая, вспомнил ее разговор на окне и с веселым выражением лица подошел к графине Ростовой.
– Позвольте вас познакомить с моей дочерью, – сказала графиня, краснея.
– Я имею удовольствие быть знакомым, ежели графиня помнит меня, – сказал князь Андрей с учтивым и низким поклоном, совершенно противоречащим замечаниям Перонской о его грубости, подходя к Наташе, и занося руку, чтобы обнять ее талию еще прежде, чем он договорил приглашение на танец. Он предложил тур вальса. То замирающее выражение лица Наташи, готовое на отчаяние и на восторг, вдруг осветилось счастливой, благодарной, детской улыбкой.
«Давно я ждала тебя», как будто сказала эта испуганная и счастливая девочка, своей проявившейся из за готовых слез улыбкой, поднимая свою руку на плечо князя Андрея. Они были вторая пара, вошедшая в круг. Князь Андрей был одним из лучших танцоров своего времени. Наташа танцовала превосходно. Ножки ее в бальных атласных башмачках быстро, легко и независимо от нее делали свое дело, а лицо ее сияло восторгом счастия. Ее оголенные шея и руки были худы и некрасивы. В сравнении с плечами Элен, ее плечи были худы, грудь неопределенна, руки тонки; но на Элен был уже как будто лак от всех тысяч взглядов, скользивших по ее телу, а Наташа казалась девочкой, которую в первый раз оголили, и которой бы очень стыдно это было, ежели бы ее не уверили, что это так необходимо надо.
Князь Андрей любил танцовать, и желая поскорее отделаться от политических и умных разговоров, с которыми все обращались к нему, и желая поскорее разорвать этот досадный ему круг смущения, образовавшегося от присутствия государя, пошел танцовать и выбрал Наташу, потому что на нее указал ему Пьер и потому, что она первая из хорошеньких женщин попала ему на глаза; но едва он обнял этот тонкий, подвижной стан, и она зашевелилась так близко от него и улыбнулась так близко ему, вино ее прелести ударило ему в голову: он почувствовал себя ожившим и помолодевшим, когда, переводя дыханье и оставив ее, остановился и стал глядеть на танцующих.


После князя Андрея к Наташе подошел Борис, приглашая ее на танцы, подошел и тот танцор адъютант, начавший бал, и еще молодые люди, и Наташа, передавая своих излишних кавалеров Соне, счастливая и раскрасневшаяся, не переставала танцовать целый вечер. Она ничего не заметила и не видала из того, что занимало всех на этом бале. Она не только не заметила, как государь долго говорил с французским посланником, как он особенно милостиво говорил с такой то дамой, как принц такой то и такой то сделали и сказали то то, как Элен имела большой успех и удостоилась особенного внимания такого то; она не видала даже государя и заметила, что он уехал только потому, что после его отъезда бал более оживился. Один из веселых котильонов, перед ужином, князь Андрей опять танцовал с Наташей. Он напомнил ей о их первом свиданьи в отрадненской аллее и о том, как она не могла заснуть в лунную ночь, и как он невольно слышал ее. Наташа покраснела при этом напоминании и старалась оправдаться, как будто было что то стыдное в том чувстве, в котором невольно подслушал ее князь Андрей.
Князь Андрей, как все люди, выросшие в свете, любил встречать в свете то, что не имело на себе общего светского отпечатка. И такова была Наташа, с ее удивлением, радостью и робостью и даже ошибками во французском языке. Он особенно нежно и бережно обращался и говорил с нею. Сидя подле нее, разговаривая с ней о самых простых и ничтожных предметах, князь Андрей любовался на радостный блеск ее глаз и улыбки, относившейся не к говоренным речам, а к ее внутреннему счастию. В то время, как Наташу выбирали и она с улыбкой вставала и танцовала по зале, князь Андрей любовался в особенности на ее робкую грацию. В середине котильона Наташа, окончив фигуру, еще тяжело дыша, подходила к своему месту. Новый кавалер опять пригласил ее. Она устала и запыхалась, и видимо подумала отказаться, но тотчас опять весело подняла руку на плечо кавалера и улыбнулась князю Андрею.
«Я бы рада была отдохнуть и посидеть с вами, я устала; но вы видите, как меня выбирают, и я этому рада, и я счастлива, и я всех люблю, и мы с вами всё это понимаем», и еще многое и многое сказала эта улыбка. Когда кавалер оставил ее, Наташа побежала через залу, чтобы взять двух дам для фигур.
«Ежели она подойдет прежде к своей кузине, а потом к другой даме, то она будет моей женой», сказал совершенно неожиданно сам себе князь Андрей, глядя на нее. Она подошла прежде к кузине.
«Какой вздор иногда приходит в голову! подумал князь Андрей; но верно только то, что эта девушка так мила, так особенна, что она не протанцует здесь месяца и выйдет замуж… Это здесь редкость», думал он, когда Наташа, поправляя откинувшуюся у корсажа розу, усаживалась подле него.
В конце котильона старый граф подошел в своем синем фраке к танцующим. Он пригласил к себе князя Андрея и спросил у дочери, весело ли ей? Наташа не ответила и только улыбнулась такой улыбкой, которая с упреком говорила: «как можно было спрашивать об этом?»
– Так весело, как никогда в жизни! – сказала она, и князь Андрей заметил, как быстро поднялись было ее худые руки, чтобы обнять отца и тотчас же опустились. Наташа была так счастлива, как никогда еще в жизни. Она была на той высшей ступени счастия, когда человек делается вполне доверчив и не верит в возможность зла, несчастия и горя.

Пьер на этом бале в первый раз почувствовал себя оскорбленным тем положением, которое занимала его жена в высших сферах. Он был угрюм и рассеян. Поперек лба его была широкая складка, и он, стоя у окна, смотрел через очки, никого не видя.
Наташа, направляясь к ужину, прошла мимо его.
Мрачное, несчастное лицо Пьера поразило ее. Она остановилась против него. Ей хотелось помочь ему, передать ему излишек своего счастия.
– Как весело, граф, – сказала она, – не правда ли?
Пьер рассеянно улыбнулся, очевидно не понимая того, что ему говорили.
– Да, я очень рад, – сказал он.
«Как могут они быть недовольны чем то, думала Наташа. Особенно такой хороший, как этот Безухов?» На глаза Наташи все бывшие на бале были одинаково добрые, милые, прекрасные люди, любящие друг друга: никто не мог обидеть друг друга, и потому все должны были быть счастливы.


На другой день князь Андрей вспомнил вчерашний бал, но не на долго остановился на нем мыслями. «Да, очень блестящий был бал. И еще… да, Ростова очень мила. Что то в ней есть свежее, особенное, не петербургское, отличающее ее». Вот всё, что он думал о вчерашнем бале, и напившись чаю, сел за работу.
Но от усталости или бессонницы (день был нехороший для занятий, и князь Андрей ничего не мог делать) он всё критиковал сам свою работу, как это часто с ним бывало, и рад был, когда услыхал, что кто то приехал.
Приехавший был Бицкий, служивший в различных комиссиях, бывавший во всех обществах Петербурга, страстный поклонник новых идей и Сперанского и озабоченный вестовщик Петербурга, один из тех людей, которые выбирают направление как платье – по моде, но которые по этому то кажутся самыми горячими партизанами направлений. Он озабоченно, едва успев снять шляпу, вбежал к князю Андрею и тотчас же начал говорить. Он только что узнал подробности заседания государственного совета нынешнего утра, открытого государем, и с восторгом рассказывал о том. Речь государя была необычайна. Это была одна из тех речей, которые произносятся только конституционными монархами. «Государь прямо сказал, что совет и сенат суть государственные сословия ; он сказал, что правление должно иметь основанием не произвол, а твердые начала . Государь сказал, что финансы должны быть преобразованы и отчеты быть публичны», рассказывал Бицкий, ударяя на известные слова и значительно раскрывая глаза.
– Да, нынешнее событие есть эра, величайшая эра в нашей истории, – заключил он.
Князь Андрей слушал рассказ об открытии государственного совета, которого он ожидал с таким нетерпением и которому приписывал такую важность, и удивлялся, что событие это теперь, когда оно совершилось, не только не трогало его, но представлялось ему более чем ничтожным. Он с тихой насмешкой слушал восторженный рассказ Бицкого. Самая простая мысль приходила ему в голову: «Какое дело мне и Бицкому, какое дело нам до того, что государю угодно было сказать в совете! Разве всё это может сделать меня счастливее и лучше?»
И это простое рассуждение вдруг уничтожило для князя Андрея весь прежний интерес совершаемых преобразований. В этот же день князь Андрей должен был обедать у Сперанского «en petit comite«, [в маленьком собрании,] как ему сказал хозяин, приглашая его. Обед этот в семейном и дружеском кругу человека, которым он так восхищался, прежде очень интересовал князя Андрея, тем более что до сих пор он не видал Сперанского в его домашнем быту; но теперь ему не хотелось ехать.
В назначенный час обеда, однако, князь Андрей уже входил в собственный, небольшой дом Сперанского у Таврического сада. В паркетной столовой небольшого домика, отличавшегося необыкновенной чистотой (напоминающей монашескую чистоту) князь Андрей, несколько опоздавший, уже нашел в пять часов собравшееся всё общество этого petit comite, интимных знакомых Сперанского. Дам не было никого кроме маленькой дочери Сперанского (с длинным лицом, похожим на отца) и ее гувернантки. Гости были Жерве, Магницкий и Столыпин. Еще из передней князь Андрей услыхал громкие голоса и звонкий, отчетливый хохот – хохот, похожий на тот, каким смеются на сцене. Кто то голосом, похожим на голос Сперанского, отчетливо отбивал: ха… ха… ха… Князь Андрей никогда не слыхал смеха Сперанского, и этот звонкий, тонкий смех государственного человека странно поразил его.
Князь Андрей вошел в столовую. Всё общество стояло между двух окон у небольшого стола с закуской. Сперанский в сером фраке с звездой, очевидно в том еще белом жилете и высоком белом галстухе, в которых он был в знаменитом заседании государственного совета, с веселым лицом стоял у стола. Гости окружали его. Магницкий, обращаясь к Михайлу Михайловичу, рассказывал анекдот. Сперанский слушал, вперед смеясь тому, что скажет Магницкий. В то время как князь Андрей вошел в комнату, слова Магницкого опять заглушились смехом. Громко басил Столыпин, пережевывая кусок хлеба с сыром; тихим смехом шипел Жерве, и тонко, отчетливо смеялся Сперанский.
Сперанский, всё еще смеясь, подал князю Андрею свою белую, нежную руку.
– Очень рад вас видеть, князь, – сказал он. – Минутку… обратился он к Магницкому, прерывая его рассказ. – У нас нынче уговор: обед удовольствия, и ни слова про дела. – И он опять обратился к рассказчику, и опять засмеялся.
Князь Андрей с удивлением и грустью разочарования слушал его смех и смотрел на смеющегося Сперанского. Это был не Сперанский, а другой человек, казалось князю Андрею. Всё, что прежде таинственно и привлекательно представлялось князю Андрею в Сперанском, вдруг стало ему ясно и непривлекательно.
За столом разговор ни на мгновение не умолкал и состоял как будто бы из собрания смешных анекдотов. Еще Магницкий не успел докончить своего рассказа, как уж кто то другой заявил свою готовность рассказать что то, что было еще смешнее. Анекдоты большею частью касались ежели не самого служебного мира, то лиц служебных. Казалось, что в этом обществе так окончательно было решено ничтожество этих лиц, что единственное отношение к ним могло быть только добродушно комическое. Сперанский рассказал, как на совете сегодняшнего утра на вопрос у глухого сановника о его мнении, сановник этот отвечал, что он того же мнения. Жерве рассказал целое дело о ревизии, замечательное по бессмыслице всех действующих лиц. Столыпин заикаясь вмешался в разговор и с горячностью начал говорить о злоупотреблениях прежнего порядка вещей, угрожая придать разговору серьезный характер. Магницкий стал трунить над горячностью Столыпина, Жерве вставил шутку и разговор принял опять прежнее, веселое направление.
Очевидно, Сперанский после трудов любил отдохнуть и повеселиться в приятельском кружке, и все его гости, понимая его желание, старались веселить его и сами веселиться. Но веселье это казалось князю Андрею тяжелым и невеселым. Тонкий звук голоса Сперанского неприятно поражал его, и неумолкавший смех своей фальшивой нотой почему то оскорблял чувство князя Андрея. Князь Андрей не смеялся и боялся, что он будет тяжел для этого общества. Но никто не замечал его несоответственности общему настроению. Всем было, казалось, очень весело.
Он несколько раз желал вступить в разговор, но всякий раз его слово выбрасывалось вон, как пробка из воды; и он не мог шутить с ними вместе.
Ничего не было дурного или неуместного в том, что они говорили, всё было остроумно и могло бы быть смешно; но чего то, того самого, что составляет соль веселья, не только не было, но они и не знали, что оно бывает.
После обеда дочь Сперанского с своей гувернанткой встали. Сперанский приласкал дочь своей белой рукой, и поцеловал ее. И этот жест показался неестественным князю Андрею.
Мужчины, по английски, остались за столом и за портвейном. В середине начавшегося разговора об испанских делах Наполеона, одобряя которые, все были одного и того же мнения, князь Андрей стал противоречить им. Сперанский улыбнулся и, очевидно желая отклонить разговор от принятого направления, рассказал анекдот, не имеющий отношения к разговору. На несколько мгновений все замолкли.
Посидев за столом, Сперанский закупорил бутылку с вином и сказав: «нынче хорошее винцо в сапожках ходит», отдал слуге и встал. Все встали и также шумно разговаривая пошли в гостиную. Сперанскому подали два конверта, привезенные курьером. Он взял их и прошел в кабинет. Как только он вышел, общее веселье замолкло и гости рассудительно и тихо стали переговариваться друг с другом.
– Ну, теперь декламация! – сказал Сперанский, выходя из кабинета. – Удивительный талант! – обратился он к князю Андрею. Магницкий тотчас же стал в позу и начал говорить французские шутливые стихи, сочиненные им на некоторых известных лиц Петербурга, и несколько раз был прерываем аплодисментами. Князь Андрей, по окончании стихов, подошел к Сперанскому, прощаясь с ним.
– Куда вы так рано? – сказал Сперанский.
– Я обещал на вечер…
Они помолчали. Князь Андрей смотрел близко в эти зеркальные, непропускающие к себе глаза и ему стало смешно, как он мог ждать чего нибудь от Сперанского и от всей своей деятельности, связанной с ним, и как мог он приписывать важность тому, что делал Сперанский. Этот аккуратный, невеселый смех долго не переставал звучать в ушах князя Андрея после того, как он уехал от Сперанского.
Вернувшись домой, князь Андрей стал вспоминать свою петербургскую жизнь за эти четыре месяца, как будто что то новое. Он вспоминал свои хлопоты, искательства, историю своего проекта военного устава, который был принят к сведению и о котором старались умолчать единственно потому, что другая работа, очень дурная, была уже сделана и представлена государю; вспомнил о заседаниях комитета, членом которого был Берг; вспомнил, как в этих заседаниях старательно и продолжительно обсуживалось всё касающееся формы и процесса заседаний комитета, и как старательно и кратко обходилось всё что касалось сущности дела. Он вспомнил о своей законодательной работе, о том, как он озабоченно переводил на русский язык статьи римского и французского свода, и ему стало совестно за себя. Потом он живо представил себе Богучарово, свои занятия в деревне, свою поездку в Рязань, вспомнил мужиков, Дрона старосту, и приложив к ним права лиц, которые он распределял по параграфам, ему стало удивительно, как он мог так долго заниматься такой праздной работой.


На другой день князь Андрей поехал с визитами в некоторые дома, где он еще не был, и в том числе к Ростовым, с которыми он возобновил знакомство на последнем бале. Кроме законов учтивости, по которым ему нужно было быть у Ростовых, князю Андрею хотелось видеть дома эту особенную, оживленную девушку, которая оставила ему приятное воспоминание.
Наташа одна из первых встретила его. Она была в домашнем синем платье, в котором она показалась князю Андрею еще лучше, чем в бальном. Она и всё семейство Ростовых приняли князя Андрея, как старого друга, просто и радушно. Всё семейство, которое строго судил прежде князь Андрей, теперь показалось ему составленным из прекрасных, простых и добрых людей. Гостеприимство и добродушие старого графа, особенно мило поразительное в Петербурге, было таково, что князь Андрей не мог отказаться от обеда. «Да, это добрые, славные люди, думал Болконский, разумеется, не понимающие ни на волос того сокровища, которое они имеют в Наташе; но добрые люди, которые составляют наилучший фон для того, чтобы на нем отделялась эта особенно поэтическая, переполненная жизни, прелестная девушка!»
Князь Андрей чувствовал в Наташе присутствие совершенно чуждого для него, особенного мира, преисполненного каких то неизвестных ему радостей, того чуждого мира, который еще тогда, в отрадненской аллее и на окне, в лунную ночь, так дразнил его. Теперь этот мир уже более не дразнил его, не был чуждый мир; но он сам, вступив в него, находил в нем новое для себя наслаждение.
После обеда Наташа, по просьбе князя Андрея, пошла к клавикордам и стала петь. Князь Андрей стоял у окна, разговаривая с дамами, и слушал ее. В середине фразы князь Андрей замолчал и почувствовал неожиданно, что к его горлу подступают слезы, возможность которых он не знал за собой. Он посмотрел на поющую Наташу, и в душе его произошло что то новое и счастливое. Он был счастлив и ему вместе с тем было грустно. Ему решительно не об чем было плакать, но он готов был плакать. О чем? О прежней любви? О маленькой княгине? О своих разочарованиях?… О своих надеждах на будущее?… Да и нет. Главное, о чем ему хотелось плакать, была вдруг живо сознанная им страшная противуположность между чем то бесконечно великим и неопределимым, бывшим в нем, и чем то узким и телесным, чем он был сам и даже была она. Эта противуположность томила и радовала его во время ее пения.
Только что Наташа кончила петь, она подошла к нему и спросила его, как ему нравится ее голос? Она спросила это и смутилась уже после того, как она это сказала, поняв, что этого не надо было спрашивать. Он улыбнулся, глядя на нее, и сказал, что ему нравится ее пение так же, как и всё, что она делает.
Князь Андрей поздно вечером уехал от Ростовых. Он лег спать по привычке ложиться, но увидал скоро, что он не может спать. Он то, зажжа свечку, сидел в постели, то вставал, то опять ложился, нисколько не тяготясь бессонницей: так радостно и ново ему было на душе, как будто он из душной комнаты вышел на вольный свет Божий. Ему и в голову не приходило, чтобы он был влюблен в Ростову; он не думал о ней; он только воображал ее себе, и вследствие этого вся жизнь его представлялась ему в новом свете. «Из чего я бьюсь, из чего я хлопочу в этой узкой, замкнутой рамке, когда жизнь, вся жизнь со всеми ее радостями открыта мне?» говорил он себе. И он в первый раз после долгого времени стал делать счастливые планы на будущее. Он решил сам собою, что ему надо заняться воспитанием своего сына, найдя ему воспитателя и поручив ему; потом надо выйти в отставку и ехать за границу, видеть Англию, Швейцарию, Италию. «Мне надо пользоваться своей свободой, пока так много в себе чувствую силы и молодости, говорил он сам себе. Пьер был прав, говоря, что надо верить в возможность счастия, чтобы быть счастливым, и я теперь верю в него. Оставим мертвым хоронить мертвых, а пока жив, надо жить и быть счастливым», думал он.


В одно утро полковник Адольф Берг, которого Пьер знал, как знал всех в Москве и Петербурге, в чистеньком с иголочки мундире, с припомаженными наперед височками, как носил государь Александр Павлович, приехал к нему.
– Я сейчас был у графини, вашей супруги, и был так несчастлив, что моя просьба не могла быть исполнена; надеюсь, что у вас, граф, я буду счастливее, – сказал он, улыбаясь.
– Что вам угодно, полковник? Я к вашим услугам.
– Я теперь, граф, уж совершенно устроился на новой квартире, – сообщил Берг, очевидно зная, что это слышать не могло не быть приятно; – и потому желал сделать так, маленький вечерок для моих и моей супруги знакомых. (Он еще приятнее улыбнулся.) Я хотел просить графиню и вас сделать мне честь пожаловать к нам на чашку чая и… на ужин.
– Только графиня Елена Васильевна, сочтя для себя унизительным общество каких то Бергов, могла иметь жестокость отказаться от такого приглашения. – Берг так ясно объяснил, почему он желает собрать у себя небольшое и хорошее общество, и почему это ему будет приятно, и почему он для карт и для чего нибудь дурного жалеет деньги, но для хорошего общества готов и понести расходы, что Пьер не мог отказаться и обещался быть.
– Только не поздно, граф, ежели смею просить, так без 10 ти минут в восемь, смею просить. Партию составим, генерал наш будет. Он очень добр ко мне. Поужинаем, граф. Так сделайте одолжение.
Противно своей привычке опаздывать, Пьер в этот день вместо восьми без 10 ти минут, приехал к Бергам в восемь часов без четверти.
Берги, припася, что нужно было для вечера, уже готовы были к приему гостей.
В новом, чистом, светлом, убранном бюстиками и картинками и новой мебелью, кабинете сидел Берг с женою. Берг, в новеньком, застегнутом мундире сидел возле жены, объясняя ей, что всегда можно и должно иметь знакомства людей, которые выше себя, потому что тогда только есть приятность от знакомств. – «Переймешь что нибудь, можешь попросить о чем нибудь. Вот посмотри, как я жил с первых чинов (Берг жизнь свою считал не годами, а высочайшими наградами). Мои товарищи теперь еще ничто, а я на ваканции полкового командира, я имею счастье быть вашим мужем (он встал и поцеловал руку Веры, но по пути к ней отогнул угол заворотившегося ковра). И чем я приобрел всё это? Главное умением выбирать свои знакомства. Само собой разумеется, что надо быть добродетельным и аккуратным».
Берг улыбнулся с сознанием своего превосходства над слабой женщиной и замолчал, подумав, что всё таки эта милая жена его есть слабая женщина, которая не может постигнуть всего того, что составляет достоинство мужчины, – ein Mann zu sein [быть мужчиной]. Вера в то же время также улыбнулась с сознанием своего превосходства над добродетельным, хорошим мужем, но который всё таки ошибочно, как и все мужчины, по понятию Веры, понимал жизнь. Берг, судя по своей жене, считал всех женщин слабыми и глупыми. Вера, судя по одному своему мужу и распространяя это замечание, полагала, что все мужчины приписывают только себе разум, а вместе с тем ничего не понимают, горды и эгоисты.
Берг встал и, обняв свою жену осторожно, чтобы не измять кружевную пелеринку, за которую он дорого заплатил, поцеловал ее в середину губ.
– Одно только, чтобы у нас не было так скоро детей, – сказал он по бессознательной для себя филиации идей.
– Да, – отвечала Вера, – я совсем этого не желаю. Надо жить для общества.
– Точно такая была на княгине Юсуповой, – сказал Берг, с счастливой и доброй улыбкой, указывая на пелеринку.
В это время доложили о приезде графа Безухого. Оба супруга переглянулись самодовольной улыбкой, каждый себе приписывая честь этого посещения.
«Вот что значит уметь делать знакомства, подумал Берг, вот что значит уметь держать себя!»
– Только пожалуйста, когда я занимаю гостей, – сказала Вера, – ты не перебивай меня, потому что я знаю чем занять каждого, и в каком обществе что надо говорить.
Берг тоже улыбнулся.
– Нельзя же: иногда с мужчинами мужской разговор должен быть, – сказал он.
Пьер был принят в новенькой гостиной, в которой нигде сесть нельзя было, не нарушив симметрии, чистоты и порядка, и потому весьма понятно было и не странно, что Берг великодушно предлагал разрушить симметрию кресла, или дивана для дорогого гостя, и видимо находясь сам в этом отношении в болезненной нерешительности, предложил решение этого вопроса выбору гостя. Пьер расстроил симметрию, подвинув себе стул, и тотчас же Берг и Вера начали вечер, перебивая один другого и занимая гостя.
Вера, решив в своем уме, что Пьера надо занимать разговором о французском посольстве, тотчас же начала этот разговор. Берг, решив, что надобен и мужской разговор, перебил речь жены, затрогивая вопрос о войне с Австриею и невольно с общего разговора соскочил на личные соображения о тех предложениях, которые ему были деланы для участия в австрийском походе, и о тех причинах, почему он не принял их. Несмотря на то, что разговор был очень нескладный, и что Вера сердилась за вмешательство мужского элемента, оба супруга с удовольствием чувствовали, что, несмотря на то, что был только один гость, вечер был начат очень хорошо, и что вечер был, как две капли воды похож на всякий другой вечер с разговорами, чаем и зажженными свечами.
Вскоре приехал Борис, старый товарищ Берга. Он с некоторым оттенком превосходства и покровительства обращался с Бергом и Верой. За Борисом приехала дама с полковником, потом сам генерал, потом Ростовы, и вечер уже совершенно, несомненно стал похож на все вечера. Берг с Верой не могли удерживать радостной улыбки при виде этого движения по гостиной, при звуке этого бессвязного говора, шуршанья платьев и поклонов. Всё было, как и у всех, особенно похож был генерал, похваливший квартиру, потрепавший по плечу Берга, и с отеческим самоуправством распорядившийся постановкой бостонного стола. Генерал подсел к графу Илье Андреичу, как к самому знатному из гостей после себя. Старички с старичками, молодые с молодыми, хозяйка у чайного стола, на котором были точно такие же печенья в серебряной корзинке, какие были у Паниных на вечере, всё было совершенно так же, как у других.


Пьер, как один из почетнейших гостей, должен был сесть в бостон с Ильей Андреичем, генералом и полковником. Пьеру за бостонным столом пришлось сидеть против Наташи и странная перемена, происшедшая в ней со дня бала, поразила его. Наташа была молчалива, и не только не была так хороша, как она была на бале, но она была бы дурна, ежели бы она не имела такого кроткого и равнодушного ко всему вида.
«Что с ней?» подумал Пьер, взглянув на нее. Она сидела подле сестры у чайного стола и неохотно, не глядя на него, отвечала что то подсевшему к ней Борису. Отходив целую масть и забрав к удовольствию своего партнера пять взяток, Пьер, слышавший говор приветствий и звук чьих то шагов, вошедших в комнату во время сбора взяток, опять взглянул на нее.
«Что с ней сделалось?» еще удивленнее сказал он сам себе.
Князь Андрей с бережливо нежным выражением стоял перед нею и говорил ей что то. Она, подняв голову, разрумянившись и видимо стараясь удержать порывистое дыхание, смотрела на него. И яркий свет какого то внутреннего, прежде потушенного огня, опять горел в ней. Она вся преобразилась. Из дурной опять сделалась такою же, какою она была на бале.
Князь Андрей подошел к Пьеру и Пьер заметил новое, молодое выражение и в лице своего друга.
Пьер несколько раз пересаживался во время игры, то спиной, то лицом к Наташе, и во всё продолжение 6 ти роберов делал наблюдения над ней и своим другом.
«Что то очень важное происходит между ними», думал Пьер, и радостное и вместе горькое чувство заставляло его волноваться и забывать об игре.
После 6 ти роберов генерал встал, сказав, что эдак невозможно играть, и Пьер получил свободу. Наташа в одной стороне говорила с Соней и Борисом, Вера о чем то с тонкой улыбкой говорила с князем Андреем. Пьер подошел к своему другу и спросив не тайна ли то, что говорится, сел подле них. Вера, заметив внимание князя Андрея к Наташе, нашла, что на вечере, на настоящем вечере, необходимо нужно, чтобы были тонкие намеки на чувства, и улучив время, когда князь Андрей был один, начала с ним разговор о чувствах вообще и о своей сестре. Ей нужно было с таким умным (каким она считала князя Андрея) гостем приложить к делу свое дипломатическое искусство.
Когда Пьер подошел к ним, он заметил, что Вера находилась в самодовольном увлечении разговора, князь Андрей (что с ним редко бывало) казался смущен.
– Как вы полагаете? – с тонкой улыбкой говорила Вера. – Вы, князь, так проницательны и так понимаете сразу характер людей. Что вы думаете о Натали, может ли она быть постоянна в своих привязанностях, может ли она так, как другие женщины (Вера разумела себя), один раз полюбить человека и навсегда остаться ему верною? Это я считаю настоящею любовью. Как вы думаете, князь?
– Я слишком мало знаю вашу сестру, – отвечал князь Андрей с насмешливой улыбкой, под которой он хотел скрыть свое смущение, – чтобы решить такой тонкий вопрос; и потом я замечал, что чем менее нравится женщина, тем она бывает постояннее, – прибавил он и посмотрел на Пьера, подошедшего в это время к ним.
– Да это правда, князь; в наше время, – продолжала Вера (упоминая о нашем времени, как вообще любят упоминать ограниченные люди, полагающие, что они нашли и оценили особенности нашего времени и что свойства людей изменяются со временем), в наше время девушка имеет столько свободы, что le plaisir d'etre courtisee [удовольствие иметь поклонников] часто заглушает в ней истинное чувство. Et Nathalie, il faut l'avouer, y est tres sensible. [И Наталья, надо признаться, на это очень чувствительна.] Возвращение к Натали опять заставило неприятно поморщиться князя Андрея; он хотел встать, но Вера продолжала с еще более утонченной улыбкой.
– Я думаю, никто так не был courtisee [предметом ухаживанья], как она, – говорила Вера; – но никогда, до самого последнего времени никто серьезно ей не нравился. Вот вы знаете, граф, – обратилась она к Пьеру, – даже наш милый cousin Борис, который был, entre nous [между нами], очень и очень dans le pays du tendre… [в стране нежностей…]
Князь Андрей нахмурившись молчал.
– Вы ведь дружны с Борисом? – сказала ему Вера.
– Да, я его знаю…
– Он верно вам говорил про свою детскую любовь к Наташе?
– А была детская любовь? – вдруг неожиданно покраснев, спросил князь Андрей.
– Да. Vous savez entre cousin et cousine cette intimite mene quelquefois a l'amour: le cousinage est un dangereux voisinage, N'est ce pas? [Знаете, между двоюродным братом и сестрой эта близость приводит иногда к любви. Такое родство – опасное соседство. Не правда ли?]
– О, без сомнения, – сказал князь Андрей, и вдруг, неестественно оживившись, он стал шутить с Пьером о том, как он должен быть осторожным в своем обращении с своими 50 ти летними московскими кузинами, и в середине шутливого разговора встал и, взяв под руку Пьера, отвел его в сторону.
– Ну что? – сказал Пьер, с удивлением смотревший на странное оживление своего друга и заметивший взгляд, который он вставая бросил на Наташу.
– Мне надо, мне надо поговорить с тобой, – сказал князь Андрей. – Ты знаешь наши женские перчатки (он говорил о тех масонских перчатках, которые давались вновь избранному брату для вручения любимой женщине). – Я… Но нет, я после поговорю с тобой… – И с странным блеском в глазах и беспокойством в движениях князь Андрей подошел к Наташе и сел подле нее. Пьер видел, как князь Андрей что то спросил у нее, и она вспыхнув отвечала ему.
Но в это время Берг подошел к Пьеру, настоятельно упрашивая его принять участие в споре между генералом и полковником об испанских делах.
Берг был доволен и счастлив. Улыбка радости не сходила с его лица. Вечер был очень хорош и совершенно такой, как и другие вечера, которые он видел. Всё было похоже. И дамские, тонкие разговоры, и карты, и за картами генерал, возвышающий голос, и самовар, и печенье; но одного еще недоставало, того, что он всегда видел на вечерах, которым он желал подражать.
Недоставало громкого разговора между мужчинами и спора о чем нибудь важном и умном. Генерал начал этот разговор и к нему то Берг привлек Пьера.


На другой день князь Андрей поехал к Ростовым обедать, так как его звал граф Илья Андреич, и провел у них целый день.
Все в доме чувствовали для кого ездил князь Андрей, и он, не скрывая, целый день старался быть с Наташей. Не только в душе Наташи испуганной, но счастливой и восторженной, но во всем доме чувствовался страх перед чем то важным, имеющим совершиться. Графиня печальными и серьезно строгими глазами смотрела на князя Андрея, когда он говорил с Наташей, и робко и притворно начинала какой нибудь ничтожный разговор, как скоро он оглядывался на нее. Соня боялась уйти от Наташи и боялась быть помехой, когда она была с ними. Наташа бледнела от страха ожидания, когда она на минуты оставалась с ним с глазу на глаз. Князь Андрей поражал ее своей робостью. Она чувствовала, что ему нужно было сказать ей что то, но что он не мог на это решиться.