Аугсбургская ратуша

Ратуша в Аугсбурге (нем. Augsburger Rathaus) — одна из крупнейших ратуш Германии, вместе с расположенной рядом башней Перлахтурм является символом города.

Первая ратуша в Аугсбурге была построена в 1385 году, но в начале XVII века было решено удовлетворить требование имперского рейхстага. Строительство ратуши началось 25 августа 1615 года и продолжалось до 1624 года, хотя само здание было построено в 1620 году. Стиль здания, выстроенного по проекту уроженца города Элиаса Холла, характерен для архитектуры эпохи Возрождения. Считается, что это первая ратуша в мире, в которой на момент окончания строительства было более шести этажей. Затраты на ратушу составили более 100 тыс. гульденов, громадную по тем временам сумму.

В 1828 году рядом ратушей было построено здание биржи, которое мешало осмотру ратуши и Перлахтурма со стороны городской площади, но в 1944 году оно было уничтожено бомбардировкой союзников, а ратуше был нанесён значительный ущерб после пожара.

После Второй мировой войны ратуша была восстановлена, а с 1955 года была вновь стала использоваться в качестве административного центра города. В 1980—1984 годах цвета интерьера и фасад здания были восстановлены первоначальных, согласно исторических материалов. С 9 января 1985 года, в честь двухтысячелетия города, ратуша вновь была открыта.

На парадном фасаде Ратуши изображены имперский Орёл и шишка, которые символизируют историю Аугсбурга в составе Священной Римской империи. Главное помещение Аугсбургской ратуши — Золотой зал, в котором проходят местные приёмы, награждения, праздничные концерты и прочие торжественные мероприятия.

Галерея

• Augsburg Goldener Saal wall.jpg

  Интерьер Золотого зала

• A rathausplatz.jpg

  Перлахтурм и Ратуша

• 020904 rathaus-augsburg-elias-holl-platz 1-640x480.jpg

  Ратуша в сентябре 2004 года

• Augsburg town hall ground floor.jpg

  Интерьер Ратуши

Ссылки

• Аугсбургская ратуша: тематические медиафайлы на Викискладе
• [www2.augsburg.de/index.php?id=936 Augsburger Rathaus]

Отрывок, характеризующий Аугсбургская ратуша

– А я вам вот что скажу, – с спокойною властию в голосе перебил его князь Андрей. – Вы хотите оскорбить меня, и я готов согласиться с вами, что это очень легко сделать, ежели вы не будете иметь достаточного уважения к самому себе; но согласитесь, что и время и место весьма дурно для этого выбраны. На днях всем нам придется быть на большой, более серьезной дуэли, а кроме того, Друбецкой, который говорит, что он ваш старый приятель, нисколько не виноват в том, что моя физиономия имела несчастие вам не понравиться. Впрочем, – сказал он, вставая, – вы знаете мою фамилию и знаете, где найти меня; но не забудьте, – прибавил он, – что я не считаю нисколько ни себя, ни вас оскорбленным, и мой совет, как человека старше вас, оставить это дело без последствий. Так в пятницу, после смотра, я жду вас, Друбецкой; до свидания, – заключил князь Андрей и вышел, поклонившись обоим.
Ростов вспомнил то, что ему надо было ответить, только тогда, когда он уже вышел. И еще более был он сердит за то, что забыл сказать это. Ростов сейчас же велел подать свою лошадь и, сухо простившись с Борисом, поехал к себе. Ехать ли ему завтра в главную квартиру и вызвать этого ломающегося адъютанта или, в самом деле, оставить это дело так? был вопрос, который мучил его всю дорогу. То он с злобой думал о том, с каким бы удовольствием он увидал испуг этого маленького, слабого и гордого человечка под его пистолетом, то он с удивлением чувствовал, что из всех людей, которых он знал, никого бы он столько не желал иметь своим другом, как этого ненавидимого им адъютантика.


На другой день свидания Бориса с Ростовым был смотр австрийских и русских войск, как свежих, пришедших из России, так и тех, которые вернулись из похода с Кутузовым. Оба императора, русский с наследником цесаревичем и австрийский с эрцгерцогом, делали этот смотр союзной 80 титысячной армии.
С раннего утра начали двигаться щегольски вычищенные и убранные войска, выстраиваясь на поле перед крепостью. То двигались тысячи ног и штыков с развевавшимися знаменами и по команде офицеров останавливались, заворачивались и строились в интервалах, обходя другие такие же массы пехоты в других мундирах; то мерным топотом и бряцанием звучала нарядная кавалерия в синих, красных, зеленых шитых мундирах с расшитыми музыкантами впереди, на вороных, рыжих, серых лошадях; то, растягиваясь с своим медным звуком подрагивающих на лафетах, вычищенных, блестящих пушек и с своим запахом пальников, ползла между пехотой и кавалерией артиллерия и расставлялась на назначенных местах. Не только генералы в полной парадной форме, с перетянутыми донельзя толстыми и тонкими талиями и красневшими, подпертыми воротниками, шеями, в шарфах и всех орденах; не только припомаженные, расфранченные офицеры, но каждый солдат, – с свежим, вымытым и выбритым лицом и до последней возможности блеска вычищенной аммуницией, каждая лошадь, выхоленная так, что, как атлас, светилась на ней шерсть и волосок к волоску лежала примоченная гривка, – все чувствовали, что совершается что то нешуточное, значительное и торжественное. Каждый генерал и солдат чувствовали свое ничтожество, сознавая себя песчинкой в этом море людей, и вместе чувствовали свое могущество, сознавая себя частью этого огромного целого.