Освенцим

Музей
Освенцим (Аушвиц) нем. Auschwitz польск. Auschwitz
Главные ворота лагеря
Страна	Польша
Город	Освенцим
Тип здания	Концентрационный лагерь
Архитектурный стиль	Функционализм (архитектура)
Дата основания	20.05.1940
Строительство	1940—1942 годы
Дата упразднения	27.01.1945
Статус	Музей
Сайт	[www.auschwitz.org/ Официальный сайт]

Концентрацио́нный ла́герь и ла́герь сме́рти Осве́нцим (Концентрационный лагерь и лагерь смерти Аушвиц: нем. Konzentrationslager Auschwitz, польск. Obóz Koncentracyjny Auschwitz; Концентрационный лагерь и лагерь смерти Биркенау: нем. Konzentrationslager Birkenau, польск. Obóz Koncentracyjny Birkenau, Концентрационный лагерь и лагерь смерти Аушвиц-Биркенау: нем. Konzentrationslager Auschwitz-Birkenau, польск. Obóz Koncentracyjny Auschwitz-Birkenau) — комплекс немецких концентрационных лагерей и лагерей смерти, располагавшийся в 1940—1945 годах к западу от Генерал-губернаторства, около города Освенцим, который в 1939 г. указом Гитлера был присоединён к территории Третьего рейха, в 60 км к западу от Кракова. В мировой практике принято использовать немецкое название «Аушвиц», а не польское «Освенцим», поскольку именно немецкое название использовалось нацистской администрацией. В советских и российских справочных изданиях и СМИ исторически преимущественно используется польское название, хотя немецкое постепенно входит в употребление.

Лагерь освобождён 27 января 1945 года советскими войсками. День освобождения лагеря установлен ООН как Международный день памяти жертв Холокоста.

Около 1,4 млн человек, из которых около 1,1 млн составляли евреи, были умерщвлены в Освенциме в 1941—1945 годах. В то же время по оценке историка Г. Д. Комкова в статье в Большой советской энциклопедии общее число жертв составило свыше 4 млн человек. Освенцим-Биркенау был крупнейшим и наиболее долго просуществовавшим из нацистских лагерей уничтожения, поэтому он стал одним из главных символов Холокоста.

На территории лагеря в 1947 году был создан музей, который включён в список Всемирного наследия ЮНЕСКО. Музей зарегистрирован в Государственном реестре музеев Польши.

Структура

Комплекс состоял из трёх основных лагерей: Аушвиц 1, Аушвиц 2 и Аушвиц 3. Общая площадь лагеря составляла примерно 500 га.

Аушвиц I

После того, как в 1939 году этот район Польши был занят немецкими войсками, город Освенцим был переименован в Аушвиц. Первым концлагерем в Освенциме стал Аушвиц 1, который впоследствии служил административным центром всего комплекса. Он был основан 20 мая 1940 года на основе кирпичных одноэтажных и двухэтажных строений бывших польских, а ранее австрийских казарм. Первоначально к строительству концлагеря Аушвиц I в принудительном порядке были привлечены члены еврейской общины города Освенцим. Бывшее овощехранилище было перестроено в крематорий I с моргом.

В ходе строительства у всех одноэтажных зданий были надстроены вторые этажи. Были построены несколько новых двухэтажных зданий. Всего в лагере Аушвиц I насчитывалось 24 двухэтажных здания (блока). В блоке № 11 («Блок Смерти») находилась лагерная тюрьма, там же два-три раза в месяц происходили заседания так называемого «Чрезвычайного суда», по решению которого приводились в исполнения смертные приговоры в отношении арестованных гестапо участников движения Сопротивления и арестованных узников лагеря. С 6 октября 1941 года по 28 февраля 1942 г. в блоках № 1, 2, 3, 12, 13, 14, 22, 23 были размещены советские военнопленные, которых затем перевели в лагерь Аушвиц II/Биркенау.

В связи с тем, что было решено создать в Освенциме концентрационный лагерь, с прилегающей к нему территории было выселено польское население. Это происходило двумя этапами; первый имел место в июне 1940 года. Тогда было выселено около 2 тыс. человек, живших недалеко от бывших казарм польской армии и зданий Польской табачной монополии. Второй этап выселения — июль 1940 года, он охватил жителей улиц Короткая, Польная и Легионов. В ноябре того же года произошло третье выселение, оно коснулось района Засоле. Мероприятия по выселению продолжались и в 1941 году; в марте и апреле были выселены жители деревень Бабице, Буды, Райско, Бжезинка, Брощковице, Плавы и Харменже. Всего были выселены жители с территории в 40 км², которая была объявлена «Сферой интересов лагеря Аушвиц»; в 1941—1943 годах здесь были созданы подсобные лагеря сельскохозяйственного профиля: рыбные хозяйства, птицеводческие и скотоводческие фермы. Сельскохозяйственная продукция поступала в гарнизон войск СС. Лагерь был обнесён двойным проволочным забором, по которому пропускался электрический ток высокого напряжения.

Весной 1942 лагерь Аушвиц I с двух сторон был обнесён железобетонным забором. Охрану лагеря Аушвиц, а затем и Аушвиц II/Биркенау, Аушвиц III/Моновицы несли военнослужащие войск СС из соединения «Мёртвая голова». Первая группа узников в составе 728 польских политических заключённых прибыла в лагерь 14 июня 1940 года. На протяжении двух лет количество заключённых варьировалось от 13 до 16 тысяч, а к 1942 году достигло 20 000 заключённых. СС отбирало некоторых заключённых, преимущественно немцев, для слежки за остальными. Заключённые лагеря делились на классы, что было визуально отражено нашивками на одежде. 6 дней в неделю, кроме воскресенья, заключённые были обязаны работать. Изматывающий график работ и скудная пища стали причиной многочисленных смертей. В лагере Аушвиц I существовали отдельные блоки, служившие для различных целей. В блоке № 11 производились наказания для нарушителей правил лагеря. Людей по 4 человека помещали в так называемые «стоячие камеры» размером 90x90 см, где им приходилось стоять всю ночь. Более жёсткие меры подразумевали медленные убийства: провинившихся либо сажали в герметичную камеру, где они умирали от нехватки кислорода, либо морили голодом до смерти. Между блоками 10 и 11 находился пыточный двор, где заключённых пытали и расстреливали. Стена, у которой производился расстрел, была реконструирована после окончания войны. А в блоке № 24 в середине войны, на втором этаже, функционировал публичный дом.

3 сентября 1941 года по приказу заместителя коменданта лагеря оберштурмфюрера СС Карла Фрицша было проведено первое испытание отравления людей газом Циклон Б в подвальных камерах блока 11, в результате которого погибло 600 советских военнопленных и 250 польских узников, в основном больных. Опыт был признан успешным, и помещение морга в здании крематория I было переконструировано в газовую камеру. Камера функционировала с 1941 года по 1942 год, а затем её перестроили в бомбоубежище СС. Впоследствии камера и крематорий I были воссозданы из оригинальных деталей и существуют по сей день в качестве памятника жестокости нацистов.

Аушвиц II (Биркенау)

Аушвиц 2 (также известный как Биркенау, или Бжезинка) — это то, что обычно подразумевают, говоря собственно об Освенциме. В нём, в одноэтажных деревянных бараках, содержались сотни тысяч евреев, поляков, русских, цыган и узников других национальностей. Число жертв этого лагеря составило более миллиона человек. Строительство этой части лагеря началось в октябре 1941 года. Всего было четыре строительных участка. В 1942 году отдали в эксплуатацию участок I (там помещались мужской и женский лагеря); в 1943—44 годах были отданы в эксплуатацию лагеря, находившиеся на строительном участке II (цыганский лагерь, мужской карантинный, мужской, мужской больничный, еврейский семейный лагерь, складские помещения и «Депотлагерь», то есть лагерь для венгерских евреев). В 1944 году приступили к застройке III строительного участка; в незаконченных бараках в июне и июле 1944 года жили еврейки, фамилии которых не были занесены в регистрационные лагерные книги. Лагерь этот тоже называли «Депотлагерь», а потом «Мексика». IV участок так и не был застроен.

Новые заключённые ежедневно прибывали на поездах в Аушвиц 2 со всей оккупированной Европы. После беглого отбора (в первую очередь учитывались состояние здоровья, возраст, комплекция и затем устные анкетные данные: состав семьи, образование, профессия) всех прибывших делили на четыре группы:

Первая группа, составлявшая примерно ¾ всех привезённых, отправлялась в газовые камеры в течение нескольких часов. В эту группу входили все, признанные непригодными к работе: прежде всего больные, глубокие старики, инвалиды, дети, пожилые женщины и мужчины, также непригодными считались прибывшие слабого здоровья, несреднего роста или комплекции.

В Аушвице 2 было 4 газовые камеры и 4 крематория. Все четыре крематория вступили в строй в 1943 году. Точные сроки вступления в строй: 1 марта — крематорий I, 25 июня — крематорий II, 22 марта — крематорий III, 4 апреля — крематорий IV. Среднее число трупов, сожжённых за 24 часа с учётом трёхчасового перерыва в сутки для очистки печей в 30 печах первых двух крематориев равнялось 5 000, а в 16 печах крематориев I и II — 3 000. (По принятой администрацией лагеря нумерации крематориев крематорий I находился в лагере Аушвиц I, а крематории II, III, IV, V — в лагере Аушвиц II/Биркенау, о котором идёт речь в статье). Когда летом 1944 г. крематории IV и V в Биркенау не справлялись с уничтожением тел погибших в газовых камерах, то тела погибших сжигали во рвах за крематорием V. Доставленных в Биркенау из европейских стран мирных жителей еврейской национальности было так много, что обреченные ожидали порой по 6-12 часов в лесной роще между крематорием III и крематориями IV, V своей очереди быть уничтожеными в газовых камерах.

Комендант Освенцима Рудольф Хёсс свидетельствовал:

РФСС посылал в Освенцим разных функционеров партии и СС, чтобы они сами увидели, как уничтожают евреев. Все при этом получали глубокие впечатления. Некоторые из тех, кто прежде разглагольствовали о необходимости такого уничтожения, при виде «окончательного решения еврейского вопроса» теряли дар речи. Меня постоянно спрашивали, как я и мои люди могут быть свидетелями такого, как мы всё это способны выносить. На это я всегда отвечал, что все человеческие порывы должны подавляться и уступать место железной решимости, с которой следует выполнять приказы фюрера. Каждый из этих господ заявлял, что не желал бы получить такое задание.

Вторая группа заключённых отправлялась на рабскую работу на промышленные предприятия различных компаний. С 1940 по 1945 годы в комплексе Аушвица были приписаны к фабрикам около 405 тысяч заключённых. Из них более 340 тысяч скончались от болезней и избиений, либо были казнены. Известен случай, когда немецкий промышленник Оскар Шиндлер спас около 1000 евреев, выкупив их для работ на своей фабрике. 300 женщин из этого списка по ошибке попали в Освенцим. Шиндлеру удалось вызволить их и увезти в Краков.

Третья группа, в основном близнецы и карлики, отправлялись на различные медицинские эксперименты, в частности к доктору Йозефу Менгеле, известному под прозвищем «ангел смерти».

Четвёртая группа, преимущественно женщины, отбирались в группу «Канада» для личного использования немцами в качестве прислуги и личных рабов, а также для сортировки личного имущества заключённых, прибывающих в лагерь. Название «Канада» было выбрано как издёвка над польскими заключёнными — в Польше слово «Канада» часто использовалось как восклицание при виде ценного подарка. Раньше польские эмигранты часто отправляли подарки на родину из Канады.

Аушвиц частично обслуживался заключёнными, которых периодически убивали и заменяли новыми. Особую роль играла так называемая «зондеркоманда» — заключённые, которые доставали тела из газовых камер и переносили их в крематорий. За всем следили около 6000 служащих СС. Пепел узников Биркенау выбрасывали в пруды на территории лагеря или использовали в качестве удобрений.

К 1943 году в лагере сформировалась группа сопротивления, которая помогла некоторым заключённым бежать, а в октябре 1944 года группа заключённых из «зондеркоманды» разрушила крематорий IV. В связи с приближением советских войск администрация Аушвица начала эвакуацию заключённых в лагеря, расположенные на территории Германии. Более 58 тыс. уцелевших к этому времени заключённых были вывезены до конца января 1945 года.

25 января 1945 года эсэсовцы подожгли 35 бараков-складов, которые были полны вещей, отобранных у евреев; их не успели вывезти.

Когда 27 января 1945 года советские солдаты заняли Освенцим, они нашли там около 7,5 тыс. узников, которых не успели увезти, а в частично уцелевших бараках-складах — 1 185 345 мужских и дамских костюмов, 43 255 пар мужской и женской обуви, 13 694 ковра, огромное количество зубных щёток и кисточек для бритья, а также другие мелкие предметы домашнего обихода.

Несколько евреев-заключённых из «зондеркоманды», в том числе лидер группы Сопротивления Залман Градовский, написали послания, которые они спрятали в тех ямах, в которых закапывали прах из крематориев. 9 таких записок были позднее найдены и опубликованы.

В память о жертвах лагеря в 1947 году Польша создала музей на территории Освенцима.

Аушвиц III

Аушвиц 3 являлся группой из приблизительно 40 небольших лагерей, созданных при фабриках и шахтах вокруг общего комплекса. Крупнейшим из таких лагерей был Мановиц, берущий название от польской деревни, располагавшейся на его территории. Он начал функционировать в мае 1942 года и был приписан к компании IG Farben. Такие лагеря регулярно посещали доктора и отбирали слабых и больных для газовых камер Биркенау.

Центральное руководство в Берлине выдало 16 октября 1942 года приказ о строительстве в Освенциме псарни на 250 служебных собак; запланировано это было на широкую ногу и ассигновано 81000 марок. При строительстве объекта была принята во внимание точка зрения лагерного ветеринарного врача и приняты все меры к созданию хороших санитарных условий. Не забыли отвести для собак большую территорию с газонами, построили ветеринарную больницу и специальную кухню. Факт этот заслуживает особого внимания, если представить себе, что одновременно с этой заботой о животных, лагерные власти относились с полным равнодушием к санитарно-гигиеническим условиям, в которых жили тысячи узников лагеря. Из воспоминаний коменданта Рудольфа Хёсса:

Рейхсфюрер СС надеялся, что собак можно натренировать так, чтобы они всегда окружали узников, как отару овец, и таким образом побеги стали бы делом невозможным. Но все попытки добиться этого потерпели крах, ведь люди не скот.

За всю историю Освенцима было совершено около 700 попыток побега, 300 из которых увенчались успехом, однако если кто-нибудь бежал, то всех его родственников арестовывали и отправляли в лагерь, а всех заключённых из его блока показательно казнили. Это был весьма действенный метод препятствовать попыткам бегства. В 1996 году правительство Германии объявило 27 января, день освобождения Освенцима, официальным днём памяти жертв Холокоста. Резолюцией ООН 60/7 от 1 ноября 2005 года день 27 января был объявлен всемирным днем памяти жертв Холокоста.

История

• 1939 год, ноябрь — предоставление проекта будущего концлагеря в отчёте инспектора полиции безопасности и службы безопасности оберфюрера СС Арпада Виганда.
• 1940 год, 27 апреля — распоряжение рейхсфюрера СС Гиммлера о создании концлагеря в окрестности польского города Освенцим (Аушвиц).
• 1940 год, 20 мая — закладка лагеря по приказу Гиммлера на базе казарм польской армии. Первые 728 узников появились в Освенциме 14 июня 1940 года из тюрьмы в Тарнуве, но перед этим из Заксенхаузена доставили 30 немецких узников, которые были уголовниками. Первым начальником лагеря стал Рудольф Хёсс. Его заместителем стал Карл Фрицш.
• 1941 год, март — распоряжение рейхсфюрера СС Гиммлера расширить лагерь до 30 000 заключённых, также в окрестности деревни Бжезинка, германское название Биркенау, возвести лагерь на 100 000 военнопленных.
• 1941 год, 1 марта — первая инспекция Гиммлера в Освенцим. Им было отдано распоряжение о расширении существующего лагеря и организации лагеря на месте деревни Бжезинка.
• 1941 год, июль — в Аушвиц были доставлены и уничтожены первые советские военнопленные из числа политработников и командиров Красной Армии.
• 1941 год, август — рейхсфюрер СС Гиммлер приказывает коменданту Рудольфу Хёссу подготовить лагерь для массового уничтожения европейских евреев и разработать соответствующие методы умерщвления.
• 1941 год, 14 августа — в Освенциме погиб католический священник Максимилиан Мария Кольбе, добровольно пошедший на смерть ради спасения товарища по несчастью, сержанта Франтишека Гаёвничека. Впоследствии за этот подвиг Максимилиан Кольбе был причислен к лику святых мучеников.
• 1941 год, 3 сентября — по приказу Карла Фрицша в блоке № 11 был проведён первый эксперимент по уничтожению "Циклоном «Б» большого количества людей, который стал прообразом газовой камеры. Результаты испытания, погибло 600 советских военнопленных и 250 польских узников, одобрены Рудольфом Хёссом.
• 1941 год, 6 октября — в Аушвиц доставлен первый крупный транспорт советских военнопленных (2 000 человек) из шталага № 308 для строительства нового лагеря Аушвиц II/Биркенау.
• 1941 год, октябрь — в течение месяца в Аушвиц из шталагов № 308 и № 318 в составе 5 транспортов доставлено около 10 000 советских военнопленных.
• 1941 год, октябрь — начато строительства Аушвица II/Биркенау.
• 1942 год, январь — в Биркенау проводятся первые массовые убийства евреев (привезенных из Верхней Силезии).
• 1942 год, июль — начало строительства четырёх больших сооружений для массового уничтожения в Биркенау.
• 1942 год, 17 июля-18 июля — Гиммлер инспектирует Освенцим во второй раз и остаётся демонстрировать технологию умерщвления газом в Биркенау.
• 1943 год, октябрь — узниками Аушвица II завершено строительство лагеря Аушвиц III — Моновитц в непосредственной близости, с филиалом «Буна-Верке». (производство полимеров).
• 1943 год — начаты медицинские эксперименты над еврейками и цыганками под руководством гинеколога Карла Клауберга. В эксперименты входили ампутация матки и яичников, облучение, испытание препаратов по заказам фармацевтических фирм.
• 1943 год — начаты медицинские эксперименты над заключёнными под руководством доктора Йозефа Менгеле.
• 1943 год, март — июнь — запущены в эксплуатацию 2-я, 3-я, 4-я и 5-я газовые камеры и крематории в Биркенау.
• 1943 год, ноябрь — по предложению Освальда Поля (начальника главного административно-хозяйственного управления СС) лагерь в Освенциме был разделён на три части.

Часть серии статей о Холокосте в Венгрии
Кровь за товары
Ключевые фигуры Курт Бехер Йоэль Бранд Адольф Эйхман Малхиэль Грюнвальд Генрих Гиммлер Рудольф Кастнер Рудольф Врба Михаэль Дов Вейссмендл Альфред Ветцлер
События Комитет помощи и спасения Освенцим Холокост История евреев в Венгрии Венгрия во Второй мировой войне Дело Кастнера Поезд Кастнера Отчёт Врба и Ветцлера/Протоколы Освенцима
Представители СМИ Иегуда Бауэр Jews for Sale?: Nazi-Jewish Negotiations, 1933-1945, 1994 Рэндольф Л. Брэхем The Politics of Genocide: The Holocaust in Hungary, 1981 Джереми Дэвидсон Tickling Leo, 2009 Тувья Фрилинг Arrows in the Dark, 1998 Бен Хект Perfidy, 1961 Рауль Хильберг The Destruction of the European Jews, 1961 Георг Клейн Pietà, 1989 Мотти Лернер Kastner, 1985; The Kastner Trial, 1994 Ладислас Лёб Rezső Kasztner, 2008 Анна Потер Kasztner's Train, 2008 Гэйлен Росс (Killing Kasztner, 2008)
Пассажиры поезда Кастнера Поезд Кастнера Аврахам Дитц Дессо Эрнстер Эстер Жангрейс Ладислас Лёб Эгон Майер Петер Мюнк Липа Шмельцер Йонатан Штейф Леопольд Сонди Тейтельбаум Йоэль Бела Золт

• 1944 год, весна — третья инспекция Гиммлера, после которой он приказал ликвидировать всех цыган в лагере, предварительно отобрав работоспособных.
• 1944 год, май — в лагерь начинают приходить эшелоны с евреями из Венгрии, наиболее крупная операция по массовому уничтожению евреев.
• 1944 год, август — Аушвиц (Освенцим) становится самым большим концлагерем Третьего рейха, насчитывая 130 000 заключённых.
• 1944 год, 6 октября — восстание членов зондеркоманды в Аушвице II — Биркенау, разрушен крематорий IV.
• 1944 год, ноябрь — перед лицом наступающих советских войск, Гиммлер приказывает уничтожить газовые камеры и крематории. К этому времени в Освенциме погибло от 1,2 млн до 4 млн человек, в основном евреев.
• 1945 год, 18 января — часть трудоспособных узников (58 тысяч человек) была эвакуирована вглубь германской территории маршами смерти.
• 1945 год, 27 января — советские войска под командованием маршала Конева вошли в Аушвиц, в котором в тот момент находилось около 7,6 тыс. узников. 27 января около 3 часов дня в лагере появились солдаты генерал-майора В. Я. Петренко, командира 107-й дивизии 60-й армии. По некоторым данным, части генерала Петренко освободили около 6 тысяч заключённых, однако в книге Ота Крауса и Эриха Кулка приводится цифра 2189 человек, среди которых 200 детей в возрасте от 6 до 14 лет.
• 1945 год, 31 января по предложению армтоксиколога 60 армии Фридлянда И. Б. начсанарм М. А. Успенский направил в Аушвиц 2 терапевтических госпиталя (начальники Вейтков и Мелай).
• 1947 год, апрель — у входа в крематорий I на территории бывшего лагеря Аушвиц I по приговору суда за совершённые преступления был повешен первый комендант Освенцима — Рудольф Хёсс, выданный польской стороне британскими военными.
• 1967 год — на территории Биркенау был поставлен международный памятник его жертвам. Надписи на нём были выполнены на языках народов, представители которых были здесь замучены, в том числе и на русском языке.

После войны

После освобождения лагеря советскими войсками часть бараков и зданий Аушвица 1 была использована как госпиталь для освобожденных узников. После этого часть лагеря была использована до 1947 года как тюрьма НКВД СССР и Министерства общественной безопасности Польши. Химический завод был передан польскому правительству и стал основой для развития химической промышленности региона.

После 1947 года польским правительством началось создание музея.

В ночь на пятницу 18 декабря 2009 года чугунная надпись «Arbeit macht frei» («Труд освобождает»), которая располагалась над входом в Аушвиц 1, была похищена и обнаружена через три дня. Она была распилена на три части и подготовлена к переправке в Швецию. Арестованы 5 мужчин, подозреваемых в этом преступлении. После похищения надпись была заменена копией, изготовленной во время реставрации оригинала в 2006 году.

Фотографии заключённых и экспериментов Йозефа Менгеле, выполненные одним из узников, Вильгельмом Брассе, позже стали доказательствами происходивших в лагере преступлений.

Лагерный жаргон

Согласно воспоминаниям заключённых и сотрудников лагеря, в Освенциме использовались следующие жаргонизмы:

• «цуганги» — новоприбывшие в лагерь узники;
• «канада» — склад с вещами убитых; существовало две «канады»: первая находилась на территории материнского лагеря (Аушвиц 1), вторая — в западной части в Биркенау;
• «капо» — узник, выполняющий административную работу и осуществляющий надзор за рабочей бригадой;
• «мусульманин(ка)» — узник, который находился в стадии крайнего истощения; они напоминали скелеты, их кости едва покрывала кожа, взгляд был затуманен, а общему физическому истощению сопутствовало и психическое;
• «организование» — найти способ раздобыть продукты, одежду, лекарства и другие предметы обихода не путём обкрадывания своих товарищей, а украв их тайком с немецких складов;
• «пойти на проволоку» — покончить жизнь самоубийством, дотронувшись до колючей проволоки, находящейся под высоким напряжением (нередко узник не успевал дойти до проволоки: его убивали часовые-эсэсовцы, нёсшие вахту на сторожевых вышках);
• «вылететь в трубу» — быть сожжённым в крематории.

Категории заключённых

• евреи
• цыгане
• участники движения Сопротивления (в основном, польские)
• советские военнопленные
• Немецкие преступники и антисоциальные элементы
• Свидетели Иеговы
• гомосексуалы (по разным данным от 48 до 97 человек).

Узников концентрационных лагерей обозначали треугольниками («винкелями») разных цветов в зависимости от причины, по которой они попали в лагерь. Например, политических заключённых обозначали красными треугольниками, уголовников — зелёными, антиобщественных — чёрными, Свидетелей Иеговы — лиловыми, гомосексуалов — розовыми. Евреям, помимо всего, следовало носить жёлтый треугольник; в сочетании с «винкелем» эти два треугольника образовывали шестиконечную звезду Давида.

Число жертв

Точное количество погибших в Освенциме установить невозможно, так как многие документы были уничтожены. Кроме того, немцы не вели учёт жертв, направляемых в газовые камеры непосредственно по прибытии. Имеющаяся в сети интернет-база данных погибших узников содержит 180 тысяч имён. Всего сохранились индивидуальные данные о 650 тысячах заключённых.

Начиная с 1940 года, из оккупированных территорий и Германии в концентрационный лагерь Освенцим прибывало до 10 эшелонов с людьми в день. В эшелоне было 40—50, а иногда и более вагонов. В каждом вагоне находилось от 50 до 100 человек. Около 70 % всех привезённых евреев отправлялись в газовые камеры в течение нескольких часов. Функционировали мощные крематории для сжигания трупов, помимо них производилось сожжение тел в огромных количествах на специальных кострах. Приблизительная пропускная способность крематориев: № 1 (за 24 месяца) — 216 000 человек, № 2 (за 19 месяцев) — 1 710 000 человек, № 3 (за 18 месяцев существования) — 1 618 000 человек, № 4 (за 17 месяцев) — 765 000 человек, № 5 (за 18 месяцев) — 810 000 человек.

Современные историки сходятся во мнении, что в Освенциме было уничтожено от 1,1 до 1,6 миллиона человек, большинство из которых составляли евреи. Эта оценка получена косвенным путём, для чего проводилось изучение списков на депортацию и подсчёт данных о прибытии железнодорожных составов в Освенцим.

Французский историк Жорж Веллер в 1983 году одним из первых использовал данные о депортации, на их основе оценив количество убитых в Освенциме в 1 613 000 человек, 1 440 000 из которых составляли евреи и 146 000 — поляки. В более поздней, считающейся наиболее авторитетной на сегодня работе польского историка Францишка Пипера, приводится следующая оценка:

• 1 100 000 евреев
• 140 000—150 000 поляков
• 100 000 русских
• 23 000 цыган.

Рудольф Хёсс, комендант Освенцима в 1940—1943 годах, в своём свидетельстве на Нюрнбергском трибунале оценил количество погибших в 2,5 миллиона человек, хотя утверждал, что точное количество ему неизвестно, так как он не вёл записей. Вот что он говорил в своих воспоминаниях:

Я никогда не знал общего числа уничтоженных и не располагал никакими возможностями установить эту цифру. В моей памяти сохранились только некоторые цифры, касающиеся самых больших мероприятий по уничтожению; эти цифры несколько раз называл мне Эйхман или его помощник: Верхняя Силезия и Генерал-губернаторство — 250 000 Германия и Терезин — 100 000 Голландия — 95 000 Бельгия — 20 000 Франция — 110 000 Греция — 65 000 Венгрия — 400 000 Словакия — 90 000

Однако нужно принимать во внимание, что Хёссом не были указаны Австрия, Болгария, Югославия, Литва, Латвия, Норвегия, СССР, Италия и страны Африки.

В статистическом сборнике, посвящённом 70-й годовщине окончания Второй мировой войны, государственное управление статистики Польши опубликовало следующие данные:

• общее число погибших — 1,1 млн человек, в том числе:
• евреи — 960 тыс. (в том числе польские евреи — 300 тыс.);
• поляки — 70-75 тыс.;
• цыгане — 21 тыс.;
• советские заключённые — 15 тыс.;
• другие национальности — 10-15 тыс.

Опыты над людьми

В лагере широко практиковались медицинские эксперименты и опыты. Изучались действия химических веществ на человеческий организм. Испытывались новейшие фармацевтические препараты. Заключённых искусственно заражали малярией, гепатитом и другими опасными заболеваниями в качестве эксперимента. Нацистские врачи тренировались в проведении хирургических операций на здоровых людях. Часто производилась кастрация мужчин и стерилизация женщин, в особенности молодых, сопровождавшаяся изъятием яичников.

По воспоминаниям Давида Сурес из Греции:

Примерно в июле 1943 года меня и со мной ещё десять человек греков записали в какой-то список и направили в Биркенау. Там всех нас раздели и подвергли стерилизации рентгеновскими лучами. Через один месяц после стерилизации нас вызвали в центральное отделение лагеря, где всем стерилизованным была произведена операция — кастрация.

Освобождение

Лагерь освобождён 27 января 1945 года войсками 59-й и 60-й армий 1-го Украинского фронта под командованием Маршала Советского Союза И. С. Конева во взаимодействии с войсками 38-й армии 4-го Украинского фронта под командованием генерал-полковника И. Е. Петрова в ходе Висло-Одерской операции.

Непосредственное участие в освобождении концлагеря принимали части 106-го стрелкового корпуса 60-й армии и 115-го стрелкового корпуса 59-й армии 1-го Украинского фронта.

Два восточных филиала Аушвица — Моновиц и Зарац были освобождены бойцами 100-й и 322-й стрелковых дивизий 106-го стрелкового корпуса.

Около 3 часов дня 27 января 1945 года части 100-й стрелковой дивизии (454-й стрелковый полк) (командир генерал-майор Ф. М. Красавин) 1-го Украинского фронта освободили Аушвиц. В тот же день ещё один филиал Освенцима — Явожно был освобождён бойцами 286-й стрелковой дивизии (командир генерал-майор М. Д. Гришин) 59-й армии (командир генерал-майор Н. П. Ковальчук) 1-го Украинского фронта.

28 января части 107-й стрелковой дивизии (командир — Герой Советского Союза полковник В. Я. Петренко) освободили Биркенау.

По разным подсчётам, в боях за освобождение Аушвица-Биркенау погибли от 234 до 350 советских солдат и офицеров.

27 января 2015 года Министерство обороны России обнародовало архивные документы об освобождении Красной Армией узников Освенцима.

Освенцим в лицах

Известные узники

Погибшие в лагере

• Эстелла Агстериббе — нидерландская гимнастка, олимпийская чемпионка 1928 года.
• Александр Бандера — украинский националистический деятель, младший брат Степана Бандеры.
• Василий Бандера — украинский националистический деятель, младший брат Степана Бандеры.
• Бедржих Вацлавек — чехословацкий литературный критик и марксистский эстетик.
• Арпад Вейс — венгерский футболист и тренер.
• Жак Вентура — греческий коммунист еврейского происхождения.
• Иосиф (Юзеф) Ковальский — католический польский священник-салезианец, причисленный к лику святых мучеников.
• Максимилиан Кольбе — католический польский священник-францисканец, причисленный к лику святых мучеников.
• Ирен Немировски — французская писательница.
• Сандро Фазини — русский и французский художник и фотограф.
• Арон Симанович — личный секретарь Григория Распутина, мемуарист.
• Илья Фондаминский — российский политический и общественный деятель, канонизированный Константинопольским патриархатом как святой мученик.
• Юлиус Хирш — немецкий футболист.

Выжившие

• Альфред Ветцлер и Рудольф Врба — беглецы из Освенцима (1944), опубликовавшие первый получивший международную известность отчёт о Холокосте.
• Биро Даян — израильский военачальник.
• Франтишек Гаёвничек — узник, которого ценой собственной жизни спас Максимилиан Кольбе.
• Примо Леви — итальянский писатель.
• Витольд Пилецкий — польский деятель движения Сопротивления.
• Виктор Франкл — австрийский психиатр и психолог.
• Юзеф Циранкевич — польский политический деятель, многолетний премьер-министр ПНР.
• Тадеуш Боровский — польский поэт и прозаик.
• Миклош Нисли — венгерский врач-еврей, свидетель Холокоста, автор документальной повести «Свидетель обвинения».
• Станислава Лещинская — акушерка, принявшая роды более чем у 3000 женщин-заключённых.
• Симон Лакс — польско-французский композитор, дирижёр лагерного оркестра.
• Роман Роздольский — украинский учёный-марксист, экономический и социальный историк, общественный деятель.
• Визель, Эли — еврейский, французский и американский писатель, журналист, общественный деятель. Лауреат Нобелевской премии мира 1986 года.
• Кристина Живульская — писательница-юмористка. В 1947 году вышла её книга «Я пережила Освенцим».
• Владек и Анна Шпигельман — родители писателя Арта Шпигельмана.
• Имре Кертес — венгерский писатель, лауреат Нобелевской премии по литературе за 2002 год.

Сотрудники СС

• Ганс Аумейер — с января 1942 года по 18 августа 1943 года занимал должность начальника лагеря.
• Стефан Барецки — с осени 1942 года до января 1945 года был начальником блока в мужском лагере в Биркенау.
• Рихард Баер — с 11 мая 1944 года комендант Освенцима, с 27 июля — начальник гарнизона CC.
• Урсула Батори — заместитель Герхарда Палича по медицинским вопросам в цыганском лагере в Биркенау; проводила селекцию заключённых, направляя их в газовые камеры, отличалась крайней жестокостью к цыганским узникам.
• Карл Бишоф — с 1 октября 1941 года до осени 1944 года начальник строительства лагеря.
• Эдуард Виртс — с 6 сентября 1942 года врач гарнизона СС в лагере, проводил в 10 блоке исследования над раком и осуществлял операции на узниках, у которых хотя бы подозревался рак.
• Фриц Гартенштейн — в мае 1942 года был назначен командиром гарнизона СС лагеря.
• Макс Гебгардт — до мая 1942 года командир СС в лагере.
• Франц Геслер — в 1940—1941 годах был начальником лагерной кухни.
• Франц-Иоганн Гофман — с декабря 1942 года второй начальник в Аушвице 1, а затем начальник цыганского лагеря в Биркенау, в декабре 1943 года получил должность первого начальника лагеря Аушвиц 1.
• Максимилиан Грабнер — до 1 декабря 1943 года начальник политического отдела в лагере.
• Ирма Грезе — с марта 1943 года по март 1945 года старшая надзирательница.
• Освальд Кадук — с 1942 года до января 1945 года служил в лагере, где был сначала начальником блока, а позже начальником рапорта; принимал участие в селекции узников как в лагерной больнице в Аушвице 1, так и в Биркенау.
• Бруно Китт — был главным врачом больницы в женском лагере Биркенау, где проводил селекции больных узниц для отправки их в газовые камеры.
• Карл Клауберг — гинеколог, по приказу Гиммлера проводил в лагере преступные опыты на узницах, изучая методы стерилизации.
• Йозеф Клер — с лета 1943 года до июля 1944 года возглавлял дезинфекционный отдел и проводил массовое уничтожение узников при помощи газа.
• Йозеф Крамер — с 8 мая по ноябрь 1944 года был комендантом лагеря Биркенау.
• Иоганн Пауль Кремер — с 30 августа до 18 ноября 1942 года был прикомандирован к медперсоналу.
• Иоанна Лангефельд — в апреле-октябре 1942 года занимала пост начальника женского лагеря.
• Артур Либехеншель — с ноября 1943 года по май 1944 года был комендантом Аушвица 1, возглавляя одновременно гарнизон этого лагеря.
• Мария Мандель — в 1942—1944 годах начальница женского лагеря.
• Отто Молль — в различное время занимал должность начальника крематориев, а также отвечал за сжигание трупов на открытом воздухе.
• Йозеф Менгеле — немецкий врач в Аушвице-Биркенау. За 21 месяц своей работы в Освенциме заработал репутацию одного из самых опасных нацистов, получил кличку «Ангел Смерти». Лично встречал поезда узников, приезжавших в лагерь, и сам решал, кому из них предстоит работать в лагере, кто пойдёт на его опыты, а кто сразу же отправится в газовую камеру.
• Герхард Палич — с мая 1940 года был на посту рапортфюрера, с 11 ноября 1941 года лично расстреливал узников во дворе блока № 11; когда был открыт цыганский лагерь в Биркенау, он стал его начальником; сеял ужас среди узников, отличался необыкновенным садизмом.
• Гейнц Тило — с 9 октября 1942 года лагерный врач в Биркенау, участвовал в селекции на железнодорожной платформе и лагерной больнице, направляя нетрудоспособных и больных в газовые камеры.
• Курт Уленброк — врач эсэсовского гарнизона лагеря, проводил селекцию среди узников, направляя их в газовые камеры.
• Гельмут Феттер — в качестве сотрудника ИГ-Фарбениндустрии и фирмы Байер исследовал воздействие новых лекарств на узниках лагерей.
• Карл Фрич — заместитель коменданта лагеря с мая 1940 года по январь 1942 года. Предложил испытывать смертельный газ «Циклон Б» на пригодность для массовых убийств и провел первые испытания на советских военнопленных.
• Рудольф Хёсс — комендант лагеря до ноября 1943 года.
• Генрих Шварц — с ноября 1941 года был на должности начальника трудового отдела лагеря, в ноябре 1943 года назначен комендантом лагеря Аушвиц 3.
• Иоганн Шварцгубер — с 22 ноября 1943 года возглавлял мужской лагерь в Биркенау.

Освенцим и послевоенное искусство

В культурной мысли послевоенной Европы Освенцим стал не только символом, но и водоразделом. Теодор Адорно в работе «Культурная критика и общество» в 1951 году написал:

Писать после Освенцима стихи — это варварство, оно подтачивает и понимание того, почему сегодня невозможно писать стихи…

Вторая мировая война и Освенцим как квинтэссенция жестокости и массовых убийств принесли новое понимание того, как может отражаться в искусстве тема насилия.

Лин Хеджинян считает, что:

…мы находимся, как то вытекает из многих обстоятельств, в неизбежном его [Освенцима] присутствии, отягощенные памятью о том, что Освенцим символизирует и, что не менее важно, чего он символизировать не в состоянии

Воспоминания заключённых

• Либстер М. [www.crucibleofterror.com/bio.htm В горниле ужаса: рассказ человека, прошедшего через фашистский террор]. — Пер. с англ. — М.: Особая книга, 2007, 250г, 192 с.: ил. ISBN 978-5-9797-0003-8
• Max Liebster: Hoffnungsstrahl im Nazisturm. Geschichte eines Holocaustüberlebenden; Esch-sur-Alzette, 2003; ISBN 2-87953-990-0
• Живульская К. [militera.lib.ru/memo/other/zywulska_k01/index.html Я пережила Освенцим]. — М.: Издательство иностранной литературы, 1960. — 270 с. ≡ Żywulska К. Przeżyłam Oświęcim. — Warszawa: Wiedza, 1946.
• Франкл В. Сказать жизни «Да»: психолог в концлагере.- Москва: Смысл, 2004. — 176 с.
• Роман Роздольский. [saint-juste.narod.ru/Rozdolsky.html Узники и смертники двух лагерей: воспоминания об Освенциме и Биркенау]
• Примо Леви. [www.livelib.ru/book/1000499219 Человек ли это?] М.: Текст, Дружба народов, 2001. Передышка. М.: Текст, 2002.
• Имре Кертес — Без судьбы
• Вадим Бойко — После казни

См. также

• Штромбергер, Мария
• Пометка заключённых в концентрационных лагерях
• Нюрнбергский процесс над врачами
• Категория:Фильмы о Холокосте
• Спор об уместности использования выражения «польские концентрационные лагеря»
• [loveopium.ru/news/konclager-osvencim.html Концлагерь Освенцим: 70 лет после освобождения. Фоторепортаж]

Литература

• Освенцим (концентрац. лагерь) / Комков Г. Д. // Никко — Отолиты. — М. : Советская энциклопедия, 1974. — (Большая советская энциклопедия : [в 30 т.] / гл. ред. А. М. Прохоров ; 1969—1978, т. 18).</span>

Документы

• [function.mil.ru/news_page/country/more.htm?id=12006359@egNews#txt Документы ЦАМО об освобождении Красной Армией узников концлагеря Освенцим]. Министерство обороны Российской Федерации (27 января 2015).

Ссылки

Всемирное наследие ЮНЕСКО, объект № 31 [whc.unesco.org/ru/list/31 рус.] • [whc.unesco.org/en/list/31 англ.] • [whc.unesco.org/fr/list/31 фр.]

• [www.eleven.co.il/article/13100 Освенцим] — статья из Электронной еврейской энциклопедии
• [www.vesti.ru/doc.html?id=337610 ФСБ обнародовала новые данные о количестве погибших в Освенциме] (25 января 2010)
• [www.wise-travel.ru/europe/poland/otzyv-3140.html Освенцим: концлагерь Аушвиц-Биркенау]
• [www.vz.ru/society/2008/9/23/210939.html Деловая газета Взгляд: Концентрационный лагерь Аушвиц может исчезнуть.]
• [samlib.ru/c/chizhow_j/new-hoess.shtml Комендант К л Аушвиц. Автобиографические записки Рудольфа Гесса (полное издание)]
• [war2.name/osvencim-gess1/ Концентрационный лагерь Аушвиц глазами Хесса (Гесса)]

Фото и видео

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Аушвиц (Освенцим)
• [vip.lenta.ru/topic/victory/auschwitz.htm Несколько портретов на фоне колючей проволоки]
• [baursak.info/?p=9004 Концентрационный лагерь Аушвиц. 38 фото.]
• [www1.yadvashem.org/exhibitions/album_auschwitz/page01.html Концентрационный лагерь Аушвиц: фотоальбом в музее Яд Вашем]
• [www.youtube.com/watch?v=O2rRGrxLzsM&feature=related Video Tour AUSCHWITZ — BIRKENAU — Schindler Factory]

Отрывок, характеризующий Освенцим

– Друг мой, маменька, – повторяла она, напрягая все силы своей любви на то, чтобы как нибудь снять с нее на себя излишек давившего ее горя.
И опять в бессильной борьбе с действительностью мать, отказываясь верить в то, что она могла жить, когда был убит цветущий жизнью ее любимый мальчик, спасалась от действительности в мире безумия.
Наташа не помнила, как прошел этот день, ночь, следующий день, следующая ночь. Она не спала и не отходила от матери. Любовь Наташи, упорная, терпеливая, не как объяснение, не как утешение, а как призыв к жизни, всякую секунду как будто со всех сторон обнимала графиню. На третью ночь графиня затихла на несколько минут, и Наташа закрыла глаза, облокотив голову на ручку кресла. Кровать скрипнула. Наташа открыла глаза. Графиня сидела на кровати и тихо говорила.
– Как я рада, что ты приехал. Ты устал, хочешь чаю? – Наташа подошла к ней. – Ты похорошел и возмужал, – продолжала графиня, взяв дочь за руку.
– Маменька, что вы говорите!..
– Наташа, его нет, нет больше! – И, обняв дочь, в первый раз графиня начала плакать.


Княжна Марья отложила свой отъезд. Соня, граф старались заменить Наташу, но не могли. Они видели, что она одна могла удерживать мать от безумного отчаяния. Три недели Наташа безвыходно жила при матери, спала на кресле в ее комнате, поила, кормила ее и не переставая говорила с ней, – говорила, потому что один нежный, ласкающий голос ее успокоивал графиню.
Душевная рана матери не могла залечиться. Смерть Пети оторвала половину ее жизни. Через месяц после известия о смерти Пети, заставшего ее свежей и бодрой пятидесятилетней женщиной, она вышла из своей комнаты полумертвой и не принимающею участия в жизни – старухой. Но та же рана, которая наполовину убила графиню, эта новая рана вызвала Наташу к жизни.
Душевная рана, происходящая от разрыва духовного тела, точно так же, как и рана физическая, как ни странно это кажется, после того как глубокая рана зажила и кажется сошедшейся своими краями, рана душевная, как и физическая, заживает только изнутри выпирающею силой жизни.
Так же зажила рана Наташи. Она думала, что жизнь ее кончена. Но вдруг любовь к матери показала ей, что сущность ее жизни – любовь – еще жива в ней. Проснулась любовь, и проснулась жизнь.
Последние дни князя Андрея связали Наташу с княжной Марьей. Новое несчастье еще более сблизило их. Княжна Марья отложила свой отъезд и последние три недели, как за больным ребенком, ухаживала за Наташей. Последние недели, проведенные Наташей в комнате матери, надорвали ее физические силы.
Однажды княжна Марья, в середине дня, заметив, что Наташа дрожит в лихорадочном ознобе, увела ее к себе и уложила на своей постели. Наташа легла, но когда княжна Марья, опустив сторы, хотела выйти, Наташа подозвала ее к себе.
– Мне не хочется спать. Мари, посиди со мной.
– Ты устала – постарайся заснуть.
– Нет, нет. Зачем ты увела меня? Она спросит.
– Ей гораздо лучше. Она нынче так хорошо говорила, – сказала княжна Марья.
Наташа лежала в постели и в полутьме комнаты рассматривала лицо княжны Марьи.
«Похожа она на него? – думала Наташа. – Да, похожа и не похожа. Но она особенная, чужая, совсем новая, неизвестная. И она любит меня. Что у ней на душе? Все доброе. Но как? Как она думает? Как она на меня смотрит? Да, она прекрасная».
– Маша, – сказала она, робко притянув к себе ее руку. – Маша, ты не думай, что я дурная. Нет? Маша, голубушка. Как я тебя люблю. Будем совсем, совсем друзьями.
И Наташа, обнимая, стала целовать руки и лицо княжны Марьи. Княжна Марья стыдилась и радовалась этому выражению чувств Наташи.
С этого дня между княжной Марьей и Наташей установилась та страстная и нежная дружба, которая бывает только между женщинами. Они беспрестанно целовались, говорили друг другу нежные слова и большую часть времени проводили вместе. Если одна выходила, то другаябыла беспокойна и спешила присоединиться к ней. Они вдвоем чувствовали большее согласие между собой, чем порознь, каждая сама с собою. Между ними установилось чувство сильнейшее, чем дружба: это было исключительное чувство возможности жизни только в присутствии друг друга.
Иногда они молчали целые часы; иногда, уже лежа в постелях, они начинали говорить и говорили до утра. Они говорили большей частию о дальнем прошедшем. Княжна Марья рассказывала про свое детство, про свою мать, про своего отца, про свои мечтания; и Наташа, прежде с спокойным непониманием отворачивавшаяся от этой жизни, преданности, покорности, от поэзии христианского самоотвержения, теперь, чувствуя себя связанной любовью с княжной Марьей, полюбила и прошедшее княжны Марьи и поняла непонятную ей прежде сторону жизни. Она не думала прилагать к своей жизни покорность и самоотвержение, потому что она привыкла искать других радостей, но она поняла и полюбила в другой эту прежде непонятную ей добродетель. Для княжны Марьи, слушавшей рассказы о детстве и первой молодости Наташи, тоже открывалась прежде непонятная сторона жизни, вера в жизнь, в наслаждения жизни.
Они всё точно так же никогда не говорили про него с тем, чтобы не нарушать словами, как им казалось, той высоты чувства, которая была в них, а это умолчание о нем делало то, что понемногу, не веря этому, они забывали его.
Наташа похудела, побледнела и физически так стала слаба, что все постоянно говорили о ее здоровье, и ей это приятно было. Но иногда на нее неожиданно находил не только страх смерти, но страх болезни, слабости, потери красоты, и невольно она иногда внимательно разглядывала свою голую руку, удивляясь на ее худобу, или заглядывалась по утрам в зеркало на свое вытянувшееся, жалкое, как ей казалось, лицо. Ей казалось, что это так должно быть, и вместе с тем становилось страшно и грустно.
Один раз она скоро взошла наверх и тяжело запыхалась. Тотчас же невольно она придумала себе дело внизу и оттуда вбежала опять наверх, пробуя силы и наблюдая за собой.
Другой раз она позвала Дуняшу, и голос ее задребезжал. Она еще раз кликнула ее, несмотря на то, что она слышала ее шаги, – кликнула тем грудным голосом, которым она певала, и прислушалась к нему.
Она не знала этого, не поверила бы, но под казавшимся ей непроницаемым слоем ила, застлавшим ее душу, уже пробивались тонкие, нежные молодые иглы травы, которые должны были укорениться и так застлать своими жизненными побегами задавившее ее горе, что его скоро будет не видно и не заметно. Рана заживала изнутри. В конце января княжна Марья уехала в Москву, и граф настоял на том, чтобы Наташа ехала с нею, с тем чтобы посоветоваться с докторами.


После столкновения при Вязьме, где Кутузов не мог удержать свои войска от желания опрокинуть, отрезать и т. д., дальнейшее движение бежавших французов и за ними бежавших русских, до Красного, происходило без сражений. Бегство было так быстро, что бежавшая за французами русская армия не могла поспевать за ними, что лошади в кавалерии и артиллерии становились и что сведения о движении французов были всегда неверны.
Люди русского войска были так измучены этим непрерывным движением по сорок верст в сутки, что не могли двигаться быстрее.
Чтобы понять степень истощения русской армии, надо только ясно понять значение того факта, что, потеряв ранеными и убитыми во все время движения от Тарутина не более пяти тысяч человек, не потеряв сотни людей пленными, армия русская, вышедшая из Тарутина в числе ста тысяч, пришла к Красному в числе пятидесяти тысяч.
Быстрое движение русских за французами действовало на русскую армию точно так же разрушительно, как и бегство французов. Разница была только в том, что русская армия двигалась произвольно, без угрозы погибели, которая висела над французской армией, и в том, что отсталые больные у французов оставались в руках врага, отсталые русские оставались у себя дома. Главная причина уменьшения армии Наполеона была быстрота движения, и несомненным доказательством тому служит соответственное уменьшение русских войск.
Вся деятельность Кутузова, как это было под Тарутиным и под Вязьмой, была направлена только к тому, чтобы, – насколько то было в его власти, – не останавливать этого гибельного для французов движения (как хотели в Петербурге и в армии русские генералы), а содействовать ему и облегчить движение своих войск.
Но, кроме того, со времени выказавшихся в войсках утомления и огромной убыли, происходивших от быстроты движения, еще другая причина представлялась Кутузову для замедления движения войск и для выжидания. Цель русских войск была – следование за французами. Путь французов был неизвестен, и потому, чем ближе следовали наши войска по пятам французов, тем больше они проходили расстояния. Только следуя в некотором расстоянии, можно было по кратчайшему пути перерезывать зигзаги, которые делали французы. Все искусные маневры, которые предлагали генералы, выражались в передвижениях войск, в увеличении переходов, а единственно разумная цель состояла в том, чтобы уменьшить эти переходы. И к этой цели во всю кампанию, от Москвы до Вильны, была направлена деятельность Кутузова – не случайно, не временно, но так последовательно, что он ни разу не изменил ей.
Кутузов знал не умом или наукой, а всем русским существом своим знал и чувствовал то, что чувствовал каждый русский солдат, что французы побеждены, что враги бегут и надо выпроводить их; но вместе с тем он чувствовал, заодно с солдатами, всю тяжесть этого, неслыханного по быстроте и времени года, похода.
Но генералам, в особенности не русским, желавшим отличиться, удивить кого то, забрать в плен для чего то какого нибудь герцога или короля, – генералам этим казалось теперь, когда всякое сражение было и гадко и бессмысленно, им казалось, что теперь то самое время давать сражения и побеждать кого то. Кутузов только пожимал плечами, когда ему один за другим представляли проекты маневров с теми дурно обутыми, без полушубков, полуголодными солдатами, которые в один месяц, без сражений, растаяли до половины и с которыми, при наилучших условиях продолжающегося бегства, надо было пройти до границы пространство больше того, которое было пройдено.
В особенности это стремление отличиться и маневрировать, опрокидывать и отрезывать проявлялось тогда, когда русские войска наталкивались на войска французов.
Так это случилось под Красным, где думали найти одну из трех колонн французов и наткнулись на самого Наполеона с шестнадцатью тысячами. Несмотря на все средства, употребленные Кутузовым, для того чтобы избавиться от этого пагубного столкновения и чтобы сберечь свои войска, три дня у Красного продолжалось добивание разбитых сборищ французов измученными людьми русской армии.
Толь написал диспозицию: die erste Colonne marschiert [первая колонна направится туда то] и т. д. И, как всегда, сделалось все не по диспозиции. Принц Евгений Виртембергский расстреливал с горы мимо бегущие толпы французов и требовал подкрепления, которое не приходило. Французы, по ночам обегая русских, рассыпались, прятались в леса и пробирались, кто как мог, дальше.
Милорадович, который говорил, что он знать ничего не хочет о хозяйственных делах отряда, которого никогда нельзя было найти, когда его было нужно, «chevalier sans peur et sans reproche» [«рыцарь без страха и упрека»], как он сам называл себя, и охотник до разговоров с французами, посылал парламентеров, требуя сдачи, и терял время и делал не то, что ему приказывали.
– Дарю вам, ребята, эту колонну, – говорил он, подъезжая к войскам и указывая кавалеристам на французов. И кавалеристы на худых, ободранных, еле двигающихся лошадях, подгоняя их шпорами и саблями, рысцой, после сильных напряжений, подъезжали к подаренной колонне, то есть к толпе обмороженных, закоченевших и голодных французов; и подаренная колонна кидала оружие и сдавалась, чего ей уже давно хотелось.
Под Красным взяли двадцать шесть тысяч пленных, сотни пушек, какую то палку, которую называли маршальским жезлом, и спорили о том, кто там отличился, и были этим довольны, но очень сожалели о том, что не взяли Наполеона или хоть какого нибудь героя, маршала, и упрекали в этом друг друга и в особенности Кутузова.
Люди эти, увлекаемые своими страстями, были слепыми исполнителями только самого печального закона необходимости; но они считали себя героями и воображали, что то, что они делали, было самое достойное и благородное дело. Они обвиняли Кутузова и говорили, что он с самого начала кампании мешал им победить Наполеона, что он думает только об удовлетворении своих страстей и не хотел выходить из Полотняных Заводов, потому что ему там было покойно; что он под Красным остановил движенье только потому, что, узнав о присутствии Наполеона, он совершенно потерялся; что можно предполагать, что он находится в заговоре с Наполеоном, что он подкуплен им, [Записки Вильсона. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ] и т. д., и т. д.
Мало того, что современники, увлекаемые страстями, говорили так, – потомство и история признали Наполеона grand, a Кутузова: иностранцы – хитрым, развратным, слабым придворным стариком; русские – чем то неопределенным – какой то куклой, полезной только по своему русскому имени…


В 12 м и 13 м годах Кутузова прямо обвиняли за ошибки. Государь был недоволен им. И в истории, написанной недавно по высочайшему повелению, сказано, что Кутузов был хитрый придворный лжец, боявшийся имени Наполеона и своими ошибками под Красным и под Березиной лишивший русские войска славы – полной победы над французами. [История 1812 года Богдановича: характеристика Кутузова и рассуждение о неудовлетворительности результатов Красненских сражений. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ]
Такова судьба не великих людей, не grand homme, которых не признает русский ум, а судьба тех редких, всегда одиноких людей, которые, постигая волю провидения, подчиняют ей свою личную волю. Ненависть и презрение толпы наказывают этих людей за прозрение высших законов.
Для русских историков – странно и страшно сказать – Наполеон – это ничтожнейшее орудие истории – никогда и нигде, даже в изгнании, не выказавший человеческого достоинства, – Наполеон есть предмет восхищения и восторга; он grand. Кутузов же, тот человек, который от начала и до конца своей деятельности в 1812 году, от Бородина и до Вильны, ни разу ни одним действием, ни словом не изменяя себе, являет необычайный s истории пример самоотвержения и сознания в настоящем будущего значения события, – Кутузов представляется им чем то неопределенным и жалким, и, говоря о Кутузове и 12 м годе, им всегда как будто немножко стыдно.
А между тем трудно себе представить историческое лицо, деятельность которого так неизменно постоянно была бы направлена к одной и той же цели. Трудно вообразить себе цель, более достойную и более совпадающую с волею всего народа. Еще труднее найти другой пример в истории, где бы цель, которую поставило себе историческое лицо, была бы так совершенно достигнута, как та цель, к достижению которой была направлена вся деятельность Кутузова в 1812 году.
Кутузов никогда не говорил о сорока веках, которые смотрят с пирамид, о жертвах, которые он приносит отечеству, о том, что он намерен совершить или совершил: он вообще ничего не говорил о себе, не играл никакой роли, казался всегда самым простым и обыкновенным человеком и говорил самые простые и обыкновенные вещи. Он писал письма своим дочерям и m me Stael, читал романы, любил общество красивых женщин, шутил с генералами, офицерами и солдатами и никогда не противоречил тем людям, которые хотели ему что нибудь доказывать. Когда граф Растопчин на Яузском мосту подскакал к Кутузову с личными упреками о том, кто виноват в погибели Москвы, и сказал: «Как же вы обещали не оставлять Москвы, не дав сраженья?» – Кутузов отвечал: «Я и не оставлю Москвы без сражения», несмотря на то, что Москва была уже оставлена. Когда приехавший к нему от государя Аракчеев сказал, что надо бы Ермолова назначить начальником артиллерии, Кутузов отвечал: «Да, я и сам только что говорил это», – хотя он за минуту говорил совсем другое. Какое дело было ему, одному понимавшему тогда весь громадный смысл события, среди бестолковой толпы, окружавшей его, какое ему дело было до того, к себе или к нему отнесет граф Растопчин бедствие столицы? Еще менее могло занимать его то, кого назначат начальником артиллерии.
Не только в этих случаях, но беспрестанно этот старый человек дошедший опытом жизни до убеждения в том, что мысли и слова, служащие им выражением, не суть двигатели людей, говорил слова совершенно бессмысленные – первые, которые ему приходили в голову.
Но этот самый человек, так пренебрегавший своими словами, ни разу во всю свою деятельность не сказал ни одного слова, которое было бы не согласно с той единственной целью, к достижению которой он шел во время всей войны. Очевидно, невольно, с тяжелой уверенностью, что не поймут его, он неоднократно в самых разнообразных обстоятельствах высказывал свою мысль. Начиная от Бородинского сражения, с которого начался его разлад с окружающими, он один говорил, что Бородинское сражение есть победа, и повторял это и изустно, и в рапортах, и донесениях до самой своей смерти. Он один сказал, что потеря Москвы не есть потеря России. Он в ответ Лористону на предложение о мире отвечал, что мира не может быть, потому что такова воля народа; он один во время отступления французов говорил, что все наши маневры не нужны, что все сделается само собой лучше, чем мы того желаем, что неприятелю надо дать золотой мост, что ни Тарутинское, ни Вяземское, ни Красненское сражения не нужны, что с чем нибудь надо прийти на границу, что за десять французов он не отдаст одного русского.
И он один, этот придворный человек, как нам изображают его, человек, который лжет Аракчееву с целью угодить государю, – он один, этот придворный человек, в Вильне, тем заслуживая немилость государя, говорит, что дальнейшая война за границей вредна и бесполезна.
Но одни слова не доказали бы, что он тогда понимал значение события. Действия его – все без малейшего отступления, все были направлены к одной и той же цели, выражающейся в трех действиях: 1) напрячь все свои силы для столкновения с французами, 2) победить их и 3) изгнать из России, облегчая, насколько возможно, бедствия народа и войска.
Он, тот медлитель Кутузов, которого девиз есть терпение и время, враг решительных действий, он дает Бородинское сражение, облекая приготовления к нему в беспримерную торжественность. Он, тот Кутузов, который в Аустерлицком сражении, прежде начала его, говорит, что оно будет проиграно, в Бородине, несмотря на уверения генералов о том, что сражение проиграно, несмотря на неслыханный в истории пример того, что после выигранного сражения войско должно отступать, он один, в противность всем, до самой смерти утверждает, что Бородинское сражение – победа. Он один во все время отступления настаивает на том, чтобы не давать сражений, которые теперь бесполезны, не начинать новой войны и не переходить границ России.
Теперь понять значение события, если только не прилагать к деятельности масс целей, которые были в голове десятка людей, легко, так как все событие с его последствиями лежит перед нами.
Но каким образом тогда этот старый человек, один, в противность мнения всех, мог угадать, так верно угадал тогда значение народного смысла события, что ни разу во всю свою деятельность не изменил ему?
Источник этой необычайной силы прозрения в смысл совершающихся явлений лежал в том народном чувстве, которое он носил в себе во всей чистоте и силе его.
Только признание в нем этого чувства заставило народ такими странными путями из в немилости находящегося старика выбрать его против воли царя в представители народной войны. И только это чувство поставило его на ту высшую человеческую высоту, с которой он, главнокомандующий, направлял все свои силы не на то, чтоб убивать и истреблять людей, а на то, чтобы спасать и жалеть их.
Простая, скромная и потому истинно величественная фигура эта не могла улечься в ту лживую форму европейского героя, мнимо управляющего людьми, которую придумала история.
Для лакея не может быть великого человека, потому что у лакея свое понятие о величии.


5 ноября был первый день так называемого Красненского сражения. Перед вечером, когда уже после многих споров и ошибок генералов, зашедших не туда, куда надо; после рассылок адъютантов с противуприказаниями, когда уже стало ясно, что неприятель везде бежит и сражения не может быть и не будет, Кутузов выехал из Красного и поехал в Доброе, куда была переведена в нынешний день главная квартира.
День был ясный, морозный. Кутузов с огромной свитой недовольных им, шушукающихся за ним генералов, верхом на своей жирной белой лошадке ехал к Доброму. По всей дороге толпились, отогреваясь у костров, партии взятых нынешний день французских пленных (их взято было в этот день семь тысяч). Недалеко от Доброго огромная толпа оборванных, обвязанных и укутанных чем попало пленных гудела говором, стоя на дороге подле длинного ряда отпряженных французских орудий. При приближении главнокомандующего говор замолк, и все глаза уставились на Кутузова, который в своей белой с красным околышем шапке и ватной шинели, горбом сидевшей на его сутуловатых плечах, медленно подвигался по дороге. Один из генералов докладывал Кутузову, где взяты орудия и пленные.
Кутузов, казалось, чем то озабочен и не слышал слов генерала. Он недовольно щурился и внимательно и пристально вглядывался в те фигуры пленных, которые представляли особенно жалкий вид. Большая часть лиц французских солдат были изуродованы отмороженными носами и щеками, и почти у всех были красные, распухшие и гноившиеся глаза.
Одна кучка французов стояла близко у дороги, и два солдата – лицо одного из них было покрыто болячками – разрывали руками кусок сырого мяса. Что то было страшное и животное в том беглом взгляде, который они бросили на проезжавших, и в том злобном выражении, с которым солдат с болячками, взглянув на Кутузова, тотчас же отвернулся и продолжал свое дело.
Кутузов долго внимательно поглядел на этих двух солдат; еще более сморщившись, он прищурил глаза и раздумчиво покачал головой. В другом месте он заметил русского солдата, который, смеясь и трепля по плечу француза, что то ласково говорил ему. Кутузов опять с тем же выражением покачал головой.
– Что ты говоришь? Что? – спросил он у генерала, продолжавшего докладывать и обращавшего внимание главнокомандующего на французские взятые знамена, стоявшие перед фронтом Преображенского полка.
– А, знамена! – сказал Кутузов, видимо с трудом отрываясь от предмета, занимавшего его мысли. Он рассеянно оглянулся. Тысячи глаз со всех сторон, ожидая его сло ва, смотрели на него.
Перед Преображенским полком он остановился, тяжело вздохнул и закрыл глаза. Кто то из свиты махнул, чтобы державшие знамена солдаты подошли и поставили их древками знамен вокруг главнокомандующего. Кутузов помолчал несколько секунд и, видимо неохотно, подчиняясь необходимости своего положения, поднял голову и начал говорить. Толпы офицеров окружили его. Он внимательным взглядом обвел кружок офицеров, узнав некоторых из них.
– Благодарю всех! – сказал он, обращаясь к солдатам и опять к офицерам. В тишине, воцарившейся вокруг него, отчетливо слышны были его медленно выговариваемые слова. – Благодарю всех за трудную и верную службу. Победа совершенная, и Россия не забудет вас. Вам слава вовеки! – Он помолчал, оглядываясь.
– Нагни, нагни ему голову то, – сказал он солдату, державшему французского орла и нечаянно опустившему его перед знаменем преображенцев. – Пониже, пониже, так то вот. Ура! ребята, – быстрым движением подбородка обратись к солдатам, проговорил он.
– Ура ра ра! – заревели тысячи голосов. Пока кричали солдаты, Кутузов, согнувшись на седле, склонил голову, и глаз его засветился кротким, как будто насмешливым, блеском.
– Вот что, братцы, – сказал он, когда замолкли голоса…
И вдруг голос и выражение лица его изменились: перестал говорить главнокомандующий, а заговорил простой, старый человек, очевидно что то самое нужное желавший сообщить теперь своим товарищам.
В толпе офицеров и в рядах солдат произошло движение, чтобы яснее слышать то, что он скажет теперь.
– А вот что, братцы. Я знаю, трудно вам, да что же делать! Потерпите; недолго осталось. Выпроводим гостей, отдохнем тогда. За службу вашу вас царь не забудет. Вам трудно, да все же вы дома; а они – видите, до чего они дошли, – сказал он, указывая на пленных. – Хуже нищих последних. Пока они были сильны, мы себя не жалели, а теперь их и пожалеть можно. Тоже и они люди. Так, ребята?
Он смотрел вокруг себя, и в упорных, почтительно недоумевающих, устремленных на него взглядах он читал сочувствие своим словам: лицо его становилось все светлее и светлее от старческой кроткой улыбки, звездами морщившейся в углах губ и глаз. Он помолчал и как бы в недоумении опустил голову.
– А и то сказать, кто же их к нам звал? Поделом им, м… и… в г…. – вдруг сказал он, подняв голову. И, взмахнув нагайкой, он галопом, в первый раз во всю кампанию, поехал прочь от радостно хохотавших и ревевших ура, расстроивавших ряды солдат.
Слова, сказанные Кутузовым, едва ли были поняты войсками. Никто не сумел бы передать содержания сначала торжественной и под конец простодушно стариковской речи фельдмаршала; но сердечный смысл этой речи не только был понят, но то самое, то самое чувство величественного торжества в соединении с жалостью к врагам и сознанием своей правоты, выраженное этим, именно этим стариковским, добродушным ругательством, – это самое (чувство лежало в душе каждого солдата и выразилось радостным, долго не умолкавшим криком. Когда после этого один из генералов с вопросом о том, не прикажет ли главнокомандующий приехать коляске, обратился к нему, Кутузов, отвечая, неожиданно всхлипнул, видимо находясь в сильном волнении.


8 го ноября последний день Красненских сражений; уже смерклось, когда войска пришли на место ночлега. Весь день был тихий, морозный, с падающим легким, редким снегом; к вечеру стало выясняться. Сквозь снежинки виднелось черно лиловое звездное небо, и мороз стал усиливаться.
Мушкатерский полк, вышедший из Тарутина в числе трех тысяч, теперь, в числе девятисот человек, пришел одним из первых на назначенное место ночлега, в деревне на большой дороге. Квартиргеры, встретившие полк, объявили, что все избы заняты больными и мертвыми французами, кавалеристами и штабами. Была только одна изба для полкового командира.
Полковой командир подъехал к своей избе. Полк прошел деревню и у крайних изб на дороге поставил ружья в козлы.
Как огромное, многочленное животное, полк принялся за работу устройства своего логовища и пищи. Одна часть солдат разбрелась, по колено в снегу, в березовый лес, бывший вправо от деревни, и тотчас же послышались в лесу стук топоров, тесаков, треск ломающихся сучьев и веселые голоса; другая часть возилась около центра полковых повозок и лошадей, поставленных в кучку, доставая котлы, сухари и задавая корм лошадям; третья часть рассыпалась в деревне, устраивая помещения штабным, выбирая мертвые тела французов, лежавшие по избам, и растаскивая доски, сухие дрова и солому с крыш для костров и плетни для защиты.
Человек пятнадцать солдат за избами, с края деревни, с веселым криком раскачивали высокий плетень сарая, с которого снята уже была крыша.
– Ну, ну, разом, налегни! – кричали голоса, и в темноте ночи раскачивалось с морозным треском огромное, запорошенное снегом полотно плетня. Чаще и чаще трещали нижние колья, и, наконец, плетень завалился вместе с солдатами, напиравшими на него. Послышался громкий грубо радостный крик и хохот.
– Берись по двое! рочаг подавай сюда! вот так то. Куда лезешь то?
– Ну, разом… Да стой, ребята!.. С накрика!
Все замолкли, и негромкий, бархатно приятный голос запел песню. В конце третьей строфы, враз с окончанием последнего звука, двадцать голосов дружно вскрикнули: «Уууу! Идет! Разом! Навались, детки!..» Но, несмотря на дружные усилия, плетень мало тронулся, и в установившемся молчании слышалось тяжелое пыхтенье.
– Эй вы, шестой роты! Черти, дьяволы! Подсоби… тоже мы пригодимся.
Шестой роты человек двадцать, шедшие в деревню, присоединились к тащившим; и плетень, саженей в пять длины и в сажень ширины, изогнувшись, надавя и режа плечи пыхтевших солдат, двинулся вперед по улице деревни.
– Иди, что ли… Падай, эка… Чего стал? То то… Веселые, безобразные ругательства не замолкали.
– Вы чего? – вдруг послышался начальственный голос солдата, набежавшего на несущих.
– Господа тут; в избе сам анарал, а вы, черти, дьяволы, матершинники. Я вас! – крикнул фельдфебель и с размаху ударил в спину первого подвернувшегося солдата. – Разве тихо нельзя?
Солдаты замолкли. Солдат, которого ударил фельдфебель, стал, покряхтывая, обтирать лицо, которое он в кровь разодрал, наткнувшись на плетень.
– Вишь, черт, дерется как! Аж всю морду раскровянил, – сказал он робким шепотом, когда отошел фельдфебель.
– Али не любишь? – сказал смеющийся голос; и, умеряя звуки голосов, солдаты пошли дальше. Выбравшись за деревню, они опять заговорили так же громко, пересыпая разговор теми же бесцельными ругательствами.
В избе, мимо которой проходили солдаты, собралось высшее начальство, и за чаем шел оживленный разговор о прошедшем дне и предполагаемых маневрах будущего. Предполагалось сделать фланговый марш влево, отрезать вице короля и захватить его.
Когда солдаты притащили плетень, уже с разных сторон разгорались костры кухонь. Трещали дрова, таял снег, и черные тени солдат туда и сюда сновали по всему занятому, притоптанному в снегу, пространству.
Топоры, тесаки работали со всех сторон. Все делалось без всякого приказания. Тащились дрова про запас ночи, пригораживались шалашики начальству, варились котелки, справлялись ружья и амуниция.
Притащенный плетень осьмою ротой поставлен полукругом со стороны севера, подперт сошками, и перед ним разложен костер. Пробили зарю, сделали расчет, поужинали и разместились на ночь у костров – кто чиня обувь, кто куря трубку, кто, донага раздетый, выпаривая вшей.


Казалось бы, что в тех, почти невообразимо тяжелых условиях существования, в которых находились в то время русские солдаты, – без теплых сапог, без полушубков, без крыши над головой, в снегу при 18° мороза, без полного даже количества провианта, не всегда поспевавшего за армией, – казалось, солдаты должны бы были представлять самое печальное и унылое зрелище.
Напротив, никогда, в самых лучших материальных условиях, войско не представляло более веселого, оживленного зрелища. Это происходило оттого, что каждый день выбрасывалось из войска все то, что начинало унывать или слабеть. Все, что было физически и нравственно слабого, давно уже осталось назади: оставался один цвет войска – по силе духа и тела.
К осьмой роте, пригородившей плетень, собралось больше всего народа. Два фельдфебеля присели к ним, и костер их пылал ярче других. Они требовали за право сиденья под плетнем приношения дров.
– Эй, Макеев, что ж ты …. запропал или тебя волки съели? Неси дров то, – кричал один краснорожий рыжий солдат, щурившийся и мигавший от дыма, но не отодвигавшийся от огня. – Поди хоть ты, ворона, неси дров, – обратился этот солдат к другому. Рыжий был не унтер офицер и не ефрейтор, но был здоровый солдат, и потому повелевал теми, которые были слабее его. Худенький, маленький, с вострым носиком солдат, которого назвали вороной, покорно встал и пошел было исполнять приказание, но в это время в свет костра вступила уже тонкая красивая фигура молодого солдата, несшего беремя дров.
– Давай сюда. Во важно то!
Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.


Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.