Ауэрбах, Герман

Герман Ауэрбах
англ. Herman Auerbach
Место смерти:	Львов
Научная сфера:	математика
Место работы:	Львовский университет
Учёная степень:	доктор наук
Альма-матер:	Львовский университет

Герман Ауэрбах (англ. Herman Auerbach; 26 октября 1901, Тернополь — 17 августа 1942, Львов) — польский математик еврейского происхождения, один из видных представителей Львовской математической школы.

Биография

С 1919 года Ауэрбах обучался в Лодзи, Тернополе и Оломоуце. В 1921 году поступил на юридический факультет львовского университета им. Яна-Казимира, но через год начал изучение математики на философском факультете университета, который окончил в 1926 году.

В 1928 году защитил докторскую диссертацию по теме Н-выпуклых кривых. В 1935 году прошел процедуру хабилитации. Работал старшим преподавателем на кафедре математики, доцентом факультета математики и естественных наук львовского университета.

Входил в группу математиков, работавших во Львовском университете, создавших, так называемую, «шотландскую математическую школу» (ныне более известную как Львовская математическая школа. По воспоминаниям одного из её членов С. Улама

Его (Ауэрбаха) знание классической математики было, возможно, глубже, чем у большинства других профессоров. Он, к примеру, прекрасно знал классическую алгебру. С его подачи Мазур, я и ещё несколько математиков начали систематическое исследование групп Ли и других теорий, которые выходили за пределы той математики, которую сейчас принято называть польской. Ауэрбах обладал большими познаниями и в геометрии. Я часто обсуждал с ним теорию выпуклых тел, которой Мазур и я посвятили несколько совместных работ.

— Улам С. Приключения математика. Ижевск: НИЦ «Регулярная и хаотическая динамика». 2001

После присоединения Львова (Западной Украины) к УССР в 1939—1941 годах — профессор функционального анализа университета. После оккупации города нацистами был заключен во Львовское гетто. Во время ареста немцами в августе 1942 года для отправки в лагерь смерти Белжец покончил жизнь самоубийством, приняв с женой и дочерью яд.

Литература

• A short history of Polish mathematics by W. Z˙ elazko (Warszawa) (англ.)

Ссылки

• [www.enotes.com/topic/Herman_Auerbach Herman Auerbach] (англ.)

Отрывок, характеризующий Ауэрбах, Герман

– Горе наше общее, и будем делить всё пополам. Все, что мое, то ваше, – сказала она, оглядывая лица, стоявшие перед нею.
Все глаза смотрели на нее с одинаковым выражением, значения которого она не могла понять. Было ли это любопытство, преданность, благодарность, или испуг и недоверие, но выражение на всех лицах было одинаковое.
– Много довольны вашей милостью, только нам брать господский хлеб не приходится, – сказал голос сзади.
– Да отчего же? – сказала княжна.
Никто не ответил, и княжна Марья, оглядываясь по толпе, замечала, что теперь все глаза, с которыми она встречалась, тотчас же опускались.
– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.


Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.