Ауэ, Христофор Александрович

Христофо́р Алекса́ндрович Ауэ (19 сентября 1884 — после 1956) — полковник лейб-гвардии 3-го стрелкового полка, герой Первой мировой войны.

Окончил 1-й кадетский корпус (1902) и Павловское военное училище (1904), откуда выпущен был подпоручиком в лейб-гвардии Стрелковый полк.

В Первую мировую войну штабс-капитан Ауэ вступил в рядах лейб-гвардии 3-го стрелкового полка. Был пожалован Георгиевским оружием

За то, что в бою под Нешавой 27-го августа 1914 года взял с ротой под губительным огнем противника австрийский окоп, в котором найдено около ста австрийских трупов. Во время атаки оба младших офицера и 50 стрелков выбыли из строя убитыми и ранеными.

и удостоен ордена Святого Георгия 4-й степени

За то, что в бою у д. Карвово с 19-го на 20-е февраля 1915 года за высоту 85,0 при штыковой атаке своею ротою, выбил противника из окопов и захватил два действовавших германских пулемета и пленных.

К концу войны — полковник лейб-гвардии 3-го стрелкового полка.

В эмиграции в Австралии. Состоял членом полкового объединения, сотрудничал в журнале «Военная быль». Умер после 1956 года в Сиднее.

Награды

• Орден Святой Анны 4-й ст. с надписью «за храбрость» (ВП 22.11.1914);
• Георгиевское оружие (ВП 3.01.1915);
• Орден Святой Анны 2-й ст. с мечами (ВП 12.02.1915);
• Орден Святого Станислава 2-й ст. с мечами (ВП 3.03.1915);
• Орден Святого Владимира 4-й ст. с мечами и бантом (ВП 8.04.1915);
• Орден Святого Станислава 3-й ст. с мечами и бантом (ВП 30.04.1915);
• Орден Святого Георгия 4-й ст. (ВП 29.05.1915).

Источники

• Глиндский В. П. Боевая летопись Лейб-гвардии 3-го стрелкового Его Величества полка. — Париж, 1935.
• Лазарев С. А. [medalirus.ru/georgievskie-kavalery/lazarev/aue-khristofor-aleksandrovich.php Герои великой войны. Известные и неизвестные.] — Санкт-Петербург: Атлант, 2007.
• Клепов М. Ю. Офицеры — Георгиевские кавалеры Первой мировой войны. — М.: «Минувшее», 2015.

Отрывок, характеризующий Ауэ, Христофор Александрович

– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.

Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.

Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.


Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.