Селищев, Афанасий Матвеевич

Афанасий Селищев
Дата рождения:	11 (23) января 1886(1886-01-23)
Место рождения:	Волово
Дата смерти:	6 декабря 1942(1942-12-06) (56 лет)
Место смерти:	Москва
Страна:	СССР
Научная сфера:	лингвистика
Учёное звание:	член-корреспондент АН СССР
Альма-матер:	Казанский университет
Известные ученики:	С. Б. Бернштейн П. Я. Черных

Афана́сий Матве́евич Сели́щев (11 [23] января 1886, Волово, Ливенского уезда Орловской губернии, ныне Липецкая область — 6 декабря 1942, Москва) — советский лингвист-славянист, член-корреспондент АН СССР (1929), член-корреспондент Болгарской АН (1931).

Биография

Селищев говорил о себе: «Я вышел из бедной крестьянской семьи. Только благодаря случайности (земской стипендии) я получил среднее образование (высшее образование было уже легче получить мне). Связи со своей социальной средой не порывал и не порываю».

Окончив Казанский университет в 1910 году, Селищев остался там на кафедре славянского языкознания. Приват-доцент с 1913 г. В 1914 г. ездил на два месяца на Балканы для изучения македонских говоров.

Профессор Иркутского университета (с осени 1918 по лето 1920 года). На следствии по «делу славистов» его обвиняли в том, что он эвакуировался из Казани в Иркутск с белой армией.

Профессор Казанского университета (1920—1921). В 1922 переехал в Москву, возглавил кафедру славянских языков 1-го МГУ, но в конце 20-х годов она была ликвидирована. Работал в Институте языка и литературы РАНИОН (институт был закрыт в 1931 г.)

В 1931—1932 годах работал в недолго просуществовавшем московском НИИ языкознания (НИИЯЗ) при Наркомпросе, созданном оппонентами марризма. Селищев подвергся нападкам со стороны директора института М. Н. Бочачера:

Профессор Селищев в этой борьбе за Македонию стал… сторонником болгарского империализма… Нужно уметь разглядеть за «учёными» выкрутасами политическое лицо царско-буржуазного разведчика… Перейду к книге «Язык революционной эпохи». Эта книга очень талантлива. В этой книге очень тонко и умело скрыта клевета на нашу революцию…

4 января 1932 г. Бочачер уволил Селищева из института, однако через полгода нарком просвещения А. С. Бубнов восстановил Селищева на работе. В начале 1933 г., однако, из-за противостояния марризму был ликвидирован весь институт и Селищев снова потерял работу. Через полгода зачислен в штат Института славяноведения в Ленинграде.

Арестован в феврале 1934 года по делу славистов. Был осуждён на 5 лет лагерей, находился в Карлаге. Освобождён досрочно 11 января 1937 г., жил в Калинине. Д. Н. Ушаков устроил его в МИФЛИ, но Селищев был вынужден уйти оттуда из-за травли. В 1938 исключён из АН СССР.

В 1939 году после письма Сталину получил московскую прописку, профессор Московского государственного педагогического института, Московского городского педагогического института.

С началом войны смог включиться в пропаганду «славянского братства» в агитационных статьях и на радио, получил поручение создать кафедру славяноведения в МГУ, но был уже тяжело болен для этого.

Умер от рака. Похоронен на Даниловском кладбище в Москве.

После смерти А. М. Селищева рукописи его работ долгое время хранились в Московском государственном педагогическом институте, позднее были переданы на хранение в ЦГАЛИ (сейчас РГАЛИ). Архив до сих пор не разобран, хранящиеся в нём материалы не опубликованы. В частности, в ЦГАЛИ находится рукопись работы «Южнославянские языки», о которой обычно пишут, что она утрачена безвозвратно. Исключение составил учебник по старославянскому языку (издан в 1951—1952), опубликованный по рукописи. После войны его научное наследие подвергалось официальной критике (Марр отрицал родство славянских языков) вплоть до краха марризма в 1950.

Вклад в науку

Селищев — один из крупнейших русских славистов XX века, автор работ по истории русского языка, сравнительной грамматике славянских языков, по славянским говорам в Албании и Македонии (впоследствии лёгшим в основу литературного македонского языка), по балканистике, по славянской палеографии и топонимике. Считал македонские говоры частью болгарского языка и резко критиковал «сербизирующую» концепцию югослава А. Белича, однако возражал, когда в Болгарии из его теории делались политические выводы о принадлежности территорий. По утверждениям Бернштейна, впоследствии в своём курсе славянской филологии, прочитанном в 1938 г., Селищев упомянул македонский как особый язык и одобрил статью Бернштейна о македонском языке для БСЭ. В изданных в 1968 году «Избранных трудах» Селищева македонские говоры представлены как часть «болгарской языковой территории».

Автор крупного труда по диалектологии «Диалектологический очерк Сибири» (выпуск 1, 1921), социолингвистических работ об изменениях в русском языке после Октябрьской революции: «Язык революционной эпохи» (1928; вскоре работа стала полузапрещённой из-за цитат из Троцкого, Каменева и др., в 1935 раскритикована в «Правде» и изъята, в 2003 переиздана), «О языке современной деревни» (1939). Посмертно издана книга «Старославянский язык» в двух частях (1951—1952) — одно из лучших описаний языка древнейших письменных памятников, имеющее также значение учебника; работа переиздавалась в 2001 и 2006 гг.

Работы

• Введение в сравнительную грамматику славянских языков. — Казань, 1914. — Вып. 1. — 123 с.
• Очерки по македонской диалектологии. — Казань, 1918. — Т.1. — 284 с.
• Диалектологический очерк Сибири. — Иркутск, 1920. — Вып. 1. — 297 с.
• Язык революционной эпохи. Из наблюдений над русским языком последних лет (1917—1926). — М.: «Работник просвещения», 1928. — 248 с.
• [www.promacedonia.org/seli_polog/ Полог и его болгарское население. Исторические, этнографические и диалектологические очерки северо-западной Македонии. — София, 1929. — 439 с.]
• [www.kroraina.com/seli_sna/index.html Славянское население в Албании. — София, 1931. — 352 с.]
• Македонская диалектология и сербские лингвисты. — София, 1935. — 101 с.
• Славянское языкознание. Т. 1. Западнославянские языки: Учеб. пособие. — М.: Учпедгиз, 1941. — 468 с.; Переизд.: M.: Либроком, 2010.
• Происхождение русских фамилий, личных имён и прозвищ // Учёные записки МГУ. Труды кафедры русского языка. Вып. 128. М., 1948. С. 137—141.
• Старославянский язык. В 2-х ч.: Учеб пособие. (Подготовлено к печати при участии Р. И. Аванесова) — М.: Учпедгиз, 1951—1952.

  Ч. 1: Введение. Фонетика. — 1951. — 336 с.

  Ч. 2: Тексты. Словарь. Очерки морфологии. — 1951. — 206 с

• Избранные труды. (Составление, общая редакция, вступительные статьи, комментарии и библиография Е. А. Василевской) — М.: Просвещение 1968. — 640 с

Литература

• Бернштейн С. Б. А. М. Селищев — славист-балканист. М., Наука, 1987.
• Ашнин Ф. Д., Алпатов В. М. «Дело славистов»: 30-е годы. М.: Наследие, 1994.
• Алпатов В. М. Москва лингвистическая / Научный совет Российской Академии наук по изучению и охране культурного и природного наследия. — М.: Изд-во Института иностранных языков, 2001. — С. 35 - 39. — 104 с. — (Природное и культурное наследие Москвы). — 500 экз. — ISBN 5-88966-028-4.

Ссылки

• [archive.libfl.ru/win/service/selischev.html Биография на сайте Библиотеки иностранных языков]

Отрывок, характеризующий Селищев, Афанасий Матвеевич

«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.

Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.


Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.

Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, что Наташа называла: это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил жизнью, представлявшейся ему в любви к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.
Это было вечером. Он был, как обыкновенно после обеда, в легком лихорадочном состоянии, и мысли его были чрезвычайно ясны. Соня сидела у стола. Он задремал. Вдруг ощущение счастья охватило его.
«А, это она вошла!» – подумал он.
Действительно, на месте Сони сидела только что неслышными шагами вошедшая Наташа.
С тех пор как она стала ходить за ним, он всегда испытывал это физическое ощущение ее близости. Она сидела на кресле, боком к нему, заслоняя собой от него свет свечи, и вязала чулок. (Она выучилась вязать чулки с тех пор, как раз князь Андрей сказал ей, что никто так не умеет ходить за больными, как старые няни, которые вяжут чулки, и что в вязании чулка есть что то успокоительное.) Тонкие пальцы ее быстро перебирали изредка сталкивающиеся спицы, и задумчивый профиль ее опущенного лица был ясно виден ему. Она сделала движенье – клубок скатился с ее колен. Она вздрогнула, оглянулась на него и, заслоняя свечу рукой, осторожным, гибким и точным движением изогнулась, подняла клубок и села в прежнее положение.
Он смотрел на нее, не шевелясь, и видел, что ей нужно было после своего движения вздохнуть во всю грудь, но она не решалась этого сделать и осторожно переводила дыханье.
В Троицкой лавре они говорили о прошедшем, и он сказал ей, что, ежели бы он был жив, он бы благодарил вечно бога за свою рану, которая свела его опять с нею; но с тех пор они никогда не говорили о будущем.
«Могло или не могло это быть? – думал он теперь, глядя на нее и прислушиваясь к легкому стальному звуку спиц. – Неужели только затем так странно свела меня с нею судьба, чтобы мне умереть?.. Неужели мне открылась истина жизни только для того, чтобы я жил во лжи? Я люблю ее больше всего в мире. Но что же делать мне, ежели я люблю ее?» – сказал он, и он вдруг невольно застонал, по привычке, которую он приобрел во время своих страданий.
Услыхав этот звук, Наташа положила чулок, перегнулась ближе к нему и вдруг, заметив его светящиеся глаза, подошла к нему легким шагом и нагнулась.
– Вы не спите?
– Нет, я давно смотрю на вас; я почувствовал, когда вы вошли. Никто, как вы, но дает мне той мягкой тишины… того света. Мне так и хочется плакать от радости.
Наташа ближе придвинулась к нему. Лицо ее сияло восторженною радостью.
– Наташа, я слишком люблю вас. Больше всего на свете.
– А я? – Она отвернулась на мгновение. – Отчего же слишком? – сказала она.
– Отчего слишком?.. Ну, как вы думаете, как вы чувствуете по душе, по всей душе, буду я жив? Как вам кажется?
– Я уверена, я уверена! – почти вскрикнула Наташа, страстным движением взяв его за обе руки.
Он помолчал.
– Как бы хорошо! – И, взяв ее руку, он поцеловал ее.
Наташа была счастлива и взволнована; и тотчас же она вспомнила, что этого нельзя, что ему нужно спокойствие.
– Однако вы не спали, – сказала она, подавляя свою радость. – Постарайтесь заснуть… пожалуйста.
Он выпустил, пожав ее, ее руку, она перешла к свече и опять села в прежнее положение. Два раза она оглянулась на него, глаза его светились ей навстречу. Она задала себе урок на чулке и сказала себе, что до тех пор она не оглянется, пока не кончит его.
Действительно, скоро после этого он закрыл глаза и заснул. Он спал недолго и вдруг в холодном поту тревожно проснулся.
Засыпая, он думал все о том же, о чем он думал все ото время, – о жизни и смерти. И больше о смерти. Он чувствовал себя ближе к ней.
«Любовь? Что такое любовь? – думал он. – Любовь мешает смерти. Любовь есть жизнь. Все, все, что я понимаю, я понимаю только потому, что люблю. Все есть, все существует только потому, что я люблю. Все связано одною ею. Любовь есть бог, и умереть – значит мне, частице любви, вернуться к общему и вечному источнику». Мысли эти показались ему утешительны. Но это были только мысли. Чего то недоставало в них, что то было односторонне личное, умственное – не было очевидности. И было то же беспокойство и неясность. Он заснул.
Он видел во сне, что он лежит в той же комнате, в которой он лежал в действительности, но что он не ранен, а здоров. Много разных лиц, ничтожных, равнодушных, являются перед князем Андреем. Он говорит с ними, спорит о чем то ненужном. Они сбираются ехать куда то. Князь Андрей смутно припоминает, что все это ничтожно и что у него есть другие, важнейшие заботы, но продолжает говорить, удивляя их, какие то пустые, остроумные слова. Понемногу, незаметно все эти лица начинают исчезать, и все заменяется одним вопросом о затворенной двери. Он встает и идет к двери, чтобы задвинуть задвижку и запереть ее. Оттого, что он успеет или не успеет запереть ее, зависит все. Он идет, спешит, ноги его не двигаются, и он знает, что не успеет запереть дверь, но все таки болезненно напрягает все свои силы. И мучительный страх охватывает его. И этот страх есть страх смерти: за дверью стоит оно. Но в то же время как он бессильно неловко подползает к двери, это что то ужасное, с другой стороны уже, надавливая, ломится в нее. Что то не человеческое – смерть – ломится в дверь, и надо удержать ее. Он ухватывается за дверь, напрягает последние усилия – запереть уже нельзя – хоть удержать ее; но силы его слабы, неловки, и, надавливаемая ужасным, дверь отворяется и опять затворяется.