Афанасий (Сахаров)

Епископ Афанасий<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Епископ Афанасий в самые первые годы своего святительского служения</td></tr>
Епископ Ковровский, викарий Владимирской епархии
10 июля 1921 — 1923
Предшественник:	Леонид (Скобеев)
Преемник:	Григорий (Козырев) (в/у)
Учёная степень:	кандидат богословия
Имя при рождении:	Сергей Григорьевич Сахаров
Рождение:	2 июля 1887(1887-07-02) село Царевка, Кирсановский уезд, Тамбовская губерния
Смерть:	28 октября 1962(1962-10-28) (75 лет) посёлок Петушки, Владимирская область
Принятие священного сана:	14 октября 1912
Принятие монашества:	12 октября 1912
Епископ Афанасий на Викискладе

Епископ Афанасий (в миру Сергей Григорьевич Сахаров; 2 июля 1887 село Царевка, Тамбовская губерния — 28 октября 1962, Петушки, Владимирская область) — епископ Русской Православной Церкви, в 1920-е годы — епископ Ковровский, викарий Владимирской епархии. Деятель катакомбного движения.

Литургист, один из авторов «Службы всем святым, в земли Российстей просиявшим» (Собору Русских святых).

Прославлен Русской православной церковью в августе 2000 году в лике священноисповедника.

Образование

Окончил Шуйское духовное училище (1902), Владимирскую духовную семинарию (1908), Московскую духовную академию со степенью кандидата богословия (1912, кандидатская работа: «Настроение верующей души по Триоди Постной»).

Монах и преподаватель

12 октября 1912 года пострижен в монашество; 14 октября того же года посвящён в сан иеродиакона и 17 октября в сан иеромонаха.

С 6 октября 1912 года — преподаватель пастырских предметов в Полтавской духовной семинарии.

С 28 августа 1913 года — смотритель Клеванского Духовного училища Волынской епархии.

С 3 сентября 1913 — преподаватель пастырских предметов во Владимирской духовной семинарии.

В 1918—1920 годах — член Владимирского епархиального совета от монашествующих.

20 января 1920 года возведён в сан архимандрита.

В 1920—1921 годах — наместник владимирского Рождественского монастыря.

Участие в Поместном соборе

В 1917 году избран на монашеском съезде в Троице-Сергиевой Лавре кандидатом в члены Всероссийского Поместного собора. С января 1918 — член Собора, работал в отделах о богослужении, о монашестве и о церковной дисциплине. В отдел о богослужении представил доклады: «О подготовке нового издания богослужебных книг со внесением в них всех существующих как печатных, так и рукописных служб русским святым». «Об усилении и узаконении чествования по епархиям местных святых». В отдел о церковной дисциплине представил доклад «О присвоении богослужебных отличий определенным церковным служителям и должностям и воспрещении раздавать их в качестве наград». (Доклад был одобрен отделом). На пленарном заседании выступал в качестве содокладчика по докладу о правилах канонизации святых в Русской Церкви. После восстановления Собором праздника Всех Святых в Русской земле просиявших принимал участие вместе с профессором Петроградского университета Б. А. Тураевым в составлении службы на этот праздник.

Епископ

С 17 июня 1921 года — епископ Ковровский, викарий Владимирской епархии. С 18 июня 1921 года, одновременно, настоятель Боголюбова монастыря.

Был арестован в марте 1922 года, в мае того же года предан суду в связи с пропажей церковных ценностей в Суздальском Спасском монастыре. Приговорен к одному году заключения, по амнистии освобожден. Выступал против обновленческого движения. Вновь арестовывался в июле и сентябре 1922. После сентябрьского ареста был отправлен в Москву, где содержался в Таганской тюрьме. Приговорен к двум годам ссылки в Зырянский край (начало срока — 14 ноября 1922). Находился в ссылке в городе Усть-Сысольске и селе Керчомъя. Освобождён из ссылки в январе 1925 года.

В феврале 1925 года вернулся во Владимир и принял на себя управление Владимирской епархией как первый помощник архиепископа Владимирского Николая (Добронравова), высланного в Москву. Однако вскоре по требованию ОГПУ в мае 1925 года епископ Афанасий должен быть дать подписку о неуправлении епархией.

В сентябре 1925 прибыл на обновленческий епархиальный съезд, где призвал его участников покаяться и покинул заседание.

В ноябре 1925 года временно управляющим Владимирской епархией был назначен епископ Дамиан (Воскресенский). В декабре 1925 года епископ Дамиан вошёл в самочинный Временный высший церковный совет, организованный при поддержке ОГПУ. После этого епископ Афанасий взял на себя управление Владимирской епархией.

К этому моменту Владимирская епархия оставалась без архиерея — епископ Афанасий готовился к аресту, архиепископ Николай (Добронравов) уже был арестован, в Нарымском крае находился епископ Вязниковский Корнилий (Соболев). 15 января 1926 года епископ Афанасий благословил православных Владимирской епархии, если не будет православного архиерея, «за духовным руководством и окормлением обращаться к православным архиереям соседних епархий».

В тот же день епископ Афанасий был арестован, ему вспомнили эпизод с иеромонахом Александром (Чечелем) и проповеди на праздник св. Георгия. После выхода из тюрьмы 15 марта 1926 года призвал православных Владимирской епархии обращаться к епископу Дамиану (Воскресенскому), к тому времени принесшему покаяние.

С ноября 1926 года — управляющий Ивановской епархией. Власти предложили ему добровольно уехать из епархии или прекратить управление церковными делами. Отказался оставить вверенную паству.

Соловки и Туруханский край

2 января 1927 года арестован, отправлен в Москву (находился в тюрьме ОГПУ на Лубянке и в Бутырской тюрьме). За «принадлежность к группе архиереев, возглавляемой митрополитом Сергием Страгородским» приговорён к трём годам лишения свободы. Отбывал срок в Соловецком лагере, где работал сторожем и, недолго, счетоводом, болел сыпным тифом.

В феврале 1930 года выслан на три года в Туруханский край. В первой половине 1932 года жил там у ссыльного митрополита Кирилла (Смирнова). В 1933 году вернулся во Владимирскую область, вышел из юрисдикции митрополита Сергия (Страгородского), считая, что тот превышает свои полномочия Заместителя Патриаршего местоблюстителя. Позиция епископа Афанасия была близка к точке зрения митрополита Кирилла.

Беломорско-Балтийские лагеря

18 апреля 1936 года арестован по обвинению в «связи с Ватиканом» и «с белогвардейцами на Украине». Однако на допросах об этом речи не шло (сам епископ Афанасий эти обвинения полностью отвергал), а следствие интересовали лишь причины отказа сотрудничать с лояльным по отношению к советской власти митрополитом Сергием. Приговорён к 5 годам лишения свободы в Беломорско-Балтийских лагерях. В лагере недолго работал инкассатором, после того, как у него уголовники похитили деньги, получил дополнительно год лишения свободы. Работал на лесобирже, на лесоповале, на строительстве круглолежневой дороги. Был дневальным, бригадиром лаптеплетной бригады. Один из немногих архиереев, которым удалось выжить после массовых расстрелов политзаключённых в лагерях в 1937—1938 годах.

В начале Великой Отечественной войны этапирован в Онежские лагеря, прошёл пешком около 400 километров, неся на себе свои вещи. Работал на лесобирже, голодал, так как не вырабатывал нормы. В июне 1942 года освобождён и выслан в Омскую область, где работал ночным сторожем. С января по ноябрь 1943 года проживал в городе Ишим.

Новый арест и очередной приговор

7 ноября 1943 года в ссылке в очередной раз арестован и перевезён в Москву. На допросе 10 апреля 1944 заявил: «Я не мог примириться с советской властью, не признающей религию. Я не смиряюсь и теперь, что ведётся борьба против религии (так в тексте!). Но всё это мои личные убеждения, и их никому из своих близких не навязывал и не призывал вести борьбу против Советской власти». В 1944 году приговорён к 8 годам лишения свободы. Содержался в Сибирских и Темниковских лагерях, Дубравлаге. Работал ассенизатором, занимался плетением лаптей. С 1947 года — на инвалидности по возрасту.

Не признавал Сергия (Страгородского) законным Патриархом. В 1945 признал законность избрания Патриархом Алексия I. В 1955 писал, мотивируя это решение: «Ереси, отцами осужденные, Патриарх Алексий и его сподвижники не проповедуют… никакой законной высшей иерархической властью Патриарх Алексий не осужден, и я не могу, не имею права сказать, что он безблагодатный, и что таинства, совершаемые им и его духовенством, не действительны. Поэтому, когда в 1945 году, будучи в заключении, я и бывшие со мною иереи, не поминавшие Митрополита Сергия, узнали об избрании и настоловании Патриарха Алексия, мы обсудивши создавшееся положение, согласно решили, что так как кроме Патриарха Алексия, признанного всеми Вселенскими Патриархами, теперь нет иного законного первоиерарха русской поместной Церкви, то нам должно возносить на наших молитвах имя Патриарха Алексия, как Патриарха нашего, что я и делаю неукоснительно с того дня».

Последние годы жизни

После освобождения из лагеря, в мае 1954 — марте 1955 содержался в Зубово-Полянском доме инвалидов. В марте 1955 ему было разрешено выехать в город Тутаев, откуда в октябре того же года он переехал в город Петушки.

По освобождении трудился над исследованием православного богослужения, житий русских святых и составил обстоятельный труд «О поминовении усопших по уставу Православной Церкви». С 1955 года был председателем Богослужебно-Календарной Комиссии при Издательстве Московской Патриархии и внёс немало исправлений в месяцеслов святых.

В его некрологе, опубликованном в «Журнале Московской Патриархии», в частности, говорилось: «Любовь, теплоту и сердечность чувствовал каждый, кто соприкасался с благостным архипастырем. Беседы с ним были увлекательны. Его многочисленные друзья могли многие часы проводить с ним в этих беседах, знакомясь с его открытиями в области литургики и агиографии или слушая глубокие изъяснения богослужебных текстов. Каждый уходил от него духовно обогащенным и умиротворенным».

Литургическое творчество

В 1920-е годы начинает дополнять и совершенствовать утверждённую Собором 1917—1918 годов службу Всем русским святым, «а вместе с тем явилась мысль о желательности и необходимости установления и еще одного дня для общего празднования всех Русских святых, сверх установленного Собором», в связи с чем им было предложено установить второй, непереходящий праздник в честь Всех русских святых, когда бы во всех русских храмах «могла бы быть совершаема только одна полная праздничная служба, не стесняемая никакой другой». Епископ Афанасий (Сахаров) объяснил это в предисловии к службе Всем святым, в земле Русской просиявшим: «При этом казалось бы более всего соответствующим совершать празднование Всем Святым, в земле Русской просиявшим, 16 (29) июля непосредственно за праздником просветителя Русской земли святого равноапостольного великого князя Владимира. Тогда праздник нашего Равноапостола будет как бы предпразднством к празднику Всех Святых, процветших в той земле, в которую он всеял спасительные семена веры Православной. И самый праздник Всех Русских Святых тогда будет начинаться прославлением князя Владимира на 9-м часе пред праздничной малой вечерней. Праздник Всех Русских Святых есть праздник всей святой Руси».

В 1946 году вышла в свет Служба Всем святым, в земли Российской просиявшим, изданная Московской Патриархией, отредактированная епископом Афанасием (Сахаровым), после чего началось повсеместное празднование памяти Всех русских святых во 2-ю Неделю по Пятидесятнице. При публикации были допущены цензурные искажения, уничтожавшими все указания на новомучеников (по зада­нию советских властей эту «правку» выполнил инспектор ЛДА профессор Лев Парийский).

Вернувшись из лагеря и поселившись в Петушках, епископ Афанасий начинает работу по сбору и систематизации служб русским святым. В его письмах, адресованных разным людям, содержится большое число просьб найти и прислать те или иные службы местночтимым святым. На основе полученного материала он уточняет детали житий, составляет списки местных святых. Присланные материалы тщательно редактируются и приводятся к единообразию в языковом и стилистическом отношении.

Таким образом архив епископа Афанасия попало несколько сот служб и акафистов, причём им делались правки и примечания. На основе этих материалов им готовились «Дополнительные Минеи», содержащие службы русским святым, которые не вошли в стандартные дореволюционные Минеи.

Составил несколько молебных последований, в том числе: «О хотящих по воздуху шествовати», «О сущих в различных обстояниях», «Благодарение о получении милостыни», «О мире всего мира и о прекращении войн» и др.

Реализацией идей епископа Афанасия стали вышедшие в 1978—1989 годах Служебные минеи (неофициально «Зелёные минеи»), в состав которой вошёл и окончательный текст службы всем российским святым, более полный по сравнению с текстом первых изданий. Туда же было включено огромное количество богослужебных текстов, прежде не входивших в основной круг богослужебных книг. В рецензии на сентябрьский и октябрьские тома игумен Иннокентий (Просвирнин) отмечал: «Богослужебно-календарная комиссия <…>, осуществляя пожелание Богослужебного отдела Поместного Собора 1917—1918 гг., по указанию святейшего Патриарха Алексия, ставила вопрос о необходимости соединения служб русским святым со службами святым Поместных Православных Церквей, чтобы не нарушался Устав всей Восточной Церкви и вместе были учтены богослужебная практика и богатство агиологии Русской церкви. Председатель Комиссии, епископ Афанасий (Сахаров), участник Поместного Собора 1917—1918 гг. дал необходимое решение этого сложного литургического вопроса в „Богослужебных указаниях на 1957 и 1958 гг.“ Он осуществил редактирование текста всех Миней, чтобы приблизить к пониманию современников церковнославянские языковые формы. Много труда он положил также на собирание отдельно изданных служб».

Канонизация и почитание

Канонизирован Архиерейским собором Русской православной церкви в августе 2000 в лике новомучеников и исповедников Российских.

4 октября 2012 года решением Священного Синода Русской православной церкви утверждён и рекомендован к общецерковному богослужебному употреблению текст службы священноисповеднику Афанасию (Сахарову), епископу Ковровскому.

15 октября 2012 года в Петушках состоялось торжественное открытие духовно-просветительского центра и обновленной экспозиции в доме священноисповедника епископа Ковровского Афанасия.

Труды

• [peniki.cerkov.ru/o-shestopsalmii-svt-afanasij-saxarov/ О шестопсалмии] // Журнал Московской Патриархии. — 1957. — № 1.
• [krotov.info/library/18_s/ah/arov_af1.html О поминовении усопших по уставу Православной Церкви.] — СПб., 1999.
• Собрание писем святителя Афанасия (Сахарова), епископа Ковровского, исповедника и песнописца. М., 2001.
• Служба всем святым в земле русской просиявшим / Еп. Афанасий (Сахаров). — М.: ПСТГУ, 1995.

Библиография

1. Молитва всех вас спасет. Материалы к жизнеописанию Святителя Афанасия, епископа Ковровского. М., 2000.
2. Автор-составитель инокиня Сергия (Ежикова). Святитель Афанасий (Сахаров), исповедник и песнописец. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 2003.
3. Славы Божия ревнитель: Жизнеописание и труды исповедника епископа Афанасия (Сахарова). Авт.-сост. Г. И. Катышев. — М.: Изд. Сретенского монастыря, 2006.
4. Русское православие XX века. Собрание писем святителя Афанасия (Сахарова). — М.: Правило веры. Московский Сретенский монастырь, 2001.

Ссылки

• [ortho-rus.ru/cgi-bin/ps_file.cgi?2_4076 Биография] на сайте «Русское православие»
• [pravbeseda.org/library/index.php?page=book&id=477 Житие св. Афанасия (Сахарова)]
• [orthodox.sf.ukrtel.net/tavrida/2001/09/list4.htm Биографические данные]
• [pstgu.ru/download/1234722043.4.pdf Епископ Афанасий Сахаров. Следственное дело]
• [www.regels.org/episkop-nepomin.htm Даты и этапы моей жизни]
• [www.liturgica.ru/bibliot/ogitsk_sah.html Переписка Д. П. Огицкого с епископом Афанасием (Сахаровым)]
• [www.pravoslavie.poltava.ua/sacred/saints/afanasiy_saharov/# Афанасий (Сахаров), епископ Ковровский, Исповедник]

Отрывок, характеризующий Афанасий (Сахаров)

Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день, два, и рай настанет…
Но ах! твой друг не доживет!
И он не допел еще последних слов, когда в зале молодежь приготовилась к танцам и на хорах застучали ногами и закашляли музыканты.

Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из за границы, завел с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь и краснея, сказала:
– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…
И он подал свою толстую руку, низко опуская ее, тоненькой девочке.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим , с приехавшим из за границы . Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
– Какова, какова? Смотрите, смотрите, – сказала старая графиня, проходя через залу и указывая на Наташу.
Наташа покраснела и засмеялась.
– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?

В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза .)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.
– Вот как в наше время танцовывали, ma chere, – сказал граф.
– Ай да Данила Купор! – тяжело и продолжительно выпуская дух и засучивая рукава, сказала Марья Дмитриевна.


В то время как у Ростовых танцовали в зале шестой англез под звуки от усталости фальшививших музыкантов, и усталые официанты и повара готовили ужин, с графом Безухим сделался шестой удар. Доктора объявили, что надежды к выздоровлению нет; больному дана была глухая исповедь и причастие; делали приготовления для соборования, и в доме была суетня и тревога ожидания, обыкновенные в такие минуты. Вне дома, за воротами толпились, скрываясь от подъезжавших экипажей, гробовщики, ожидая богатого заказа на похороны графа. Главнокомандующий Москвы, который беспрестанно присылал адъютантов узнавать о положении графа, в этот вечер сам приезжал проститься с знаменитым Екатерининским вельможей, графом Безухим.
Великолепная приемная комната была полна. Все почтительно встали, когда главнокомандующий, пробыв около получаса наедине с больным, вышел оттуда, слегка отвечая на поклоны и стараясь как можно скорее пройти мимо устремленных на него взглядов докторов, духовных лиц и родственников. Князь Василий, похудевший и побледневший за эти дни, провожал главнокомандующего и что то несколько раз тихо повторил ему.
Проводив главнокомандующего, князь Василий сел в зале один на стул, закинув высоко ногу на ногу, на коленку упирая локоть и рукою закрыв глаза. Посидев так несколько времени, он встал и непривычно поспешными шагами, оглядываясь кругом испуганными глазами, пошел чрез длинный коридор на заднюю половину дома, к старшей княжне.
Находившиеся в слабо освещенной комнате неровным шопотом говорили между собой и замолкали каждый раз и полными вопроса и ожидания глазами оглядывались на дверь, которая вела в покои умирающего и издавала слабый звук, когда кто нибудь выходил из нее или входил в нее.
– Предел человеческий, – говорил старичок, духовное лицо, даме, подсевшей к нему и наивно слушавшей его, – предел положен, его же не прейдеши.
– Я думаю, не поздно ли соборовать? – прибавляя духовный титул, спрашивала дама, как будто не имея на этот счет никакого своего мнения.
– Таинство, матушка, великое, – отвечало духовное лицо, проводя рукою по лысине, по которой пролегало несколько прядей зачесанных полуседых волос.
– Это кто же? сам главнокомандующий был? – спрашивали в другом конце комнаты. – Какой моложавый!…
– А седьмой десяток! Что, говорят, граф то не узнает уж? Хотели соборовать?
– Я одного знал: семь раз соборовался.
Вторая княжна только вышла из комнаты больного с заплаканными глазами и села подле доктора Лоррена, который в грациозной позе сидел под портретом Екатерины, облокотившись на стол.
– Tres beau, – говорил доктор, отвечая на вопрос о погоде, – tres beau, princesse, et puis, a Moscou on se croit a la campagne. [прекрасная погода, княжна, и потом Москва так похожа на деревню.]
– N'est ce pas? [Не правда ли?] – сказала княжна, вздыхая. – Так можно ему пить?
Лоррен задумался.
– Он принял лекарство?
– Да.
Доктор посмотрел на брегет.
– Возьмите стакан отварной воды и положите une pincee (он своими тонкими пальцами показал, что значит une pincee) de cremortartari… [щепотку кремортартара…]
– Не пило слушай , – говорил немец доктор адъютанту, – чтопи с третий удар шивь оставался .
– А какой свежий был мужчина! – говорил адъютант. – И кому пойдет это богатство? – прибавил он шопотом.
– Окотник найдутся , – улыбаясь, отвечал немец.
Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула, и вторая княжна, сделав питье, показанное Лорреном, понесла его больному. Немец доктор подошел к Лоррену.
– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по французски.
Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.
– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.

Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
– Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, – продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, – в такие минуты, как теперь, обо всём надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
Князь Василий вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять, соображала ли она то, что он ей сказал, или просто смотрела на него…
– Я об одном не перестаю молить Бога, mon cousin, – отвечала она, – чтоб он помиловал его и дал бы его прекрасной душе спокойно покинуть эту…
– Да, это так, – нетерпеливо продолжал князь Василий, потирая лысину и опять с злобой придвигая к себе отодвинутый столик, – но, наконец…наконец дело в том, ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написал завещание, по которому он всё имение, помимо прямых наследников и нас, отдавал Пьеру.
– Мало ли он писал завещаний! – спокойно сказала княжна. – Но Пьеру он не мог завещать. Пьер незаконный.
– Ma chere, – сказал вдруг князь Василий, прижав к себе столик, оживившись и начав говорить скорей, – но что, ежели письмо написано государю, и граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугам графа его просьба будет уважена…
Княжна улыбнулась, как улыбаются люди, которые думают что знают дело больше, чем те, с кем разговаривают.
– Я тебе скажу больше, – продолжал князь Василий, хватая ее за руку, – письмо было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится , – князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится , – и вскроют бумаги графа, завещание с письмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.
– А наша часть? – спросила княжна, иронически улыбаясь так, как будто всё, но только не это, могло случиться.
– Mais, ma pauvre Catiche, c'est clair, comme le jour. [Но, моя дорогая Катишь, это ясно, как день.] Он один тогда законный наследник всего, а вы не получите ни вот этого. Ты должна знать, моя милая, были ли написаны завещание и письмо, и уничтожены ли они. И ежели почему нибудь они забыты, то ты должна знать, где они, и найти их, потому что…
– Этого только недоставало! – перебила его княжна, сардонически улыбаясь и не изменяя выражения глаз. – Я женщина; по вашему мы все глупы; но я настолько знаю, что незаконный сын не может наследовать… Un batard, [Незаконный,] – прибавила она, полагая этим переводом окончательно показать князю его неосновательность.
– Как ты не понимаешь, наконец, Катишь! Ты так умна: как ты не понимаешь, – ежели граф написал письмо государю, в котором просит его признать сына законным, стало быть, Пьер уж будет не Пьер, а граф Безухой, и тогда он по завещанию получит всё? И ежели завещание с письмом не уничтожены, то тебе, кроме утешения, что ты была добродетельна et tout ce qui s'en suit, [и всего, что отсюда вытекает,] ничего не останется. Это верно.
– Я знаю, что завещание написано; но знаю тоже, что оно недействительно, и вы меня, кажется, считаете за совершенную дуру, mon cousin, – сказала княжна с тем выражением, с которым говорят женщины, полагающие, что они сказали нечто остроумное и оскорбительное.
– Милая ты моя княжна Катерина Семеновна, – нетерпеливо заговорил князь Василий. – Я пришел к тебе не за тем, чтобы пикироваться с тобой, а за тем, чтобы как с родной, хорошею, доброю, истинною родной, поговорить о твоих же интересах. Я тебе говорю десятый раз, что ежели письмо к государю и завещание в пользу Пьера есть в бумагах графа, то ты, моя голубушка, и с сестрами, не наследница. Ежели ты мне не веришь, то поверь людям знающим: я сейчас говорил с Дмитрием Онуфриичем (это был адвокат дома), он то же сказал.
Видимо, что то вдруг изменилось в мыслях княжны; тонкие губы побледнели (глаза остались те же), и голос, в то время как она заговорила, прорывался такими раскатами, каких она, видимо, сама не ожидала.
– Это было бы хорошо, – сказала она. – Я ничего не хотела и не хочу.
Она сбросила свою собачку с колен и оправила складки платья.
– Вот благодарность, вот признательность людям, которые всем пожертвовали для него, – сказала она. – Прекрасно! Очень хорошо! Мне ничего не нужно, князь.
– Да, но ты не одна, у тебя сестры, – ответил князь Василий.
Но княжна не слушала его.
– Да, я это давно знала, но забыла, что, кроме низости, обмана, зависти, интриг, кроме неблагодарности, самой черной неблагодарности, я ничего не могла ожидать в этом доме…
– Знаешь ли ты или не знаешь, где это завещание? – спрашивал князь Василий еще с большим, чем прежде, подергиванием щек.
– Да, я была глупа, я еще верила в людей и любила их и жертвовала собой. А успевают только те, которые подлы и гадки. Я знаю, чьи это интриги.
Княжна хотела встать, но князь удержал ее за руку. Княжна имела вид человека, вдруг разочаровавшегося во всем человеческом роде; она злобно смотрела на своего собеседника.
– Еще есть время, мой друг. Ты помни, Катишь, что всё это сделалось нечаянно, в минуту гнева, болезни, и потом забыто. Наша обязанность, моя милая, исправить его ошибку, облегчить его последние минуты тем, чтобы не допустить его сделать этой несправедливости, не дать ему умереть в мыслях, что он сделал несчастными тех людей…
– Тех людей, которые всем пожертвовали для него, – подхватила княжна, порываясь опять встать, но князь не пустил ее, – чего он никогда не умел ценить. Нет, mon cousin, – прибавила она со вздохом, – я буду помнить, что на этом свете нельзя ждать награды, что на этом свете нет ни чести, ни справедливости. На этом свете надо быть хитрою и злою.
– Ну, voyons, [послушай,] успокойся; я знаю твое прекрасное сердце.
– Нет, у меня злое сердце.
– Я знаю твое сердце, – повторил князь, – ценю твою дружбу и желал бы, чтобы ты была обо мне того же мнения. Успокойся и parlons raison, [поговорим толком,] пока есть время – может, сутки, может, час; расскажи мне всё, что ты знаешь о завещании, и, главное, где оно: ты должна знать. Мы теперь же возьмем его и покажем графу. Он, верно, забыл уже про него и захочет его уничтожить. Ты понимаешь, что мое одно желание – свято исполнить его волю; я затем только и приехал сюда. Я здесь только затем, чтобы помогать ему и вам.
– Теперь я всё поняла. Я знаю, чьи это интриги. Я знаю, – говорила княжна.
– Hе в том дело, моя душа.
– Это ваша protegee, [любимица,] ваша милая княгиня Друбецкая, Анна Михайловна, которую я не желала бы иметь горничной, эту мерзкую, гадкую женщину.