Ахалая, Бачана Роландиевич

Бачана Ахалая ბაჩანა ახალაია<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Министр внутренних дел Грузии
4 июля — 20 сентября 2012
Глава правительства:	Вано Мерабишвили
Предшественник:	Вано Мерабишвили
Преемник:	Екатерина Згуладзе
Министр обороны Грузии
27 августа 2009 — 4 июля 2012
Глава правительства:	Ника Гилаури
Предшественник:	Васил Сихарулидзе
Преемник:	Дмитрий Шашкин
Рождение:	24 октября 1980(1980-10-24) (43 года) Зугдиди
Отец:	Роланд Ахалая
Супруга:	Ирина Хейбель Анна Надареишвили
Дети:	Максим, Кесария
Партия:	Единое национальное движение
Образование:	Тбилисский государственный университет
Учёная степень:	магистр права

Бачана Роландович (Бачо) Ахалая (груз. ბაჩანა [ბაჩო] ახალაია; 24 октября 1980) — грузинский политик и государственный деятель. Бывший министр внутренних дел Грузии, занимал эту должность с июля по сентябрь 2012 года. Ранее — министр обороны (2009—2012), заместитель министра обороны (2008—2009), глава департамента исполнения наказаний министерства юстиции (2005—2009), заместитель омбудсмена Грузии (2004—2005). До этого, в 2003—2005 годах, работал в неправительственной организации «Институт свободы».

Биография

Ахалая родился 24 октября 1980 года в городе Зугдиди Грузинской ССР. Его отец Роланд Ахалая в 2012 году упоминался в СМИ как главный прокурор края Самегрело — Земо-Сванети; кроме того, в 2010-е годы он фигурировал в прессе как лидер («крёстный отец») влиятельного мегрельского клана Ахалая и даже как «неофициальный хозяин» региона. Помимо грузинского, Ахалая владеет русским, английским и немецким языками.

В 2003—2004 годах Ахалая, будучи студентом юрфака Тбилисского государственного университета имени Иванэ Джавахишвили, работал координатором проекта неправительственной организации «Институт свободы» (Georgia Liberty Institute). В ряде публикаций СМИ отмечалось, что эта организация финансировалась фондом Сороса и сыграла немалую роль в произошедшей в Грузии осенью 2003 года «Революции роз» — государственном перевороте, который привёл к отрешению от власти президента Эдуарда Шеварднадзе (писали и о том, что грузинский «Институт свободы» финансировал Госдепартамент США). Ахалая, по некоторым сведениям, вместе с председателем городского законодательного собрания Михаилом Саакашвили участвовал во взятии здания парламента 22 ноября 2003 года. После избрания Саакашвили президентом страны в январе 2004 года многие сотрудники «Института свободы» заняли высокие посты в органах власти Грузии.

В 2004 году Ахалая окончил университет, получив степень магистра права, после чего занял должность заместителя народного защитника (омбудсмена) Грузии Созара Субари.

Но пост заместителя омбудсмена Ахалая занимал недолго: уже в следующем году он возглавил департамент исполнения наказаний министерства юстиции Грузии. Главной задачей, порученной ему президентом Саакашвили, стала борьба с влиянием представителей преступного мира («воров в законе») в рамках возглавляемой им пенитенциарной системы Грузии. Борьба эта осуществлялась чрезвычайно жёсткими мерами, по некоторым данным, включавшими пытки и издевательства над криминальными «авторитетами». По ряду свидетельств, в эти годы Ахалая заработал репутацию «жестокого садиста», лично участвуя в избиениях и даже расстрелах заключённых. В январе и марте 2006 года в грузинских тюрьмах в Рустави и Тбилиси произошли два восстания заключённых; в результате жестокого подавления второго из них погибли, по разным данным, от 11 до 20 человек. Согласно официальной версии, волнения были организованы «ворами в законе» с целью массового побега заключённых и дестабилизации обстановки в стране. В то же время правозащитные организации утверждали, что восстание было лишь спонтанной реакцией заключённых на издевательства со стороны руководства тюрьмы.

Деятельность Ахалая на посту главы департамента исполнения наказаний оценивалась как успешная: в 2009 году Саакашвили заявил, что Грузия является единственной страной бывшего СССР, где «вор в законе не управляет тюрьмами». По словам грузинского лидера, «сломить хребет воровскому миру» сумел именно Ахалая. Кроме того, в прессе отмечалось, что при Ахалая были построены несколько тюрем, соответствовавших европейским стандартам, и существенно улучшились условия содержания заключённых.

В декабре 2008 года Ахалая был назначен первым заместителем министра обороны Давида (Васила) Сихарулидзе. Предшественник Сихарулидзе Давид Кезерашвили и ряд других министров были отправлены в отставку после неудачи в «пятидневной войне» — военных действиях на территории непризнанной республики Южная Осетия, зоне присутствия российских миротворцев. На новом посту Ахалая занимался строительством военных укреплений вокруг Тбилиси и контролем за боеспособностью вооружённых сил страны.

В августе 2009 года 28-летний Ахалая сменил Сихарулидзе на посту министра обороны Грузии. Комментируя новое назначение своего соратника, Саакашвили отмечал, что армии «необходима более жёсткая рука для повышения обороноспособности страны и отражения возможной новой агрессии со стороны России». Однако назначение вызвало резко негативную реакцию у оппозиции и правозащитников, считавших Ахалая «одиозной» фигурой и напоминавших, в частности, о предполагаемом систематическом нарушении им прав человека во время его работы в Минюсте. Омбудсмен Созара Субари назвал его «преступником», в деятельности которого «немало фактов, достаточных для возбуждения уголовного дела», на что Ахалая обвинил его во лжи. По данным портала WikiLeaks, администрация США также выражала обеспокоенность репутацией нового министра обороны Грузии. По мнению оппозиционеров, причиной назначения Ахалая главой военного ведомства была его личная преданность президенту и желание Саакашвили поставить вооружённые силы под свой жёсткий контроль. Также высказывалась точка зрения, что назначение Ахалая могло быть связано с намерением «вычистить министерство» от сторонников бывшего министра Ираклия Окруашвили, в 2008 году осуждённого за вымогательство. Сам Ахалая сформулировал приоритеты своей деятельности на новом посту следующим образом: «модернизация, мир и интеграция в НАТО».

В марте 2012 года лидер оппозиционной партии «Наша Грузия — свободные демократы» Ираклий Аласания заявил Совету национальной безопасности Грузии, что на западе страны по инициативе Саакашвили и под руководством Роланда Ахалая и других представителей «клана» Ахалая формируются незаконные вооружённые формирования. По утверждению оппозиционера, эти отряды создавались для подавления возможных оппозиционных выступлений осенью 2012 года, когда в стране должны были состояться парламентские выборы. Бачо Ахалая эти утверждения опроверг, назвав их «бредом».

В июле 2012 Саакашвили заявил, что при Ахалая грузинская армия стала «самым авторитетным институтом» в стране. Перечисляя достижения Ахалая на посту министра обороны, президент отметил среди них создание в Грузии собственной военной промышленности, а также учреждение в 2010 году Национальной военной академии имени Давида Агмашенебели, которую президент назвал «лучшей по крайней мере в этой части Европы».

В том же месяце в Грузии произошла очередная смена правительства: пост премьер-министра занял Вано Мерабишвили, а Ахалая сменил Мерабишвили на посту министра внутренних дел. 4 июля 2012 года новый состав кабинета министров был утвержден парламентом.

18 сентября 2012 года МВД Грузии распространило сообщение о задержании нескольких сотрудников Глданской тюрьмы в Тбилиси, обвинявшихся в пытках заключённых. В тот же день оппозиционные грузинские телеканалы показали видеосъёмки избиений и издевательств над заключёнными, которые, по их утверждениям, были предоставлены бывшим сотрудником пенитенциарного учреждения Владимиром Бедукадзе. Бедукадзе, выступив в телеэфире, сообщил, что пытки проводились якобы по указанию Ахалая и с ведома министра по исполнению наказаний Хатуны Калмахелидзе. МВД Грузии в свою очередь заявило, что пытки «заказал» один из заключённых той же тюрьмы. После публикации видео в Тбилиси и других городах Грузии прошли акции протеста родственников заключённых и оппозиции. На следующий день Калмахелидзе подала в отставку, а 20 сентября прошение об отставке подал Ахалая, заявивший, что чувствует «моральную и политическую ответственность» за произошедшее, поскольку ряд допустивших пытки руководителей пенитенциарной системы начали работать в департаменте исполнения наказаний под его началом. В тот же день стало известно, что преемницей Ахалая на посту главы МВД стала его первый заместитель Екатерина Згуладзе.

После отставки Ахалая покинул Грузию, однако в начале ноября вернулся в Тбилиси. Спустя несколько дней он был задержан после допроса в главной прокуратуре Грузии. Сообщалось, что экс-министру было предъявлено обвинение в превышении должностных полномочий. 8 ноября 2012 года агентство «Новости-Грузия» распространило информацию, что Ахалая предъявили обвинения по двум статьям УК Грузии: «Превышение должностных полномочий» и «Незаконное лишение свободы» (ст. 333 и 143). По делу о превышении полномочий вместе с ним также были задержаны руководитель объединённого штаба вооружённых сил Грузии Георгий Каландадзе и командир четвёртой бригады минобороны Зураб Шаматава. 13 ноября Ахалая были предъявлены обвинения по новым пунктам: «пытки» и «незаконное лишение свободы». Оба обвинения были связаны с эпизодом, имевшим место в феврале 2010 года, когда, по данным следствия, Ахалая, Каландадзе и ещё два офицера лично избили военнослужащих одной из частей, после чего солдат по приказу Ахалая «заперли в бане, отключили отопление и держали там в течение двух дней и трёх ночей в холоде, без еды».

22 октября 2014 года Бачо Ахалая был признан Тбилисским городским судом виновным в пытках и приговорён к 7,5 годам лишения свободы.

Семья

Ахалая женат вторым браком на Анне Надареишвили, дочери бывшего председателя Верховного совета Абхазии в изгнании Тамаза Надареишвили. От первого брака с Ириной Хейбель у него есть сын Максим, от второго — дочь Кесария. Упоминался в СМИ и брат Бачо, Дата (Давид) Ахалая, который в разные годы также занимал высокие государственные посты: до июля 2012 года он являлся начальником департамента конституционной безопасности МВД Грузии, а после был назначен заместителем министра обороны Грузии Дмитрия Шашкина.

Примечания

• При написании этой статьи использовался [www.lenta.ru/lib/14218416/ материал] (текст в Викитеке) из «Лентапедии», доступный по лицензии Creative Commons [creativecommons.org/licenses/by-sa/3.0/deed.ru BY-SA 3.0 Unported].

Отрывок, характеризующий Ахалая, Бачана Роландиевич

Хотя некоторые вольнодумцы и улыбались, когда им говорили про достоинства Берга, нельзя было не согласиться, что Берг был исправный, храбрый офицер, на отличном счету у начальства, и нравственный молодой человек с блестящей карьерой впереди и даже прочным положением в обществе.
Четыре года тому назад, встретившись в партере московского театра с товарищем немцем, Берг указал ему на Веру Ростову и по немецки сказал: «Das soll mein Weib werden», [Она должна быть моей женой,] и с той минуты решил жениться на ней. Теперь, в Петербурге, сообразив положение Ростовых и свое, он решил, что пришло время, и сделал предложение.
Предложение Берга было принято сначала с нелестным для него недоумением. Сначала представилось странно, что сын темного, лифляндского дворянина делает предложение графине Ростовой; но главное свойство характера Берга состояло в таком наивном и добродушном эгоизме, что невольно Ростовы подумали, что это будет хорошо, ежели он сам так твердо убежден, что это хорошо и даже очень хорошо. Притом же дела Ростовых были очень расстроены, чего не мог не знать жених, а главное, Вере было 24 года, она выезжала везде, и, несмотря на то, что она несомненно была хороша и рассудительна, до сих пор никто никогда ей не сделал предложения. Согласие было дано.
– Вот видите ли, – говорил Берг своему товарищу, которого он называл другом только потому, что он знал, что у всех людей бывают друзья. – Вот видите ли, я всё это сообразил, и я бы не женился, ежели бы не обдумал всего, и это почему нибудь было бы неудобно. А теперь напротив, папенька и маменька мои теперь обеспечены, я им устроил эту аренду в Остзейском крае, а мне прожить можно в Петербурге при моем жалованьи, при ее состоянии и при моей аккуратности. Прожить можно хорошо. Я не из за денег женюсь, я считаю это неблагородно, но надо, чтоб жена принесла свое, а муж свое. У меня служба – у нее связи и маленькие средства. Это в наше время что нибудь такое значит, не так ли? А главное она прекрасная, почтенная девушка и любит меня…
Берг покраснел и улыбнулся.
– И я люблю ее, потому что у нее характер рассудительный – очень хороший. Вот другая ее сестра – одной фамилии, а совсем другое, и неприятный характер, и ума нет того, и эдакое, знаете?… Неприятно… А моя невеста… Вот будете приходить к нам… – продолжал Берг, он хотел сказать обедать, но раздумал и сказал: «чай пить», и, проткнув его быстро языком, выпустил круглое, маленькое колечко табачного дыма, олицетворявшее вполне его мечты о счастьи.
Подле первого чувства недоуменья, возбужденного в родителях предложением Берга, в семействе водворилась обычная в таких случаях праздничность и радость, но радость была не искренняя, а внешняя. В чувствах родных относительно этой свадьбы были заметны замешательство и стыдливость. Как будто им совестно было теперь за то, что они мало любили Веру, и теперь так охотно сбывали ее с рук. Больше всех смущен был старый граф. Он вероятно не умел бы назвать того, что было причиной его смущенья, а причина эта была его денежные дела. Он решительно не знал, что у него есть, сколько у него долгов и что он в состоянии будет дать в приданое Вере. Когда родились дочери, каждой было назначено по 300 душ в приданое; но одна из этих деревень была уж продана, другая заложена и так просрочена, что должна была продаваться, поэтому отдать имение было невозможно. Денег тоже не было.
Берг уже более месяца был женихом и только неделя оставалась до свадьбы, а граф еще не решил с собой вопроса о приданом и не говорил об этом с женою. Граф то хотел отделить Вере рязанское именье, то хотел продать лес, то занять денег под вексель. За несколько дней до свадьбы Берг вошел рано утром в кабинет к графу и с приятной улыбкой почтительно попросил будущего тестя объявить ему, что будет дано за графиней Верой. Граф так смутился при этом давно предчувствуемом вопросе, что сказал необдуманно первое, что пришло ему в голову.
– Люблю, что позаботился, люблю, останешься доволен…
И он, похлопав Берга по плечу, встал, желая прекратить разговор. Но Берг, приятно улыбаясь, объяснил, что, ежели он не будет знать верно, что будет дано за Верой, и не получит вперед хотя части того, что назначено ей, то он принужден будет отказаться.
– Потому что рассудите, граф, ежели бы я теперь позволил себе жениться, не имея определенных средств для поддержания своей жены, я поступил бы подло…
Разговор кончился тем, что граф, желая быть великодушным и не подвергаться новым просьбам, сказал, что он выдает вексель в 80 тысяч. Берг кротко улыбнулся, поцеловал графа в плечо и сказал, что он очень благодарен, но никак не может теперь устроиться в новой жизни, не получив чистыми деньгами 30 тысяч. – Хотя бы 20 тысяч, граф, – прибавил он; – а вексель тогда только в 60 тысяч.
– Да, да, хорошо, – скороговоркой заговорил граф, – только уж извини, дружок, 20 тысяч я дам, а вексель кроме того на 80 тысяч дам. Так то, поцелуй меня.


Наташе было 16 лет, и был 1809 год, тот самый, до которого она четыре года тому назад по пальцам считала с Борисом после того, как она с ним поцеловалась. С тех пор она ни разу не видала Бориса. Перед Соней и с матерью, когда разговор заходил о Борисе, она совершенно свободно говорила, как о деле решенном, что всё, что было прежде, – было ребячество, про которое не стоило и говорить, и которое давно было забыто. Но в самой тайной глубине ее души, вопрос о том, было ли обязательство к Борису шуткой или важным, связывающим обещанием, мучил ее.
С самых тех пор, как Борис в 1805 году из Москвы уехал в армию, он не видался с Ростовыми. Несколько раз он бывал в Москве, проезжал недалеко от Отрадного, но ни разу не был у Ростовых.
Наташе приходило иногда к голову, что он не хотел видеть ее, и эти догадки ее подтверждались тем грустным тоном, которым говаривали о нем старшие:
– В нынешнем веке не помнят старых друзей, – говорила графиня вслед за упоминанием о Борисе.
Анна Михайловна, в последнее время реже бывавшая у Ростовых, тоже держала себя как то особенно достойно, и всякий раз восторженно и благодарно говорила о достоинствах своего сына и о блестящей карьере, на которой он находился. Когда Ростовы приехали в Петербург, Борис приехал к ним с визитом.
Он ехал к ним не без волнения. Воспоминание о Наташе было самым поэтическим воспоминанием Бориса. Но вместе с тем он ехал с твердым намерением ясно дать почувствовать и ей, и родным ее, что детские отношения между ним и Наташей не могут быть обязательством ни для нее, ни для него. У него было блестящее положение в обществе, благодаря интимности с графиней Безуховой, блестящее положение на службе, благодаря покровительству важного лица, доверием которого он вполне пользовался, и у него были зарождающиеся планы женитьбы на одной из самых богатых невест Петербурга, которые очень легко могли осуществиться. Когда Борис вошел в гостиную Ростовых, Наташа была в своей комнате. Узнав о его приезде, она раскрасневшись почти вбежала в гостиную, сияя более чем ласковой улыбкой.
Борис помнил ту Наташу в коротеньком платье, с черными, блестящими из под локон глазами и с отчаянным, детским смехом, которую он знал 4 года тому назад, и потому, когда вошла совсем другая Наташа, он смутился, и лицо его выразило восторженное удивление. Это выражение его лица обрадовало Наташу.
– Что, узнаешь свою маленькую приятельницу шалунью? – сказала графиня. Борис поцеловал руку Наташи и сказал, что он удивлен происшедшей в ней переменой.
– Как вы похорошели!
«Еще бы!», отвечали смеющиеся глаза Наташи.
– А папа постарел? – спросила она. Наташа села и, не вступая в разговор Бориса с графиней, молча рассматривала своего детского жениха до малейших подробностей. Он чувствовал на себе тяжесть этого упорного, ласкового взгляда и изредка взглядывал на нее.
Мундир, шпоры, галстук, прическа Бориса, всё это было самое модное и сomme il faut [вполне порядочно]. Это сейчас заметила Наташа. Он сидел немножко боком на кресле подле графини, поправляя правой рукой чистейшую, облитую перчатку на левой, говорил с особенным, утонченным поджатием губ об увеселениях высшего петербургского света и с кроткой насмешливостью вспоминал о прежних московских временах и московских знакомых. Не нечаянно, как это чувствовала Наташа, он упомянул, называя высшую аристократию, о бале посланника, на котором он был, о приглашениях к NN и к SS.
Наташа сидела всё время молча, исподлобья глядя на него. Взгляд этот всё больше и больше, и беспокоил, и смущал Бориса. Он чаще оглядывался на Наташу и прерывался в рассказах. Он просидел не больше 10 минут и встал, раскланиваясь. Всё те же любопытные, вызывающие и несколько насмешливые глаза смотрели на него. После первого своего посещения, Борис сказал себе, что Наташа для него точно так же привлекательна, как и прежде, но что он не должен отдаваться этому чувству, потому что женитьба на ней – девушке почти без состояния, – была бы гибелью его карьеры, а возобновление прежних отношений без цели женитьбы было бы неблагородным поступком. Борис решил сам с собою избегать встреч с Наташей, нo, несмотря на это решение, приехал через несколько дней и стал ездить часто и целые дни проводить у Ростовых. Ему представлялось, что ему необходимо было объясниться с Наташей, сказать ей, что всё старое должно быть забыто, что, несмотря на всё… она не может быть его женой, что у него нет состояния, и ее никогда не отдадут за него. Но ему всё не удавалось и неловко было приступить к этому объяснению. С каждым днем он более и более запутывался. Наташа, по замечанию матери и Сони, казалась по старому влюбленной в Бориса. Она пела ему его любимые песни, показывала ему свой альбом, заставляла его писать в него, не позволяла поминать ему о старом, давая понимать, как прекрасно было новое; и каждый день он уезжал в тумане, не сказав того, что намерен был сказать, сам не зная, что он делал и для чего он приезжал, и чем это кончится. Борис перестал бывать у Элен, ежедневно получал укоризненные записки от нее и всё таки целые дни проводил у Ростовых.


Однажды вечером, когда старая графиня, вздыхая и крехтя, в ночном чепце и кофточке, без накладных буклей, и с одним бедным пучком волос, выступавшим из под белого, коленкорового чепчика, клала на коврике земные поклоны вечерней молитвы, ее дверь скрипнула, и в туфлях на босу ногу, тоже в кофточке и в папильотках, вбежала Наташа. Графиня оглянулась и нахмурилась. Она дочитывала свою последнюю молитву: «Неужели мне одр сей гроб будет?» Молитвенное настроение ее было уничтожено. Наташа, красная, оживленная, увидав мать на молитве, вдруг остановилась на своем бегу, присела и невольно высунула язык, грозясь самой себе. Заметив, что мать продолжала молитву, она на цыпочках подбежала к кровати, быстро скользнув одной маленькой ножкой о другую, скинула туфли и прыгнула на тот одр, за который графиня боялась, как бы он не был ее гробом. Одр этот был высокий, перинный, с пятью всё уменьшающимися подушками. Наташа вскочила, утонула в перине, перевалилась к стенке и начала возиться под одеялом, укладываясь, подгибая коленки к подбородку, брыкая ногами и чуть слышно смеясь, то закрываясь с головой, то взглядывая на мать. Графиня кончила молитву и с строгим лицом подошла к постели; но, увидав, что Наташа закрыта с головой, улыбнулась своей доброй, слабой улыбкой.
– Ну, ну, ну, – сказала мать.
– Мама, можно поговорить, да? – сказала Hаташa. – Ну, в душку один раз, ну еще, и будет. – И она обхватила шею матери и поцеловала ее под подбородок. В обращении своем с матерью Наташа выказывала внешнюю грубость манеры, но так была чутка и ловка, что как бы она ни обхватила руками мать, она всегда умела это сделать так, чтобы матери не было ни больно, ни неприятно, ни неловко.
– Ну, об чем же нынче? – сказала мать, устроившись на подушках и подождав, пока Наташа, также перекатившись раза два через себя, не легла с ней рядом под одним одеялом, выпростав руки и приняв серьезное выражение.
Эти ночные посещения Наташи, совершавшиеся до возвращения графа из клуба, были одним из любимейших наслаждений матери и дочери.
– Об чем же нынче? А мне нужно тебе сказать…
Наташа закрыла рукою рот матери.
– О Борисе… Я знаю, – сказала она серьезно, – я затем и пришла. Не говорите, я знаю. Нет, скажите! – Она отпустила руку. – Скажите, мама. Он мил?
– Наташа, тебе 16 лет, в твои года я была замужем. Ты говоришь, что Боря мил. Он очень мил, и я его люблю как сына, но что же ты хочешь?… Что ты думаешь? Ты ему совсем вскружила голову, я это вижу…
Говоря это, графиня оглянулась на дочь. Наташа лежала, прямо и неподвижно глядя вперед себя на одного из сфинксов красного дерева, вырезанных на углах кровати, так что графиня видела только в профиль лицо дочери. Лицо это поразило графиню своей особенностью серьезного и сосредоточенного выражения.
Наташа слушала и соображала.
– Ну так что ж? – сказала она.
– Ты ему вскружила совсем голову, зачем? Что ты хочешь от него? Ты знаешь, что тебе нельзя выйти за него замуж.
– Отчего? – не переменяя положения, сказала Наташа.
– Оттого, что он молод, оттого, что он беден, оттого, что он родня… оттого, что ты и сама не любишь его.
– А почему вы знаете?
– Я знаю. Это не хорошо, мой дружок.
– А если я хочу… – сказала Наташа.
– Перестань говорить глупости, – сказала графиня.
– А если я хочу…
– Наташа, я серьезно…
Наташа не дала ей договорить, притянула к себе большую руку графини и поцеловала ее сверху, потом в ладонь, потом опять повернула и стала целовать ее в косточку верхнего сустава пальца, потом в промежуток, потом опять в косточку, шопотом приговаривая: «январь, февраль, март, апрель, май».
– Говорите, мама, что же вы молчите? Говорите, – сказала она, оглядываясь на мать, которая нежным взглядом смотрела на дочь и из за этого созерцания, казалось, забыла всё, что она хотела сказать.
– Это не годится, душа моя. Не все поймут вашу детскую связь, а видеть его таким близким с тобой может повредить тебе в глазах других молодых людей, которые к нам ездят, и, главное, напрасно мучает его. Он, может быть, нашел себе партию по себе, богатую; а теперь он с ума сходит.
– Сходит? – повторила Наташа.
– Я тебе про себя скажу. У меня был один cousin…
– Знаю – Кирилла Матвеич, да ведь он старик?
– Не всегда был старик. Но вот что, Наташа, я поговорю с Борей. Ему не надо так часто ездить…
– Отчего же не надо, коли ему хочется?
– Оттого, что я знаю, что это ничем не кончится.
– Почему вы знаете? Нет, мама, вы не говорите ему. Что за глупости! – говорила Наташа тоном человека, у которого хотят отнять его собственность.
– Ну не выйду замуж, так пускай ездит, коли ему весело и мне весело. – Наташа улыбаясь поглядела на мать.
– Не замуж, а так , – повторила она.
– Как же это, мой друг?
– Да так . Ну, очень нужно, что замуж не выйду, а… так .
– Так, так, – повторила графиня и, трясясь всем своим телом, засмеялась добрым, неожиданным старушечьим смехом.
– Полноте смеяться, перестаньте, – закричала Наташа, – всю кровать трясете. Ужасно вы на меня похожи, такая же хохотунья… Постойте… – Она схватила обе руки графини, поцеловала на одной кость мизинца – июнь, и продолжала целовать июль, август на другой руке. – Мама, а он очень влюблен? Как на ваши глаза? В вас были так влюблены? И очень мил, очень, очень мил! Только не совсем в моем вкусе – он узкий такой, как часы столовые… Вы не понимаете?…Узкий, знаете, серый, светлый…
– Что ты врешь! – сказала графиня.
Наташа продолжала:
– Неужели вы не понимаете? Николенька бы понял… Безухий – тот синий, темно синий с красным, и он четвероугольный.
– Ты и с ним кокетничаешь, – смеясь сказала графиня.
– Нет, он франмасон, я узнала. Он славный, темно синий с красным, как вам растолковать…
– Графинюшка, – послышался голос графа из за двери. – Ты не спишь? – Наташа вскочила босиком, захватила в руки туфли и убежала в свою комнату.
Она долго не могла заснуть. Она всё думала о том, что никто никак не может понять всего, что она понимает, и что в ней есть.
«Соня?» подумала она, глядя на спящую, свернувшуюся кошечку с ее огромной косой. «Нет, куда ей! Она добродетельная. Она влюбилась в Николеньку и больше ничего знать не хочет. Мама, и та не понимает. Это удивительно, как я умна и как… она мила», – продолжала она, говоря про себя в третьем лице и воображая, что это говорит про нее какой то очень умный, самый умный и самый хороший мужчина… «Всё, всё в ней есть, – продолжал этот мужчина, – умна необыкновенно, мила и потом хороша, необыкновенно хороша, ловка, – плавает, верхом ездит отлично, а голос! Можно сказать, удивительный голос!» Она пропела свою любимую музыкальную фразу из Херубиниевской оперы, бросилась на постель, засмеялась от радостной мысли, что она сейчас заснет, крикнула Дуняшу потушить свечку, и еще Дуняша не успела выйти из комнаты, как она уже перешла в другой, еще более счастливый мир сновидений, где всё было так же легко и прекрасно, как и в действительности, но только было еще лучше, потому что было по другому.