Ахалсопели (Кварельский муниципалитет)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Село
Ахалсопели
ახალსოფელი
церковь Богородицы Дзвели Гавази
Страна
Грузия
край
Кахетия
Координаты
Население
5367 человек (2002)
Национальный состав
Часовой пояс
Телефонный код
+995
Автомобильный код
GE
Показать/скрыть карты

Ахалсопели (груз. ახალსოფელი; Бывший Дзвели Гавази) — село в Грузии. Находится в восточной Грузии, в Кварельском муниципалитете края Кахетия.[1] Расположено в Алазанской долине, между реками Аванисхеви и Шарохеви, на высоте 440 метров над уровнем моря. Центр волости (Балгоджиани, Тиви, Тхилисцкаро, Шорохи, Сацхене). От города Кварели располагается в 15 километрах.[2] По результатам переписи 2002 года в селе проживало 5367 человек.[3] Ахалсопели находится на территории исторической деревни Гавази. В XVIII веке население Гавази из-за постоянных набегов лезгин (Лекианоба) переселилось ближе к реке Алазани, где была построена одноимённая деревня. Территорию Дзвели Гавази вновь заселили в 1850 году. В окрестностях Ахалсопели есть памятник архитектуры VI века — церковь Богородицы Дзвели Гавази.



Примечание

  1. [upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/3/35/Census_of_village_population_of_Georgia.pdf Административно-территориальные единицы Грузии]  (груз.)
  2. Грузинская Советская Энциклопедия, Том 2, Ст. 95, Тбилиси, 1977 Год.
  3. [pop-stat.mashke.org/georgia-census.htm Население населенных пунктах Грузии]  (груз.)

Напишите отзыв о статье "Ахалсопели (Кварельский муниципалитет)"

Отрывок, характеризующий Ахалсопели (Кварельский муниципалитет)

Боже отец наших! Помяни щедроты твоя и милости, яже от века суть: не отвержи нас от лица твоего, ниже возгнушайся недостоинством нашим, но помилуй нас по велицей милости твоей и по множеству щедрот твоих презри беззакония и грехи наша. Сердце чисто созижди в нас, и дух прав обнови во утробе нашей; всех нас укрепи верою в тя, утверди надеждою, одушеви истинною друг ко другу любовию, вооружи единодушием на праведное защищение одержания, еже дал еси нам и отцем нашим, да не вознесется жезл нечестивых на жребий освященных.
Господи боже наш, в него же веруем и на него же уповаем, не посрами нас от чаяния милости твоея и сотвори знамение во благо, яко да видят ненавидящий нас и православную веру нашу, и посрамятся и погибнут; и да уведят все страны, яко имя тебе господь, и мы людие твои. Яви нам, господи, ныне милость твою и спасение твое даждь нам; возвесели сердце рабов твоих о милости твоей; порази враги наши, и сокруши их под ноги верных твоих вскоре. Ты бо еси заступление, помощь и победа уповающим на тя, и тебе славу воссылаем, отцу и сыну и святому духу и ныне, и присно, и во веки веков. Аминь».
В том состоянии раскрытости душевной, в котором находилась Наташа, эта молитва сильно подействовала на нее. Она слушала каждое слово о победе Моисея на Амалика, и Гедеона на Мадиама, и Давида на Голиафа, и о разорении Иерусалима твоего и просила бога с той нежностью и размягченностью, которою было переполнено ее сердце; но не понимала хорошенько, о чем она просила бога в этой молитве. Она всей душой участвовала в прошении о духе правом, об укреплении сердца верою, надеждою и о воодушевлении их любовью. Но она не могла молиться о попрании под ноги врагов своих, когда она за несколько минут перед этим только желала иметь их больше, чтобы любить их, молиться за них. Но она тоже не могла сомневаться в правоте читаемой колено преклонной молитвы. Она ощущала в душе своей благоговейный и трепетный ужас перед наказанием, постигшим людей за их грехи, и в особенности за свои грехи, и просила бога о том, чтобы он простил их всех и ее и дал бы им всем и ей спокойствия и счастия в жизни. И ей казалось, что бог слышит ее молитву.


С того дня, как Пьер, уезжая от Ростовых и вспоминая благодарный взгляд Наташи, смотрел на комету, стоявшую на небе, и почувствовал, что для него открылось что то новое, – вечно мучивший его вопрос о тщете и безумности всего земного перестал представляться ему. Этот страшный вопрос: зачем? к чему? – который прежде представлялся ему в середине всякого занятия, теперь заменился для него не другим вопросом и не ответом на прежний вопрос, а представлением ее. Слышал ли он, и сам ли вел ничтожные разговоры, читал ли он, или узнавал про подлость и бессмысленность людскую, он не ужасался, как прежде; не спрашивал себя, из чего хлопочут люди, когда все так кратко и неизвестно, но вспоминал ее в том виде, в котором он видел ее в последний раз, и все сомнения его исчезали, не потому, что она отвечала на вопросы, которые представлялись ему, но потому, что представление о ней переносило его мгновенно в другую, светлую область душевной деятельности, в которой не могло быть правого или виноватого, в область красоты и любви, для которой стоило жить. Какая бы мерзость житейская ни представлялась ему, он говорил себе: