Ахеджакова, Лия Меджидовна
Поделись знанием:
Вот Габриадзе это умеет»[31]. «В финале Муравей-мама голосом Лии Ахеджаковой оплакивает так и не увидавшее сахара дитя: „Столько железа на наши головы… И всё по нас, всё по нас…“ Не заплакать невозможно»[32].
В 1806 м году Пфуль был одним из составителей плана войны, кончившейся Иеной и Ауерштетом; но в исходе этой войны он не видел ни малейшего доказательства неправильности своей теории. Напротив, сделанные отступления от его теории, по его понятиям, были единственной причиной всей неудачи, и он с свойственной ему радостной иронией говорил: «Ich sagte ja, daji die ganze Geschichte zum Teufel gehen wird». [Ведь я же говорил, что все дело пойдет к черту (нем.) ] Пфуль был один из тех теоретиков, которые так любят свою теорию, что забывают цель теории – приложение ее к практике; он в любви к теории ненавидел всякую практику и знать ее не хотел. Он даже радовался неуспеху, потому что неуспех, происходивший от отступления в практике от теории, доказывал ему только справедливость его теории.
Он сказал несколько слов с князем Андреем и Чернышевым о настоящей войне с выражением человека, который знает вперед, что все будет скверно и что даже не недоволен этим. Торчавшие на затылке непричесанные кисточки волос и торопливо прилизанные височки особенно красноречиво подтверждали это.
Он прошел в другую комнату, и оттуда тотчас же послышались басистые и ворчливые звуки его голоса.
Не успел князь Андрей проводить глазами Пфуля, как в комнату поспешно вошел граф Бенигсен и, кивнув головой Болконскому, не останавливаясь, прошел в кабинет, отдавая какие то приказания своему адъютанту. Государь ехал за ним, и Бенигсен поспешил вперед, чтобы приготовить кое что и успеть встретить государя. Чернышев и князь Андрей вышли на крыльцо. Государь с усталым видом слезал с лошади. Маркиз Паулучи что то говорил государю. Государь, склонив голову налево, с недовольным видом слушал Паулучи, говорившего с особенным жаром. Государь тронулся вперед, видимо, желая окончить разговор, но раскрасневшийся, взволнованный итальянец, забывая приличия, шел за ним, продолжая говорить:
– Quant a celui qui a conseille ce camp, le camp de Drissa, [Что же касается того, кто присоветовал Дрисский лагерь,] – говорил Паулучи, в то время как государь, входя на ступеньки и заметив князя Андрея, вглядывался в незнакомое ему лицо.
– Quant a celui. Sire, – продолжал Паулучи с отчаянностью, как будто не в силах удержаться, – qui a conseille le camp de Drissa, je ne vois pas d'autre alternative que la maison jaune ou le gibet. [Что же касается, государь, до того человека, который присоветовал лагерь при Дрисее, то для него, по моему мнению, есть только два места: желтый дом или виселица.] – Не дослушав и как будто не слыхав слов итальянца, государь, узнав Болконского, милостиво обратился к нему:
– Очень рад тебя видеть, пройди туда, где они собрались, и подожди меня. – Государь прошел в кабинет. За ним прошел князь Петр Михайлович Волконский, барон Штейн, и за ними затворились двери. Князь Андрей, пользуясь разрешением государя, прошел с Паулучи, которого он знал еще в Турции, в гостиную, где собрался совет.
Князь Петр Михайлович Волконский занимал должность как бы начальника штаба государя. Волконский вышел из кабинета и, принеся в гостиную карты и разложив их на столе, передал вопросы, на которые он желал слышать мнение собранных господ. Дело было в том, что в ночь было получено известие (впоследствии оказавшееся ложным) о движении французов в обход Дрисского лагеря.
Первый начал говорить генерал Армфельд, неожиданно, во избежание представившегося затруднения, предложив совершенно новую, ничем (кроме как желанием показать, что он тоже может иметь мнение) не объяснимую позицию в стороне от Петербургской и Московской дорог, на которой, по его мнению, армия должна была, соединившись, ожидать неприятеля. Видно было, что этот план давно был составлен Армфельдом и что он теперь изложил его не столько с целью отвечать на предлагаемые вопросы, на которые план этот не отвечал, сколько с целью воспользоваться случаем высказать его. Это было одно из миллионов предположений, которые так же основательно, как и другие, можно было делать, не имея понятия о том, какой характер примет война. Некоторые оспаривали его мнение, некоторые защищали его. Молодой полковник Толь горячее других оспаривал мнение шведского генерала и во время спора достал из бокового кармана исписанную тетрадь, которую он попросил позволения прочесть. В пространно составленной записке Толь предлагал другой – совершенно противный и плану Армфельда и плану Пфуля – план кампании. Паулучи, возражая Толю, предложил план движения вперед и атаки, которая одна, по его словам, могла вывести нас из неизвестности и западни, как он называл Дрисский лагерь, в которой мы находились. Пфуль во время этих споров и его переводчик Вольцоген (его мост в придворном отношении) молчали. Пфуль только презрительно фыркал и отворачивался, показывая, что он никогда не унизится до возражения против того вздора, который он теперь слышит. Но когда князь Волконский, руководивший прениями, вызвал его на изложение своего мнения, он только сказал:
– Что же меня спрашивать? Генерал Армфельд предложил прекрасную позицию с открытым тылом. Или атаку von diesem italienischen Herrn, sehr schon! [этого итальянского господина, очень хорошо! (нем.) ] Или отступление. Auch gut. [Тоже хорошо (нем.) ] Что ж меня спрашивать? – сказал он. – Ведь вы сами знаете все лучше меня. – Но когда Волконский, нахмурившись, сказал, что он спрашивает его мнение от имени государя, то Пфуль встал и, вдруг одушевившись, начал говорить:
– Все испортили, все спутали, все хотели знать лучше меня, а теперь пришли ко мне: как поправить? Нечего поправлять. Надо исполнять все в точности по основаниям, изложенным мною, – говорил он, стуча костлявыми пальцами по столу. – В чем затруднение? Вздор, Kinder spiel. [детские игрушки (нем.) ] – Он подошел к карте и стал быстро говорить, тыкая сухим пальцем по карте и доказывая, что никакая случайность не может изменить целесообразности Дрисского лагеря, что все предвидено и что ежели неприятель действительно пойдет в обход, то неприятель должен быть неминуемо уничтожен.
Паулучи, не знавший по немецки, стал спрашивать его по французски. Вольцоген подошел на помощь своему принципалу, плохо говорившему по французски, и стал переводить его слова, едва поспевая за Пфулем, который быстро доказывал, что все, все, не только то, что случилось, но все, что только могло случиться, все было предвидено в его плане, и что ежели теперь были затруднения, то вся вина была только в том, что не в точности все исполнено. Он беспрестанно иронически смеялся, доказывал и, наконец, презрительно бросил доказывать, как бросает математик поверять различными способами раз доказанную верность задачи. Вольцоген заменил его, продолжая излагать по французски его мысли и изредка говоря Пфулю: «Nicht wahr, Exellenz?» [Не правда ли, ваше превосходительство? (нем.) ] Пфуль, как в бою разгоряченный человек бьет по своим, сердито кричал на Вольцогена:
– Nun ja, was soll denn da noch expliziert werden? [Ну да, что еще тут толковать? (нем.) ] – Паулучи и Мишо в два голоса нападали на Вольцогена по французски. Армфельд по немецки обращался к Пфулю. Толь по русски объяснял князю Волконскому. Князь Андрей молча слушал и наблюдал.
Из всех этих лиц более всех возбуждал участие в князе Андрее озлобленный, решительный и бестолково самоуверенный Пфуль. Он один из всех здесь присутствовавших лиц, очевидно, ничего не желал для себя, ни к кому не питал вражды, а желал только одного – приведения в действие плана, составленного по теории, выведенной им годами трудов. Он был смешон, был неприятен своей ироничностью, но вместе с тем он внушал невольное уважение своей беспредельной преданностью идее. Кроме того, во всех речах всех говоривших была, за исключением Пфуля, одна общая черта, которой не было на военном совете в 1805 м году, – это был теперь хотя и скрываемый, но панический страх перед гением Наполеона, страх, который высказывался в каждом возражении. Предполагали для Наполеона всё возможным, ждали его со всех сторон и его страшным именем разрушали предположения один другого. Один Пфуль, казалось, и его, Наполеона, считал таким же варваром, как и всех оппонентов своей теории. Но, кроме чувства уважения, Пфуль внушал князю Андрею и чувство жалости. По тому тону, с которым с ним обращались придворные, по тому, что позволил себе сказать Паулучи императору, но главное по некоторой отчаянности выражении самого Пфуля, видно было, что другие знали и он сам чувствовал, что падение его близко. И, несмотря на свою самоуверенность и немецкую ворчливую ироничность, он был жалок с своими приглаженными волосами на височках и торчавшими на затылке кисточками. Он, видимо, хотя и скрывал это под видом раздражения и презрения, он был в отчаянии оттого, что единственный теперь случай проверить на огромном опыте и доказать всему миру верность своей теории ускользал от него.
Прения продолжались долго, и чем дольше они продолжались, тем больше разгорались споры, доходившие до криков и личностей, и тем менее было возможно вывести какое нибудь общее заключение из всего сказанного. Князь Андрей, слушая этот разноязычный говор и эти предположения, планы и опровержения и крики, только удивлялся тому, что они все говорили. Те, давно и часто приходившие ему во время его военной деятельности, мысли, что нет и не может быть никакой военной науки и поэтому не может быть никакого так называемого военного гения, теперь получили для него совершенную очевидность истины. «Какая же могла быть теория и наука в деле, которого условия и обстоятельства неизвестны и не могут быть определены, в котором сила деятелей войны еще менее может быть определена? Никто не мог и не может знать, в каком будет положении наша и неприятельская армия через день, и никто не может знать, какая сила этого или того отряда. Иногда, когда нет труса впереди, который закричит: „Мы отрезаны! – и побежит, а есть веселый, смелый человек впереди, который крикнет: «Ура! – отряд в пять тысяч стоит тридцати тысяч, как под Шепграбеном, а иногда пятьдесят тысяч бегут перед восемью, как под Аустерлицем. Какая же может быть наука в таком деле, в котором, как во всяком практическом деле, ничто не может быть определено и все зависит от бесчисленных условий, значение которых определяется в одну минуту, про которую никто не знает, когда она наступит. Армфельд говорит, что наша армия отрезана, а Паулучи говорит, что мы поставили французскую армию между двух огней; Мишо говорит, что негодность Дрисского лагеря состоит в том, что река позади, а Пфуль говорит, что в этом его сила. Толь предлагает один план, Армфельд предлагает другой; и все хороши, и все дурны, и выгоды всякого положения могут быть очевидны только в тот момент, когда совершится событие. И отчего все говорят: гений военный? Разве гений тот человек, который вовремя успеет велеть подвезти сухари и идти тому направо, тому налево? Оттого только, что военные люди облечены блеском и властью и массы подлецов льстят власти, придавая ей несвойственные качества гения, их называют гениями. Напротив, лучшие генералы, которых я знал, – глупые или рассеянные люди. Лучший Багратион, – сам Наполеон признал это. А сам Бонапарте! Я помню самодовольное и ограниченное его лицо на Аустерлицком поле. Не только гения и каких нибудь качеств особенных не нужно хорошему полководцу, но, напротив, ему нужно отсутствие самых лучших высших, человеческих качеств – любви, поэзии, нежности, философского пытливого сомнения. Он должен быть ограничен, твердо уверен в том, что то, что он делает, очень важно (иначе у него недостанет терпения), и тогда только он будет храбрый полководец. Избави бог, коли он человек, полюбит кого нибудь, пожалеет, подумает о том, что справедливо и что нет. Понятно, что исстари еще для них подделали теорию гениев, потому что они – власть. Заслуга в успехе военного дела зависит не от них, а от того человека, который в рядах закричит: пропали, или закричит: ура! И только в этих рядах можно служить с уверенностью, что ты полезен!“
Так думал князь Андрей, слушая толки, и очнулся только тогда, когда Паулучи позвал его и все уже расходились.
На другой день на смотру государь спросил у князя Андрея, где он желает служить, и князь Андрей навеки потерял себя в придворном мире, не попросив остаться при особе государя, а попросив позволения служить в армии.
Ростов перед открытием кампании получил письмо от родителей, в котором, кратко извещая его о болезни Наташи и о разрыве с князем Андреем (разрыв этот объясняли ему отказом Наташи), они опять просили его выйти в отставку и приехать домой. Николай, получив это письмо, и не попытался проситься в отпуск или отставку, а написал родителям, что очень жалеет о болезни и разрыве Наташи с ее женихом и что он сделает все возможное для того, чтобы исполнить их желание. Соне он писал отдельно.
«Обожаемый друг души моей, – писал он. – Ничто, кроме чести, не могло бы удержать меня от возвращения в деревню. Но теперь, перед открытием кампании, я бы счел себя бесчестным не только перед всеми товарищами, но и перед самим собою, ежели бы я предпочел свое счастие своему долгу и любви к отечеству. Но это последняя разлука. Верь, что тотчас после войны, ежели я буду жив и все любим тобою, я брошу все и прилечу к тебе, чтобы прижать тебя уже навсегда к моей пламенной груди».
Действительно, только открытие кампании задержало Ростова и помешало ему приехать – как он обещал – и жениться на Соне. Отрадненская осень с охотой и зима со святками и с любовью Сони открыли ему перспективу тихих дворянских радостей и спокойствия, которых он не знал прежде и которые теперь манили его к себе. «Славная жена, дети, добрая стая гончих, лихие десять – двенадцать свор борзых, хозяйство, соседи, служба по выборам! – думал он. Но теперь была кампания, и надо было оставаться в полку. А так как это надо было, то Николай Ростов, по своему характеру, был доволен и той жизнью, которую он вел в полку, и сумел сделать себе эту жизнь приятною.
Приехав из отпуска, радостно встреченный товарищами, Николай был посылал за ремонтом и из Малороссии привел отличных лошадей, которые радовали его и заслужили ему похвалы от начальства. В отсутствие его он был произведен в ротмистры, и когда полк был поставлен на военное положение с увеличенным комплектом, он опять получил свой прежний эскадрон.
Началась кампания, полк был двинут в Польшу, выдавалось двойное жалованье, прибыли новые офицеры, новые люди, лошади; и, главное, распространилось то возбужденно веселое настроение, которое сопутствует началу войны; и Ростов, сознавая свое выгодное положение в полку, весь предался удовольствиям и интересам военной службы, хотя и знал, что рано или поздно придется их покинуть.
Войска отступали от Вильны по разным сложным государственным, политическим и тактическим причинам. Каждый шаг отступления сопровождался сложной игрой интересов, умозаключений и страстей в главном штабе. Для гусар же Павлоградского полка весь этот отступательный поход, в лучшую пору лета, с достаточным продовольствием, был самым простым и веселым делом. Унывать, беспокоиться и интриговать могли в главной квартире, а в глубокой армии и не спрашивали себя, куда, зачем идут. Если жалели, что отступают, то только потому, что надо было выходить из обжитой квартиры, от хорошенькой панны. Ежели и приходило кому нибудь в голову, что дела плохи, то, как следует хорошему военному человеку, тот, кому это приходило в голову, старался быть весел и не думать об общем ходе дел, а думать о своем ближайшем деле. Сначала весело стояли подле Вильны, заводя знакомства с польскими помещиками и ожидая и отбывая смотры государя и других высших командиров. Потом пришел приказ отступить к Свенцянам и истреблять провиант, который нельзя было увезти. Свенцяны памятны были гусарам только потому, что это был пьяный лагерь, как прозвала вся армия стоянку у Свенцян, и потому, что в Свенцянах много было жалоб на войска за то, что они, воспользовавшись приказанием отбирать провиант, в числе провианта забирали и лошадей, и экипажи, и ковры у польских панов. Ростов помнил Свенцяны потому, что он в первый день вступления в это местечко сменил вахмистра и не мог справиться с перепившимися всеми людьми эскадрона, которые без его ведома увезли пять бочек старого пива. От Свенцян отступали дальше и дальше до Дриссы, и опять отступили от Дриссы, уже приближаясь к русским границам.
13 го июля павлоградцам в первый раз пришлось быть в серьезном деле.
12 го июля в ночь, накануне дела, была сильная буря с дождем и грозой. Лето 1812 года вообще было замечательно бурями.
Павлоградские два эскадрона стояли биваками, среди выбитого дотла скотом и лошадьми, уже выколосившегося ржаного поля. Дождь лил ливмя, и Ростов с покровительствуемым им молодым офицером Ильиным сидел под огороженным на скорую руку шалашиком. Офицер их полка, с длинными усами, продолжавшимися от щек, ездивший в штаб и застигнутый дождем, зашел к Ростову.
– Я, граф, из штаба. Слышали подвиг Раевского? – И офицер рассказал подробности Салтановского сражения, слышанные им в штабе.
Ростов, пожимаясь шеей, за которую затекала вода, курил трубку и слушал невнимательно, изредка поглядывая на молодого офицера Ильина, который жался около него. Офицер этот, шестнадцатилетний мальчик, недавно поступивший в полк, был теперь в отношении к Николаю тем, чем был Николай в отношении к Денисову семь лет тому назад. Ильин старался во всем подражать Ростову и, как женщина, был влюблен в него.
Офицер с двойными усами, Здржинский, рассказывал напыщенно о том, как Салтановская плотина была Фермопилами русских, как на этой плотине был совершен генералом Раевским поступок, достойный древности. Здржинский рассказывал поступок Раевского, который вывел на плотину своих двух сыновей под страшный огонь и с ними рядом пошел в атаку. Ростов слушал рассказ и не только ничего не говорил в подтверждение восторга Здржинского, но, напротив, имел вид человека, который стыдился того, что ему рассказывают, хотя и не намерен возражать. Ростов после Аустерлицкой и 1807 года кампаний знал по своему собственному опыту, что, рассказывая военные происшествия, всегда врут, как и сам он врал, рассказывая; во вторых, он имел настолько опытности, что знал, как все происходит на войне совсем не так, как мы можем воображать и рассказывать. И потому ему не нравился рассказ Здржинского, не нравился и сам Здржинский, который, с своими усами от щек, по своей привычке низко нагибался над лицом того, кому он рассказывал, и теснил его в тесном шалаше. Ростов молча смотрел на него. «Во первых, на плотине, которую атаковали, должна была быть, верно, такая путаница и теснота, что ежели Раевский и вывел своих сыновей, то это ни на кого не могло подействовать, кроме как человек на десять, которые были около самого его, – думал Ростов, – остальные и не могли видеть, как и с кем шел Раевский по плотине. Но и те, которые видели это, не могли очень воодушевиться, потому что что им было за дело до нежных родительских чувств Раевского, когда тут дело шло о собственной шкуре? Потом оттого, что возьмут или не возьмут Салтановскую плотину, не зависела судьба отечества, как нам описывают это про Фермопилы. И стало быть, зачем же было приносить такую жертву? И потом, зачем тут, на войне, мешать своих детей? Я бы не только Петю брата не повел бы, даже и Ильина, даже этого чужого мне, но доброго мальчика, постарался бы поставить куда нибудь под защиту», – продолжал думать Ростов, слушая Здржинского. Но он не сказал своих мыслей: он и на это уже имел опыт. Он знал, что этот рассказ содействовал к прославлению нашего оружия, и потому надо было делать вид, что не сомневаешься в нем. Так он и делал.
– Однако мочи нет, – сказал Ильин, замечавший, что Ростову не нравится разговор Здржинского. – И чулки, и рубашка, и под меня подтекло. Пойду искать приюта. Кажется, дождик полегче. – Ильин вышел, и Здржинский уехал.
Через пять минут Ильин, шлепая по грязи, прибежал к шалашу.
– Ура! Ростов, идем скорее. Нашел! Вот тут шагов двести корчма, уж туда забрались наши. Хоть посушимся, и Марья Генриховна там.
Марья Генриховна была жена полкового доктора, молодая, хорошенькая немка, на которой доктор женился в Польше. Доктор, или оттого, что не имел средств, или оттого, что не хотел первое время женитьбы разлучаться с молодой женой, возил ее везде за собой при гусарском полку, и ревность доктора сделалась обычным предметом шуток между гусарскими офицерами.
Ростов накинул плащ, кликнул за собой Лаврушку с вещами и пошел с Ильиным, где раскатываясь по грязи, где прямо шлепая под утихавшим дождем, в темноте вечера, изредка нарушаемой далекими молниями.
– Ростов, ты где?
– Здесь. Какова молния! – переговаривались они.
В покинутой корчме, перед которою стояла кибиточка доктора, уже было человек пять офицеров. Марья Генриховна, полная белокурая немочка в кофточке и ночном чепчике, сидела в переднем углу на широкой лавке. Муж ее, доктор, спал позади ее. Ростов с Ильиным, встреченные веселыми восклицаниями и хохотом, вошли в комнату.
– И! да у вас какое веселье, – смеясь, сказал Ростов.
– А вы что зеваете?
– Хороши! Так и течет с них! Гостиную нашу не замочите.
– Марьи Генриховны платье не запачкать, – отвечали голоса.
Ростов с Ильиным поспешили найти уголок, где бы они, не нарушая скромности Марьи Генриховны, могли бы переменить мокрое платье. Они пошли было за перегородку, чтобы переодеться; но в маленьком чуланчике, наполняя его весь, с одной свечкой на пустом ящике, сидели три офицера, играя в карты, и ни за что не хотели уступить свое место. Марья Генриховна уступила на время свою юбку, чтобы употребить ее вместо занавески, и за этой занавеской Ростов и Ильин с помощью Лаврушки, принесшего вьюки, сняли мокрое и надели сухое платье.
В разломанной печке разложили огонь. Достали доску и, утвердив ее на двух седлах, покрыли попоной, достали самоварчик, погребец и полбутылки рому, и, попросив Марью Генриховну быть хозяйкой, все столпились около нее. Кто предлагал ей чистый носовой платок, чтобы обтирать прелестные ручки, кто под ножки подкладывал ей венгерку, чтобы не было сыро, кто плащом занавешивал окно, чтобы не дуло, кто обмахивал мух с лица ее мужа, чтобы он не проснулся.
– Оставьте его, – говорила Марья Генриховна, робко и счастливо улыбаясь, – он и так спит хорошо после бессонной ночи.
– Нельзя, Марья Генриховна, – отвечал офицер, – надо доктору прислужиться. Все, может быть, и он меня пожалеет, когда ногу или руку резать станет.
Стаканов было только три; вода была такая грязная, что нельзя было решить, когда крепок или некрепок чай, и в самоваре воды было только на шесть стаканов, но тем приятнее было по очереди и старшинству получить свой стакан из пухлых с короткими, не совсем чистыми, ногтями ручек Марьи Генриховны. Все офицеры, казалось, действительно были в этот вечер влюблены в Марью Генриховну. Даже те офицеры, которые играли за перегородкой в карты, скоро бросили игру и перешли к самовару, подчиняясь общему настроению ухаживанья за Марьей Генриховной. Марья Генриховна, видя себя окруженной такой блестящей и учтивой молодежью, сияла счастьем, как ни старалась она скрывать этого и как ни очевидно робела при каждом сонном движении спавшего за ней мужа.
Ложка была только одна, сахару было больше всего, но размешивать его не успевали, и потому было решено, что она будет поочередно мешать сахар каждому. Ростов, получив свой стакан и подлив в него рому, попросил Марью Генриховну размешать.
– Да ведь вы без сахара? – сказала она, все улыбаясь, как будто все, что ни говорила она, и все, что ни говорили другие, было очень смешно и имело еще другое значение.
– Да мне не сахар, мне только, чтоб вы помешали своей ручкой.
Марья Генриховна согласилась и стала искать ложку, которую уже захватил кто то.
– Вы пальчиком, Марья Генриховна, – сказал Ростов, – еще приятнее будет.
– Горячо! – сказала Марья Генриховна, краснея от удовольствия.
Ильин взял ведро с водой и, капнув туда рому, пришел к Марье Генриховне, прося помешать пальчиком.
– Это моя чашка, – говорил он. – Только вложите пальчик, все выпью.
Когда самовар весь выпили, Ростов взял карты и предложил играть в короли с Марьей Генриховной. Кинули жребий, кому составлять партию Марьи Генриховны. Правилами игры, по предложению Ростова, было то, чтобы тот, кто будет королем, имел право поцеловать ручку Марьи Генриховны, а чтобы тот, кто останется прохвостом, шел бы ставить новый самовар для доктора, когда он проснется.
– Ну, а ежели Марья Генриховна будет королем? – спросил Ильин.
– Она и так королева! И приказания ее – закон.
Только что началась игра, как из за Марьи Генриховны вдруг поднялась вспутанная голова доктора. Он давно уже не спал и прислушивался к тому, что говорилось, и, видимо, не находил ничего веселого, смешного или забавного во всем, что говорилось и делалось. Лицо его было грустно и уныло. Он не поздоровался с офицерами, почесался и попросил позволения выйти, так как ему загораживали дорогу. Как только он вышел, все офицеры разразились громким хохотом, а Марья Генриховна до слез покраснела и тем сделалась еще привлекательнее на глаза всех офицеров. Вернувшись со двора, доктор сказал жене (которая перестала уже так счастливо улыбаться и, испуганно ожидая приговора, смотрела на него), что дождь прошел и что надо идти ночевать в кибитку, а то все растащат.
| Лия Ахеджакова | |||||||
| Имя при рождении: |
Лия Меджидовна Ахеджакова | ||||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|
| Профессия: |
актриса театра и кино | ||||||
| Гражданство: | |||||||
| Годы активности: |
1961 — наст. время | ||||||
| Театр: | |||||||
| Награды: |
| ||||||
Ли́я Меджи́довна Ахеджа́кова (род. 9 июля 1938, Днепропетровск, Украинская ССР, СССР) — советская и российская актриса театра и кино. Заслуженная артистка РСФСР (1970). Народная артистка России (1994)[1][2]. Двукратная обладательница национальной премии «Ника» за лучшие женские роли второго плана в фильмах «Небеса обетованные» и «Изображая жертву», в 2015 году удостоена почётного приза премии «Ника» в номинации «Честь и достоинство» за 2014 год[3].
Содержание
Биография
Лия Ахеджакова родилась 9 июля 1938 года в Днепропетровске (Украинская ССР).
Выросла в театральной семье в Майкопе. Отчим Меджид Салехович Ахеджаков (1914—2012) был главным режиссёром, мать Юлия Александровна[4] — актрисой Адыгейского драматического театра. В фильме «Старые клячи» Лия с отчимом сыграли отца и дочь. В последние годы отчим Лии ослеп[5][6]. Мать Ахеджаковой Юлия Александровна (1916—1990)[7] страдала открытой формой туберкулёза, умерла от рака в 1990 году[8].
В 1956 году поступила в Московский институт цветных металлов и золота, где проучилась полтора года.
Окончила ГИТИС им. А. В. Луначарского в 1962 году.
С 1961 года — в Московском ТЮЗе, в амплуа травести[2].
С 1977 года в театре «Современник». Одна из первых больших работ — спектакль «Квартира Коломбины» в постановке Романа Виктюка, где режиссёр поручил актрисе сразу четыре главные роли.
Сыграла на сцене множество разноплановых ролей. Стремление полнее реализовать свою индивидуальность привело её в середине 1990-х годов в частную антрепризу, где её ждал успех в спектакле по пьесе Николая Коляды «Персидская сирень» (1997, режиссёр Борис Мильграм).
С 1973 года снимается в кино. Дебютная роль в фильме «Ищу человека» была отмечена призами международных кинофестивалей в Варне и Локарно.
Признание пришло к актрисе после съёмок в фильмах Э. А. Рязанова, раскрывшего дарование актрисы. За роль Фимы в фильме «Небеса обетованные» (1991) — премия «Ника» в номинации «Роль второго плана» за 1991 год, по результатам опроса журнала «Советский экран» была названа лучшей актрисой 1991 года. Актёр Валентин Гафт посвятил Лие Ахеджаковой одну из своих эпиграмм: «Всегда играет одинаково актриса Лия Ахеджакова».
Личная жизнь
Была замужем за актёром Малого театра Валерием Носиком, художником Б. П. Кочейшвили. Летом 2001 года зарегистрировала брак с московским фотографом Владимиром Персияниновым[9]. Детей нет.
Взгляды
Ахеджакова известна своей активной гражданской позицией[10], неизменно поддерживая президента Б.Н.Ельцина. Неоднократно выражала своё несогласие с властью[11], в частности, выступала против суда над Михаилом Ходорковским и процесса по делу «ЮКОСа»[12][13][14]. На выборах традиционно голосовала за «Союз правых сил»[15]. В 2001 году подписала письмо в защиту телеканала НТВ[16].
4 октября 1993 года, во время кризиса власти в России, выступила по российскому телевидению с поддержкой действий президента:
Мне уже не хочется быть объективной.<…>
Что же это за Конституция такая, жизнь человеческая рядом с которой ничего не стоит… Что же это за проклятая Конституция?! Ведь по этой Конституции сажали людей в тюрьмы. <…> Теперь в эту Конституцию пишут поправки, и главное, что в этих поправках, — привилегии. И сейчас за эту Конституцию, в которую уже вписаны, воткнуты их привилегии, они убивают людей. Я не знаю, что сейчас будет, если там сто тысяч людей.
А где наша армия?! Почему она нас не защищает от этой проклятой Конституции?!
А мне ещё говорят: легитимно, нелегитимно… Но вы скажите мне, а легитимно было сажать в сумасшедшие дома здоровых умных людей?!
Друзья мои! Проснитесь! Не спите!
Сегодня ночью решается судьба несчастной России, нашей несчастной Родины. Наша несчастная Родина в опасности! Не спите!
Нам грозят страшные вещи. Опять придут коммунисты![17].
Эта речь в прямом эфире из студии на Шаболовке стала причиной упрёков актрисе в превратном понимании гражданской позиции и резкой критики со стороны О. А. Платонова и А. А. Проханова[18][19][20].
С 2011 года Ахеджакова критически относится к деятельности Владимира Путина[21]. В преддверии митинга 24 декабря 2011 года на проспекте Сахарова в Москве записала обращение к участникам акции, в котором подвергла критике действующую власть, а также обратилась к членам прокремлёвских молодёжных организаций, посоветовав им не участвовать в акциях в поддержку властей[22].
В январе 2013 года осудила принятие федерального закона от 28 декабря 2012 года № 272-ФЗ, запрещающего усыновление российских детей-сирот гражданами США. Актриса назвала его «абсолютно людоедским и подлым» и призвала принять участие в протестах против закона[23].
6 мая 2013 года выступила на оппозиционном митинге на Болотной площади в Москве.
 Внешние видеофайлы
| |
|---|---|
| Выступление Лии Ахеджаковой на митинге «Марш правды» (Москва, 13 апреля 2014 года) | |
|
|
 [youtube.com/watch?v=8_VHSCDdVmY Лия Ахеджакова, Марш правды, 13 апреля 2014 года]
|
В марте 2014 года высказалась против возможности введения российских войск на территорию Украины[24], подписала письмо российского «Союза кинематографистов и профессиональных кинематографических организаций и объединений» своим коллегам с Украины, осуждающее «российскую военную интервенцию на Украину»[25], подписала обращение инициативной группы по проведению конгресса интеллигенции «Против войны, против самоизоляции России, против реставрации тоталитаризма»[26], подписала обращение в защиту российского музыканта Андрея Макаревича, выступившего с критикой политики российских властей на Украине[27].
В июле 2014 года актриса снова публично выступила, прочитала стихотворение Орлуши «Реквием по МН-17», где от лица России взяла на себя ответственность за сбитый над Донецкой областью пассажирский самолёт[28].
29 июня 2015 года во время интервью телеканалу «Дождь» принесла публичные извинения «народу Армении за российскую агрессию»[29].
Интересные факты
- Резо Габриадзе поручил актрисе озвучивание роли Матери-Муравьихи в эпопее-реквиеме «Песня о Волге / Сталинградская битва» (1996, премия «Золотая маска»[30]): «И как это он угадал, что спектакль о войне следует играть марионеткам, поскольку лучше, чем они, никто не сыграет смерть?! Человеку не под силу такая мера правдоподобия смертельной правде. (…) Но как заставить вас заплакать на прощальных финальных словах Муравьихи-мамы, потерявшей своё дитятко:
|
Кто же тише нас по земле ходил?!.. Всё посчитали… А нас, муравьёв, нет… | 
|
- Лия Ахеджакова построила загородный дом совместно с подругой — актрисой А. З. Будницкой.
- В 10-летнем возрасте, когда её мать и тетя умирали от туберкулёза, Лия написала письмо Сталину с просьбой о помощи. И редкое новое лекарство было доставлено[33].
Признание и награды
- Заслуженная артистка РСФСР (1970)
- Призы международных кинофестивалей в Варне и Локарно
- Государственная премия РСФСР имени братьев Васильевых (1979), за исполнение роли секретарши Верочки в фильме «Служебный роман» (1977)
- Премия «Ника» (1992) — «Лучшая роль второго плана» в фильме «Небеса обетованные» (1991)
- Народная артистка Российской Федерации (29 декабря 1994) — за заслуги в области искусства[1]
- Лауреат Царскосельской художественной премии (1997 год)
- орден Почёта (1 апреля 1999) — за заслуги в области культуры и искусства, большой вклад в укрепление дружбы и сотрудничества между народами, многолетнюю плодотворную работу[34]
- Лауреат национальной премии общественного признания достижений женщин «Олимпия» Российской Академии бизнеса и предпринимательства[35] (2001)
- Орден «За заслуги перед Отечеством» IV степени (14 апреля 2006) — за большой вклад в развитие театрального искусства и достигнутые творческие успехи[36]
- Премия «Ника» 2007 — «Лучшая женская роль второго плана» в фильме «Изображая жертву» (2006)
- Премия «Звезда Театрала»-2008 журнала «Театрал» — «За гражданское мужество»[37]
- Премия «Звезда Театрала»-2013 журнала «Театрал» — «Лучшая женская роль второго плана»[38]
- Премия Московской Хельсинкской группы (2013) — «За защиту прав человека средствами культуры и искусства»[39].
- Премия «Ника» в номинации «Честь и достоинство» (2014)
Творчество
Театральные роли
Московский ТЮЗ
- "Три поросёнка" С. В. Михалкова — поросёнок Ниф-Ниф (дебют на сцене)
- 1961 — «Будьте готовы, Ваше высочество!» по Л. А. Кассилю — Тараска Бобунов
- «Капитанская дочка» А. С. Пушкина, Н. Коварского — Поводырь — Реж.: Е. С. Евдокимов
- «Самая счастливая» Л. Исаровой — Майка Несмеянова — Реж.: Б. Г. Голубовский, Б. П. Васильев
- 1961 — «Загорается маяк» С. Т. Гребенникова, Н. Н. Добронравова. Реж.: Б. Г. Голубовский, П. Н. Гарин, В. К. Горелов
- 1961 — «Всё это не так просто» Г. Шмелева, Л. Исаровой — Наташа. Реж.: Б. Г. Голубовский, В. К. Горелов
- 1961 — «Чудесный клад» П. Г. Маляревского — Даши, мальчик — Реж.: В. А. Храмов
- 1963 — «Любовь к трём апельсинам» Светлова (по мотивам сказки Гоцци) — Кларичи
- «Винни-Пух и его друзья» по А. Милну — ослик Иа-Иа
- «Денискины рассказы» Виктора Драгунского (19??), — Воробушек
- «Я, бабушка, Илико и Илларион» по одноимённому роману Н. В. Думбадзе (1973) — Бабушка
- «Лунный глобус» В. Коростылева (196?) — Гангстер. Реж.: Е. Н. Васильев
- «Мой брат играет на кларнете» А. Г. Алексина (1968) — Женька
- «Пожар в пампасах, или Подвиг во льдах» по В. Ю. Драгунскому — Дениска Кораблёв
- «Пеппи Длинныйчулок» А. Линдгрен — Пеппи
- «Дорогой мальчик» С. Михалкова (1972) — Реж.: Павел Хомский
- «Два клёна» Е. Л. Шварца (196?), — Федор — Реж.: Е. С. Евдокимов
- «Три мушкетера» — Батисса
- «Убить пересмешника» Харпер Ли — мальчик Дилл
- «Любовь не объяснима» (1976)
Московский театр «Современник»
- 1977 — «Из записок Лопатина» К. Симонова — Актриса
- 1977 — «Эшелон» М. Рощина — Старуха
- 1977 — «Обратная связь» А. Гельмана — Секретарь Сакулина / Кучкина
- 1978 — «Вечно живые» В. Розова — Аносова
- 1979 — «Мы не увидимся с тобой» К. Симонова — мать Гурского
- 1980 — «Спешите делать добро» М. Рощина — тётя Соня
- 1985 — «Квартира Коломбины» Л. Петрушевской; режиссёр Р. Виктюк — Света / Галя / Ау / Коломбина
- 1987 — «Стена» А. Галина; режиссёр Р. Виктюк — Мостовая
- 1987 — «Восточная трибуна» А. Галина; режиссёр Л. Хейфец — Семенихина
- 1988 — «Мелкий бес», по Ф. Сологубу; режиссёр Р. Виктюк — Варвара
- 1989 — «Крутой маршрут» Е. Гинзбург; режиссёр Г. Волчек — Зина Абрамова
- 1992 — «Трудные люди» Й. Бар-Йосефа — Рахель
- 1993 — «Адский сад» Р. Майнарди; режиссёр Р. Виктюк — Челеста
- 1995 — «Виндзорские насмешницы» Шекспира — миссис Форд
- 1996 — «Мы едем, едем, едем…» Н. Коляды — Зина
- 1997 — «Предупреждение малым кораблям» Т. Уильямса — Леона Доусон
- 2002 — «Селестина» Н. Коляды (по мотивам одноимённой пьесы Ф. де Рохаса) — Селестина
- «Половики и валенки» Н. Коляды
- 2013 — «Игра в джин» Г. Волчек (Дональд Ли Кобурн) — Фонсия Дорси
Другие театры
- 1988 — Про Федота-стрельца, удалого молодца — Баба Яга — аудиоспектакль (выпущен в 2002 г.)
- 1996 — «Песня о Волге, или Сталинградская битва», режиссёр Р. Габриадзе — Муравьиха-мать, озвучание[40][41]
- 1997 — «Персидская сирень» Н. Коляды; режиссёр Б. Мильграм (Частная антреприза Ефима Спектора) — Она
- 1999 — «Старосветская любовь» Н. Коляды по мотивам повести Николая Гоголя «Старосветские помещики»; режиссёр В. Фокин — Пульхерия Ивановна Товстогуб (Частная антреприза)
- 2006 — «Фигаро. События одного дня», по пьесе П. Бомарше; режиссёр К. Серебренников («Театральная компания Е. Миронова») — Марселина[42][43]
- 2007 — «Чокнутые королевы»; режиссёр О. Субботина (Частная антреприза Ефима Спектора) — Китти
- 2012 — «Circo Ambulante» Максим Исаев и А. Могучий; режиссёр А. Могучий. Театр наций. Премьера спектакля состоялась 12 января 2012 года — Мария
- 2012 — «Как вам это понравится или Сон в летнюю ночь» Шекспира; режиссёр Д. Крымов. Школа драматического искусства. Премьера спектакля состоялась летом 2012 года в Шотландии
- 2015 — «Мой внук Вениамин» по пьесе Л.Улицкой (Частная антреприза Ефима Спектора) — Эсфирь
Фильмография
Озвучивание мультфильмов
- 1970 — Синяя птица — Мальчик
- 1970 — Отважный Робин Гуд — Маленький Джон
- 1973 — Шапка-невидимка — Пионер-велосипедист
- 1977 — Жихарка — Жихарка
- 1977 — Два клёна — Иванушка
- 1982 — Алиса в Зазеркалье — Белая Королева / Овца
- 1982 — Рождение Геракла
- 1986 — Ара, бара, пух! — Алла Анисимовна
- 1986 — Мальчик как мальчик — Мама / Учительница
- 1987 — Диалог. Крот и яйцо — Яйцо
- 1988 — Свирепый Бамбр — Мышка
- 1989 — Ай-ай-ай — жена короеда
- 1990 — Ёжик должен быть колючим? — Мама-Ежиха
- 1990 — По следам Бамбра — Мышка
- 1991 — Глаша и кикимора — Кикимора
- 1991 — Ловушка для Бамбра — Мышка
- 1991 — На чёрный день — Мама-Ежиха
- 1993 — Муравьиный ёжик — Мама-Ежиха
- 2011 — Иван Царевич и Серый Волк — Баба-Яга
Напишите отзыв о статье "Ахеджакова, Лия Меджидовна"
Примечания
- ↑ 1 2 Указ Президента Российской Федерации от 29 декабря 1994 г. № 2227 «О присвоении почётных званий Российской Федерации»
- ↑ 1 2 Большая российская энциклопедия: В 30 т. / председатель науч.-ред. совета Ю. С. Осипов, отв. ред С. Л. Кравец. Т. 2. Анкилоз — Банка. — М.: Большая Российская энциклопедия, 2005. — 766 с.: ил.: карт.
- ↑ [tass.ru/kultura/1870080 Лия Ахеджакова получила почётный приз «Ники» в номинации «Честь и достоинство»]. ТАСС (31 марта 2015). Проверено 2 апреля 2015.
- ↑ [kino-teatr.ua/ru/main/person/person_id/2528.phtml Лия Ахеджакова. — Kino-teatr.ua]
- ↑ [www.adyga-postpredstvo.ru/guestroom/271/ Меджид Ахеджаков: «С открытым забралом» по жизни]
- ↑ [www.newizv.ru/news/?id_news=14813&inset=teatr&date=2004-11-10 Последний могикан Кубани. Архив Меджида Ахеджакова может погибнуть]. // Новые Известия. — 10.11.2004.
- ↑ [bozaboza.narod.ru/ahedjakova.html Где дремлют мёртвые]
- ↑ [wandering.at.ua/publ/na_bukvu_a/akhedzhakova_lija_medzhidovna/31-1-0-4 Блуждающий — Биографии актёров.]
- ↑ [www.rambler.ru/news/culture/tv.movies/563926496.html?mediacenter=1Лия Ахеджакова пошла в загс в 63 года!]
- ↑ [www.khodorkovsky.net/documents/2008/10/27/11997/index.html Лия Ахеджакова: «Ну, отпустите человека родить, отпустите человека к детям!»]
- ↑ [www.echo.msk.ru/programs/razvorot/56767/ Радиостанция «Эхо Москвы»]. Передачи / Разворот / Лия Ахеджакова
- ↑ [www.svobodanews.ru/content/article/127397.html Почему Ходорковского и Лебедева отправили так далеко? Обсуждают Лия Ахеджакова и Борис Райтшустер]
- ↑ [www.spb.yabloko.ru/pbl/1640.php Российские знаменитости требуют признать Ходорковского политзаключённым]
- ↑ [rusnovosti.ru/news/92522/ Л. Ахеджакова: Казню себя за то, что не поддержала Шевчука во время встречи с Путиным]. Русская служба новостей
- ↑ [www.sps.ru/?id=224371 Лия Ахеджакова, The New Times: Собираюсь отдать свой голос за СПС]
- ↑ [newsru.com/ardocs/28Mar2001/pismo5.html Письмо видных деятелей науки, культуры и политики в защиту НТВ] / newsru.com
- ↑ [anticomprador.ru/publ/7-1-0-153 1993 год, Ахеджакова][www.duel.ru/200339/?39_6_1] [video.oboz.ua/movie.php?dmE9MSZpZD05OTA0JnZ0PTA= видео 1][trinixy.ru/2007/12/06/plamennoe_vystuplenie_lii_akhedzhakovojj_na_teleperedache_v_smutnom_1993m_26_mb.html видео 2]
- ↑ Лия Ахеджакова: Шестая заповедь // Столица. — 1994. — № 22. Июнь.
- ↑ Платонов О. А. Терновый венец России: История русского народа в XX веке: в 2 т. — М., 1997. — [lib.uka.ru/cgi-bin/view.pl?dir=NEW_RF&file=plato005.txt Том 2: Гл. 57-85.] — Гл. 83. — С. 786.
- ↑ Проханов А. [tms.ystu.ru/imperialstyle.htm Имперский стиль] // Завтра. — 2007. — 31 октября.
- ↑ Ерошок, Зоя [www.novayagazeta.ru/politics/50800.html Лия Ахеджакова: К митингу на Болотной я отношусь, как и вы]. Новая газета (2 февраля 2012). [www.webcitation.org/6DoHojcG1 Архивировано из первоисточника 20 января 2013].
- ↑ [www.youtube.com/watch?v=jKCThuTccKU Видеообращение Лии Ахеджаковой 24 декабря]. Большой город (24 декабря 2012).
- ↑ [www.youtube.com/watch?v=l5X57qw7_dM Лия Ахеджакова: Месть есть - нет милосердия!] (8 января 2013).
- ↑ [www.day.kiev.ua/uk/news/120314-liya-ahedzhakova-nehay-obrazhayut-ale-ya-ukrayinu-ne-zradzhu Лія Ахеджакова: Нехай ображають, але я Україну не зраджу]. www.day.kiev.ua (12 марта 2014). (укр.)
- ↑ [kinosoyuz.com/news/?pub=2285 Мы с вами!]. kinosoyuz.com (8 марта 2014).
- ↑ [www.novayagazeta.ru/news/1679348.html Обращение инициативной группы по проведению конгресса интеллигенции «Против войны, против самоизоляции России, против реставрации тоталитаризма» и письмо деятелей культуры в поддержку позиции Владимира Путина по Украине и Крыму]. www.novayagazeta.ru (13 марта 2014).
- ↑ [www.echo.msk.ru/blog/echomsk/1288606-echo/ Обращение в защиту Андрея Макаревича]. www.echo.msk.ru (28 марта 2014).
- ↑ [www.newsru.com/cinema/24jul2014/orlusha.html Лия Ахеджакова прочла в радиоэфире покаянный «Реквием» российского поэта Орлуши о катастрофе Boeing 777]. Newsru.com.
- ↑ [russian.rt.com/inotv/2015-06-29/Ahedzhakova-poprosila-u-armyan-proshheniya Ахеджакова попросила у армян прощения за «российскую оккупацию»]. ИноTV. RT (29 июня 2015). Проверено 5 ноября 2015.
- ↑ [www.theatre.ru/maska/perf_kukol.html «Маска»: кукольные спектакли]
- ↑ Заславский Г. А. [www.ogoniok.com/archive/1996/4472/41-46-47/ Песок воображения Резо Габриадзе] // Огонёк. — 1996. — № 41, 7 октября
- ↑ Заславский Г. А. [www.zaslavsky.ru/rez/reso.htm Резо Габриадзе в московском «Огороде»] // Независимая газета. — 2001. — 11 мая.
- ↑ [tvrain.ru/articles/lija_ahedzhakova_skazhu_chto_nibud_i_remont_v_teatre_prekratjat-338087/24954/ Интервью программе HARD DAY’S NIGHT телеканала «Дождь»]
- ↑ [graph.document.kremlin.ru/page.aspx?1061546 Указ Президента Российской Федерации от 1 апреля 1999 года № 208 «О награждении государственными наградами Российской Федерации»]
- ↑ [ex.ru Официальный сайт Российской академии бизнеса и предпринимательства]
- ↑ Указ Президента Российской Федерации от 14 апреля 2006 г. № 368 "О награждении государственными наградами Российской Федерации работников государственного учреждения культуры города Москвы «Московский театр „Современник“»"
- ↑ [www.teatral-online.ru/star/2008/ «Звезда Театрала» 2008]
- ↑ [www.teatral-online.ru/star/2013/ «Звезда Театрала» 2013]
- ↑ [www.rg.ru/2013/12/10/ahedjakova-anons.html Лия Ахеджакова стала лауреатом премии Московской Хельсинкской группы — Российская газета]
- ↑ [www.theatre.ru/maska/perf_kukol.html «Театр». Кукольные спектакли. Лауреат премии «Золотая маска»]
- ↑ [www.ogoniok.com/archive/1996/4472/41-46-47 Григорий Заславский. «Огонёк», 1996. Культура. Песок воображения Резо Габриадзе.]
- ↑ [www.newsru.com/cinema/26dec2006/figaro.html NEWSru.com 26 декабря 2006 г. В Москве премьера новой «Женитьбы Фигаро»: режиссёр — Серебренников, в главной роли Миронов]
- ↑ [www.smotr.ru/2006/2006_figaro.htm Театральный смотритель, 2006 г. «Фигаро. События одного дня» Кирилла Серебренникова]
- ↑ Серия 7: «Удивительные подвиги»; Серия 8: «Снова вместе»
- ↑ Серии 1 и 4
- ↑ Премия «Ника» (1991), «Лучшая женская роль второго плана»
- ↑ Премия «Ника» (2007), «Лучшая женская роль второго плана»
Ссылки
- [www.kino-teatr.ru/kino/acter/w/sov/251/bio Лия Ахеджакова на сайте Кино-Театр. Ру]
- Ахеджакова Лия Меджидовна // Кто есть кто в современной культуре : В 2 вып. / Гл. ред. С. М. Семенов, авт. и сост. Н. И. Шадрина, Р. В. Пигарев и др.. — М.: МК-Периодика, 2006—2007. — ISBN 5-93696-007-3, 5-93696-010-2.
- [klopp.ru/index.php?newsid=40330 фото: «Лишь упоминание её имени способно вызвать добрую улыбку у самых разных людей…»]
- [grani-tv.ru/entries/32/ Интервью (видео) для сайта «Грани-ТВ» — 11.02.2008], «Дело Алексаняна»
- [youtube.com/watch?v=xNgILXHvaoc Лия Ахеджакова в программе «Без антракта», 1999] на YouTube
- [echo.msk.ru/guests/4848/ Передачи радио «Эхо Москвы» с участием Лии Ахеджаковой]
- [5-tv.ru/programs/broadcast/503054/ видео — Лия Ахеджакова в программе «Встречи на Моховой»] — запись 16 декабря 2008
- [m-voice.ru/portfolio-item/1 Интервью Лии Ахеджаковой журналисту Михаилу Верещагину]
- [www.animator.ru/db/?p=show_person&pid=4005 Лия Ахеджакова на сайте animator.ru]
| ||||||
| ||||||
|
||||||
Отрывок, характеризующий Ахеджакова, Лия Меджидовна
Видно, Пфуль, уже всегда готовый на ироническое раздражение, нынче был особенно возбужден тем, что осмелились без него осматривать его лагерь и судить о нем. Князь Андрей по одному короткому этому свиданию с Пфулем благодаря своим аустерлицким воспоминаниям составил себе ясную характеристику этого человека. Пфуль был один из тех безнадежно, неизменно, до мученичества самоуверенных людей, которыми только бывают немцы, и именно потому, что только немцы бывают самоуверенными на основании отвлеченной идеи – науки, то есть мнимого знания совершенной истины. Француз бывает самоуверен потому, что он почитает себя лично, как умом, так и телом, непреодолимо обворожительным как для мужчин, так и для женщин. Англичанин самоуверен на том основании, что он есть гражданин благоустроеннейшего в мире государства, и потому, как англичанин, знает всегда, что ему делать нужно, и знает, что все, что он делает как англичанин, несомненно хорошо. Итальянец самоуверен потому, что он взволнован и забывает легко и себя и других. Русский самоуверен именно потому, что он ничего не знает и знать не хочет, потому что не верит, чтобы можно было вполне знать что нибудь. Немец самоуверен хуже всех, и тверже всех, и противнее всех, потому что он воображает, что знает истину, науку, которую он сам выдумал, но которая для него есть абсолютная истина. Таков, очевидно, был Пфуль. У него была наука – теория облического движения, выведенная им из истории войн Фридриха Великого, и все, что встречалось ему в новейшей истории войн Фридриха Великого, и все, что встречалось ему в новейшей военной истории, казалось ему бессмыслицей, варварством, безобразным столкновением, в котором с обеих сторон было сделано столько ошибок, что войны эти не могли быть названы войнами: они не подходили под теорию и не могли служить предметом науки.В 1806 м году Пфуль был одним из составителей плана войны, кончившейся Иеной и Ауерштетом; но в исходе этой войны он не видел ни малейшего доказательства неправильности своей теории. Напротив, сделанные отступления от его теории, по его понятиям, были единственной причиной всей неудачи, и он с свойственной ему радостной иронией говорил: «Ich sagte ja, daji die ganze Geschichte zum Teufel gehen wird». [Ведь я же говорил, что все дело пойдет к черту (нем.) ] Пфуль был один из тех теоретиков, которые так любят свою теорию, что забывают цель теории – приложение ее к практике; он в любви к теории ненавидел всякую практику и знать ее не хотел. Он даже радовался неуспеху, потому что неуспех, происходивший от отступления в практике от теории, доказывал ему только справедливость его теории.
Он сказал несколько слов с князем Андреем и Чернышевым о настоящей войне с выражением человека, который знает вперед, что все будет скверно и что даже не недоволен этим. Торчавшие на затылке непричесанные кисточки волос и торопливо прилизанные височки особенно красноречиво подтверждали это.
Он прошел в другую комнату, и оттуда тотчас же послышались басистые и ворчливые звуки его голоса.
Не успел князь Андрей проводить глазами Пфуля, как в комнату поспешно вошел граф Бенигсен и, кивнув головой Болконскому, не останавливаясь, прошел в кабинет, отдавая какие то приказания своему адъютанту. Государь ехал за ним, и Бенигсен поспешил вперед, чтобы приготовить кое что и успеть встретить государя. Чернышев и князь Андрей вышли на крыльцо. Государь с усталым видом слезал с лошади. Маркиз Паулучи что то говорил государю. Государь, склонив голову налево, с недовольным видом слушал Паулучи, говорившего с особенным жаром. Государь тронулся вперед, видимо, желая окончить разговор, но раскрасневшийся, взволнованный итальянец, забывая приличия, шел за ним, продолжая говорить:
– Quant a celui qui a conseille ce camp, le camp de Drissa, [Что же касается того, кто присоветовал Дрисский лагерь,] – говорил Паулучи, в то время как государь, входя на ступеньки и заметив князя Андрея, вглядывался в незнакомое ему лицо.
– Quant a celui. Sire, – продолжал Паулучи с отчаянностью, как будто не в силах удержаться, – qui a conseille le camp de Drissa, je ne vois pas d'autre alternative que la maison jaune ou le gibet. [Что же касается, государь, до того человека, который присоветовал лагерь при Дрисее, то для него, по моему мнению, есть только два места: желтый дом или виселица.] – Не дослушав и как будто не слыхав слов итальянца, государь, узнав Болконского, милостиво обратился к нему:
– Очень рад тебя видеть, пройди туда, где они собрались, и подожди меня. – Государь прошел в кабинет. За ним прошел князь Петр Михайлович Волконский, барон Штейн, и за ними затворились двери. Князь Андрей, пользуясь разрешением государя, прошел с Паулучи, которого он знал еще в Турции, в гостиную, где собрался совет.
Князь Петр Михайлович Волконский занимал должность как бы начальника штаба государя. Волконский вышел из кабинета и, принеся в гостиную карты и разложив их на столе, передал вопросы, на которые он желал слышать мнение собранных господ. Дело было в том, что в ночь было получено известие (впоследствии оказавшееся ложным) о движении французов в обход Дрисского лагеря.
Первый начал говорить генерал Армфельд, неожиданно, во избежание представившегося затруднения, предложив совершенно новую, ничем (кроме как желанием показать, что он тоже может иметь мнение) не объяснимую позицию в стороне от Петербургской и Московской дорог, на которой, по его мнению, армия должна была, соединившись, ожидать неприятеля. Видно было, что этот план давно был составлен Армфельдом и что он теперь изложил его не столько с целью отвечать на предлагаемые вопросы, на которые план этот не отвечал, сколько с целью воспользоваться случаем высказать его. Это было одно из миллионов предположений, которые так же основательно, как и другие, можно было делать, не имея понятия о том, какой характер примет война. Некоторые оспаривали его мнение, некоторые защищали его. Молодой полковник Толь горячее других оспаривал мнение шведского генерала и во время спора достал из бокового кармана исписанную тетрадь, которую он попросил позволения прочесть. В пространно составленной записке Толь предлагал другой – совершенно противный и плану Армфельда и плану Пфуля – план кампании. Паулучи, возражая Толю, предложил план движения вперед и атаки, которая одна, по его словам, могла вывести нас из неизвестности и западни, как он называл Дрисский лагерь, в которой мы находились. Пфуль во время этих споров и его переводчик Вольцоген (его мост в придворном отношении) молчали. Пфуль только презрительно фыркал и отворачивался, показывая, что он никогда не унизится до возражения против того вздора, который он теперь слышит. Но когда князь Волконский, руководивший прениями, вызвал его на изложение своего мнения, он только сказал:
– Что же меня спрашивать? Генерал Армфельд предложил прекрасную позицию с открытым тылом. Или атаку von diesem italienischen Herrn, sehr schon! [этого итальянского господина, очень хорошо! (нем.) ] Или отступление. Auch gut. [Тоже хорошо (нем.) ] Что ж меня спрашивать? – сказал он. – Ведь вы сами знаете все лучше меня. – Но когда Волконский, нахмурившись, сказал, что он спрашивает его мнение от имени государя, то Пфуль встал и, вдруг одушевившись, начал говорить:
– Все испортили, все спутали, все хотели знать лучше меня, а теперь пришли ко мне: как поправить? Нечего поправлять. Надо исполнять все в точности по основаниям, изложенным мною, – говорил он, стуча костлявыми пальцами по столу. – В чем затруднение? Вздор, Kinder spiel. [детские игрушки (нем.) ] – Он подошел к карте и стал быстро говорить, тыкая сухим пальцем по карте и доказывая, что никакая случайность не может изменить целесообразности Дрисского лагеря, что все предвидено и что ежели неприятель действительно пойдет в обход, то неприятель должен быть неминуемо уничтожен.
Паулучи, не знавший по немецки, стал спрашивать его по французски. Вольцоген подошел на помощь своему принципалу, плохо говорившему по французски, и стал переводить его слова, едва поспевая за Пфулем, который быстро доказывал, что все, все, не только то, что случилось, но все, что только могло случиться, все было предвидено в его плане, и что ежели теперь были затруднения, то вся вина была только в том, что не в точности все исполнено. Он беспрестанно иронически смеялся, доказывал и, наконец, презрительно бросил доказывать, как бросает математик поверять различными способами раз доказанную верность задачи. Вольцоген заменил его, продолжая излагать по французски его мысли и изредка говоря Пфулю: «Nicht wahr, Exellenz?» [Не правда ли, ваше превосходительство? (нем.) ] Пфуль, как в бою разгоряченный человек бьет по своим, сердито кричал на Вольцогена:
– Nun ja, was soll denn da noch expliziert werden? [Ну да, что еще тут толковать? (нем.) ] – Паулучи и Мишо в два голоса нападали на Вольцогена по французски. Армфельд по немецки обращался к Пфулю. Толь по русски объяснял князю Волконскому. Князь Андрей молча слушал и наблюдал.
Из всех этих лиц более всех возбуждал участие в князе Андрее озлобленный, решительный и бестолково самоуверенный Пфуль. Он один из всех здесь присутствовавших лиц, очевидно, ничего не желал для себя, ни к кому не питал вражды, а желал только одного – приведения в действие плана, составленного по теории, выведенной им годами трудов. Он был смешон, был неприятен своей ироничностью, но вместе с тем он внушал невольное уважение своей беспредельной преданностью идее. Кроме того, во всех речах всех говоривших была, за исключением Пфуля, одна общая черта, которой не было на военном совете в 1805 м году, – это был теперь хотя и скрываемый, но панический страх перед гением Наполеона, страх, который высказывался в каждом возражении. Предполагали для Наполеона всё возможным, ждали его со всех сторон и его страшным именем разрушали предположения один другого. Один Пфуль, казалось, и его, Наполеона, считал таким же варваром, как и всех оппонентов своей теории. Но, кроме чувства уважения, Пфуль внушал князю Андрею и чувство жалости. По тому тону, с которым с ним обращались придворные, по тому, что позволил себе сказать Паулучи императору, но главное по некоторой отчаянности выражении самого Пфуля, видно было, что другие знали и он сам чувствовал, что падение его близко. И, несмотря на свою самоуверенность и немецкую ворчливую ироничность, он был жалок с своими приглаженными волосами на височках и торчавшими на затылке кисточками. Он, видимо, хотя и скрывал это под видом раздражения и презрения, он был в отчаянии оттого, что единственный теперь случай проверить на огромном опыте и доказать всему миру верность своей теории ускользал от него.
Прения продолжались долго, и чем дольше они продолжались, тем больше разгорались споры, доходившие до криков и личностей, и тем менее было возможно вывести какое нибудь общее заключение из всего сказанного. Князь Андрей, слушая этот разноязычный говор и эти предположения, планы и опровержения и крики, только удивлялся тому, что они все говорили. Те, давно и часто приходившие ему во время его военной деятельности, мысли, что нет и не может быть никакой военной науки и поэтому не может быть никакого так называемого военного гения, теперь получили для него совершенную очевидность истины. «Какая же могла быть теория и наука в деле, которого условия и обстоятельства неизвестны и не могут быть определены, в котором сила деятелей войны еще менее может быть определена? Никто не мог и не может знать, в каком будет положении наша и неприятельская армия через день, и никто не может знать, какая сила этого или того отряда. Иногда, когда нет труса впереди, который закричит: „Мы отрезаны! – и побежит, а есть веселый, смелый человек впереди, который крикнет: «Ура! – отряд в пять тысяч стоит тридцати тысяч, как под Шепграбеном, а иногда пятьдесят тысяч бегут перед восемью, как под Аустерлицем. Какая же может быть наука в таком деле, в котором, как во всяком практическом деле, ничто не может быть определено и все зависит от бесчисленных условий, значение которых определяется в одну минуту, про которую никто не знает, когда она наступит. Армфельд говорит, что наша армия отрезана, а Паулучи говорит, что мы поставили французскую армию между двух огней; Мишо говорит, что негодность Дрисского лагеря состоит в том, что река позади, а Пфуль говорит, что в этом его сила. Толь предлагает один план, Армфельд предлагает другой; и все хороши, и все дурны, и выгоды всякого положения могут быть очевидны только в тот момент, когда совершится событие. И отчего все говорят: гений военный? Разве гений тот человек, который вовремя успеет велеть подвезти сухари и идти тому направо, тому налево? Оттого только, что военные люди облечены блеском и властью и массы подлецов льстят власти, придавая ей несвойственные качества гения, их называют гениями. Напротив, лучшие генералы, которых я знал, – глупые или рассеянные люди. Лучший Багратион, – сам Наполеон признал это. А сам Бонапарте! Я помню самодовольное и ограниченное его лицо на Аустерлицком поле. Не только гения и каких нибудь качеств особенных не нужно хорошему полководцу, но, напротив, ему нужно отсутствие самых лучших высших, человеческих качеств – любви, поэзии, нежности, философского пытливого сомнения. Он должен быть ограничен, твердо уверен в том, что то, что он делает, очень важно (иначе у него недостанет терпения), и тогда только он будет храбрый полководец. Избави бог, коли он человек, полюбит кого нибудь, пожалеет, подумает о том, что справедливо и что нет. Понятно, что исстари еще для них подделали теорию гениев, потому что они – власть. Заслуга в успехе военного дела зависит не от них, а от того человека, который в рядах закричит: пропали, или закричит: ура! И только в этих рядах можно служить с уверенностью, что ты полезен!“
Так думал князь Андрей, слушая толки, и очнулся только тогда, когда Паулучи позвал его и все уже расходились.
На другой день на смотру государь спросил у князя Андрея, где он желает служить, и князь Андрей навеки потерял себя в придворном мире, не попросив остаться при особе государя, а попросив позволения служить в армии.
Ростов перед открытием кампании получил письмо от родителей, в котором, кратко извещая его о болезни Наташи и о разрыве с князем Андреем (разрыв этот объясняли ему отказом Наташи), они опять просили его выйти в отставку и приехать домой. Николай, получив это письмо, и не попытался проситься в отпуск или отставку, а написал родителям, что очень жалеет о болезни и разрыве Наташи с ее женихом и что он сделает все возможное для того, чтобы исполнить их желание. Соне он писал отдельно.
«Обожаемый друг души моей, – писал он. – Ничто, кроме чести, не могло бы удержать меня от возвращения в деревню. Но теперь, перед открытием кампании, я бы счел себя бесчестным не только перед всеми товарищами, но и перед самим собою, ежели бы я предпочел свое счастие своему долгу и любви к отечеству. Но это последняя разлука. Верь, что тотчас после войны, ежели я буду жив и все любим тобою, я брошу все и прилечу к тебе, чтобы прижать тебя уже навсегда к моей пламенной груди».
Действительно, только открытие кампании задержало Ростова и помешало ему приехать – как он обещал – и жениться на Соне. Отрадненская осень с охотой и зима со святками и с любовью Сони открыли ему перспективу тихих дворянских радостей и спокойствия, которых он не знал прежде и которые теперь манили его к себе. «Славная жена, дети, добрая стая гончих, лихие десять – двенадцать свор борзых, хозяйство, соседи, служба по выборам! – думал он. Но теперь была кампания, и надо было оставаться в полку. А так как это надо было, то Николай Ростов, по своему характеру, был доволен и той жизнью, которую он вел в полку, и сумел сделать себе эту жизнь приятною.
Приехав из отпуска, радостно встреченный товарищами, Николай был посылал за ремонтом и из Малороссии привел отличных лошадей, которые радовали его и заслужили ему похвалы от начальства. В отсутствие его он был произведен в ротмистры, и когда полк был поставлен на военное положение с увеличенным комплектом, он опять получил свой прежний эскадрон.
Началась кампания, полк был двинут в Польшу, выдавалось двойное жалованье, прибыли новые офицеры, новые люди, лошади; и, главное, распространилось то возбужденно веселое настроение, которое сопутствует началу войны; и Ростов, сознавая свое выгодное положение в полку, весь предался удовольствиям и интересам военной службы, хотя и знал, что рано или поздно придется их покинуть.
Войска отступали от Вильны по разным сложным государственным, политическим и тактическим причинам. Каждый шаг отступления сопровождался сложной игрой интересов, умозаключений и страстей в главном штабе. Для гусар же Павлоградского полка весь этот отступательный поход, в лучшую пору лета, с достаточным продовольствием, был самым простым и веселым делом. Унывать, беспокоиться и интриговать могли в главной квартире, а в глубокой армии и не спрашивали себя, куда, зачем идут. Если жалели, что отступают, то только потому, что надо было выходить из обжитой квартиры, от хорошенькой панны. Ежели и приходило кому нибудь в голову, что дела плохи, то, как следует хорошему военному человеку, тот, кому это приходило в голову, старался быть весел и не думать об общем ходе дел, а думать о своем ближайшем деле. Сначала весело стояли подле Вильны, заводя знакомства с польскими помещиками и ожидая и отбывая смотры государя и других высших командиров. Потом пришел приказ отступить к Свенцянам и истреблять провиант, который нельзя было увезти. Свенцяны памятны были гусарам только потому, что это был пьяный лагерь, как прозвала вся армия стоянку у Свенцян, и потому, что в Свенцянах много было жалоб на войска за то, что они, воспользовавшись приказанием отбирать провиант, в числе провианта забирали и лошадей, и экипажи, и ковры у польских панов. Ростов помнил Свенцяны потому, что он в первый день вступления в это местечко сменил вахмистра и не мог справиться с перепившимися всеми людьми эскадрона, которые без его ведома увезли пять бочек старого пива. От Свенцян отступали дальше и дальше до Дриссы, и опять отступили от Дриссы, уже приближаясь к русским границам.
13 го июля павлоградцам в первый раз пришлось быть в серьезном деле.
12 го июля в ночь, накануне дела, была сильная буря с дождем и грозой. Лето 1812 года вообще было замечательно бурями.
Павлоградские два эскадрона стояли биваками, среди выбитого дотла скотом и лошадьми, уже выколосившегося ржаного поля. Дождь лил ливмя, и Ростов с покровительствуемым им молодым офицером Ильиным сидел под огороженным на скорую руку шалашиком. Офицер их полка, с длинными усами, продолжавшимися от щек, ездивший в штаб и застигнутый дождем, зашел к Ростову.
– Я, граф, из штаба. Слышали подвиг Раевского? – И офицер рассказал подробности Салтановского сражения, слышанные им в штабе.
Ростов, пожимаясь шеей, за которую затекала вода, курил трубку и слушал невнимательно, изредка поглядывая на молодого офицера Ильина, который жался около него. Офицер этот, шестнадцатилетний мальчик, недавно поступивший в полк, был теперь в отношении к Николаю тем, чем был Николай в отношении к Денисову семь лет тому назад. Ильин старался во всем подражать Ростову и, как женщина, был влюблен в него.
Офицер с двойными усами, Здржинский, рассказывал напыщенно о том, как Салтановская плотина была Фермопилами русских, как на этой плотине был совершен генералом Раевским поступок, достойный древности. Здржинский рассказывал поступок Раевского, который вывел на плотину своих двух сыновей под страшный огонь и с ними рядом пошел в атаку. Ростов слушал рассказ и не только ничего не говорил в подтверждение восторга Здржинского, но, напротив, имел вид человека, который стыдился того, что ему рассказывают, хотя и не намерен возражать. Ростов после Аустерлицкой и 1807 года кампаний знал по своему собственному опыту, что, рассказывая военные происшествия, всегда врут, как и сам он врал, рассказывая; во вторых, он имел настолько опытности, что знал, как все происходит на войне совсем не так, как мы можем воображать и рассказывать. И потому ему не нравился рассказ Здржинского, не нравился и сам Здржинский, который, с своими усами от щек, по своей привычке низко нагибался над лицом того, кому он рассказывал, и теснил его в тесном шалаше. Ростов молча смотрел на него. «Во первых, на плотине, которую атаковали, должна была быть, верно, такая путаница и теснота, что ежели Раевский и вывел своих сыновей, то это ни на кого не могло подействовать, кроме как человек на десять, которые были около самого его, – думал Ростов, – остальные и не могли видеть, как и с кем шел Раевский по плотине. Но и те, которые видели это, не могли очень воодушевиться, потому что что им было за дело до нежных родительских чувств Раевского, когда тут дело шло о собственной шкуре? Потом оттого, что возьмут или не возьмут Салтановскую плотину, не зависела судьба отечества, как нам описывают это про Фермопилы. И стало быть, зачем же было приносить такую жертву? И потом, зачем тут, на войне, мешать своих детей? Я бы не только Петю брата не повел бы, даже и Ильина, даже этого чужого мне, но доброго мальчика, постарался бы поставить куда нибудь под защиту», – продолжал думать Ростов, слушая Здржинского. Но он не сказал своих мыслей: он и на это уже имел опыт. Он знал, что этот рассказ содействовал к прославлению нашего оружия, и потому надо было делать вид, что не сомневаешься в нем. Так он и делал.
– Однако мочи нет, – сказал Ильин, замечавший, что Ростову не нравится разговор Здржинского. – И чулки, и рубашка, и под меня подтекло. Пойду искать приюта. Кажется, дождик полегче. – Ильин вышел, и Здржинский уехал.
Через пять минут Ильин, шлепая по грязи, прибежал к шалашу.
– Ура! Ростов, идем скорее. Нашел! Вот тут шагов двести корчма, уж туда забрались наши. Хоть посушимся, и Марья Генриховна там.
Марья Генриховна была жена полкового доктора, молодая, хорошенькая немка, на которой доктор женился в Польше. Доктор, или оттого, что не имел средств, или оттого, что не хотел первое время женитьбы разлучаться с молодой женой, возил ее везде за собой при гусарском полку, и ревность доктора сделалась обычным предметом шуток между гусарскими офицерами.
Ростов накинул плащ, кликнул за собой Лаврушку с вещами и пошел с Ильиным, где раскатываясь по грязи, где прямо шлепая под утихавшим дождем, в темноте вечера, изредка нарушаемой далекими молниями.
– Ростов, ты где?
– Здесь. Какова молния! – переговаривались они.
В покинутой корчме, перед которою стояла кибиточка доктора, уже было человек пять офицеров. Марья Генриховна, полная белокурая немочка в кофточке и ночном чепчике, сидела в переднем углу на широкой лавке. Муж ее, доктор, спал позади ее. Ростов с Ильиным, встреченные веселыми восклицаниями и хохотом, вошли в комнату.
– И! да у вас какое веселье, – смеясь, сказал Ростов.
– А вы что зеваете?
– Хороши! Так и течет с них! Гостиную нашу не замочите.
– Марьи Генриховны платье не запачкать, – отвечали голоса.
Ростов с Ильиным поспешили найти уголок, где бы они, не нарушая скромности Марьи Генриховны, могли бы переменить мокрое платье. Они пошли было за перегородку, чтобы переодеться; но в маленьком чуланчике, наполняя его весь, с одной свечкой на пустом ящике, сидели три офицера, играя в карты, и ни за что не хотели уступить свое место. Марья Генриховна уступила на время свою юбку, чтобы употребить ее вместо занавески, и за этой занавеской Ростов и Ильин с помощью Лаврушки, принесшего вьюки, сняли мокрое и надели сухое платье.
В разломанной печке разложили огонь. Достали доску и, утвердив ее на двух седлах, покрыли попоной, достали самоварчик, погребец и полбутылки рому, и, попросив Марью Генриховну быть хозяйкой, все столпились около нее. Кто предлагал ей чистый носовой платок, чтобы обтирать прелестные ручки, кто под ножки подкладывал ей венгерку, чтобы не было сыро, кто плащом занавешивал окно, чтобы не дуло, кто обмахивал мух с лица ее мужа, чтобы он не проснулся.
– Оставьте его, – говорила Марья Генриховна, робко и счастливо улыбаясь, – он и так спит хорошо после бессонной ночи.
– Нельзя, Марья Генриховна, – отвечал офицер, – надо доктору прислужиться. Все, может быть, и он меня пожалеет, когда ногу или руку резать станет.
Стаканов было только три; вода была такая грязная, что нельзя было решить, когда крепок или некрепок чай, и в самоваре воды было только на шесть стаканов, но тем приятнее было по очереди и старшинству получить свой стакан из пухлых с короткими, не совсем чистыми, ногтями ручек Марьи Генриховны. Все офицеры, казалось, действительно были в этот вечер влюблены в Марью Генриховну. Даже те офицеры, которые играли за перегородкой в карты, скоро бросили игру и перешли к самовару, подчиняясь общему настроению ухаживанья за Марьей Генриховной. Марья Генриховна, видя себя окруженной такой блестящей и учтивой молодежью, сияла счастьем, как ни старалась она скрывать этого и как ни очевидно робела при каждом сонном движении спавшего за ней мужа.
Ложка была только одна, сахару было больше всего, но размешивать его не успевали, и потому было решено, что она будет поочередно мешать сахар каждому. Ростов, получив свой стакан и подлив в него рому, попросил Марью Генриховну размешать.
– Да ведь вы без сахара? – сказала она, все улыбаясь, как будто все, что ни говорила она, и все, что ни говорили другие, было очень смешно и имело еще другое значение.
– Да мне не сахар, мне только, чтоб вы помешали своей ручкой.
Марья Генриховна согласилась и стала искать ложку, которую уже захватил кто то.
– Вы пальчиком, Марья Генриховна, – сказал Ростов, – еще приятнее будет.
– Горячо! – сказала Марья Генриховна, краснея от удовольствия.
Ильин взял ведро с водой и, капнув туда рому, пришел к Марье Генриховне, прося помешать пальчиком.
– Это моя чашка, – говорил он. – Только вложите пальчик, все выпью.
Когда самовар весь выпили, Ростов взял карты и предложил играть в короли с Марьей Генриховной. Кинули жребий, кому составлять партию Марьи Генриховны. Правилами игры, по предложению Ростова, было то, чтобы тот, кто будет королем, имел право поцеловать ручку Марьи Генриховны, а чтобы тот, кто останется прохвостом, шел бы ставить новый самовар для доктора, когда он проснется.
– Ну, а ежели Марья Генриховна будет королем? – спросил Ильин.
– Она и так королева! И приказания ее – закон.
Только что началась игра, как из за Марьи Генриховны вдруг поднялась вспутанная голова доктора. Он давно уже не спал и прислушивался к тому, что говорилось, и, видимо, не находил ничего веселого, смешного или забавного во всем, что говорилось и делалось. Лицо его было грустно и уныло. Он не поздоровался с офицерами, почесался и попросил позволения выйти, так как ему загораживали дорогу. Как только он вышел, все офицеры разразились громким хохотом, а Марья Генриховна до слез покраснела и тем сделалась еще привлекательнее на глаза всех офицеров. Вернувшись со двора, доктор сказал жене (которая перестала уже так счастливо улыбаться и, испуганно ожидая приговора, смотрела на него), что дождь прошел и что надо идти ночевать в кибитку, а то все растащат.
Категории:
- Персоналии по алфавиту
- Актрисы по алфавиту
- Актрисы СССР
- Актрисы России
- Актрисы XX века
- Актрисы XXI века
- Кавалеры ордена «За заслуги перед Отечеством» 4 степени
- Кавалеры ордена Почёта
- Народные артисты Российской Федерации
- Заслуженные артисты РСФСР
- Лауреаты Государственной премии РСФСР имени братьев Васильевых
- Лауреаты премии «Ника»
- Выпускники ГИТИСа
- Академики Российской академии кинематографических искусств «Ника»
- Персоналии:Театр Современник
- Персоналии:Московский ТЮЗ
- Актёры озвучивания в СССР
- Лауреаты премии «Ника» в номинации «Честь и достоинство»
