Ахмед бен Яхья Хамидаддин

Ахмед ибн Яхъя أحمد يحيى حميد الدين‎<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Король Северного Йемена
14 марта 1948 года — 18 сентября 1962 года
Предшественник:	Яхья бен Мухаммед Хамид-ад-Дин
Преемник:	Мухаммед аль-Бадр
Вероисповедание:	ислам зейдитского толка
Рождение:	18 июня 1891(1891-06-18) вилайят Йемен, Османская империя
Смерть:	18 сентября 1962(1962-09-18) (71 год) Таиз, Йеменское Мутаваккилийское Королевство
Отец:	Яхья ибн Мухаммед

А́хмед ибн Я́хъя (араб. أحمد يحيى حميد الدين‎ — Ahmad bin Yahya Hamidaddin; 18 июня 1891 — 18 сентября 1962, Таиз) — король Северного Йемена (14 марта 1948 — 18 сентября 1962). Сын короля Яхьи бен Мухаммеда, из династии Хамидаддинов.

Имам Ахмед правил деспотическими методами, подавляя в стране всякие проявления демократического движения. Его основное внимание было уделено модернизации королевских вооруженных сил.

Наследный принц

Ахмед, официально провозглашенный в 1937 году наследным принцем, в молодости принимал активное участие во всех военных предприятиях своего отца короля Яхьи бен Мухаммеда. Но в начале 1940-х годов между отцом и сыном возникли трения. Тогда принц Ахмед установил тайные связи с деятелями йеменской оппозиции, недовольными консервативными и архаическими порядками, царившими в королевстве. Принц Ахмед обещал после прихода к власти провести ряд политических и социальных реформ. Однако дальше осторожных посулов дело у него не пошло.

Борьба за власть после убийства короля Яхьи бен Мухаммеда (1948)

В феврале 1948 года группа заговорщиков во главе с шейхом аль-Кардаи убила в Эль-Хазиязе короля и имама Яхью бен Мухаммеда. Убийство послужило сигналом к восстанию курсантов военной школы, помешавших официальному престолонаследнику, сыну Яхьи — эмиру Ахмеду, занять престол. Столица была захвачена восставшими, а совет старейшин Саны провозгласил королём Йемена Абдаллу ал-Вазира — представителя знатного и богатого рода ал-Вазиров, издавна соперничавшего с семьей Хамидаддинов. Одним из первых шагов нового короля Абдаллы было тайное предписание своим сторонникам в Таизе умертвить эмира Ахмеда. Но последнему с небольшим числом солдат и захваченной государственной казной удалось благополучно бежать из Таиза и через Тихаму добраться до Хадджи. Здесь он призвал племена северного Джебеля начать «священную войну» против узурпатора и «безбожных бунтовщиков», захвативших Сану. Всё зейдитское население немедленно приняло его сторону. Крупнейшие арабские монархи — саудовский король Абд аль-Азиз ибн Сауд, египетский король Фарук I и иорданский монарх Абдалла I — оказали принцу Ахмеду военную и финансовую помощь. Уже вскоре вооружённые формирования заговорщиков были разгромлены в Каукабане и Амране. Вслед за тем принц Ахмед подступил к Сане и 14 марта занял столицу. На следующий день он был провозглашён королём (Йеменское государство после этого стало именоваться Мутаваккилийским королевством. При новом короле вся политическая, общественная и культурная жизнь страны переместилась в Таиз, хотя Сана продолжала считаться столицей.) Большинство организаторов и сторонников переворота были брошены в тюрьмы или казнены (был казнён и Абдалла ал-Вазир, а все его огромные имения конфискованы).

Серия реформ и попытка военного переворота в 1955 году

После разгрома заговорщиков в стране вновь установился автократический режим династии Хамидаддинов, опиравшийся на вождей зейдитских племён севера и востока страны. Однако король Ахмед должен был провести некоторые реформы. Так, впервые в истории независимого Йемена, был учреждён исполнительный орган власти — Совет министров, осуществлявший свои функции под контролем короля (он целиком состоял из родственников и приближённых семьи Хамидаддинов.) Были созданы более благоприятные условия для предпринимательской деятельности. В Сане и Таизе открылось несколько светских школ. С начала 1950-х годов была организована отправка йеменской молодёжи за границу для учёбы. Но все эти мероприятия, конечно, не могли удовлетворить оппозицию. Уже в начале 1950-х годов она оправилась от репрессий 1948 года. Одна за другой в Йемене возникают тайные организации. Много сторонников реформаторы имели среди офицеров, особенно в таизском гарнизоне. Во главе этой группы недовольных стоял подполковник Ахмад ас-Суляи.

В 1955 году, после победы египетской революции, он вынашивал идею военного переворота. В марте, узнав, что король отдал приказ о его аресте, ас-Суляи поднял мятеж, окружил дворец Ахмеда, захватил радиоцентр и телеграф. Мятежники потребовали, чтобы король отрёкся от престола в пользу своего младшего брата эмира Абдаллаха. Ахмед подписал акт об отречении, но отказался выехать за границу и остался в своем дворце в Таизе. К счастью для короля, энергичные действия принца Мухаммада аль-Бадра положили конец мятежу. В момент выступления ас-Суляи Мухаммад находился в Ходейде (он был губернатором провинции). Заговорщики рассчитывали, что принц перейдёт на их сторону и признает королём своего дядю Абдаллаха. Однако принц Мухаммад отправился в Хадджу, где хранились оружие и деньги Хамидаддинов. Там, собрав ополчение племён хашед и бакиль и встав во главе их, принц Мухаммад двинулся на Таиз, к которому уже подступили оставшиеся верными королю Ахмеду племена ар-рахида. 5 апреля 1955 года город был взят без боя, а мятежники арестованы. На другой день их казнили. Затем смертный приговор вынесли мятежным братьям Ахмеда — принцу Абдаллаху и принцу Аббасу. За заслуги, «оказанные династии», аль-Бадр был провозглашён наследным принцем.

Внешняя политика имама Ахмеда

В международной политике имам Ахмед поддерживал хорошие связи с коммунистическими режимами, в первую очередь с такими странами, как СССР и Китай.

31 октября 1955 года в Каире состоялось подписание Договора о дружбе, возобновившего Договор 1928 года и установившего между СССР и Йеменом дипломатические отношения (обмен ратификационными грамотами произведен 30 марта 1956 года в Каире), а 23 апреля 1956 года стороны договорились об открытии в своих странах дипломатических миссий (в 1956-1958 годах миссия СССР располагалась в Каире, откуда была перенесена в Таиз).

8 марта 1956 года в Каире между СССР и Йеменским Мутаваккилийским Королевством состоялось подписание Соглашения о торговле и платежах.

21 июня—11 июля 1956 года наследный принц Йемена Мухаммед аль-Бадр посетил СССР с дружественным визитом, в ходе которого состоялось подписание Соглашения об экономическом и техническом сотрудничестве между СССР и Йеменом, предусматривающее оказание помощи Йемену в строительстве ряда объектов и подготовке национальных кадров.

24 июня 1962 года в Сане в бывшей резиденции принца Касима разместилось Посольство СССР (перенесено из Таиза).

В конце 1950-х годов имам присоединился к союзу Египта и Сирии. Однако союз продлился недолго, 25 декабря 1961 года ОАР разорвала дипломатические отношения с Йеменом. Египет начал поддерживать республиканское движение против имама. Имам Ахмед продолжал политику своего отца, короля Яхьи, по созданию «Большого Йемена», стремясь присоединить к Северному Йемену британский протекторат Аден.

Последние годы правления имама Ахмеда. Принц Мухаммед аль-Бадр

В новом правительстве, которое формально возглавил сам король, Мухаммед аль-Бадр был назначен его заместителем, министром иностранных дел и главнокомандующим вооружёнными силами. Поскольку больной король Ахмед практически не занимался государственными делами, политическая власть, по существу, перешла в руки принца. Мухаммад аль-Бадр заявил о своём намерении провести в стране ряд реформ, которые способствовали бы выходу Йемена из состояния средневековой отсталости. При его поддержке в конце 1950-х годов в стране стали создаваться акционерные компании и началось строительство небольших промышленных предприятий. В Ходейде построили современный глубоководный морской порт. Местные и иностранные компании приступили к строительству электростанций, шоссейных дорог и водопроводов. В крупных городах открывались новые светские школы, больницы и поликлиники. В Таизе начали издаваться газеты.

В 1959 году принц Мухаммад аль-Бадр выступил с новыми планами широких реформ, которые предусматривали преобразования в административной и законодательной областях, введение бесплатной медицинской помощи и пресечение коррупции. Однако осуществить их не удалось — в августе 1959 года король Ахмед отстранил сына от управления страной. Вскоре начались новые выступления оппозиции. Недовольство охватило даже зейдитские племена хашед и бакиль, которые всегда считались главной опорой трона. То и дело вспыхивали восстания, которые король Ахмед подавлял со свойственной ему жестокостью. Противники не складывали оружия. На короля было устроено несколько покушений. В марте 1961 года имам Ахмед был серьёзно ранен во время посещения больницы в Ходейде, а на следующий год 18 сентября, после продолжительной болезни он скончался.

Король Ахмед глазами современников

Советский дипломат и разведчик В. А. Кирпиченко, представленный королю 14 января 1958 года в Таизе, так вспоминал в своих мемуарах правителя Йемена:

Он сидел на высоком позолоченном троне. Вместо короны на голове возвышалась феска — тарбуш, — тоже позолоченная. Одет имам был в белый бурнус, с традиционным кинжалом — джамбией — на широком позолоченном поясе. Скорее всего, и украшения на поясе, и ножны кинжала были из чистого золота… Все эти атрибуты царского величия были йеменского происхождения, и лишь тапочки без задников, надетые на босые ноги имама, были произведены фирмой «Батя», и именно они напоминали о том, что где-то далеко-далеко существует другой, цивилизованный мир. Глаза имама были сильно навыкате (базедова болезнь), челюсть отвисла (что-то нервное), и понять его речь было просто невозможно.
<…> В дальнейшем имама консультировали и лечили многочисленные светила советской медицины. Имам очень не любил глотать резиновую кишку и подвергать себя другим унизительным процедурам, тем более что они не приносили ему немедленного исцеления от многочисленных недугов. Верил он только профессору Шмидту, директору Института неврологии Академии медицинских наук СССР. Лечение Шмидта состояло в том, что он легко и нежно ощупывал тело имама Ахмеда и деликатно постукивал маленьким молоточком по царственным коленкам. Эта последняя процедура имаму особенно нравилась. Про Шмидта он говорил с восхищением: «Этот очень хорошо лечит» и подарил ему арабского скакуна

—

Как выяснилось впоследствии, имам говорил на каком-то своём диалекте и к тому же имел многочисленные дефекты речи. Из этой ситуации мы вышли таким образом: один из йеменских чиновников переводил нечленораздельные звуки имама на понятный арабский язык, а мы уже вдвоём успешно справлялись с переводом. Среди серьёзных вещей, сказанных имамом, были пожелания, чтобы Советский Союз помог Йемену в поисках на его территории нефти с последующей её добычей на выгодных для нас условиях. Примерно два десятилетия прошло, прежде чем нашли в Йемене нефть, и нашли её, к сожалению, не мы.

—

Е. М. Примаков, в качестве корреспондента газеты «Правда» посетивший дворец имама вскоре после его смерти, так описывал комнату имама:

Ахмад, по-видимому, очень любил часы — ими были увешаны все стены. Но бой часов не доносил до него отзвуки времени. Под стенными часами рядом с кроватью имама лежала кожаная плётка, которой он стегал своих слуг и наложниц. На бюро под стеклом фотография, на которой имам у красочной арки городских ворот Саны, испещрённых изречениями из Корана, наблюдал за публичной казнью — палач приводил в исполнение приговор суда, определившего, сколькими ударами сабли должна быть отделена от тела голова несчастного. Тут же кандалы. На мой недоумённый вопрос сопровождавший меня йеменец ответил, что они использовались по приказу имама, стража заточала в них любого, кто мог вызвать гнев правителя. А на другой стороне — фотография Юрия Гагарина… На небольшом письменном столе два спортивных стартовых пистолета. Имам стрелял в себя из этих пистолетов в присутствии стражи, чтобы доказать: его не берут никакие пули. Посреди комнаты на треножнике портативный экран, а перед ним небольшой проектор. Каждый день для имама крутили кино, но этот зал был единственным «кинотеатром» на весь Йемен. Имам категорически запрещал своим подчинённым смотреть кинофильмы. Наконец, ещё один «экспонат». На тумбочке у кровати — коробочка с сильно действующим ядом, на всякий случай.

—

См. также

• Военный переворот 1962 года в Йемене

Литература

• Paul Dresch. A History of Modern Yemen. Cambridge, U.K., and New York: Cambridge University Press, 2000.

Отрывок, характеризующий Ахмед бен Яхья Хамидаддин

– Наташа не знает еще; но он едет с нами, – сказала Соня.
– Ты говоришь, при смерти?
Соня кивнула головой.
Графиня обняла Соню и заплакала.
«Пути господни неисповедимы!» – думала она, чувствуя, что во всем, что делалось теперь, начинала выступать скрывавшаяся прежде от взгляда людей всемогущая рука.
– Ну, мама, все готово. О чем вы?.. – спросила с оживленным лицом Наташа, вбегая в комнату.
– Ни о чем, – сказала графиня. – Готово, так поедем. – И графиня нагнулась к своему ридикюлю, чтобы скрыть расстроенное лицо. Соня обняла Наташу и поцеловала ее.
Наташа вопросительно взглянула на нее.
– Что ты? Что такое случилось?
– Ничего… Нет…
– Очень дурное для меня?.. Что такое? – спрашивала чуткая Наташа.
Соня вздохнула и ничего не ответила. Граф, Петя, m me Schoss, Мавра Кузминишна, Васильич вошли в гостиную, и, затворив двери, все сели и молча, не глядя друг на друга, посидели несколько секунд.
Граф первый встал и, громко вздохнув, стал креститься на образ. Все сделали то же. Потом граф стал обнимать Мавру Кузминишну и Васильича, которые оставались в Москве, и, в то время как они ловили его руку и целовали его в плечо, слегка трепал их по спине, приговаривая что то неясное, ласково успокоительное. Графиня ушла в образную, и Соня нашла ее там на коленях перед разрозненно по стене остававшимися образами. (Самые дорогие по семейным преданиям образа везлись с собою.)
На крыльце и на дворе уезжавшие люди с кинжалами и саблями, которыми их вооружил Петя, с заправленными панталонами в сапоги и туго перепоясанные ремнями и кушаками, прощались с теми, которые оставались.
Как и всегда при отъездах, многое было забыто и не так уложено, и довольно долго два гайдука стояли с обеих сторон отворенной дверцы и ступенек кареты, готовясь подсадить графиню, в то время как бегали девушки с подушками, узелками из дому в кареты, и коляску, и бричку, и обратно.
– Век свой все перезабудут! – говорила графиня. – Ведь ты знаешь, что я не могу так сидеть. – И Дуняша, стиснув зубы и не отвечая, с выражением упрека на лице, бросилась в карету переделывать сиденье.
– Ах, народ этот! – говорил граф, покачивая головой.
Старый кучер Ефим, с которым одним только решалась ездить графиня, сидя высоко на своих козлах, даже не оглядывался на то, что делалось позади его. Он тридцатилетним опытом знал, что не скоро еще ему скажут «с богом!» и что когда скажут, то еще два раза остановят его и пошлют за забытыми вещами, и уже после этого еще раз остановят, и графиня сама высунется к нему в окно и попросит его Христом богом ехать осторожнее на спусках. Он знал это и потому терпеливее своих лошадей (в особенности левого рыжего – Сокола, который бил ногой и, пережевывая, перебирал удила) ожидал того, что будет. Наконец все уселись; ступеньки собрались и закинулись в карету, дверка захлопнулась, послали за шкатулкой, графиня высунулась и сказала, что должно. Тогда Ефим медленно снял шляпу с своей головы и стал креститься. Форейтор и все люди сделали то же.
– С богом! – сказал Ефим, надев шляпу. – Вытягивай! – Форейтор тронул. Правый дышловой влег в хомут, хрустнули высокие рессоры, и качнулся кузов. Лакей на ходу вскочил на козлы. Встряхнуло карету при выезде со двора на тряскую мостовую, так же встряхнуло другие экипажи, и поезд тронулся вверх по улице. В каретах, коляске и бричке все крестились на церковь, которая была напротив. Остававшиеся в Москве люди шли по обоим бокам экипажей, провожая их.
Наташа редко испытывала столь радостное чувство, как то, которое она испытывала теперь, сидя в карете подле графини и глядя на медленно подвигавшиеся мимо нее стены оставляемой, встревоженной Москвы. Она изредка высовывалась в окно кареты и глядела назад и вперед на длинный поезд раненых, предшествующий им. Почти впереди всех виднелся ей закрытый верх коляски князя Андрея. Она не знала, кто был в ней, и всякий раз, соображая область своего обоза, отыскивала глазами эту коляску. Она знала, что она была впереди всех.
В Кудрине, из Никитской, от Пресни, от Подновинского съехалось несколько таких же поездов, как был поезд Ростовых, и по Садовой уже в два ряда ехали экипажи и подводы.
Объезжая Сухареву башню, Наташа, любопытно и быстро осматривавшая народ, едущий и идущий, вдруг радостно и удивленно вскрикнула:
– Батюшки! Мама, Соня, посмотрите, это он!
– Кто? Кто?
– Смотрите, ей богу, Безухов! – говорила Наташа, высовываясь в окно кареты и глядя на высокого толстого человека в кучерском кафтане, очевидно, наряженного барина по походке и осанке, который рядом с желтым безбородым старичком в фризовой шинели подошел под арку Сухаревой башни.
– Ей богу, Безухов, в кафтане, с каким то старым мальчиком! Ей богу, – говорила Наташа, – смотрите, смотрите!
– Да нет, это не он. Можно ли, такие глупости.
– Мама, – кричала Наташа, – я вам голову дам на отсечение, что это он! Я вас уверяю. Постой, постой! – кричала она кучеру; но кучер не мог остановиться, потому что из Мещанской выехали еще подводы и экипажи, и на Ростовых кричали, чтоб они трогались и не задерживали других.
Действительно, хотя уже гораздо дальше, чем прежде, все Ростовы увидали Пьера или человека, необыкновенно похожего на Пьера, в кучерском кафтане, шедшего по улице с нагнутой головой и серьезным лицом, подле маленького безбородого старичка, имевшего вид лакея. Старичок этот заметил высунувшееся на него лицо из кареты и, почтительно дотронувшись до локтя Пьера, что то сказал ему, указывая на карету. Пьер долго не мог понять того, что он говорил; так он, видимо, погружен был в свои мысли. Наконец, когда он понял его, посмотрел по указанию и, узнав Наташу, в ту же секунду отдаваясь первому впечатлению, быстро направился к карете. Но, пройдя шагов десять, он, видимо, вспомнив что то, остановился.
Высунувшееся из кареты лицо Наташи сияло насмешливою ласкою.
– Петр Кирилыч, идите же! Ведь мы узнали! Это удивительно! – кричала она, протягивая ему руку. – Как это вы? Зачем вы так?
Пьер взял протянутую руку и на ходу (так как карета. продолжала двигаться) неловко поцеловал ее.
– Что с вами, граф? – спросила удивленным и соболезнующим голосом графиня.
– Что? Что? Зачем? Не спрашивайте у меня, – сказал Пьер и оглянулся на Наташу, сияющий, радостный взгляд которой (он чувствовал это, не глядя на нее) обдавал его своей прелестью.
– Что же вы, или в Москве остаетесь? – Пьер помолчал.
– В Москве? – сказал он вопросительно. – Да, в Москве. Прощайте.
– Ах, желала бы я быть мужчиной, я бы непременно осталась с вами. Ах, как это хорошо! – сказала Наташа. – Мама, позвольте, я останусь. – Пьер рассеянно посмотрел на Наташу и что то хотел сказать, но графиня перебила его:
– Вы были на сражении, мы слышали?
– Да, я был, – отвечал Пьер. – Завтра будет опять сражение… – начал было он, но Наташа перебила его:
– Да что же с вами, граф? Вы на себя не похожи…
– Ах, не спрашивайте, не спрашивайте меня, я ничего сам не знаю. Завтра… Да нет! Прощайте, прощайте, – проговорил он, – ужасное время! – И, отстав от кареты, он отошел на тротуар.
Наташа долго еще высовывалась из окна, сияя на него ласковой и немного насмешливой, радостной улыбкой.


Пьер, со времени исчезновения своего из дома, ужа второй день жил на пустой квартире покойного Баздеева. Вот как это случилось.
Проснувшись на другой день после своего возвращения в Москву и свидания с графом Растопчиным, Пьер долго не мог понять того, где он находился и чего от него хотели. Когда ему, между именами прочих лиц, дожидавшихся его в приемной, доложили, что его дожидается еще француз, привезший письмо от графини Елены Васильевны, на него нашло вдруг то чувство спутанности и безнадежности, которому он способен был поддаваться. Ему вдруг представилось, что все теперь кончено, все смешалось, все разрушилось, что нет ни правого, ни виноватого, что впереди ничего не будет и что выхода из этого положения нет никакого. Он, неестественно улыбаясь и что то бормоча, то садился на диван в беспомощной позе, то вставал, подходил к двери и заглядывал в щелку в приемную, то, махая руками, возвращался назад я брался за книгу. Дворецкий в другой раз пришел доложить Пьеру, что француз, привезший от графини письмо, очень желает видеть его хоть на минутку и что приходили от вдовы И. А. Баздеева просить принять книги, так как сама г жа Баздеева уехала в деревню.
– Ах, да, сейчас, подожди… Или нет… да нет, поди скажи, что сейчас приду, – сказал Пьер дворецкому.
Но как только вышел дворецкий, Пьер взял шляпу, лежавшую на столе, и вышел в заднюю дверь из кабинета. В коридоре никого не было. Пьер прошел во всю длину коридора до лестницы и, морщась и растирая лоб обеими руками, спустился до первой площадки. Швейцар стоял у парадной двери. С площадки, на которую спустился Пьер, другая лестница вела к заднему ходу. Пьер пошел по ней и вышел во двор. Никто не видал его. Но на улице, как только он вышел в ворота, кучера, стоявшие с экипажами, и дворник увидали барина и сняли перед ним шапки. Почувствовав на себя устремленные взгляды, Пьер поступил как страус, который прячет голову в куст, с тем чтобы его не видали; он опустил голову и, прибавив шагу, пошел по улице.
Из всех дел, предстоявших Пьеру в это утро, дело разборки книг и бумаг Иосифа Алексеевича показалось ему самым нужным.
Он взял первого попавшегося ему извозчика и велел ему ехать на Патриаршие пруды, где был дом вдовы Баздеева.
Беспрестанно оглядываясь на со всех сторон двигавшиеся обозы выезжавших из Москвы и оправляясь своим тучным телом, чтобы не соскользнуть с дребезжащих старых дрожек, Пьер, испытывая радостное чувство, подобное тому, которое испытывает мальчик, убежавший из школы, разговорился с извозчиком.
Извозчик рассказал ему, что нынешний день разбирают в Кремле оружие, и что на завтрашний народ выгоняют весь за Трехгорную заставу, и что там будет большое сражение.
Приехав на Патриаршие пруды, Пьер отыскал дом Баздеева, в котором он давно не бывал. Он подошел к калитке. Герасим, тот самый желтый безбородый старичок, которого Пьер видел пять лет тому назад в Торжке с Иосифом Алексеевичем, вышел на его стук.
– Дома? – спросил Пьер.
– По обстоятельствам нынешним, Софья Даниловна с детьми уехали в торжковскую деревню, ваше сиятельство.
– Я все таки войду, мне надо книги разобрать, – сказал Пьер.
– Пожалуйте, милости просим, братец покойника, – царство небесное! – Макар Алексеевич остались, да, как изволите знать, они в слабости, – сказал старый слуга.
Макар Алексеевич был, как знал Пьер, полусумасшедший, пивший запоем брат Иосифа Алексеевича.
– Да, да, знаю. Пойдем, пойдем… – сказал Пьер и вошел в дом. Высокий плешивый старый человек в халате, с красным носом, в калошах на босу ногу, стоял в передней; увидав Пьера, он сердито пробормотал что то и ушел в коридор.
– Большого ума были, а теперь, как изволите видеть, ослабели, – сказал Герасим. – В кабинет угодно? – Пьер кивнул головой. – Кабинет как был запечатан, так и остался. Софья Даниловна приказывали, ежели от вас придут, то отпустить книги.
Пьер вошел в тот самый мрачный кабинет, в который он еще при жизни благодетеля входил с таким трепетом. Кабинет этот, теперь запыленный и нетронутый со времени кончины Иосифа Алексеевича, был еще мрачнее.
Герасим открыл один ставень и на цыпочках вышел из комнаты. Пьер обошел кабинет, подошел к шкафу, в котором лежали рукописи, и достал одну из важнейших когда то святынь ордена. Это были подлинные шотландские акты с примечаниями и объяснениями благодетеля. Он сел за письменный запыленный стол и положил перед собой рукописи, раскрывал, закрывал их и, наконец, отодвинув их от себя, облокотившись головой на руки, задумался.
Несколько раз Герасим осторожно заглядывал в кабинет и видел, что Пьер сидел в том же положении. Прошло более двух часов. Герасим позволил себе пошуметь в дверях, чтоб обратить на себя внимание Пьера. Пьер не слышал его.
– Извозчика отпустить прикажете?
– Ах, да, – очнувшись, сказал Пьер, поспешно вставая. – Послушай, – сказал он, взяв Герасима за пуговицу сюртука и сверху вниз блестящими, влажными восторженными глазами глядя на старичка. – Послушай, ты знаешь, что завтра будет сражение?..
– Сказывали, – отвечал Герасим.
– Я прошу тебя никому не говорить, кто я. И сделай, что я скажу…
– Слушаюсь, – сказал Герасим. – Кушать прикажете?
– Нет, но мне другое нужно. Мне нужно крестьянское платье и пистолет, – сказал Пьер, неожиданно покраснев.
– Слушаю с, – подумав, сказал Герасим.
Весь остаток этого дня Пьер провел один в кабинете благодетеля, беспокойно шагая из одного угла в другой, как слышал Герасим, и что то сам с собой разговаривая, и ночевал на приготовленной ему тут же постели.
Герасим с привычкой слуги, видавшего много странных вещей на своем веку, принял переселение Пьера без удивления и, казалось, был доволен тем, что ему было кому услуживать. Он в тот же вечер, не спрашивая даже и самого себя, для чего это было нужно, достал Пьеру кафтан и шапку и обещал на другой день приобрести требуемый пистолет. Макар Алексеевич в этот вечер два раза, шлепая своими калошами, подходил к двери и останавливался, заискивающе глядя на Пьера. Но как только Пьер оборачивался к нему, он стыдливо и сердито запахивал свой халат и поспешно удалялся. В то время как Пьер в кучерском кафтане, приобретенном и выпаренном для него Герасимом, ходил с ним покупать пистолет у Сухаревой башни, он встретил Ростовых.