Ахшарумов, Николай Дмитриевич

Николай Дмитриевич Ахшарумов
Псевдонимы:	Чернов
Дата рождения:	3 декабря (15 декабря) 1819(1819-12-15)
Место рождения:	Москва
Дата смерти:	18 августа (30 августа) 1893(1893-08-30) (73 года)
Место смерти:	Санкт-Петербург
Подданство:	Российская империя Российская империя
Род деятельности:	писатель
Дебют:	1850
[az.lib.ru/a/ahsharumow_n_d/ Произведения на сайте Lib.ru]

Никола́й Дми́триевич Ахшару́мов (3 [15] декабря 1819—18 [30] августа 1893) — русский писатель и литературный критик.

Биография

Родился в имении Д. А. Ровинского близ Кунцева под Москвой. Старший из пяти сыновей военного историка генерал-майора Д. И. Ахшарумова, брат поэта В. Д. Ахшарумова и петрашевца Д. Д. Ахшарумова. Окончил Царскосельский лицей. В 1839 году поступил на службу в канцелярию военного министерства, в 1845 году вышел в отставку. В середине 1840-х годов слушал лекции в Петербургском университете, изучал живопись в Академии художеств.

Был незаурядным шахматистом. Состоял членом Петербургского общество любителей шахматной игры.

Умер в 1893 году.

Творчество

Перу Ахшарумова принадлежат повести, романы и критических статей в разных изданиях («Отечественные записки», «Эпоха», «Русский вестник», «Всемирный труд», «Заря», «Новое время», «Нива», «Вестник Европы», «Вестник изящных искусств»).

Первое литературное произведение — повесть «Двойник», опубликованная под псевдонимом Чернов в журнале «Отечественные записки» (1850, № 1). Затем был опубликован ряд других романов и повестей: «Чужое имя» («Русский Вестник», 1861, т. 31-35), «Мудрёное дело» (1864), «Граждане леса» («Всемирный Труд», 1867, № 4 — 6), «Мандарин» (1870), «Конец с красной меткой» («Вестник Европы», 1889, № 8) и т. д.

Занимался также публицистикой. В статье «Порабощение искусства» («Отечественные записки», 1857, № 7) заявил себя поборником чистого искусства. Его разбор романа Гончарова «Обломова» Гончарова («Русский Вестник», 1860, № 1) обратил на себя внимание критики, и Петербургская академия наук поручила ему дать отзыв о романе Писемского «Горькая судьбина», представленной автором на соискание Уваровской премии. Ему же принадлежат критические статьи о «Преступлении и наказании» Достоевского («Всемирный Труд», 1867, № 3), «Об основных началах психологии» Спенсера («Всемирный Труд», 1867, № 10), «Войне и мире» Толстого («Всемирный Труд», 1868 № 4 и 1869, № 3), о романе «Один в поле не воин» Шпильгагена, статьи «Задачах русской живописи» и «Об идеале в области пластических искусств» («Вестник изящных искусств») и др.

Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона отмечал, что Ахшарумов стремился

… доставить читателю интересное и занимательное чтение, и потому [его произведения] отличаются фантастичностью сюжета, живостью рассказа и необычайными положениями героев.

«Биографический словарь» характеризует творчество автора более критически:

Писатель небольшого таланта и умеренно-либерального склада, воспитанный в правах и литературных понятиях сороковых годов и несколько напуганный шестидесятыми, А. поставлял для журналов довольно разнообразного политического направления занимательное чтение. Его романы и повести, с весьма неглубокой психологической разработкой, с примитивной обрисовкой характеров, читались «средней» публикой исключительно ради более или менее интересной фабулы, которую А. строил на фантасмагории, на уголовщине, на психиатрии, на неестественно-вулканической игре страстей; сюжет у него всегда надуман, положения — мелодраматические, жизненной правды мало.

Некоторые критики считают Ахшарумова основоположником русского уголовного романа, а его роман «Концы в воду» — родоначальником «русского триллера».

Отдельные произведения Ахшарумова написаны в жанре, близком к фантастике. Так, в романе «Двойник» (1850; 1895) обсуждается возможность научным путём создать двойников человека. Роман «Граждане леса» (1867; 1895) — аллегорическая сказка об утопической попытке героя привить общинное устройство разумным лесным животным, объединенным общим языком. В жанре фантастики написан также рассказ «Игрок» (1858; 1895), герои которого попадают в «шахматный мир».

Публикации

Книги

• Мудрёное дело : Из летописей русской словесности. — СПб.: тип. Н. Тиблена и К°, 1864. — 314 с.
• Война и мир, сочинение графа Л.Н. Толстого : Ч. 1-4 : Разбор Николая Ахшарумова. — СПб.: тип. д-ра М. Хана, 1868-1869. — 40 с.
• (совм. с Н. Д. Дмитриевым-Оренбургским). Русские сказки. — СПб.: тип. О.И. Бакста, 1869. — 150 с.
• [dlib.rsl.ru/rsl01003000000/rsl01003582000/rsl01003582857/rsl01003582857.pdf Мандарин : Роман в 4-х ч]. — СПб.: тип. Майкова, 1870. — 453 с.
• [dlib.rsl.ru/rsl01003000000/rsl01003611000/rsl01003611583/rsl01003611583.pdf Во что бы то ни стало]. — СПб.: тип. А.С. Суворина, 1881. — 586 с.
• [dlib.rsl.ru/rsl01003000000/rsl01003669000/rsl01003669548/rsl01003669548.pdf Двойник]. — СПб.: К.М. Ремезовой, 1895. — 287 с.
• [dlib.rsl.ru/rsl01003000000/rsl01003673000/rsl01003673216/rsl01003673216.pdf Ночное : (Рассказ часового мастера)]. — СПб.: тип. Е. Евдокимова, 1896. — 287 с.
• Смерть Слепцова : Кавк. быль. — СПб.: тип. Е. Евдокимова, 1896. — 287 с.
• Русские сказки для детей. — СПб.: Н. С. Аскарханов, 1911.
• Концы в воду. — М.: Современник, 1996.

Источники

• Ахшарумов // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [az.lib.ru/a/ahsharumow_n_d/text_0010.shtml Ахшарумов Н. Д.: Биографическая справка]
• [dic.academic.ru/dic.nsf/biograf2/832 Биографический словарь. Ахшарумов Николай Димитриевич]
• [cpllindengrove.com/AUTHORS/A/AHSHARUM.N/AHSHARUM.HTM Ахшарумов, Николай Дмитриевич] // Энциклопедия фантастики: Кто есть кто / Под ред. Вл. Гакова. — Минск: ИКО «Галаксиас», 1995. — С. 45. — 694 с. — ISBN 985-6269-01-6.

При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Отрывок, характеризующий Ахшарумов, Николай Дмитриевич

– Яков Алпатыч, уволь! Возьми от меня ключи, уволь ради Христа.
– Оставь! – сказал Алпатыч строго. – Под тобой насквозь на три аршина вижу, – повторил он, зная, что его мастерство ходить за пчелами, знание того, когда сеять овес, и то, что он двадцать лет умел угодить старому князю, давно приобрели ему славу колдуна и что способность видеть на три аршина под человеком приписывается колдунам.
Дрон встал и хотел что то сказать, но Алпатыч перебил его:
– Что вы это вздумали? А?.. Что ж вы думаете? А?
– Что мне с народом делать? – сказал Дрон. – Взбуровило совсем. Я и то им говорю…
– То то говорю, – сказал Алпатыч. – Пьют? – коротко спросил он.
– Весь взбуровился, Яков Алпатыч: другую бочку привезли.
– Так ты слушай. Я к исправнику поеду, а ты народу повести, и чтоб они это бросили, и чтоб подводы были.
– Слушаю, – отвечал Дрон.
Больше Яков Алпатыч не настаивал. Он долго управлял народом и знал, что главное средство для того, чтобы люди повиновались, состоит в том, чтобы не показывать им сомнения в том, что они могут не повиноваться. Добившись от Дрона покорного «слушаю с», Яков Алпатыч удовлетворился этим, хотя он не только сомневался, но почти был уверен в том, что подводы без помощи воинской команды не будут доставлены.
И действительно, к вечеру подводы не были собраны. На деревне у кабака была опять сходка, и на сходке положено было угнать лошадей в лес и не выдавать подвод. Ничего не говоря об этом княжне, Алпатыч велел сложить с пришедших из Лысых Гор свою собственную кладь и приготовить этих лошадей под кареты княжны, а сам поехал к начальству.

Х
После похорон отца княжна Марья заперлась в своей комнате и никого не впускала к себе. К двери подошла девушка сказать, что Алпатыч пришел спросить приказания об отъезде. (Это было еще до разговора Алпатыча с Дроном.) Княжна Марья приподнялась с дивана, на котором она лежала, и сквозь затворенную дверь проговорила, что она никуда и никогда не поедет и просит, чтобы ее оставили в покое.
Окна комнаты, в которой лежала княжна Марья, были на запад. Она лежала на диване лицом к стене и, перебирая пальцами пуговицы на кожаной подушке, видела только эту подушку, и неясные мысли ее были сосредоточены на одном: она думала о невозвратимости смерти и о той своей душевной мерзости, которой она не знала до сих пор и которая выказалась во время болезни ее отца. Она хотела, но не смела молиться, не смела в том душевном состоянии, в котором она находилась, обращаться к богу. Она долго лежала в этом положении.
Солнце зашло на другую сторону дома и косыми вечерними лучами в открытые окна осветило комнату и часть сафьянной подушки, на которую смотрела княжна Марья. Ход мыслей ее вдруг приостановился. Она бессознательно приподнялась, оправила волоса, встала и подошла к окну, невольно вдыхая в себя прохладу ясного, но ветреного вечера.
«Да, теперь тебе удобно любоваться вечером! Его уж нет, и никто тебе не помешает», – сказала она себе, и, опустившись на стул, она упала головой на подоконник.
Кто то нежным и тихим голосом назвал ее со стороны сада и поцеловал в голову. Она оглянулась. Это была m lle Bourienne, в черном платье и плерезах. Она тихо подошла к княжне Марье, со вздохом поцеловала ее и тотчас же заплакала. Княжна Марья оглянулась на нее. Все прежние столкновения с нею, ревность к ней, вспомнились княжне Марье; вспомнилось и то, как он последнее время изменился к m lle Bourienne, не мог ее видеть, и, стало быть, как несправедливы были те упреки, которые княжна Марья в душе своей делала ей. «Да и мне ли, мне ли, желавшей его смерти, осуждать кого нибудь! – подумала она.
Княжне Марье живо представилось положение m lle Bourienne, в последнее время отдаленной от ее общества, но вместе с тем зависящей от нее и живущей в чужом доме. И ей стало жалко ее. Она кротко вопросительно посмотрела на нее и протянула ей руку. M lle Bourienne тотчас заплакала, стала целовать ее руку и говорить о горе, постигшем княжну, делая себя участницей этого горя. Она говорила о том, что единственное утешение в ее горе есть то, что княжна позволила ей разделить его с нею. Она говорила, что все бывшие недоразумения должны уничтожиться перед великим горем, что она чувствует себя чистой перед всеми и что он оттуда видит ее любовь и благодарность. Княжна слушала ее, не понимая ее слов, но изредка взглядывая на нее и вслушиваясь в звуки ее голоса.
– Ваше положение вдвойне ужасно, милая княжна, – помолчав немного, сказала m lle Bourienne. – Я понимаю, что вы не могли и не можете думать о себе; но я моей любовью к вам обязана это сделать… Алпатыч был у вас? Говорил он с вами об отъезде? – спросила она.
Княжна Марья не отвечала. Она не понимала, куда и кто должен был ехать. «Разве можно было что нибудь предпринимать теперь, думать о чем нибудь? Разве не все равно? Она не отвечала.
– Вы знаете ли, chere Marie, – сказала m lle Bourienne, – знаете ли, что мы в опасности, что мы окружены французами; ехать теперь опасно. Ежели мы поедем, мы почти наверное попадем в плен, и бог знает…
Княжна Марья смотрела на свою подругу, не понимая того, что она говорила.
– Ах, ежели бы кто нибудь знал, как мне все все равно теперь, – сказала она. – Разумеется, я ни за что не желала бы уехать от него… Алпатыч мне говорил что то об отъезде… Поговорите с ним, я ничего, ничего не могу и не хочу…
– Я говорила с ним. Он надеется, что мы успеем уехать завтра; но я думаю, что теперь лучше бы было остаться здесь, – сказала m lle Bourienne. – Потому что, согласитесь, chere Marie, попасть в руки солдат или бунтующих мужиков на дороге – было бы ужасно. – M lle Bourienne достала из ридикюля объявление на нерусской необыкновенной бумаге французского генерала Рамо о том, чтобы жители не покидали своих домов, что им оказано будет должное покровительство французскими властями, и подала ее княжне.
– Я думаю, что лучше обратиться к этому генералу, – сказала m lle Bourienne, – и я уверена, что вам будет оказано должное уважение.
Княжна Марья читала бумагу, и сухие рыдания задергали ее лицо.
– Через кого вы получили это? – сказала она.
– Вероятно, узнали, что я француженка по имени, – краснея, сказала m lle Bourienne.
Княжна Марья с бумагой в руке встала от окна и с бледным лицом вышла из комнаты и пошла в бывший кабинет князя Андрея.
– Дуняша, позовите ко мне Алпатыча, Дронушку, кого нибудь, – сказала княжна Марья, – и скажите Амалье Карловне, чтобы она не входила ко мне, – прибавила она, услыхав голос m lle Bourienne. – Поскорее ехать! Ехать скорее! – говорила княжна Марья, ужасаясь мысли о том, что она могла остаться во власти французов.
«Чтобы князь Андрей знал, что она во власти французов! Чтоб она, дочь князя Николая Андреича Болконского, просила господина генерала Рамо оказать ей покровительство и пользовалась его благодеяниями! – Эта мысль приводила ее в ужас, заставляла ее содрогаться, краснеть и чувствовать еще не испытанные ею припадки злобы и гордости. Все, что только было тяжелого и, главное, оскорбительного в ее положении, живо представлялось ей. «Они, французы, поселятся в этом доме; господин генерал Рамо займет кабинет князя Андрея; будет для забавы перебирать и читать его письма и бумаги. M lle Bourienne lui fera les honneurs de Богучарово. [Мадемуазель Бурьен будет принимать его с почестями в Богучарове.] Мне дадут комнатку из милости; солдаты разорят свежую могилу отца, чтобы снять с него кресты и звезды; они мне будут рассказывать о победах над русскими, будут притворно выражать сочувствие моему горю… – думала княжна Марья не своими мыслями, но чувствуя себя обязанной думать за себя мыслями своего отца и брата. Для нее лично было все равно, где бы ни оставаться и что бы с ней ни было; но она чувствовала себя вместе с тем представительницей своего покойного отца и князя Андрея. Она невольно думала их мыслями и чувствовала их чувствами. Что бы они сказали, что бы они сделали теперь, то самое она чувствовала необходимым сделать. Она пошла в кабинет князя Андрея и, стараясь проникнуться его мыслями, обдумывала свое положение.
Требования жизни, которые она считала уничтоженными со смертью отца, вдруг с новой, еще неизвестной силой возникли перед княжной Марьей и охватили ее. Взволнованная, красная, она ходила по комнате, требуя к себе то Алпатыча, то Михаила Ивановича, то Тихона, то Дрона. Дуняша, няня и все девушки ничего не могли сказать о том, в какой мере справедливо было то, что объявила m lle Bourienne. Алпатыча не было дома: он уехал к начальству. Призванный Михаил Иваныч, архитектор, явившийся к княжне Марье с заспанными глазами, ничего не мог сказать ей. Он точно с той же улыбкой согласия, с которой он привык в продолжение пятнадцати лет отвечать, не выражая своего мнения, на обращения старого князя, отвечал на вопросы княжны Марьи, так что ничего определенного нельзя было вывести из его ответов. Призванный старый камердинер Тихон, с опавшим и осунувшимся лицом, носившим на себе отпечаток неизлечимого горя, отвечал «слушаю с» на все вопросы княжны Марьи и едва удерживался от рыданий, глядя на нее.