Сумасшедший (стихотворение)

Сумасшедший
Театральная адаптация К. И. Ванченко: сцена-монолог в стихах в 1 действии, 1898
Жанр:	стихотворение
Автор:	Алексей Апухтин
Дата написания:	1890
Дата первой публикации:	1890
Издательство:	Литография Моск. театр. биб-ки С. Ф. Рассохина
[az.lib.ru/a/apuhtin_a_n/text_0010.shtml Электронная версия]
Текст произведения в Викитеке

«Сумасше́дший» — одно из самых известных стихотворений Алексея Николаевича Апухтина. Впервые опубликовано в журнале «Вестник Европы» в декабре 1890 года. Фрагмент стихотворения со слов «Да, васильки, васильки…» лёг в основу популярной народной песни в жанре жестокого романса.

Сюжет стихотворения

</td></tr>

Ой, васильки, васильки… Антология одной песни
Трибьют-альбом из песен Аркадия Северного, Анатолия Титова, Якова Халецкого и Элеоноры Филиной, Бориса Зорина, Юрия Щербакова, Валерия Кокшарова, групп «Ля-Миноръ» и «Гурт Экспресс», ансамбля «Загадка» и театра «У Никитских ворот»
Дата выпуска	2010
Записан	1978—2000-е
Жанр	городской романс, русская народная песня, жестокий романс
Страна	Россия
Язык песен	русский

Фабула стихотворения представляет собой монолог психически больного пациента, вообразившего себя королём, к которому в палату пришли родные (они же гости на приёме у короля). Оно начинается строкой: «Садитесь, я вам рад. Откиньте всякий страх». Его посетители — супруга больного и её брат, которых он то узнаёт, то принимает за иностранцев или подданных в зависимости от того, затуманен его рассудок или сознание проясняется. В начале посещения больной в момент кратковременной ремиссии начинает осознавать, что перед ним отнюдь не чужестранцы, а его жена Маша и шурин Коля. Характер его обращения с ними меняется с официального на интимно-задушевный. Беседуя с женой, больной вспоминает об их дочери Оле, после чего он с родительской нежностью говорит:

 Что наша Оля? Всё растёт? Здорова?
    О, Господи! Что дал бы я, чтоб снова
Расцеловать её, прижать к моей груди…
Ты приведёшь её?… Нет, нет, не приводи!
    Расплачется, пожалуй, не узнает,
Как, помнишь, было раз… А ты теперь о чём
Рыдаешь? Перестань! Ты видишь, молодцом
Я стал совсем, и доктор уверяет,
        Что это лёгкий рецидив,
Что скоро всё пройдет, что нужно лишь терпенье…
О да, я терпелив, я очень терпелив…

Воспоминания о любимой дочери пробудили в герое ворох разнородных мыслей и чувств, его сознание погружается в рефлексию: он осознаёт свою болезнь и не хочет обнаружить её перед дочкой, по которой очень скучает, но встречи с которой, тем не менее, избегает. Герой стремится вселить уверенность в плачущую Машу надеждой на благоприятный исход своего лечения. Одновременно его интересует этиология болезни, он задаётся вопросом: существует ли неотвратимость наследственного заболевания, которым страдали его дед и отец? Больной пытается припомнить начало своего психического недуга: «Как это началось?…», и ему это удаётся.

Особенно драматичным выглядит то обстоятельство, что самые счастливые воспоминания героя неотделимы от мучительных патологических эмоций. Светлые мысли об Оле уносят его к той поре, когда однажды в летний зной он с дочерью рвал васильки, преисполненный отцовского счастья. На фоне ощущения гармонии природы и полноты отцовских чувств лирического героя тогда внезапно поразил острый психический кризис. Теперь воспоминания о том счастливом и одновременно драматичном эпизоде вновь погрузили больного в пучину безумия, воспоминание о прежнем припадке переходит в новый припадок. Описанию воспоминаний героя посвящена знаменитая «лирическая вставка», начинающаяся со слов «Да, васильки, васильки…», она выделена другим стихотворным размером.

Завершается стихотворение описанием приступа патологической агрессии: в сознании больного героя гости, которых он только что вежливо принимал, предстают избалованными безнаказанностью подданными, над которыми он требует суровой расправы, его больничная палата отныне более не уютное «королевство», но жестокая тюрьма:

Однако что же вы сидите предо мной?
Как смеете смотреть вы дерзкими глазами?
Вы избалованы моею добротой,
Но всё же я король, и я расправлюсь с вами!
Довольно вам держать меня в плену, в тюрьме!
Для этого меня безумным вы признали…
Так я вам докажу, что я в своем уме:
Ты мне жена, а ты — ты брат её… Что, взяли?
Я справедлив, но строг. Ты будешь казнена.
Что, не понравилось? Бледнеешь от боязни?
Что делать, милая, недаром вся страна
Давно уж требует твоей позорной казни!

В конце концов больной «король» всё-таки решает, что, возможно, помилует своих «подданных», и велит «страже» выгнать непрошеных гостей.

Литературный анализ произведения

Метрика и строфика

Стихотворение полиметрично. Произведение открывает 41 строка вольного (разностопного) ямба с вольной рифмовкой. Затем идёт восемь катренов 3-стопного дактиля с перекрёстной рифмой (abab), мужские окончания чередуются с женскими. Финал стихотворения — 20 строк вновь вольного ямба. Всего девяносто три строки.

Для индивидуализации речевой характеристики своего героя Апухтин оформил центральную часть стихотворения отдельным стихотворным размером. Таким образом было подчёркнуто несовпадение сознания главного героя с авторским сознанием. Исследователи отмечают, что подобный приём был характерным для так называемых сказовых стихотворных произведений. Они включали в себя несколько «голосов». Подобная полифония была применена внутри единого стихотворного монолога в качестве средства передачи спутанного, изменчивого сознания больного. Вольный ямб первой и заключительной строфы прерывается трёхстопным дактилем (так называемая лирическая вставка — «Да, васильки, васильки…»). По М. Л. Гаспарову, полиметрия «Сумасшедшего» напоминает классическую полиметрию XVIII века, где «один размер ощущается как общий фон, другие выделяют внутренние вставные куски или, наоборот, внешнее обрамление»; в этом тексте «лирическое воспоминание „Да, васильки, васильки…“ [выделено] 3-ст. дактилем на фоне бредового вольного ямба».

Жанровые особенности

Стихотворение написано в традициях реалистической литературы и построено как внутренний драматический монолог. Элементы риторики и декламации, заложенные в произведении, делали его удобным для актёрского исполнения, рассчитанным на аудиовизуальное восприятие. «Обилие прозаизмов, разговорная интонация, частые переносы из строки в строку, астрофическое построение стихотворения — самые различные средства поэт использует для того, чтобы текст был воспринят читателем как живая, взволнованная речь героя», — пишет современный исследователь М. В. Отрадин.

Исследователи определяют жанр стихотворения как сжатую стихотворную повесть или большое сюжетное стихотворение, оговаривая при этом маргинальность данного жанра. Но такая относительная маргинальность сохранялась лишь в XIX веке, в следующем столетии поэты с успехом использовали жанр малой поэмы, не называя при этом имя литературного предшественника. Таковы, по мнению писателя и литературоведа Вячеслава Киктенко, Арсений Тарковский, Давид Самойлов, Александр Кочетков, Василий Фёдоров.

Ещё одно жанровое определение стихотворения вводит П. А. Гапоненко: психологическая новелла в стихах. Такая новелла во многом связана с прозой, почвой для новеллы, по мнению исследователя, стала русская психологическая проза Ф. М. Достоевского. Стихотворение «Сумасшедший» непосредственно связано с традицией Достоевского, считает Гапоненко. Как и всё творчество Апухтина в целом, он относит это стихотворение к области «чистого искусства».

Историко-критический анализ

Тему сумасшествия в литературе так или иначе затрагивали до Апухтина А. С. Пушкин, Н. В. Гоголь, А. И. Герцен. Во времена Апухтина об этом писали Лев Толстой, Всеволод Гаршин, Антон Чехов, Яков Полонский.

Произведение Апухтина тематически во многом перекликалось со стихотворением Я. П. Полонского «Сумасшедший». Начало апухтинского «Сумасшедшего» восходит к первым строчкам Полонского:

Кто говорит, что я с ума сошёл?! Напротив… — я гостям радёшенек… Садитесь!… Как это вам не грех! неужели я зол!      Не укушу — чего боитесь! Я. П. Полонский, «Сумасшедший», 1859 г.

Садитесь, я вам рад. Откиньте всякий страх И можете держать себя свободно,      Я разрешаю вам. Вы знаете, на днях Я королём был избран всенародно… А. Н. Апухтин, «Сумасшедший», 1890 г.

Но если у названных авторов, в частности, у Полонского, тема безумия рассматривалась большей частью в социальном аспекте, то у Апухтина мотив социальной несправедливости отсутствовал. Тем не менее, как указывает Е. М. Хмелевская, глубокая тоска затравленного, запуганного всеми литгероя в начале 1890-х годов воспринималась как жалоба и стон не только безумного человека:

Рвётся вся грудь от тоски…
Боже! Куда мне деваться?
Всё васильки, васильки…
Как они смеют смеяться?

Как пишет исследователь М. В. Отрадин, объяснение происходящему Апухтин находит не в столкновении роковых сил или в социальной дисгармонии, а в психологической, биологической области: «Виноват не рок, не жестокая жизнь, а дурная наследственность». Стихотворение было переиздано в авторском сборнике в 1893 году незадолго до смерти Апухтина. Благодаря тому что оно попало в многочисленные издания литературно-художественных сборников «Чтец-декламатор» «для чтения в дивертисментах», «Сумасшедший» стал чрезвычайно популярным стихотворением как в эстрадном, так и в любительском репертуаре многих чтецов-исполнителей. Так, пользовалось популярностью исполнение стихотворения известным артистом Павлом Орленевым. Стихотворение было особенно популярно в среде поэтов-декадентов. Юный Александр Блок также любил читать «Сумасшедшего». В его экземпляре издания стихотворений Апухтина 1898 года заглавие «Сумасшедший» подчёркнуто. В письме к А. В. Гиппиусу 25 июля 1901 г. он писал так: «Придётся играть… сумасшедшего — в костюме и с Машей».

Среди тех, кто ценил исключительно литературную сторону произведения, в то время когда стала популярной песенная форма, был известный юрист и литературный ценитель А. Ф. Кони, называвший в 1921 году «Сумасшедшего», наряду с «Реквиемом», «Недостроенным памятником», «Годом в монастыре» и поэмой «Из бумаг прокурора» «глубоким по содержанию и превосходным по стиху».

Позднее советская критика отмечала безысходность, безрадостную, душу рвущую «апухтинскую нотку» стихотворения. Но, по мнению Н. П. Колосовой, «Сумасшедший» — это не то стихотворение, которое представляет собой готовую основу романса, как, например, классический романс на стихи Апухтина «Ночи безумные, ночи бессонные…». Стихотворение «Сумасшедший» можно назвать размеренно-прозаическим, с особой ритмической интонацией сюжетным повествованием для декламации.

Современные исследователи сходятся во мнении, что «Сумасшедший» принадлежит к числу наиболее совершенных стихотворений Алексея Апухтина. Среди современных публицистов есть также мнение о том, что основной темой стихотворения является не психическая патология, а биологическое вырождение. Эти рассуждения навеяны словами лирического героя: Но всё-таки… за что? В чём наше преступленье?.. / Что дед мой болен был, что болен был отец, / Что этим призраком меня пугали с детства, — / Так что ж из этого? Я мог же, наконец, / Не получить проклятого наследства.

Стихотворение Апухтина и роман В. В. Набокова «Защита Лужина»

Как полагает литературовед С. В. Сакун, аллюзиям на стихотворение «Сумасшедший» отводится сложная роль в романе Владимира Набокова «Защита Лужина» (1929), главный герой которого шахматист Лужин сходит с ума. Шахматная линия в романе сплетается с музыкальной. В доме невесты Лужина первой, кто его встретил, была некая странная гостья:

престарелая княгиня Уманова, которую называли пиковой дамой (по известной опере) … <она> заключила из поспешного и невразумительного разъяснения хозяйки дома, что он имеет какое-то отношение к литературе, к журналам, — сочинитель, одним словом. «А вот это вы знаете? — спросила она, учтиво завязав литературный разговор. — Из новой поэзии… немного декадентское… что-то о васильках, „всё васильки, васильки…“»

— В. В. Набоков, «Защита Лужина». Собр. соч. в 4-х томах. Т. 2. М., «Правда», 1990 г. Стр. 74

С. В. Сакун считает, что «этот, вполне невинный образ „учтивой“, престарелой княгини пронизан зловещими указаниями и предзнаменованиями для Лужина». Невольно, но настойчиво она развивает перед Лужиным тему безумия. Ведь и опера П. И. Чайковского «Пиковая дама» (Чайковский был другом А. Н. Апухтина) — также произведение о трагической судьбе игрока-Германна. Она была написана и поставлена в один год со стихотворением Апухтина — в 1890 году, хотя события романа развиваются в далёком от актуальности декадентства эмигрантском 1929 году. Сакун пишет: «И в этом столь тематически родственном роману стихотворении, васильки цветут пышным, но не вполне свойственным им цветом». Правда, в русском тексте романа указания на цвет васильков не было, но в английском переводе «Защиты Лужина» Набоков недвусмысленно указал английскому читателю, незнакомому с поэзией Апухтина, на красный и жёлтый цвет васильков: «And that thing, do you know it? <…> From Apukhtin — one of the new poets … slightly decadent … something about yellow and red cornflowers».

По мнению критика, следующее четверостишие является эмоционально-кульминационным, как эхом отдающимся «в последующих мучительных страстях сходящего с ума Лужина»:

Рвётся вся грудь от тоски…
Боже! Куда мне деваться?
Всё васильки, васильки…
Как они смеют смеяться?

Апухтинское стихотворение звучит в унисон и дополняет историю лужинской трагедии, по мнению С. В. Сакуна. Без понимания созвучия тем, близости мотивов, сходства психологических нюансов и художественных образов произведения Апухтина и романа «Защита Лужина» замысел Набокова не может быть до конца понят, роман нуждается в сопрочтении со стихотворением. Точки их соприкосновения состоят и в том, что сумасшедший Апухтина вообразил себя королём, а король, как пишет С. В. Сакун, — это тайная, но не реализованная страсть сходящего с ума гроссмейстера Лужина, которого литературовед Марк Лилли в каком-то смысле образно уподобляет королю на шахматной доске.

В целом аллюзию стихотворения Апухтина в романе В. В. Набокова С. В. Сакун называет достаточно скрытой, но усиленно-добавочной акцентуацией, дополнительно подтверждающей поражённое безумием сознание главного героя романа. Но Лужин, «в отличие от своего более агрессивного апухтинского „собрата“», не остался пациентом лечебницы, что может говорить, по мнению исследователя, «лишь о его более изощрённой хитрости, свойственной психическому больному, которая столь реалистично изображена в стихотворении и не столь явно выписана в романе».

Другие отражения в литературе и кино

В автобиографической книге В. П. Катаева «Разбитая жизнь, или Волшебный рог Оберона» в эпизоде посещения одесского кинематографа отец Валентина Катаева приводит сына в юнкерское училище на просмотр киноленты.

…И вот наступил день, когда мы с папой, поднявшись по холодной парадной лестнице юнкерского училища <…> очутились в громадном сводчатом коридоре, служившем одновременно и церковью, и столовой, и гимнастическим залом, и театром, где на маленькой сцене раза два в год юнкера-любители, загримированные, переодетые, в накладных бородах, усах и париках, разыгрывали разные водевили вроде «Аз и Ферт», «Жених из долгового отделения», «Медведь» и «Предложение» Чехова и прочее, а также устраивались дивертисменты, где те же юнкера декламировали популярные стихи и монологи из «Чтеца-декламатора», например «Сумасшедший» Апухтина, начинавшийся обыкновенно с того, что юнкер-трагик, опираясь на спинку перевёрнутого перед ним стула, начинал фальшивым, дрожащим баритоном:

«Садитесь, я вам рад. Откиньте всякий страх и можете держать себя свободно, я разрешаю вам. Вы знаете, на днях, я королём был избран всенародно…»

— Валентин Катаев, «Разбитая жизнь, или Волшебный рог Оберона». — М., Сов. писатель, 1983, стр. 183.

Тоской воспоминаний о детстве и матери проникнуты также слова писателя Анатолия Жигулина «В той песне было много боли. Про чёрный омут, вербы, тростники. Про васильки, которые для Лёли Вы собирали в поле у реки» из книги «Далёкий колокол», написанной в 1998 году. Правда в этом случае, как и в ряде других, читателям и зрителям приходится иметь дело не с аутентичным апухтинским текстом, а с суррогатным текстом фольклорной переработки, ставшим значительно популярнее оригинального стихотворения. Персонажи романа-идиллии Александра Чудакова «Ложится мгла на старые ступени» также распевают романс «Васильки, васильки».

В фильме Татьяны Лиозновой «Карнавал» персонаж-провинциалка Ирины Муравьёвой Нина Соломатина пытается прочитать «Сумасшедшего» перед приёмной комиссией в театральный институт (актёры Лидия Смирнова и Владимир Балашов).

Для придания впечатления «ненормальности» или чудаковатости того или иного персонажа мотив стихотворения Апухтина или народного романса использовался не только Набоковым. Так в неоконченной пьесе Александра Вампилова «Последний летний день» мотив мании величия обыгрывается в эпизоде слепого, просящего подаяние и поющего песню на стихи А. Н. Апухтина. В фильме Алексея Германа «Хрусталёв, машину!» в квартире Шишмарёвой присутствует необычный персонаж, считающийся крупным специалистом в области геронтологии, у которого по иронии судьбы недавно была выявлена крупная раковая опухоль. Этот врач с бутафорским венком на голове читает стихи Алексея Апухтина: «Да, васильки, васильки, много мелькало их в поле…».

Персонаж романа Анатолия Рыбакова «Дети Арбата», студент Савелий Кусков, находится пятый месяц в Бутырской тюрьме по нелепому обвинению в намерении бежать за границу только потому, что при обыске у него нашли двадцать восемь рублей серебром. Странный студент безоговорочно признал свою мнимую вину в государственном преступлении, а на вопрос, зачем признавался, флегматично отвечал: «А как докажешь?» После двух дней совместного пребывания с ним в камере «на Сашу <Панкратова, главного героя> он произвёл впечатление человека если не окончательно свихнувшегося, то уже тронутого. Часами лежал на койке молча, неподвижно, потом вдруг вскакивал, ходил, натыкаясь на кровати, тихонько напевал: „Всё васильки, васильки, много мелькает их в поле“. И это монотонное бормотание апухтинското стихотворения усиливало ощущение ненормальности».

Народная песня

Фрагмент стихотворения А. Н. Апухтина

Да, васильки, васильки… Много мелькало их в поле… Помнишь, до самой реки Мы их сбирали для Оли. Олечка бросит цветок В реку, головку наклонит… «Папа, — кричит, — василёк Мой уплывёт, не утонет?!» Я её на руки брал, В глазки смотрел голубые, Ножки её целовал, Бледные ножки, худые. Как эти дни далеки… Долго ль томиться я буду? Всё васильки, васильки, Красные, жёлтые всюду… Видишь, торчат на стене, Слышишь, сбегают по крыше, Вот подползают ко мне, Лезут всё выше и выше… Слышишь, смеются они… Боже, за что эти муки? Маша, спаси, отгони, Крепче сожми мои руки! Поздно! Вошли, ворвались, Стали стеной между нами, В голову так и впились, Колют её лепестками. Рвётся вся грудь от тоски… Боже! куда мне деваться? Всё васильки, васильки… Как они смеют смеяться?

<center>Один из вариантов народной песни

Ах, васильки, васильки, Сколько их выросло в поле! Помню, у самой реки Мы собирали их с Олей. Оля цветочек сорвёт, Низко головку наклонит: «Милый, смотри, василёк Твой поплывет, мой потонет…» Долго ходили они, Он предложил ей кататься, К речке когда подошли, В лодку помог ей взобраться. Олю он на руки брал, В глазки смотрел голубые И без конца целовал Алые щечки худые. «Я ли тебя не любил, Я ли тобой не гордился, След твоих ног целовал, Чуть на тебя не молился. Но лучшие дни унеслись, Время пошло по-иному: Я умирал от тоски — Ты отдавалась другому». Милый тут вынул кинжал, Низко над Олей склонился, Оля закрыла глаза, Труп её в воду свалился. Утром пришли рыбаки, Олю нашли у прилива, Надпись была на груди: «Олю любовь погубила…» …Ах, васильки, васильки, Сколько их выросло в поле! Помню, у самой реки Мы собирали их с Олей…

Всё стихотворение было положено на музыку для мелодекламации Н. В. Киршбаумом, но лишь часть его — фольклоризированная версия лирической вставки «Да, васильки, васильки…» с многочисленными вариациями, — получила широкое распространение как городской романс: «Ох, васильки, васильки…», «Всё васильки, васильки…», «Ах, васильки, васильки…», «Ой, васильки, васильки…» и так далее. Эта часть стихотворения со временем стала самостоятельным фольклорным произведением, отделившись от авторского.

Коллизии нового произведения мало повторяли сюжет А. Н. Апухтина. Более или менее неизменными остались лишь первые две строфы из лирической вставки. Полностью исчез мотив сумасшествия главного героя, вместо него появился типичный любовно-криминальный сюжет жестокого романса. По мнению А. Добрякова, фольклорно-песенная переработка настолько далеко увела произведение от оригинала, что можно говорить лишь о произвольном цитировании первоисточника.

Образ невинной девочки Оли, папиной дочки, трансформировался в образ девушки Оли (в некоторых вариантах Лёли), то коварной изменщицы (Нет не люблю я тебя, / быть я с тобой не мечтала), то легкомысленной и распутной (Оля играет тобой, / Так мне друзья сообщили. / Есть у ней милый другой <…> / Я умирал от тоски… / Ты отдавалась другому…), но во всех вариантах мотивация её неверности, или только подозрения в неверности является причиной кровавой развязки романса, где Оля погибает от кинжала своего ревнивого возлюбленного. На груди погубленной и утопленной девушки матросы находят непонятно откуда взявшуюся надпись: «Олю (~ Лёлю) любовь загубила (~ погубила)».

В некоторых вариантах песни есть более подробная мотивация: Не надо так сильно любить, / Не надо так сильно влюбляться./ Любовь не умеет шутить, / Любовь не умеет смеяться (~ а только кроваво смеяться); По мнению исследователей, строки Тот же, кто крепко любил, / Того и рука погубила отсылают романс к «Балладе Редингской тюрьмы» Оскара Уайльда.

По мнению С. Ю. Неклюдова, «вариантные изменения текста в устной традиции обычно минимальны в его начале и в наибольшей степени проявляются в его второй половине и в финале», что как раз наглядно демонстрирует пример с народной переработкой «Сумасшедшего». Помимо определения песни как городского романса существуют и другие жанровые определения, в частности, в качестве городской баллады, а также застольной или уличной песни, мещанского романса.

В советское время песня не получила официального признания, как, например, аналогичный романс «Окрасился месяц багрянцем», исполнявшийся Лидией Руслановой, тем не менее, песня оставалась популярной в любительском и даже в блатном репертуаре. В 1978 году исполнитель неподцензурного русского шансона Аркадий Северный с ансамблем «Черноморская чайка» записал песню для своего шестого одесского альбома «Снова в Одессе». Кроме Аркадия Северного в эти годы романс также исполнял заслуженный артист России Анатолий Титов (один из его альбомов так и назывался «Ах васильки, васильки…») и некоторые другие исполнители. В постсоветское время записи песни стали более доступными. В 2010 году в серии «Антология одной песни» вышел релиз «Ой, васильки, васильки…» с одиннадцатью вариациями романса. Кроме записей А. Северного и А. Титова в сборнике представлены такие исполнители городского романса, как Борис Зорин, Элеонора Филина, группа «Ля-Миноръ», Юрий Щербаков, группа «Гурт Экспресс», ансамбль «Загадка», дуэт Я. А. Халецкого и Э. Н. Филиной, Валерий Кокшаров, театр «У Никитских ворот».

Романс был переведён неизвестным автором на украинский язык.

Литература

Публикации стихотворения

• Апухтин, А. Н. Сумасшедший. Стихотворение. // Вестник Европы. — 1890, декабрь, стр. 704—706;
• Апухтин, А. Н. Сумасшедший: Сцена-монолог в стихах в 1 д. : Ред. для сцены К. И. Ванченко / (Стих. Апухтина и др.). — М.: Литография Моск. театр. биб-ки С. Ф. Рассохина, ценз. 1898. — 16 с.;
• Апухтин, А. Н. Сочинения: Стихотворения; Проза. / Сост. и подг. текстов А. Ф. Захаркина. Вступ. ст. М. В. Отрадина. Прим. Р. А. Шацевой. — М.: Худож. лит., 1985. — С. 221—222;
• Апухтин, А. Н. [az.lib.ru/a/apuhtin_a_n/text_0010.shtml Полное собрание стихотворений] / Сост., подг. текста и прим. Р. А. Шацевой. Вступ. статья М. В. Отрадина. — Изд. третье. — Л.: Сов. писатель, 1991. — (Биб-ка поэта. Бол. серия).;
• Русские поэты. Антология русской поэзии в 6 т. — М.: Дет. лит., 1996;
• Золотой век. Антология русского романса. / Авт. предисл. и биогр. статей В. Калугин. — М.: Эксмо, 2006. — С. 906—910.

Библиография

• Архипова А. С. Как погибла Оля и родился фольклор // «Кирпичики»: Культурная антропология и фольклористика сегодня. Сборник статей в честь 65-летия С. Ю. Неклюдова и 40-летия его научной деятельности / Сост. А. Архипова, М. Гистер, А. Козьмин. М.: РГГУ, 2008. С. 563—591. ISBN 5-7281-1042-2, ISBN 978-5-7281-1042-2

Ссылки

В Викитеке есть полный текст стихотворение «Сумасшедший»

• [a-pesni.org/dvor/vasilki.php Варианты текстов песни «Всё васильки, васильки» с нотами]

См. также

• Жестокий романс
• Окрасился месяц багрянцем

Отрывок, характеризующий Сумасшедший (стихотворение)

Жених с невестой, не поминая более о деревьях, обсыпающих их мраком и меланхолией, делали планы о будущем устройстве блестящего дома в Петербурге, делали визиты и приготавливали всё для блестящей свадьбы.


Граф Илья Андреич в конце января с Наташей и Соней приехал в Москву. Графиня всё была нездорова, и не могла ехать, – а нельзя было ждать ее выздоровления: князя Андрея ждали в Москву каждый день; кроме того нужно было закупать приданое, нужно было продавать подмосковную и нужно было воспользоваться присутствием старого князя в Москве, чтобы представить ему его будущую невестку. Дом Ростовых в Москве был не топлен; кроме того они приехали на короткое время, графини не было с ними, а потому Илья Андреич решился остановиться в Москве у Марьи Дмитриевны Ахросимовой, давно предлагавшей графу свое гостеприимство.
Поздно вечером четыре возка Ростовых въехали во двор Марьи Дмитриевны в старой Конюшенной. Марья Дмитриевна жила одна. Дочь свою она уже выдала замуж. Сыновья ее все были на службе.
Она держалась всё так же прямо, говорила также прямо, громко и решительно всем свое мнение, и всем своим существом как будто упрекала других людей за всякие слабости, страсти и увлечения, которых возможности она не признавала. С раннего утра в куцавейке, она занималась домашним хозяйством, потом ездила: по праздникам к обедни и от обедни в остроги и тюрьмы, где у нее бывали дела, о которых она никому не говорила, а по будням, одевшись, дома принимала просителей разных сословий, которые каждый день приходили к ней, и потом обедала; за обедом сытным и вкусным всегда бывало человека три четыре гостей, после обеда делала партию в бостон; на ночь заставляла себе читать газеты и новые книги, а сама вязала. Редко она делала исключения для выездов, и ежели выезжала, то ездила только к самым важным лицам в городе.
Она еще не ложилась, когда приехали Ростовы, и в передней завизжала дверь на блоке, пропуская входивших с холода Ростовых и их прислугу. Марья Дмитриевна, с очками спущенными на нос, закинув назад голову, стояла в дверях залы и с строгим, сердитым видом смотрела на входящих. Можно бы было подумать, что она озлоблена против приезжих и сейчас выгонит их, ежели бы она не отдавала в это время заботливых приказаний людям о том, как разместить гостей и их вещи.
– Графские? – сюда неси, говорила она, указывая на чемоданы и ни с кем не здороваясь. – Барышни, сюда налево. Ну, вы что лебезите! – крикнула она на девок. – Самовар чтобы согреть! – Пополнела, похорошела, – проговорила она, притянув к себе за капор разрумянившуюся с мороза Наташу. – Фу, холодная! Да раздевайся же скорее, – крикнула она на графа, хотевшего подойти к ее руке. – Замерз, небось. Рому к чаю подать! Сонюшка, bonjour, – сказала она Соне, этим французским приветствием оттеняя свое слегка презрительное и ласковое отношение к Соне.
Когда все, раздевшись и оправившись с дороги, пришли к чаю, Марья Дмитриевна по порядку перецеловала всех.
– Душой рада, что приехали и что у меня остановились, – говорила она. – Давно пора, – сказала она, значительно взглянув на Наташу… – старик здесь и сына ждут со дня на день. Надо, надо с ним познакомиться. Ну да об этом после поговорим, – прибавила она, оглянув Соню взглядом, показывавшим, что она при ней не желает говорить об этом. – Теперь слушай, – обратилась она к графу, – завтра что же тебе надо? За кем пошлешь? Шиншина? – она загнула один палец; – плаксу Анну Михайловну? – два. Она здесь с сыном. Женится сын то! Потом Безухова чтоль? И он здесь с женой. Он от нее убежал, а она за ним прискакала. Он обедал у меня в середу. Ну, а их – она указала на барышень – завтра свожу к Иверской, а потом и к Обер Шельме заедем. Ведь, небось, всё новое делать будете? С меня не берите, нынче рукава, вот что! Намедни княжна Ирина Васильевна молодая ко мне приехала: страх глядеть, точно два боченка на руки надела. Ведь нынче, что день – новая мода. Да у тебя то у самого какие дела? – обратилась она строго к графу.
– Всё вдруг подошло, – отвечал граф. – Тряпки покупать, а тут еще покупатель на подмосковную и на дом. Уж ежели милость ваша будет, я времечко выберу, съезжу в Маринское на денек, вам девчат моих прикину.
– Хорошо, хорошо, у меня целы будут. У меня как в Опекунском совете. Я их и вывезу куда надо, и побраню, и поласкаю, – сказала Марья Дмитриевна, дотрогиваясь большой рукой до щеки любимицы и крестницы своей Наташи.
На другой день утром Марья Дмитриевна свозила барышень к Иверской и к m me Обер Шальме, которая так боялась Марьи Дмитриевны, что всегда в убыток уступала ей наряды, только бы поскорее выжить ее от себя. Марья Дмитриевна заказала почти всё приданое. Вернувшись она выгнала всех кроме Наташи из комнаты и подозвала свою любимицу к своему креслу.
– Ну теперь поговорим. Поздравляю тебя с женишком. Подцепила молодца! Я рада за тебя; и его с таких лет знаю (она указала на аршин от земли). – Наташа радостно краснела. – Я его люблю и всю семью его. Теперь слушай. Ты ведь знаешь, старик князь Николай очень не желал, чтоб сын женился. Нравный старик! Оно, разумеется, князь Андрей не дитя, и без него обойдется, да против воли в семью входить нехорошо. Надо мирно, любовно. Ты умница, сумеешь обойтись как надо. Ты добренько и умненько обойдись. Вот всё и хорошо будет.
Наташа молчала, как думала Марья Дмитриевна от застенчивости, но в сущности Наташе было неприятно, что вмешивались в ее дело любви князя Андрея, которое представлялось ей таким особенным от всех людских дел, что никто, по ее понятиям, не мог понимать его. Она любила и знала одного князя Андрея, он любил ее и должен был приехать на днях и взять ее. Больше ей ничего не нужно было.
– Ты видишь ли, я его давно знаю, и Машеньку, твою золовку, люблю. Золовки – колотовки, ну а уж эта мухи не обидит. Она меня просила ее с тобой свести. Ты завтра с отцом к ней поедешь, да приласкайся хорошенько: ты моложе ее. Как твой то приедет, а уж ты и с сестрой и с отцом знакома, и тебя полюбили. Так или нет? Ведь лучше будет?
– Лучше, – неохотно отвечала Наташа.


На другой день, по совету Марьи Дмитриевны, граф Илья Андреич поехал с Наташей к князю Николаю Андреичу. Граф с невеселым духом собирался на этот визит: в душе ему было страшно. Последнее свидание во время ополчения, когда граф в ответ на свое приглашение к обеду выслушал горячий выговор за недоставление людей, было памятно графу Илье Андреичу. Наташа, одевшись в свое лучшее платье, была напротив в самом веселом расположении духа. «Не может быть, чтобы они не полюбили меня, думала она: меня все всегда любили. И я так готова сделать для них всё, что они пожелают, так готова полюбить его – за то, что он отец, а ее за то, что она сестра, что не за что им не полюбить меня!»
Они подъехали к старому, мрачному дому на Вздвиженке и вошли в сени.
– Ну, Господи благослови, – проговорил граф, полу шутя, полу серьезно; но Наташа заметила, что отец ее заторопился, входя в переднюю, и робко, тихо спросил, дома ли князь и княжна. После доклада о их приезде между прислугой князя произошло смятение. Лакей, побежавший докладывать о них, был остановлен другим лакеем в зале и они шептали о чем то. В залу выбежала горничная девушка, и торопливо тоже говорила что то, упоминая о княжне. Наконец один старый, с сердитым видом лакей вышел и доложил Ростовым, что князь принять не может, а княжна просит к себе. Первая навстречу гостям вышла m lle Bourienne. Она особенно учтиво встретила отца с дочерью и проводила их к княжне. Княжна с взволнованным, испуганным и покрытым красными пятнами лицом выбежала, тяжело ступая, навстречу к гостям, и тщетно пытаясь казаться свободной и радушной. Наташа с первого взгляда не понравилась княжне Марье. Она ей показалась слишком нарядной, легкомысленно веселой и тщеславной. Княжна Марья не знала, что прежде, чем она увидала свою будущую невестку, она уже была дурно расположена к ней по невольной зависти к ее красоте, молодости и счастию и по ревности к любви своего брата. Кроме этого непреодолимого чувства антипатии к ней, княжна Марья в эту минуту была взволнована еще тем, что при докладе о приезде Ростовых, князь закричал, что ему их не нужно, что пусть княжна Марья принимает, если хочет, а чтоб к нему их не пускали. Княжна Марья решилась принять Ростовых, но всякую минуту боялась, как бы князь не сделал какую нибудь выходку, так как он казался очень взволнованным приездом Ростовых.
– Ну вот, я вам, княжна милая, привез мою певунью, – сказал граф, расшаркиваясь и беспокойно оглядываясь, как будто он боялся, не взойдет ли старый князь. – Уж как я рад, что вы познакомились… Жаль, жаль, что князь всё нездоров, – и сказав еще несколько общих фраз он встал. – Ежели позволите, княжна, на четверть часика вам прикинуть мою Наташу, я бы съездил, тут два шага, на Собачью Площадку, к Анне Семеновне, и заеду за ней.
Илья Андреич придумал эту дипломатическую хитрость для того, чтобы дать простор будущей золовке объясниться с своей невесткой (как он сказал это после дочери) и еще для того, чтобы избежать возможности встречи с князем, которого он боялся. Он не сказал этого дочери, но Наташа поняла этот страх и беспокойство своего отца и почувствовала себя оскорбленною. Она покраснела за своего отца, еще более рассердилась за то, что покраснела и смелым, вызывающим взглядом, говорившим про то, что она никого не боится, взглянула на княжну. Княжна сказала графу, что очень рада и просит его только пробыть подольше у Анны Семеновны, и Илья Андреич уехал.
M lle Bourienne, несмотря на беспокойные, бросаемые на нее взгляды княжны Марьи, желавшей с глазу на глаз поговорить с Наташей, не выходила из комнаты и держала твердо разговор о московских удовольствиях и театрах. Наташа была оскорблена замешательством, происшедшим в передней, беспокойством своего отца и неестественным тоном княжны, которая – ей казалось – делала милость, принимая ее. И потом всё ей было неприятно. Княжна Марья ей не нравилась. Она казалась ей очень дурной собою, притворной и сухою. Наташа вдруг нравственно съёжилась и приняла невольно такой небрежный тон, который еще более отталкивал от нее княжну Марью. После пяти минут тяжелого, притворного разговора, послышались приближающиеся быстрые шаги в туфлях. Лицо княжны Марьи выразило испуг, дверь комнаты отворилась и вошел князь в белом колпаке и халате.
– Ах, сударыня, – заговорил он, – сударыня, графиня… графиня Ростова, коли не ошибаюсь… прошу извинить, извинить… не знал, сударыня. Видит Бог не знал, что вы удостоили нас своим посещением, к дочери зашел в таком костюме. Извинить прошу… видит Бог не знал, – повторил он так не натурально, ударяя на слово Бог и так неприятно, что княжна Марья стояла, опустив глаза, не смея взглянуть ни на отца, ни на Наташу. Наташа, встав и присев, тоже не знала, что ей делать. Одна m lle Bourienne приятно улыбалась.
– Прошу извинить, прошу извинить! Видит Бог не знал, – пробурчал старик и, осмотрев с головы до ног Наташу, вышел. M lle Bourienne первая нашлась после этого появления и начала разговор про нездоровье князя. Наташа и княжна Марья молча смотрели друг на друга, и чем дольше они молча смотрели друг на друга, не высказывая того, что им нужно было высказать, тем недоброжелательнее они думали друг о друге.
Когда граф вернулся, Наташа неучтиво обрадовалась ему и заторопилась уезжать: она почти ненавидела в эту минуту эту старую сухую княжну, которая могла поставить ее в такое неловкое положение и провести с ней полчаса, ничего не сказав о князе Андрее. «Ведь я не могла же начать первая говорить о нем при этой француженке», думала Наташа. Княжна Марья между тем мучилась тем же самым. Она знала, что ей надо было сказать Наташе, но она не могла этого сделать и потому, что m lle Bourienne мешала ей, и потому, что она сама не знала, отчего ей так тяжело было начать говорить об этом браке. Когда уже граф выходил из комнаты, княжна Марья быстрыми шагами подошла к Наташе, взяла ее за руки и, тяжело вздохнув, сказала: «Постойте, мне надо…» Наташа насмешливо, сама не зная над чем, смотрела на княжну Марью.
– Милая Натали, – сказала княжна Марья, – знайте, что я рада тому, что брат нашел счастье… – Она остановилась, чувствуя, что она говорит неправду. Наташа заметила эту остановку и угадала причину ее.
– Я думаю, княжна, что теперь неудобно говорить об этом, – сказала Наташа с внешним достоинством и холодностью и с слезами, которые она чувствовала в горле.
«Что я сказала, что я сделала!» подумала она, как только вышла из комнаты.
Долго ждали в этот день Наташу к обеду. Она сидела в своей комнате и рыдала, как ребенок, сморкаясь и всхлипывая. Соня стояла над ней и целовала ее в волосы.
– Наташа, об чем ты? – говорила она. – Что тебе за дело до них? Всё пройдет, Наташа.
– Нет, ежели бы ты знала, как это обидно… точно я…
– Не говори, Наташа, ведь ты не виновата, так что тебе за дело? Поцелуй меня, – сказала Соня.
Наташа подняла голову, и в губы поцеловав свою подругу, прижала к ней свое мокрое лицо.
– Я не могу сказать, я не знаю. Никто не виноват, – говорила Наташа, – я виновата. Но всё это больно ужасно. Ах, что он не едет!…
Она с красными глазами вышла к обеду. Марья Дмитриевна, знавшая о том, как князь принял Ростовых, сделала вид, что она не замечает расстроенного лица Наташи и твердо и громко шутила за столом с графом и другими гостями.


В этот вечер Ростовы поехали в оперу, на которую Марья Дмитриевна достала билет.
Наташе не хотелось ехать, но нельзя было отказаться от ласковости Марьи Дмитриевны, исключительно для нее предназначенной. Когда она, одетая, вышла в залу, дожидаясь отца и поглядевшись в большое зеркало, увидала, что она хороша, очень хороша, ей еще более стало грустно; но грустно сладостно и любовно.
«Боже мой, ежели бы он был тут; тогда бы я не так как прежде, с какой то глупой робостью перед чем то, а по новому, просто, обняла бы его, прижалась бы к нему, заставила бы его смотреть на меня теми искательными, любопытными глазами, которыми он так часто смотрел на меня и потом заставила бы его смеяться, как он смеялся тогда, и глаза его – как я вижу эти глаза! думала Наташа. – И что мне за дело до его отца и сестры: я люблю его одного, его, его, с этим лицом и глазами, с его улыбкой, мужской и вместе детской… Нет, лучше не думать о нем, не думать, забыть, совсем забыть на это время. Я не вынесу этого ожидания, я сейчас зарыдаю», – и она отошла от зеркала, делая над собой усилия, чтоб не заплакать. – «И как может Соня так ровно, так спокойно любить Николиньку, и ждать так долго и терпеливо»! подумала она, глядя на входившую, тоже одетую, с веером в руках Соню.
«Нет, она совсем другая. Я не могу»!
Наташа чувствовала себя в эту минуту такой размягченной и разнеженной, что ей мало было любить и знать, что она любима: ей нужно теперь, сейчас нужно было обнять любимого человека и говорить и слышать от него слова любви, которыми было полно ее сердце. Пока она ехала в карете, сидя рядом с отцом, и задумчиво глядела на мелькавшие в мерзлом окне огни фонарей, она чувствовала себя еще влюбленнее и грустнее и забыла с кем и куда она едет. Попав в вереницу карет, медленно визжа колесами по снегу карета Ростовых подъехала к театру. Поспешно выскочили Наташа и Соня, подбирая платья; вышел граф, поддерживаемый лакеями, и между входившими дамами и мужчинами и продающими афиши, все трое пошли в коридор бенуара. Из за притворенных дверей уже слышались звуки музыки.
– Nathalie, vos cheveux, [Натали, твои волосы,] – прошептала Соня. Капельдинер учтиво и поспешно проскользнул перед дамами и отворил дверь ложи. Музыка ярче стала слышна в дверь, блеснули освещенные ряды лож с обнаженными плечами и руками дам, и шумящий и блестящий мундирами партер. Дама, входившая в соседний бенуар, оглянула Наташу женским, завистливым взглядом. Занавесь еще не поднималась и играли увертюру. Наташа, оправляя платье, прошла вместе с Соней и села, оглядывая освещенные ряды противуположных лож. Давно не испытанное ею ощущение того, что сотни глаз смотрят на ее обнаженные руки и шею, вдруг и приятно и неприятно охватило ее, вызывая целый рой соответствующих этому ощущению воспоминаний, желаний и волнений.
Две замечательно хорошенькие девушки, Наташа и Соня, с графом Ильей Андреичем, которого давно не видно было в Москве, обратили на себя общее внимание. Кроме того все знали смутно про сговор Наташи с князем Андреем, знали, что с тех пор Ростовы жили в деревне, и с любопытством смотрели на невесту одного из лучших женихов России.
Наташа похорошела в деревне, как все ей говорили, а в этот вечер, благодаря своему взволнованному состоянию, была особенно хороша. Она поражала полнотой жизни и красоты, в соединении с равнодушием ко всему окружающему. Ее черные глаза смотрели на толпу, никого не отыскивая, а тонкая, обнаженная выше локтя рука, облокоченная на бархатную рампу, очевидно бессознательно, в такт увертюры, сжималась и разжималась, комкая афишу.
– Посмотри, вот Аленина – говорила Соня, – с матерью кажется!
– Батюшки! Михаил Кирилыч то еще потолстел, – говорил старый граф.
– Смотрите! Анна Михайловна наша в токе какой!
– Карагины, Жюли и Борис с ними. Сейчас видно жениха с невестой. – Друбецкой сделал предложение!
– Как же, нынче узнал, – сказал Шиншин, входивший в ложу Ростовых.
Наташа посмотрела по тому направлению, по которому смотрел отец, и увидала, Жюли, которая с жемчугами на толстой красной шее (Наташа знала, обсыпанной пудрой) сидела с счастливым видом, рядом с матерью.
Позади их с улыбкой, наклоненная ухом ко рту Жюли, виднелась гладко причесанная, красивая голова Бориса. Он исподлобья смотрел на Ростовых и улыбаясь говорил что то своей невесте.
«Они говорят про нас, про меня с ним!» подумала Наташа. «И он верно успокоивает ревность ко мне своей невесты: напрасно беспокоятся! Ежели бы они знали, как мне ни до кого из них нет дела».
Сзади сидела в зеленой токе, с преданным воле Божией и счастливым, праздничным лицом, Анна Михайловна. В ложе их стояла та атмосфера – жениха с невестой, которую так знала и любила Наташа. Она отвернулась и вдруг всё, что было унизительного в ее утреннем посещении, вспомнилось ей.
«Какое право он имеет не хотеть принять меня в свое родство? Ах лучше не думать об этом, не думать до его приезда!» сказала она себе и стала оглядывать знакомые и незнакомые лица в партере. Впереди партера, в самой середине, облокотившись спиной к рампе, стоял Долохов с огромной, кверху зачесанной копной курчавых волос, в персидском костюме. Он стоял на самом виду театра, зная, что он обращает на себя внимание всей залы, так же свободно, как будто он стоял в своей комнате. Около него столпившись стояла самая блестящая молодежь Москвы, и он видимо первенствовал между ними.
Граф Илья Андреич, смеясь, подтолкнул краснеющую Соню, указывая ей на прежнего обожателя.
– Узнала? – спросил он. – И откуда он взялся, – обратился граф к Шиншину, – ведь он пропадал куда то?
– Пропадал, – отвечал Шиншин. – На Кавказе был, а там бежал, и, говорят, у какого то владетельного князя был министром в Персии, убил там брата шахова: ну с ума все и сходят московские барыни! Dolochoff le Persan, [Персианин Долохов,] да и кончено. У нас теперь нет слова без Долохова: им клянутся, на него зовут как на стерлядь, – говорил Шиншин. – Долохов, да Курагин Анатоль – всех у нас барынь с ума свели.
В соседний бенуар вошла высокая, красивая дама с огромной косой и очень оголенными, белыми, полными плечами и шеей, на которой была двойная нитка больших жемчугов, и долго усаживалась, шумя своим толстым шелковым платьем.
Наташа невольно вглядывалась в эту шею, плечи, жемчуги, прическу и любовалась красотой плеч и жемчугов. В то время как Наташа уже второй раз вглядывалась в нее, дама оглянулась и, встретившись глазами с графом Ильей Андреичем, кивнула ему головой и улыбнулась. Это была графиня Безухова, жена Пьера. Илья Андреич, знавший всех на свете, перегнувшись, заговорил с ней.
– Давно пожаловали, графиня? – заговорил он. – Приду, приду, ручку поцелую. А я вот приехал по делам и девочек своих с собой привез. Бесподобно, говорят, Семенова играет, – говорил Илья Андреич. – Граф Петр Кириллович нас никогда не забывал. Он здесь?
– Да, он хотел зайти, – сказала Элен и внимательно посмотрела на Наташу.
Граф Илья Андреич опять сел на свое место.
– Ведь хороша? – шопотом сказал он Наташе.
– Чудо! – сказала Наташа, – вот влюбиться можно! В это время зазвучали последние аккорды увертюры и застучала палочка капельмейстера. В партере прошли на места запоздавшие мужчины и поднялась занавесь.
Как только поднялась занавесь, в ложах и партере всё замолкло, и все мужчины, старые и молодые, в мундирах и фраках, все женщины в драгоценных каменьях на голом теле, с жадным любопытством устремили всё внимание на сцену. Наташа тоже стала смотреть.


На сцене были ровные доски по средине, с боков стояли крашеные картины, изображавшие деревья, позади было протянуто полотно на досках. В середине сцены сидели девицы в красных корсажах и белых юбках. Одна, очень толстая, в шелковом белом платье, сидела особо на низкой скамеечке, к которой был приклеен сзади зеленый картон. Все они пели что то. Когда они кончили свою песню, девица в белом подошла к будочке суфлера, и к ней подошел мужчина в шелковых, в обтяжку, панталонах на толстых ногах, с пером и кинжалом и стал петь и разводить руками.
Мужчина в обтянутых панталонах пропел один, потом пропела она. Потом оба замолкли, заиграла музыка, и мужчина стал перебирать пальцами руку девицы в белом платье, очевидно выжидая опять такта, чтобы начать свою партию вместе с нею. Они пропели вдвоем, и все в театре стали хлопать и кричать, а мужчина и женщина на сцене, которые изображали влюбленных, стали, улыбаясь и разводя руками, кланяться.
После деревни и в том серьезном настроении, в котором находилась Наташа, всё это было дико и удивительно ей. Она не могла следить за ходом оперы, не могла даже слышать музыку: она видела только крашеные картоны и странно наряженных мужчин и женщин, при ярком свете странно двигавшихся, говоривших и певших; она знала, что всё это должно было представлять, но всё это было так вычурно фальшиво и ненатурально, что ей становилось то совестно за актеров, то смешно на них. Она оглядывалась вокруг себя, на лица зрителей, отыскивая в них то же чувство насмешки и недоумения, которое было в ней; но все лица были внимательны к тому, что происходило на сцене и выражали притворное, как казалось Наташе, восхищение. «Должно быть это так надобно!» думала Наташа. Она попеременно оглядывалась то на эти ряды припомаженных голов в партере, то на оголенных женщин в ложах, в особенности на свою соседку Элен, которая, совершенно раздетая, с тихой и спокойной улыбкой, не спуская глаз, смотрела на сцену, ощущая яркий свет, разлитый по всей зале и теплый, толпою согретый воздух. Наташа мало по малу начинала приходить в давно не испытанное ею состояние опьянения. Она не помнила, что она и где она и что перед ней делается. Она смотрела и думала, и самые странные мысли неожиданно, без связи, мелькали в ее голове. То ей приходила мысль вскочить на рампу и пропеть ту арию, которую пела актриса, то ей хотелось зацепить веером недалеко от нее сидевшего старичка, то перегнуться к Элен и защекотать ее.
В одну из минут, когда на сцене всё затихло, ожидая начала арии, скрипнула входная дверь партера, на той стороне где была ложа Ростовых, и зазвучали шаги запоздавшего мужчины. «Вот он Курагин!» прошептал Шиншин. Графиня Безухова улыбаясь обернулась к входящему. Наташа посмотрела по направлению глаз графини Безуховой и увидала необыкновенно красивого адъютанта, с самоуверенным и вместе учтивым видом подходящего к их ложе. Это был Анатоль Курагин, которого она давно видела и заметила на петербургском бале. Он был теперь в адъютантском мундире с одной эполетой и эксельбантом. Он шел сдержанной, молодецкой походкой, которая была бы смешна, ежели бы он не был так хорош собой и ежели бы на прекрасном лице не было бы такого выражения добродушного довольства и веселия. Несмотря на то, что действие шло, он, не торопясь, слегка побрякивая шпорами и саблей, плавно и высоко неся свою надушенную красивую голову, шел по ковру коридора. Взглянув на Наташу, он подошел к сестре, положил руку в облитой перчатке на край ее ложи, тряхнул ей головой и наклонясь спросил что то, указывая на Наташу.
– Mais charmante! [Очень мила!] – сказал он, очевидно про Наташу, как не столько слышала она, сколько поняла по движению его губ. Потом он прошел в первый ряд и сел подле Долохова, дружески и небрежно толкнув локтем того Долохова, с которым так заискивающе обращались другие. Он, весело подмигнув, улыбнулся ему и уперся ногой в рампу.
– Как похожи брат с сестрой! – сказал граф. – И как хороши оба!
Шиншин вполголоса начал рассказывать графу какую то историю интриги Курагина в Москве, к которой Наташа прислушалась именно потому, что он сказал про нее charmante.
Первый акт кончился, в партере все встали, перепутались и стали ходить и выходить.
Борис пришел в ложу Ростовых, очень просто принял поздравления и, приподняв брови, с рассеянной улыбкой, передал Наташе и Соне просьбу его невесты, чтобы они были на ее свадьбе, и вышел. Наташа с веселой и кокетливой улыбкой разговаривала с ним и поздравляла с женитьбой того самого Бориса, в которого она была влюблена прежде. В том состоянии опьянения, в котором она находилась, всё казалось просто и естественно.
Голая Элен сидела подле нее и одинаково всем улыбалась; и точно так же улыбнулась Наташа Борису.
Ложа Элен наполнилась и окружилась со стороны партера самыми знатными и умными мужчинами, которые, казалось, наперерыв желали показать всем, что они знакомы с ней.
Курагин весь этот антракт стоял с Долоховым впереди у рампы, глядя на ложу Ростовых. Наташа знала, что он говорил про нее, и это доставляло ей удовольствие. Она даже повернулась так, чтобы ему виден был ее профиль, по ее понятиям, в самом выгодном положении. Перед началом второго акта в партере показалась фигура Пьера, которого еще с приезда не видали Ростовы. Лицо его было грустно, и он еще потолстел, с тех пор как его последний раз видела Наташа. Он, никого не замечая, прошел в первые ряды. Анатоль подошел к нему и стал что то говорить ему, глядя и указывая на ложу Ростовых. Пьер, увидав Наташу, оживился и поспешно, по рядам, пошел к их ложе. Подойдя к ним, он облокотился и улыбаясь долго говорил с Наташей. Во время своего разговора с Пьером, Наташа услыхала в ложе графини Безуховой мужской голос и почему то узнала, что это был Курагин. Она оглянулась и встретилась с ним глазами. Он почти улыбаясь смотрел ей прямо в глаза таким восхищенным, ласковым взглядом, что казалось странно быть от него так близко, так смотреть на него, быть так уверенной, что нравишься ему, и не быть с ним знакомой.
Во втором акте были картины, изображающие монументы и была дыра в полотне, изображающая луну, и абажуры на рампе подняли, и стали играть в басу трубы и контрабасы, и справа и слева вышло много людей в черных мантиях. Люди стали махать руками, и в руках у них было что то вроде кинжалов; потом прибежали еще какие то люди и стали тащить прочь ту девицу, которая была прежде в белом, а теперь в голубом платье. Они не утащили ее сразу, а долго с ней пели, а потом уже ее утащили, и за кулисами ударили три раза во что то металлическое, и все стали на колена и запели молитву. Несколько раз все эти действия прерывались восторженными криками зрителей.
Во время этого акта Наташа всякий раз, как взглядывала в партер, видела Анатоля Курагина, перекинувшего руку через спинку кресла и смотревшего на нее. Ей приятно было видеть, что он так пленен ею, и не приходило в голову, чтобы в этом было что нибудь дурное.
Когда второй акт кончился, графиня Безухова встала, повернулась к ложе Ростовых (грудь ее совершенно была обнажена), пальчиком в перчатке поманила к себе старого графа, и не обращая внимания на вошедших к ней в ложу, начала любезно улыбаясь говорить с ним.
– Да познакомьте же меня с вашими прелестными дочерьми, – сказала она, – весь город про них кричит, а я их не знаю.
Наташа встала и присела великолепной графине. Наташе так приятна была похвала этой блестящей красавицы, что она покраснела от удовольствия.
– Я теперь тоже хочу сделаться москвичкой, – говорила Элен. – И как вам не совестно зарыть такие перлы в деревне!
Графиня Безухая, по справедливости, имела репутацию обворожительной женщины. Она могла говорить то, чего не думала, и в особенности льстить, совершенно просто и натурально.
– Нет, милый граф, вы мне позвольте заняться вашими дочерьми. Я хоть теперь здесь не надолго. И вы тоже. Я постараюсь повеселить ваших. Я еще в Петербурге много слышала о вас, и хотела вас узнать, – сказала она Наташе с своей однообразно красивой улыбкой. – Я слышала о вас и от моего пажа – Друбецкого. Вы слышали, он женится? И от друга моего мужа – Болконского, князя Андрея Болконского, – сказала она с особенным ударением, намекая этим на то, что она знала отношения его к Наташе. – Она попросила, чтобы лучше познакомиться, позволить одной из барышень посидеть остальную часть спектакля в ее ложе, и Наташа перешла к ней.
В третьем акте был на сцене представлен дворец, в котором горело много свечей и повешены были картины, изображавшие рыцарей с бородками. В середине стояли, вероятно, царь и царица. Царь замахал правою рукою, и, видимо робея, дурно пропел что то, и сел на малиновый трон. Девица, бывшая сначала в белом, потом в голубом, теперь была одета в одной рубашке с распущенными волосами и стояла около трона. Она о чем то горестно пела, обращаясь к царице; но царь строго махнул рукой, и с боков вышли мужчины с голыми ногами и женщины с голыми ногами, и стали танцовать все вместе. Потом скрипки заиграли очень тонко и весело, одна из девиц с голыми толстыми ногами и худыми руками, отделившись от других, отошла за кулисы, поправила корсаж, вышла на середину и стала прыгать и скоро бить одной ногой о другую. Все в партере захлопали руками и закричали браво. Потом один мужчина стал в угол. В оркестре заиграли громче в цимбалы и трубы, и один этот мужчина с голыми ногами стал прыгать очень высоко и семенить ногами. (Мужчина этот был Duport, получавший 60 тысяч в год за это искусство.) Все в партере, в ложах и райке стали хлопать и кричать изо всех сил, и мужчина остановился и стал улыбаться и кланяться на все стороны. Потом танцовали еще другие, с голыми ногами, мужчины и женщины, потом опять один из царей закричал что то под музыку, и все стали петь. Но вдруг сделалась буря, в оркестре послышались хроматические гаммы и аккорды уменьшенной септимы, и все побежали и потащили опять одного из присутствующих за кулисы, и занавесь опустилась. Опять между зрителями поднялся страшный шум и треск, и все с восторженными лицами стали кричать: Дюпора! Дюпора! Дюпора! Наташа уже не находила этого странным. Она с удовольствием, радостно улыбаясь, смотрела вокруг себя.
– N'est ce pas qu'il est admirable – Duport? [Неправда ли, Дюпор восхитителен?] – сказала Элен, обращаясь к ней.
– Oh, oui, [О, да,] – отвечала Наташа.


В антракте в ложе Элен пахнуло холодом, отворилась дверь и, нагибаясь и стараясь не зацепить кого нибудь, вошел Анатоль.
– Позвольте мне вам представить брата, – беспокойно перебегая глазами с Наташи на Анатоля, сказала Элен. Наташа через голое плечо оборотила к красавцу свою хорошенькую головку и улыбнулась. Анатоль, который вблизи был так же хорош, как и издали, подсел к ней и сказал, что давно желал иметь это удовольствие, еще с Нарышкинского бала, на котором он имел удовольствие, которое не забыл, видеть ее. Курагин с женщинами был гораздо умнее и проще, чем в мужском обществе. Он говорил смело и просто, и Наташу странно и приятно поразило то, что не только не было ничего такого страшного в этом человеке, про которого так много рассказывали, но что напротив у него была самая наивная, веселая и добродушная улыбка.
Курагин спросил про впечатление спектакля и рассказал ей про то, как в прошлый спектакль Семенова играя, упала.
– А знаете, графиня, – сказал он, вдруг обращаясь к ней, как к старой давнишней знакомой, – у нас устраивается карусель в костюмах; вам бы надо участвовать в нем: будет очень весело. Все сбираются у Карагиных. Пожалуйста приезжайте, право, а? – проговорил он.
Говоря это, он не спускал улыбающихся глаз с лица, с шеи, с оголенных рук Наташи. Наташа несомненно знала, что он восхищается ею. Ей было это приятно, но почему то ей тесно и тяжело становилось от его присутствия. Когда она не смотрела на него, она чувствовала, что он смотрел на ее плечи, и она невольно перехватывала его взгляд, чтоб он уж лучше смотрел на ее глаза. Но, глядя ему в глаза, она со страхом чувствовала, что между им и ей совсем нет той преграды стыдливости, которую она всегда чувствовала между собой и другими мужчинами. Она, сама не зная как, через пять минут чувствовала себя страшно близкой к этому человеку. Когда она отворачивалась, она боялась, как бы он сзади не взял ее за голую руку, не поцеловал бы ее в шею. Они говорили о самых простых вещах и она чувствовала, что они близки, как она никогда не была с мужчиной. Наташа оглядывалась на Элен и на отца, как будто спрашивая их, что такое это значило; но Элен была занята разговором с каким то генералом и не ответила на ее взгляд, а взгляд отца ничего не сказал ей, как только то, что он всегда говорил: «весело, ну я и рад».