Ацис и Галатея (опера Люлли)

Опера

Ацис и Галатея
Acis et Galatée
Композитор	Жан-Батист Люлли
Автор(ы) либретто	Жан-Гальбер Кампистрон
Жанр	"героическая пастораль"
Действий	3 акта с прологом
Год создания	1686
Первая постановка	6 сентября 1686 года.
Место первой постановки	Дворец-замок Ане́

А́цис и Галате́я (фр. Acis et Galatée) — последняя премьера выдающегося французского композитора XVII-го века Жан-Батиста Люлли́, музыкальное произведение, написанное в жанре пасторали. Опера писалась к сроку, по заказу очень родовитого 32-х летнего герцога Луи́ Жозе́фа де Вандо́м.

Герцог, перестроивший своё родовое поместье по самым последним требованиям архитектурной моды, пожелал отметить окончание работ по-королевски и пригласил отпраздновать новострой своего величественного Кузена, угостив его не только изысканной пищей и грандиозной охотой, но и премьерой одного из самых прославленных современных композиторов Франции.

Премьера состоялась 6 сентября 1686 г., в первый же вечер восьмидневного праздника, и, наверное, очень понравилась гостям, потому что уже спустя десять дней, 17-го сентября, оперу ставят в «официальном придворном театре» — в Королевской академии музыки; а может, просто потому, что Люлли был придворным капельмейстером и директором этого оперного театра.

Работа над оперой

В отличие от многих других своих опер, которые автор называл «трагедии, положенные на музыку», эту оперу Люлли обозначал как «героическую пастораль»: в опере было всего три акта против обычных пяти, действие разворачивалось в типичном для любовных пастушеских историй ключе, с упрощениями, свойственными камерным сценическим произведениям того времени; с другой стороны, по драматическому накалу или музыкальной насыщенности опера мало отличалась от его классических — то есть, героических по определению — «музыкальных трагедий».

Успешное до этого сотрудничество Люлли с известным тогда драматургом и либреттистом Филиппом Кино́ (фр. Philippe Quinault), на этот раз не состоялось, — несмотря на то, что со времени премьеры их последней совместной работы, оперы «Армида», принятой более, чем благосклонно, прошло всего полгода. Причина отказа от дальнейшего сотрудничества, столь логичного после февральского успеха «Армиды», не совсем ясна. Источник сообщает лишь, что Кино «больше не занимался театральной работой». — Это могли быть личные отношения, но возможно, что сотрудничеству помешала болезнь Кино, — в следующем году он скончался.

Ещё одной причиной отсутствия Кино среди авторов могло быть и ясно выраженное пожелание заказчика — герцога де Вандом. Готовясь к званому празднику в присутствии королевских особ, герцог обратился к великому Расину с просьбой написать либретто к опере, которую он хотел бы поставить в дни праздника. Расин порекомендовал герцогу положиться на способности его «верного ученика» Кампистрона, буквально только что побывавшего в центре внимания в связи с удачной премьерой его пьесы «Андроник».

Так или иначе, тридцатилетний начинающий драматург пишет либретто для самого именитого композитора Франции, и оба знают, что их труд будет представлен на особо торжественном вечере перед почти всей свитой Наследника, а возможно, и самого короля.

Либретто

За основу для либретто была выбрана история из 13-й главы «Метаморфоз» Овидия, строчки с 740-й по 897-ю, о «любовном треугольнике» между юной нереидой Галатеей, юным сыном Фавна Ацисом и уродливым, но очень могучим циклопом Полифемом.

Влюблённый в Галатею Полифем ухаживает за нею с нежностью отца, в то время как Галатея чувствует себя счастливой только в объятиях Ациса. Застав их однажды вместе, разъярённый Полифем убивает Ациса, бросив в него отломанный в безумии ревности кусок скалы. Безутешная Галатея просит своего отца, бога морей Нептуна, превратить текущую из-под скалы кровь возлюбленного в ручей.

На обложке либретто указывалось посвящение Наследнику. Учитывая характер предстоявшей постановки, длительность подготовки, выбор авторов, статус заказчика, придворные нравы во времена Людовика XIV, можно предположить, что сюжет был выбран не случайно, и в персонажах пасторали посвящённые могли узнавать некоторых своих знакомых, и что кому-то из зрителей делалось тайное сообщение.

В пользу такого предположения говорит и то, что, по общему мнению, в персонажах предыдущей пьесы Кампистрона «Андроник» под экзотическими именами явно угадывалась «история» Дона Карлоса и Елизаветы Валуа, и то, что в тот же год Кампистрон становится личным интендантом герцога де Вандом.

Таким образом, разница между камерной «героической пасторалью» «Ацис и Галатея» Жан-Батиста Люлли и одноимённым произведением Генделя становится ещё яснее.

Действующие лица

Покровительница охоты и музыки богиня Диана появляется в прологе неслучайно: основательницу родового дворца, перестройку которого праздновал потомок незаконной любви Генриха IV герцог де Вандом, звали Диана де Пуатье, и она была фавориткой короля Генриха II.

Пролог

богиня Диана, группа дриад, фавнов и пр. сельских божеств, л’Амбонданс (L’AMBONDANCE), Комус (Komus), свита того и другого, Аполлон.

Основное действие

Ацис, Галатея, Полифем, свита Полифема, Телем, Сцилла, Тирсий, Аминта, хор горожан и горожанок, жрец Юноны, свита жреца Юноны, Нептун, свита Нептуна, хор бога морей, наяды.

По голосам

Роль	Голос	Исполнители премьеры, 6 сентября 1686
Галатея, морская нимфа	сопрано	Мари Ле Рокуа (Marie Le Rochois)
Ацис, смертный	альт	Луи Голар Дюмесни (Louis Gaulard Dumesny)
Полифем, чудище	баритон	Жан Дюн (по прозвищу папаша-Дюн, Jean Dun)
Нептун	бас	-

Избранные записи

• Lully: Acis & Galatée (Fouchécourt, Gens, Naouri, Crook, Delunsch, Félix, Masset; Les Musiciens du Louvre; Conductor Minkowski). Archiv (1998).

Примечания

• Lois Rosow. «Acis et Galatée», Grove Music Online, ed. L. Macy (accessed July 23, 2006), [www.grovemusic.com/ grovemusic.com] (subscription access).
• [www.libraries.rutgers.edu/cms/indexes/descriptions/grove_music 'Oxford Music Online (contains Grove Music Online)'], Rutgers University Libraries
• [www.archive.org/stream/encyclopaediabri17chisrich#page/120/mode/1up]
• [www.archive.org/stream/encyclopaediabri17chisrich#page/120/mode/1up]
• [archive.is/20130417055916/s-tuloose.narod.ru/libretto_oper_i_baletov_ballet_and_opera_libretto/gendel_georg_fridrih_handel_george_frederick_42_oper/atsis_i_galateya/publii_ovidii_nazon_metamorfozi_kniga_13/ Публий Овидий Назон. Метаморфозы /Перевод с латинского С. В. Шервинского, М., Художественная литература, 1983]
• [books.google.ru/books?id=H-HMDvZjk_UC&pg=PA208&dq=Acis+et+Galat%C3%A9e+Jean-Baptiste+Lully+libretto&hl=ru&sa=X&ei=GRtbUb6wDsKn4gS4q4CYDA&ved=0CEwQ6AEwBQ#v=onepage&q=Acis%20et%20Galat%C3%A9e%20Jean-Baptiste%20Lully%20libretto&f=false/ The Baroque Libretto: Italian Operas and Oratorios in the Thomas Fisher]

Отрывок, характеризующий Ацис и Галатея (опера Люлли)

– Достал, – отвечал Пьер. – Завтра государь будет… Необычайное дворянское собрание и, говорят, по десяти с тысячи набор. Да, поздравляю вас.
– Да, да, слава богу. Ну, а из армии что?
– Наши опять отступили. Под Смоленском уже, говорят, – отвечал Пьер.
– Боже мой, боже мой! – сказал граф. – Где же манифест?
– Воззвание! Ах, да! – Пьер стал в карманах искать бумаг и не мог найти их. Продолжая охлопывать карманы, он поцеловал руку у вошедшей графини и беспокойно оглядывался, очевидно, ожидая Наташу, которая не пела больше, но и не приходила в гостиную.
– Ей богу, не знаю, куда я его дел, – сказал он.
– Ну уж, вечно растеряет все, – сказала графиня. Наташа вошла с размягченным, взволнованным лицом и села, молча глядя на Пьера. Как только она вошла в комнату, лицо Пьера, до этого пасмурное, просияло, и он, продолжая отыскивать бумаги, несколько раз взглядывал на нее.
– Ей богу, я съезжу, я дома забыл. Непременно…
– Ну, к обеду опоздаете.
– Ах, и кучер уехал.
Но Соня, пошедшая в переднюю искать бумаги, нашла их в шляпе Пьера, куда он их старательно заложил за подкладку. Пьер было хотел читать.
– Нет, после обеда, – сказал старый граф, видимо, в этом чтении предвидевший большое удовольствие.
За обедом, за которым пили шампанское за здоровье нового Георгиевского кавалера, Шиншин рассказывал городские новости о болезни старой грузинской княгини, о том, что Метивье исчез из Москвы, и о том, что к Растопчину привели какого то немца и объявили ему, что это шампиньон (так рассказывал сам граф Растопчин), и как граф Растопчин велел шампиньона отпустить, сказав народу, что это не шампиньон, а просто старый гриб немец.
– Хватают, хватают, – сказал граф, – я графине и то говорю, чтобы поменьше говорила по французски. Теперь не время.
– А слышали? – сказал Шиншин. – Князь Голицын русского учителя взял, по русски учится – il commence a devenir dangereux de parler francais dans les rues. [становится опасным говорить по французски на улицах.]
– Ну что ж, граф Петр Кирилыч, как ополченье то собирать будут, и вам придется на коня? – сказал старый граф, обращаясь к Пьеру.
Пьер был молчалив и задумчив во все время этого обеда. Он, как бы не понимая, посмотрел на графа при этом обращении.
– Да, да, на войну, – сказал он, – нет! Какой я воин! А впрочем, все так странно, так странно! Да я и сам не понимаю. Я не знаю, я так далек от военных вкусов, но в теперешние времена никто за себя отвечать не может.
После обеда граф уселся покойно в кресло и с серьезным лицом попросил Соню, славившуюся мастерством чтения, читать.
– «Первопрестольной столице нашей Москве.
Неприятель вошел с великими силами в пределы России. Он идет разорять любезное наше отечество», – старательно читала Соня своим тоненьким голоском. Граф, закрыв глаза, слушал, порывисто вздыхая в некоторых местах.
Наташа сидела вытянувшись, испытующе и прямо глядя то на отца, то на Пьера.
Пьер чувствовал на себе ее взгляд и старался не оглядываться. Графиня неодобрительно и сердито покачивала головой против каждого торжественного выражения манифеста. Она во всех этих словах видела только то, что опасности, угрожающие ее сыну, еще не скоро прекратятся. Шиншин, сложив рот в насмешливую улыбку, очевидно приготовился насмехаться над тем, что первое представится для насмешки: над чтением Сони, над тем, что скажет граф, даже над самым воззванием, ежели не представится лучше предлога.
Прочтя об опасностях, угрожающих России, о надеждах, возлагаемых государем на Москву, и в особенности на знаменитое дворянство, Соня с дрожанием голоса, происходившим преимущественно от внимания, с которым ее слушали, прочла последние слова: «Мы не умедлим сами стать посреди народа своего в сей столице и в других государства нашего местах для совещания и руководствования всеми нашими ополчениями, как ныне преграждающими пути врагу, так и вновь устроенными на поражение оного, везде, где только появится. Да обратится погибель, в которую он мнит низринуть нас, на главу его, и освобожденная от рабства Европа да возвеличит имя России!»
– Вот это так! – вскрикнул граф, открывая мокрые глаза и несколько раз прерываясь от сопенья, как будто к носу ему подносили склянку с крепкой уксусной солью. – Только скажи государь, мы всем пожертвуем и ничего не пожалеем.
Шиншин еще не успел сказать приготовленную им шутку на патриотизм графа, как Наташа вскочила с своего места и подбежала к отцу.
– Что за прелесть, этот папа! – проговорила она, целуя его, и она опять взглянула на Пьера с тем бессознательным кокетством, которое вернулось к ней вместе с ее оживлением.
– Вот так патриотка! – сказал Шиншин.
– Совсем не патриотка, а просто… – обиженно отвечала Наташа. – Вам все смешно, а это совсем не шутка…
– Какие шутки! – повторил граф. – Только скажи он слово, мы все пойдем… Мы не немцы какие нибудь…
– А заметили вы, – сказал Пьер, – что сказало: «для совещания».
– Ну уж там для чего бы ни было…
В это время Петя, на которого никто не обращал внимания, подошел к отцу и, весь красный, ломающимся, то грубым, то тонким голосом, сказал:
– Ну теперь, папенька, я решительно скажу – и маменька тоже, как хотите, – я решительно скажу, что вы пустите меня в военную службу, потому что я не могу… вот и всё…
Графиня с ужасом подняла глаза к небу, всплеснула руками и сердито обратилась к мужу.
– Вот и договорился! – сказала она.
Но граф в ту же минуту оправился от волнения.
– Ну, ну, – сказал он. – Вот воин еще! Глупости то оставь: учиться надо.
– Это не глупости, папенька. Оболенский Федя моложе меня и тоже идет, а главное, все равно я не могу ничему учиться теперь, когда… – Петя остановился, покраснел до поту и проговорил таки: – когда отечество в опасности.
– Полно, полно, глупости…
– Да ведь вы сами сказали, что всем пожертвуем.
– Петя, я тебе говорю, замолчи, – крикнул граф, оглядываясь на жену, которая, побледнев, смотрела остановившимися глазами на меньшого сына.
– А я вам говорю. Вот и Петр Кириллович скажет…
– Я тебе говорю – вздор, еще молоко не обсохло, а в военную службу хочет! Ну, ну, я тебе говорю, – и граф, взяв с собой бумаги, вероятно, чтобы еще раз прочесть в кабинете перед отдыхом, пошел из комнаты.
– Петр Кириллович, что ж, пойдем покурить…
Пьер находился в смущении и нерешительности. Непривычно блестящие и оживленные глаза Наташи беспрестанно, больше чем ласково обращавшиеся на него, привели его в это состояние.
– Нет, я, кажется, домой поеду…
– Как домой, да вы вечер у нас хотели… И то редко стали бывать. А эта моя… – сказал добродушно граф, указывая на Наташу, – только при вас и весела…
– Да, я забыл… Мне непременно надо домой… Дела… – поспешно сказал Пьер.
– Ну так до свидания, – сказал граф, совсем уходя из комнаты.
– Отчего вы уезжаете? Отчего вы расстроены? Отчего?.. – спросила Пьера Наташа, вызывающе глядя ему в глаза.
«Оттого, что я тебя люблю! – хотел он сказать, но он не сказал этого, до слез покраснел и опустил глаза.
– Оттого, что мне лучше реже бывать у вас… Оттого… нет, просто у меня дела.