Ачала

Ачала (санскр.: Acala, Achala अचल; яп. 不動 Фудо: «недвижимый, неизменный») — гневное божество-защитник в буддийском направлении Ваджраяна. Относится к Видья-раджа и считается самым сильным из них, занимая по этой причине важное положение в ваджраянской иконографии. Почитается в основном в Китае и Японии (яп. 不動明王 фудо: мё:о:), также в некоторых других странах.

Изображается обычно как чудовищное человекоподобное существо мощного телосложения, лицо которого всегда выражает крайний гнев, брови нахмурены, левый глаз прищурен, а нижние зубы-клыки кусают верхнюю губу; в правой руке оно держит меч, в левой — лассо или его подобие, хотя в различных буддийских школах Индии, Японии и других стран детали облика божества могут несколько отличаться. Функцией Ачалы является защита всех живущих от демонов путём сжигания всего «нечистого», а гневный взгляд символизирует разрушение слепоты от неверия.

Происхождение

Согласно наиболее распространенной гипотезе, образ Ачалы происходит от высшего индуистского божества Шивы, одним из прозвищ которого было «Ачала-натха» (санскр. «непоколебимый защитник»). Буддизм Ваджраяны впитал в себя многие элементы индуизма, в том числе и божеств, вследствие чего Шива в образе Ачалы-натхи занял место в свите защитников будды Вайрочаны.

Считается, что первое изображение Ачалы вместе с другими буддийскими реликвиями из танского Китая привез в Японию Кукай (Кобо Дайси) в IX веке. В первой половине VIII века индийский монах Боддхиручи перевел на китайский Амогапаса-сутру (яп. 不空羂索神変真言経, Фуку: кэндзяку дзимпэн сингон-кё), где впервые обозначил Ачалу как «непоколебимого посланника (будды Вайрочаны)» (яп. 不動使者 фудо-сися).

В буддийской тантре (яп. 密教 миккё:) просветленные существа предстают трех формах: будд, бодхисаттв и защитников, формируя триаду (яп. 三輪身 санриндзин). Защитники, к которым относится Ачала, имеют гневный, устрашающий облик. Они устраняют внешние помехи Учению Будды и возвращают заблудших на путь Истины. Соответственно, Ачала является защитным проявлением будды Вайрочаны.

Предание

О связи Ачалы с Шивой (Махешварой) упоминается также в трактате танского времени «Трисамая: тайный метод мантры святого Незыблемого» в переводе Амогаваджры. Согласно этому тексту, когда будда Вайрочана достиг просветления, вокруг него собрались обитатели всех возможных миров, и только гордый «Властелин трех тысяч миров» Шива не откликнулся на призыв.

Предполагая, что за ним будут присланы Видьядхары, Шива сотворил своей божественной силой горы нечистот, распылив их в четырёх направлениях, чтобы те не могли приблизиться к нему. Ачала-натха, явившийся, чтобы пригласить Шиву, увидев горы нечистот, призвал защитника Ушшушму (санскр. Ucchuṣma, яп. 烏枢沙摩明王, Усусама-мё: о:, букв."Алмаз, очищающий от скверны"), который пожрал нечистоты, освободив дорогу для Ачала-натхи, который и притащил Шиву к ногам Вайрочаны.

Шива сказал: «Вы все — лишь демоны-якши, а я Царь среди богов», — и несколько раз пытался бежать. Тогда Будда приказал наказать Шиву вместе с его супругой Парвати, и Ачала растоптал их, лишив жизни. Будда тут же воскресил Шиву с помощью специальной мантры, и когда тот удивленно спросил: «Кто этот могущественный демон?», — Варочана ответил: «Властелин всех будд!». Изумленный тем, что будды стоят выше всех остальных существ, Шива получил от Вайрочаны обещание, что в будущем и сам станет буддой благодаря «Великому Царю» Ачале.

Иконография

В отличие от большинства многоруких и многоликих тантрических защитников, Ачала изображается с одним ликом и двумя руками, в правой руке держит меч с рукоятью в виде трехконечного ваджра (этот меч разит демонов и одновременно отсекает клеши и негативную карму существ). В левой руке он держит аркан, которым связывает все дурное и вытягивает погрязших в страстях людей. Встречаются и образы многорукого Ачалы, в частности, у Нитирэна (яп. 日蓮) было видение четырёхрукого Фудо, но объемные изображения такого рода крайне редки. Меч иногда изображается с обвивающим его драконом Курикара, поэтому называется «Меч Курикара» (яп. 倶利伽羅剣 Курикара-кэн).

Цвет тела Ачалы, как правило — неприятный для глаз, черно-синий. Этот цвет ассоциируется с чёрной тиной, символизирующий трясину человеческих страстей. Однако, в некоторых сутрах цвет тела указывается как черно-синий либо красно-желтый, на макушке головы семь узлов волос или восьмилепестковый лотос, одежды красноватого землистого цвета, левый глаз прищурен, правый открыт, правый клык приподнимает верхнюю губу, а левый закусывает нижнюю. Таков наиболее распространенный облик Ачалы.

Сферой пребывания Ачалы считается «Небесный мир огненного самадхи» (яп. 火生三昧 Касё: саммай), отделяющий мир людей от мира будд. Ачала, окруженный множеством других защитников, является там центральной фигурой, а также главным среди «Пяти Видьяраджей». Тело его обычно изображается по-детски полным (согласно «Махавайрочана абхисамбодхи викурвита адхиштана сутре» (яп. 大毘盧遮那成仏神変加持経, Дай-Бирусяна дзё: буцу дзинбэн кадзикё:) и «Махавайрочана-сутре» (яп. 大日経, дайнити-кё:), всклокоченные от гнева волосы собраны в пучок, рубашка с одним оторванным рукавом обвязана вокруг тела (в Индии такую одежду носили рабы или слуги, что в данном случае символизирует верное служение Ачалы подвижникам). В правой руке меч, в левой аркан, за спиной — ореол из «Пламени Гаруды» (яп. 迦楼羅焔 Гарура-эн). Ачала восседает на троне из лежащих одна на другой шести алмазных плит, либо изображается стоящим на камне.

Примечательно, что образ Ачалы сформировался в Индии, трансформировался затем в Китае, однако встречается в этих странах весьма редко. В Японии же, на волне популярности буддийской тантры было создано множество его изображений. Наиболее известные статуи раннехэйанского периода хранятся в Зале Проповедей монастыря Тодзи (яп. 東寺, То: дзи) в Киото и в Зале Святынь (яп. 御影堂 Миэй-до:) того же монастыря. Особенность этих скульптур в том, что оба глаза Ачалы открыты, верхние зубы закусывают нижнюю губу, а оба клыка обращены вниз — в отличие от более поздних изображений, основанных на «Девятнадцати признаках Фудо», описанных в десятом веке тэндайским монахом Аннэном (安然).

Кроме того, Фудо почитается в различных ветвях школы Нитирэн (яп. 日蓮宗 Нитирэн-сю), и можно видеть его изображения внутри Лотосной Мандалы (яп. 法華曼荼羅, хо: кэ мандара), так как сам Нитирэн получил образование в тэндайских монастырях Сэйтё-дзи (清澄寺) и Энряку-дзи (延暦寺).

Библиография

• Getty Alice. [books.google.co.jp/books?id=KxczE2AZ7T8C&pg=PA170 The Gods of Northern Buddhism: Their History and Iconography]. — Courier Dover Publications, 1988. — ISBN 978-0-486-25575-0.

Отрывок, характеризующий Ачала

– Куда вы так рано? – сказал Сперанский.
– Я обещал на вечер…
Они помолчали. Князь Андрей смотрел близко в эти зеркальные, непропускающие к себе глаза и ему стало смешно, как он мог ждать чего нибудь от Сперанского и от всей своей деятельности, связанной с ним, и как мог он приписывать важность тому, что делал Сперанский. Этот аккуратный, невеселый смех долго не переставал звучать в ушах князя Андрея после того, как он уехал от Сперанского.
Вернувшись домой, князь Андрей стал вспоминать свою петербургскую жизнь за эти четыре месяца, как будто что то новое. Он вспоминал свои хлопоты, искательства, историю своего проекта военного устава, который был принят к сведению и о котором старались умолчать единственно потому, что другая работа, очень дурная, была уже сделана и представлена государю; вспомнил о заседаниях комитета, членом которого был Берг; вспомнил, как в этих заседаниях старательно и продолжительно обсуживалось всё касающееся формы и процесса заседаний комитета, и как старательно и кратко обходилось всё что касалось сущности дела. Он вспомнил о своей законодательной работе, о том, как он озабоченно переводил на русский язык статьи римского и французского свода, и ему стало совестно за себя. Потом он живо представил себе Богучарово, свои занятия в деревне, свою поездку в Рязань, вспомнил мужиков, Дрона старосту, и приложив к ним права лиц, которые он распределял по параграфам, ему стало удивительно, как он мог так долго заниматься такой праздной работой.


На другой день князь Андрей поехал с визитами в некоторые дома, где он еще не был, и в том числе к Ростовым, с которыми он возобновил знакомство на последнем бале. Кроме законов учтивости, по которым ему нужно было быть у Ростовых, князю Андрею хотелось видеть дома эту особенную, оживленную девушку, которая оставила ему приятное воспоминание.
Наташа одна из первых встретила его. Она была в домашнем синем платье, в котором она показалась князю Андрею еще лучше, чем в бальном. Она и всё семейство Ростовых приняли князя Андрея, как старого друга, просто и радушно. Всё семейство, которое строго судил прежде князь Андрей, теперь показалось ему составленным из прекрасных, простых и добрых людей. Гостеприимство и добродушие старого графа, особенно мило поразительное в Петербурге, было таково, что князь Андрей не мог отказаться от обеда. «Да, это добрые, славные люди, думал Болконский, разумеется, не понимающие ни на волос того сокровища, которое они имеют в Наташе; но добрые люди, которые составляют наилучший фон для того, чтобы на нем отделялась эта особенно поэтическая, переполненная жизни, прелестная девушка!»
Князь Андрей чувствовал в Наташе присутствие совершенно чуждого для него, особенного мира, преисполненного каких то неизвестных ему радостей, того чуждого мира, который еще тогда, в отрадненской аллее и на окне, в лунную ночь, так дразнил его. Теперь этот мир уже более не дразнил его, не был чуждый мир; но он сам, вступив в него, находил в нем новое для себя наслаждение.
После обеда Наташа, по просьбе князя Андрея, пошла к клавикордам и стала петь. Князь Андрей стоял у окна, разговаривая с дамами, и слушал ее. В середине фразы князь Андрей замолчал и почувствовал неожиданно, что к его горлу подступают слезы, возможность которых он не знал за собой. Он посмотрел на поющую Наташу, и в душе его произошло что то новое и счастливое. Он был счастлив и ему вместе с тем было грустно. Ему решительно не об чем было плакать, но он готов был плакать. О чем? О прежней любви? О маленькой княгине? О своих разочарованиях?… О своих надеждах на будущее?… Да и нет. Главное, о чем ему хотелось плакать, была вдруг живо сознанная им страшная противуположность между чем то бесконечно великим и неопределимым, бывшим в нем, и чем то узким и телесным, чем он был сам и даже была она. Эта противуположность томила и радовала его во время ее пения.
Только что Наташа кончила петь, она подошла к нему и спросила его, как ему нравится ее голос? Она спросила это и смутилась уже после того, как она это сказала, поняв, что этого не надо было спрашивать. Он улыбнулся, глядя на нее, и сказал, что ему нравится ее пение так же, как и всё, что она делает.
Князь Андрей поздно вечером уехал от Ростовых. Он лег спать по привычке ложиться, но увидал скоро, что он не может спать. Он то, зажжа свечку, сидел в постели, то вставал, то опять ложился, нисколько не тяготясь бессонницей: так радостно и ново ему было на душе, как будто он из душной комнаты вышел на вольный свет Божий. Ему и в голову не приходило, чтобы он был влюблен в Ростову; он не думал о ней; он только воображал ее себе, и вследствие этого вся жизнь его представлялась ему в новом свете. «Из чего я бьюсь, из чего я хлопочу в этой узкой, замкнутой рамке, когда жизнь, вся жизнь со всеми ее радостями открыта мне?» говорил он себе. И он в первый раз после долгого времени стал делать счастливые планы на будущее. Он решил сам собою, что ему надо заняться воспитанием своего сына, найдя ему воспитателя и поручив ему; потом надо выйти в отставку и ехать за границу, видеть Англию, Швейцарию, Италию. «Мне надо пользоваться своей свободой, пока так много в себе чувствую силы и молодости, говорил он сам себе. Пьер был прав, говоря, что надо верить в возможность счастия, чтобы быть счастливым, и я теперь верю в него. Оставим мертвым хоронить мертвых, а пока жив, надо жить и быть счастливым», думал он.


В одно утро полковник Адольф Берг, которого Пьер знал, как знал всех в Москве и Петербурге, в чистеньком с иголочки мундире, с припомаженными наперед височками, как носил государь Александр Павлович, приехал к нему.
– Я сейчас был у графини, вашей супруги, и был так несчастлив, что моя просьба не могла быть исполнена; надеюсь, что у вас, граф, я буду счастливее, – сказал он, улыбаясь.
– Что вам угодно, полковник? Я к вашим услугам.
– Я теперь, граф, уж совершенно устроился на новой квартире, – сообщил Берг, очевидно зная, что это слышать не могло не быть приятно; – и потому желал сделать так, маленький вечерок для моих и моей супруги знакомых. (Он еще приятнее улыбнулся.) Я хотел просить графиню и вас сделать мне честь пожаловать к нам на чашку чая и… на ужин.
– Только графиня Елена Васильевна, сочтя для себя унизительным общество каких то Бергов, могла иметь жестокость отказаться от такого приглашения. – Берг так ясно объяснил, почему он желает собрать у себя небольшое и хорошее общество, и почему это ему будет приятно, и почему он для карт и для чего нибудь дурного жалеет деньги, но для хорошего общества готов и понести расходы, что Пьер не мог отказаться и обещался быть.