Ачаны

Ачаны (кит. 阿昌族, пиньинь Āchāng Zú)- малый народ в Китае, численность которого составляет 27 700 чел (оценка). Проживают ачаны в провинции Юньнань.

Язык

Говорят на ачанском языке лоло-бирманской ветви тибето-бирманских языков сино-тибетской языковой семьи. Существуют три диалекта: Лянхэ, Лунчуань и Луси. Долгое время проживали рядом с национальностями хань и дай, поэтому говорят по-китайски или на языке национальности дай. У ачан нет своей письменности, обычно они используют китайские иероглифы или письменность дай.

Религия

В районах, где проживают ачаны, распространен буддизм Тхеравады.

Место обитания

Живут в пров. Юньнань, в уездах Лунчуань, Лянхэ, Луси авт. Округа Дэхун- народностеи тай и цзинпо, а также в уезде Лунлин. Группа сино-тибетской семьи, испытала сильное влияние тайского, в последние годы — китайского языков. В первые века н. э. предки ачанов жили на северо-западе современной пров. Юньнань. В 13 в. переселились и осели: одна группа на терр. совр. уезда Лунчуань, другая — уезда Лянхэ. В китайских письменных исторических источниках их также называют «эчан». В зависимости от районов проживания называют себя также «мэнсадань», «чэньса», «ханьса» и др. Раньше их предки жили в бассейнах рек Цзиншацзян, Ланьцанцзян и Нуцзян на северо-западе провинции Юньнань.

Примерно в XIII в. после нескольких переселений ачаны постепенно осели там, где проживают по сей день. Они научились у живущих в пограничных гарнизонах ханьских военных поселенцев выращиванию риса и кузнечному делу, что ускорило разделение сельского хозяйства и ремесленного производства и способствовало развитию товарного хозяйства. Во время династий Тан и Сун районы, населенные ачанами, находились в подчинении властей Наньчжао и Дали, а во время правления династий Мин и Цин управлялись вождями-наместниками, которые назначались императорским двором. До освобождения ачаны находились на этапе развития феодальной экономики, наместники в основном принадлежали к национальности дай, а большую часть землевладельцев составляли ханьцы.

Занятия

В 15 в. уже знали поливное земледелие и металлообработку. Славятся изготовлением ножей, которые известны даже в соседних странах. Женщины занимаются прядением и ткачеством, мужчины — резьбой, изготовлением украшений.

Жильё

Дома каркасно-столбовой конструкции, на верхнем этаже живут, хранят запасы продовольствия и имущество, под ним — коровник, загон для скота.

Одежда

Женщины носят прямозастёжную кофту с узкими рукавами, замужние — юбку, незамужние — длинные штаны, множество серебряных украшений. Мужская одежда включает куртку с застёжками посередине из некрашеной самотканой материи и длинные чёрные штаны. На голове — тюрбанообразные повязки из длинного куска черной или коричневой материи.

Питание

Основу пищи составляет рис, в качестве приправы — овощи и мясо.

Семья

Ачаны подвергались эксплуатации со стороны тайских и китайских феодалов. Сохранялись традиции сельской общины, патронимии. Семья малая, моногамная.

Культура

В районе Лянхэ ещё сохранились анимистические верования, культ предков. Богат по жанрам песенный и танцевальный фольклор, разнообразны музыкальные инструменты.

Ссылки

• [www.chinadata.ru/achang_eth.htm Страница об ачанах]  (рус.)
• Страница об ачанах в [russian.china.org.cn/russian/32456.htm Китайском информационном интернет-центре] (рус.)

Отрывок, характеризующий Ачаны

В ноябре месяце 1805 года князь Василий должен был ехать на ревизию в четыре губернии. Он устроил для себя это назначение с тем, чтобы побывать заодно в своих расстроенных имениях, и захватив с собой (в месте расположения его полка) сына Анатоля, с ним вместе заехать к князю Николаю Андреевичу Болконскому с тем, чтоб женить сына на дочери этого богатого старика. Но прежде отъезда и этих новых дел, князю Василью нужно было решить дела с Пьером, который, правда, последнее время проводил целые дни дома, т. е. у князя Василья, у которого он жил, был смешон, взволнован и глуп (как должен быть влюбленный) в присутствии Элен, но всё еще не делал предложения.
«Tout ca est bel et bon, mais il faut que ca finisse», [Всё это хорошо, но надо это кончить,] – сказал себе раз утром князь Василий со вздохом грусти, сознавая, что Пьер, стольким обязанный ему (ну, да Христос с ним!), не совсем хорошо поступает в этом деле. «Молодость… легкомыслие… ну, да Бог с ним, – подумал князь Василий, с удовольствием чувствуя свою доброту: – mais il faut, que ca finisse. После завтра Лёлины именины, я позову кое кого, и ежели он не поймет, что он должен сделать, то уже это будет мое дело. Да, мое дело. Я – отец!»
Пьер полтора месяца после вечера Анны Павловны и последовавшей за ним бессонной, взволнованной ночи, в которую он решил, что женитьба на Элен была бы несчастие, и что ему нужно избегать ее и уехать, Пьер после этого решения не переезжал от князя Василья и с ужасом чувствовал, что каждый день он больше и больше в глазах людей связывается с нею, что он не может никак возвратиться к своему прежнему взгляду на нее, что он не может и оторваться от нее, что это будет ужасно, но что он должен будет связать с нею свою судьбу. Может быть, он и мог бы воздержаться, но не проходило дня, чтобы у князя Василья (у которого редко бывал прием) не было бы вечера, на котором должен был быть Пьер, ежели он не хотел расстроить общее удовольствие и обмануть ожидания всех. Князь Василий в те редкие минуты, когда бывал дома, проходя мимо Пьера, дергал его за руку вниз, рассеянно подставлял ему для поцелуя выбритую, морщинистую щеку и говорил или «до завтра», или «к обеду, а то я тебя не увижу», или «я для тебя остаюсь» и т. п. Но несмотря на то, что, когда князь Василий оставался для Пьера (как он это говорил), он не говорил с ним двух слов, Пьер не чувствовал себя в силах обмануть его ожидания. Он каждый день говорил себе всё одно и одно: «Надо же, наконец, понять ее и дать себе отчет: кто она? Ошибался ли я прежде или теперь ошибаюсь? Нет, она не глупа; нет, она прекрасная девушка! – говорил он сам себе иногда. – Никогда ни в чем она не ошибается, никогда она ничего не сказала глупого. Она мало говорит, но то, что она скажет, всегда просто и ясно. Так она не глупа. Никогда она не смущалась и не смущается. Так она не дурная женщина!» Часто ему случалось с нею начинать рассуждать, думать вслух, и всякий раз она отвечала ему на это либо коротким, но кстати сказанным замечанием, показывавшим, что ее это не интересует, либо молчаливой улыбкой и взглядом, которые ощутительнее всего показывали Пьеру ее превосходство. Она была права, признавая все рассуждения вздором в сравнении с этой улыбкой.
Она обращалась к нему всегда с радостной, доверчивой, к нему одному относившейся улыбкой, в которой было что то значительней того, что было в общей улыбке, украшавшей всегда ее лицо. Пьер знал, что все ждут только того, чтобы он, наконец, сказал одно слово, переступил через известную черту, и он знал, что он рано или поздно переступит через нее; но какой то непонятный ужас охватывал его при одной мысли об этом страшном шаге. Тысячу раз в продолжение этого полутора месяца, во время которого он чувствовал себя всё дальше и дальше втягиваемым в ту страшившую его пропасть, Пьер говорил себе: «Да что ж это? Нужна решимость! Разве нет у меня ее?»