Ашваттхама

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Ашваттха́ма (санскр. अश्वत्थामा, Aśvatthāmā IAST, «Лошадиная сила»), также Ашваттха́ман (санскр. अश्वत्थामन्, Aśvatthāman IAST) — герой древнеиндийского эпоса «Махабхарата», сын Дроны и Крипи, внук мудреца Бхарадваджи, один из семи чирандживи (бессмертных). Ашваттхама был любимцем Дроны. Во время Битвы на Курукшетре, сражался на стороне Кауравов. Ложная весть о смерти Ашваттхамы привела Дрону к гибели от руки Дхриштадьюмны. Ашваттхама был одним из выдающихся военачальников, выступивших на стороне Кауравов во время битвы на Курукшетре. В Бхагавад-гите Дурьодхана упоминает имя Ашваттхамы в ряду таких непобедимых воинов как Бхишма, Карна, Крипа, Викарна и Бхуришрава.[1]

Однако Ашваттхама больше известен не как великий воин,[2] а как недостойный сын брахмана Дроначарьи, а также как агрессор, злодейски убивший пятерых детей Пандавов и понёсший за это справедливое наказание.[3] Будучи сыном брахмана, сам Ашваттхама таковым не являлся, поскольку качествами, присущими брахману, не обладал. Звания брахмана достойны только самые разумные люди, оно не передаётся по наследству.[4] Но, поскольку Ашваттхама был сыном брахмана, тексты Бхагавата-пураны характеризуют его как брахма-бандху, что означает «друг брахмана» или «деградировавший брахман». Обезглавив пятерых спавших сыновей Драупади, Ашваттхама принёс их головы как трофей своему господину Дурьодхане, по глупости считая, что тот будет доволен. Однако Дурьодхана не одобрил этого низкого поступка.

Узнав о злодейском убийстве детей, охваченная скорбью Драупади зарыдала, и Арджуна пообещал ей принести голову этого агрессора.[5][6][7] Облачившись в доспехи, взяв смертоносное оружие и взойдя на свою колесницу, Арджуна пустился в погоню за Ашваттхамой. Увидев стремительно приближающегося к нему Арджуну, Ашваттхама начал в страхе произносить гимны, приводящие в действие брахмастру, несмотря на то, что не обладал умением останавливать её действие. Брахмастра, выпущенная Ашваттхамой, сыном Дроны, была направлена на пятерых Пандавов и на последнего отпрыска рода Пандавов — младенца, находящегося в утробе Уттары, жены Абхиманью. Увидев приближающуюся к ним ослепительную брахмастру, все пятеро братьев Пандавов взялись каждый за своё оружие, а Уттара обратилась к Кришне с мольбой защитить её ещё не родившееся дитя. Кришна окружил плод во чреве Уттары своей внутренней энергией, и таким образом жизнь последнего потомка Куру была сохранена. Этим спасённым младенцем был будущий император мира, прославившийся под именем Парикшит, святой царь, человек великого разума и великой преданности.[8]

Тем временем Арджуна, увидев повсюду нестерпимый ослепительный свет и почувствовав, что его жизнь в опасности, обратился к Кришне, спрашивая, что это за сияние и откуда оно исходит. Кришна разъяснил Арджуне, что это — брахмастра, которую сын Дроны привёл в действие прочтением гимнов и что противодействовать брахмастре может только другая брахмастра. Последовав совету Кришны, Арджуна выпустил свою брахмастру и так остановил действие брахмастры, выпущенной Ашваттхамой. После этого Арджуна захватил Ашваттхаму, связал его верёвками и доставил в военный лагерь. По ведийским законам Ашваттхаму следовало убить как агрессора: «Жестокий и подлый человек, поддерживающий своё существование ценой жизни других, для своего же блага заслуживает того, чтобы быть убитым, а иначе из-за своих поступков он будет опускаться всё ниже и ниже». Однако, также по ведийским законам, Ашваттхаму следовало пощадить, поскольку он был сыном брахмана. Поэтому Арджуна находился в замешательстве и не знал, как ему поступить; кроме того, он уже пообещал Драупади принести голову убийцы её сыновей.

Когда Драупади[9], второе имя которой было Кришна и которая была «наилучшей из женщин» (Кальянов А. И.: Ади-парва, гл.190) и «целомудреннейшей из женщин» (Бхактиведанта Свами Прабхупада: исторические сведения о Драупади, Шримад-Бхагаватам 1.13.4), увидела Ашваттхаму, который был связан верёвками и молчал из-за совершённого им позорного убийства пяти её детей, — она искренне и добросердечно оказала ему почтение, которое надлежит оказывать брахману или сыну брахмана. Ей было нестерпимо больно видеть Ашваттхаму, связанного верёвками, как животное, и она попросила Арджуну освободить Ашваттхаму от верёвок и не убивать его. Арджуна по-прежнему находился в замешательстве, не зная как поступить, и тогда Кришна сказал ему: «Нельзя убивать брахма-бандху, но если он агрессор, это необходимо сделать. Все эти законы есть в писаниях и тебе следует действовать согласно им». После этих слов Кришны Арджуна тут же понял, как ему следует поступить. Он срезал своим острым мечом волосы и драгоценный камень с головы Ашваттхамы. После этого Ашваттхама был изгнан. Таким образом он, оскорблённый и униженный, был одновременно убит и не убит: «Срезать волосы с головы, лишить богатства и изгнать из собственного дома — вот наказания, которым предписано подвергать родственника брахмана. Смертная казнь не входит в их число».

Напишите отзыв о статье "Ашваттхама"



Примечания

  1. Бхагавад-гита, I, 8.
  2. Amal Bhakta. Mystical Stories from the Mahabharata, p.228.
  3. Bhagavad-gita as it is, 1976, p.285.
  4. Srimad-Bhagavatam, Första boken «Skapelsen», 7.35.
  5. Махабхарата. Сауптика-парва (Книга о нападении на спящих)
  6. Srimad-Bhagavatam, Första boken «Skapelsen», 7.16-58.
  7. Knut A.Jacobsen. Hinduismen. 2004, Stockholm. Sid. 127—130.
  8. Srimad-Bhagavatam, Första boken "Skapelsen, 12.1-36.
  9. Hinduismens heliga skrifter, i urval och översättning av Måns Broo. Mahabharata, sid. 167—185.

Литература

Отрывок, характеризующий Ашваттхама



В самом городе между тем было пусто. По улицам никого почти не было. Ворота и лавки все были заперты; кое где около кабаков слышались одинокие крики или пьяное пенье. Никто не ездил по улицам, и редко слышались шаги пешеходов. На Поварской было совершенно тихо и пустынно. На огромном дворе дома Ростовых валялись объедки сена, помет съехавшего обоза и не было видно ни одного человека. В оставшемся со всем своим добром доме Ростовых два человека были в большой гостиной. Это были дворник Игнат и казачок Мишка, внук Васильича, оставшийся в Москве с дедом. Мишка, открыв клавикорды, играл на них одним пальцем. Дворник, подбоченившись и радостно улыбаясь, стоял пред большим зеркалом.
– Вот ловко то! А? Дядюшка Игнат! – говорил мальчик, вдруг начиная хлопать обеими руками по клавишам.
– Ишь ты! – отвечал Игнат, дивуясь на то, как все более и более улыбалось его лицо в зеркале.
– Бессовестные! Право, бессовестные! – заговорил сзади их голос тихо вошедшей Мавры Кузминишны. – Эка, толсторожий, зубы то скалит. На это вас взять! Там все не прибрано, Васильич с ног сбился. Дай срок!
Игнат, поправляя поясок, перестав улыбаться и покорно опустив глаза, пошел вон из комнаты.
– Тетенька, я полегоньку, – сказал мальчик.
– Я те дам полегоньку. Постреленок! – крикнула Мавра Кузминишна, замахиваясь на него рукой. – Иди деду самовар ставь.
Мавра Кузминишна, смахнув пыль, закрыла клавикорды и, тяжело вздохнув, вышла из гостиной и заперла входную дверь.
Выйдя на двор, Мавра Кузминишна задумалась о том, куда ей идти теперь: пить ли чай к Васильичу во флигель или в кладовую прибрать то, что еще не было прибрано?
В тихой улице послышались быстрые шаги. Шаги остановились у калитки; щеколда стала стучать под рукой, старавшейся отпереть ее.
Мавра Кузминишна подошла к калитке.
– Кого надо?
– Графа, графа Илью Андреича Ростова.
– Да вы кто?
– Я офицер. Мне бы видеть нужно, – сказал русский приятный и барский голос.
Мавра Кузминишна отперла калитку. И на двор вошел лет восемнадцати круглолицый офицер, типом лица похожий на Ростовых.
– Уехали, батюшка. Вчерашнего числа в вечерни изволили уехать, – ласково сказала Мавра Кузмипишна.
Молодой офицер, стоя в калитке, как бы в нерешительности войти или не войти ему, пощелкал языком.
– Ах, какая досада!.. – проговорил он. – Мне бы вчера… Ах, как жалко!..
Мавра Кузминишна между тем внимательно и сочувственно разглядывала знакомые ей черты ростовской породы в лице молодого человека, и изорванную шинель, и стоптанные сапоги, которые были на нем.
– Вам зачем же графа надо было? – спросила она.
– Да уж… что делать! – с досадой проговорил офицер и взялся за калитку, как бы намереваясь уйти. Он опять остановился в нерешительности.
– Видите ли? – вдруг сказал он. – Я родственник графу, и он всегда очень добр был ко мне. Так вот, видите ли (он с доброй и веселой улыбкой посмотрел на свой плащ и сапоги), и обносился, и денег ничего нет; так я хотел попросить графа…
Мавра Кузминишна не дала договорить ему.
– Вы минуточку бы повременили, батюшка. Одною минуточку, – сказала она. И как только офицер отпустил руку от калитки, Мавра Кузминишна повернулась и быстрым старушечьим шагом пошла на задний двор к своему флигелю.
В то время как Мавра Кузминишна бегала к себе, офицер, опустив голову и глядя на свои прорванные сапоги, слегка улыбаясь, прохаживался по двору. «Как жалко, что я не застал дядюшку. А славная старушка! Куда она побежала? И как бы мне узнать, какими улицами мне ближе догнать полк, который теперь должен подходить к Рогожской?» – думал в это время молодой офицер. Мавра Кузминишна с испуганным и вместе решительным лицом, неся в руках свернутый клетчатый платочек, вышла из за угла. Не доходя несколько шагов, она, развернув платок, вынула из него белую двадцатипятирублевую ассигнацию и поспешно отдала ее офицеру.
– Были бы их сиятельства дома, известно бы, они бы, точно, по родственному, а вот может… теперича… – Мавра Кузминишна заробела и смешалась. Но офицер, не отказываясь и не торопясь, взял бумажку и поблагодарил Мавру Кузминишну. – Как бы граф дома были, – извиняясь, все говорила Мавра Кузминишна. – Христос с вами, батюшка! Спаси вас бог, – говорила Мавра Кузминишна, кланяясь и провожая его. Офицер, как бы смеясь над собою, улыбаясь и покачивая головой, почти рысью побежал по пустым улицам догонять свой полк к Яузскому мосту.
А Мавра Кузминишна еще долго с мокрыми глазами стояла перед затворенной калиткой, задумчиво покачивая головой и чувствуя неожиданный прилив материнской нежности и жалости к неизвестному ей офицерику.


В недостроенном доме на Варварке, внизу которого был питейный дом, слышались пьяные крики и песни. На лавках у столов в небольшой грязной комнате сидело человек десять фабричных. Все они, пьяные, потные, с мутными глазами, напруживаясь и широко разевая рты, пели какую то песню. Они пели врозь, с трудом, с усилием, очевидно, не для того, что им хотелось петь, но для того только, чтобы доказать, что они пьяны и гуляют. Один из них, высокий белокурый малый в чистой синей чуйке, стоял над ними. Лицо его с тонким прямым носом было бы красиво, ежели бы не тонкие, поджатые, беспрестанно двигающиеся губы и мутные и нахмуренные, неподвижные глаза. Он стоял над теми, которые пели, и, видимо воображая себе что то, торжественно и угловато размахивал над их головами засученной по локоть белой рукой, грязные пальцы которой он неестественно старался растопыривать. Рукав его чуйки беспрестанно спускался, и малый старательно левой рукой опять засучивал его, как будто что то было особенно важное в том, чтобы эта белая жилистая махавшая рука была непременно голая. В середине песни в сенях и на крыльце послышались крики драки и удары. Высокий малый махнул рукой.