Ашвины

Ашви́ны (санскр. अश्विन) (ашвин- «обладатель лошадей, укротитель лошади, всадник», в двойственном числе ашвинау) или Ашвини Кумары — божественные близнецы-всадники в «Риг-веде», сыновья Сараньи, богини облаков и жены Сурьи в форме Вивасвата. Они — ведийские божества, символизирующие рассвет и закат. Они появляются перед рассветом в золотой колеснице и приносят богатство людям, предотвращают неудачи и болезни.

Они — лекари богов и покровители аюрведийской медицины. Их называют Насатья (в двойственном числе насатйау «добрые, полезные») в «Риг-веде», позже Насатьей называли одного из близнецов, другого называли Дасра («светлый дар»). Исходя из популярной этимологии, имя Насатья трактуется как на+асатйа «не лживый»="истинный".

В «Махабхарате» жена царя Панду, Мадри, посвятила своих сыновей Ашвинам и рожает близнецов Накулу и Сахадеву, которые, наряду с сыновьями Кунти, позже стали известны, как Пандавы.

Ашвины упоминаются в «Риг-веде» 376 раз.

Жорж Дюмезиль проводит параллель между Ашвинами, греческими Диоскурами и скандинавскими близнецами Фрейром и Ньёрдом, считая всех их олицетворением третьей общественной функции — плодородия и благополучия. Все эти мифологические образы божественных близнецов, по мнению Дюмезиля, восходят к общеиндоевропейским временам.

См. также

• Ведийская религия
• Риг-веда
• Боги-близнецы

Отрывок, характеризующий Ашвины

– Был бы я царь, никогда бы не воевал, – сказал Несвицкий, отворачиваясь.
Французские орудия опять поспешно заряжали. Пехота в синих капотах бегом двинулась к мосту. Опять, но в разных промежутках, показались дымки, и защелкала и затрещала картечь по мосту. Но в этот раз Несвицкий не мог видеть того, что делалось на мосту. С моста поднялся густой дым. Гусары успели зажечь мост, и французские батареи стреляли по ним уже не для того, чтобы помешать, а для того, что орудия были наведены и было по ком стрелять.
– Французы успели сделать три картечные выстрела, прежде чем гусары вернулись к коноводам. Два залпа были сделаны неверно, и картечь всю перенесло, но зато последний выстрел попал в середину кучки гусар и повалил троих.
Ростов, озабоченный своими отношениями к Богданычу, остановился на мосту, не зная, что ему делать. Рубить (как он всегда воображал себе сражение) было некого, помогать в зажжении моста он тоже не мог, потому что не взял с собою, как другие солдаты, жгута соломы. Он стоял и оглядывался, как вдруг затрещало по мосту будто рассыпанные орехи, и один из гусар, ближе всех бывший от него, со стоном упал на перилы. Ростов побежал к нему вместе с другими. Опять закричал кто то: «Носилки!». Гусара подхватили четыре человека и стали поднимать.
– Оооо!… Бросьте, ради Христа, – закричал раненый; но его всё таки подняли и положили.
Николай Ростов отвернулся и, как будто отыскивая чего то, стал смотреть на даль, на воду Дуная, на небо, на солнце. Как хорошо показалось небо, как голубо, спокойно и глубоко! Как ярко и торжественно опускающееся солнце! Как ласково глянцовито блестела вода в далеком Дунае! И еще лучше были далекие, голубеющие за Дунаем горы, монастырь, таинственные ущелья, залитые до макуш туманом сосновые леса… там тихо, счастливо… «Ничего, ничего бы я не желал, ничего бы не желал, ежели бы я только был там, – думал Ростов. – Во мне одном и в этом солнце так много счастия, а тут… стоны, страдания, страх и эта неясность, эта поспешность… Вот опять кричат что то, и опять все побежали куда то назад, и я бегу с ними, и вот она, вот она, смерть, надо мной, вокруг меня… Мгновенье – и я никогда уже не увижу этого солнца, этой воды, этого ущелья»…