Ашока

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Ашока
अशोक
император империи Маурьев
273 до н. э. — 232 до н. э.
Предшественник: Биндусара
Преемник: распад государства
 
Вероисповедание: джайнизм, перешёл в буддизм
Рождение: 304 до н. э.(-304)
Патна
Смерть: 232 до н. э.(-232)
Патна
Род: Маурьи
Отец: Биндусара
Мать: Субхадранги

Ашока (санскр. अशोक, Aśoka IAST, «[рождённый] без боли») — правитель империи Мауриев с 273 по 232 год до н. э. После ряда военных успехов Ашока подчинил себе значительную часть Южной Азии от современного Афганистана до Бенгалии и далее на юг до Майсура.

Ашока известен главным образом как великий покровитель буддизма. По мнению современных исследователей, для превращения буддизма в мировую религию этот правитель сделал больше, чем кто бы то ни было[1].





Источники информации

Биографические сведения об Ашоке, приведённые ниже, происходят из буддистской литературы, составленной через много сотен лет после смерти Ашоки. Их достоверность ничем не подтверждается. Буддистские авторы стремились подчеркнуть кровожадность Ашоки до принятия им «истинной веры». В этой агиографической традиции жизненный путь Ашоки воспроизводит путь Будды — от невежества к просветлению.

Гораздо более достоверные исторические сведения об Ашоке дают 33 надписи, сделанные по его приказу в разных уголках его державы (т. н. эдикты Ашоки). Однако имя Ашоки в них не упоминается. Только в XIX веке учёные установили, что издатель эдиктов и великий царь Ашока, известный по сочинениям буддистов, есть одно и то же лицо.

Происхождение, детство

Ашока был внуком Чандрагупты и сыном Биндусары. Матерью Ашоки была Субхадранги — дочь бедного брамина по имени Чампаканагар. По легенде, отец отдал её в гарем, потому что получил предсказание, что сын его дочери станет великим правителем. Статус Ашоки в гареме был весьма низкий: у него было много братьев от более знатных жён царя, и ещё старший брат от той же матери.

В детстве Ашока был очень живым и резвым ребёнком, и сладить с ним было очень трудно. Единственное, к чему у него лежало сердце, — это охота, вскоре он стал искусным охотником.

Ашока не был красив. Но ни один принц не превосходил его в доблести, храбрости, достоинстве, любви к приключениям и искусности в управлении. Поэтому Ашоку любили и уважали все чиновники и простой люд. Биндусара заметил его способности к управлению, и, хоть Ашока был молод, назначил его наместником Аванти[2].

Приход ко власти

Прибыв в Удджайн, столицу Аванти, Ашока показал себя как превосходный правитель. Он женился на Шакья Кумари — дочери богатого торговца, которая родила ему двух детей, которых звали Махендра и Сангхамитра.

Граждане Таксилы восстали против правления Магадхи. Старший сын Биндусары по имени Сусима, не был способен успокоить народ. Тогда Биндусара послал Ашоку подавить восстание. Хоть Ашока и не имел достаточно сил, но все же смело подошёл к городу и осадил его, и город был взят. Граждане Таксилы не стали противостоять Ашоке, а устроили ему великий приём.

Восстание в Таксиле показали неспособность Сусимы управлять страной. На совете советников стало ясно, что если Сусима станет царём, то в империи не будет справедливости, из-за чего государство будет сотрясаться от восстаний и придёт в упадок. Поэтому они сообщили Ашоке, что его отец при смерти, и чтобы он спешил к ложу отца.

Император Биндусара умер в 272 году до н. э. Ашока, который прибыл в Паталипутру из Удджайна по просьбе Радхагупты, главы правительства, был коронован как царь Магадхи после смерти своего отца.

О дальнейших событиях источники приводят противоречивую информацию. Возможно, Сусима узнал о смерти отца и понял, что Ашока мог быть коронован как царь. Но он был убит при попытке захватить город.

Цейлонские хроники сообщают, что это соперничество продолжалось и после того, как Ашока захватил магадхский престол. В результате официальная коронация Ашоки состоялась только через четыре года после захвата им власти.

Как говорят легенды, Ашока убил всех своих братьев ради власти над империей, хотя, с другой стороны, нет никаких исторических свидетельств для подтверждения этих сведений. В надписях на камне, сделанных по его распоряжению, братья Ашоки упоминаются с любовью.

В пятый день третьего месяца Джустамаса 268 года до н. э. состоялась коронация Ашоки.

Калинга

Через восемь лет после восшествия на трон Ашока объявил войну государству Калинга (Орисса).

В своём эдикте Ашока сообщает, что во время войны было взято в плен 150 тыс. и убито более 100 тыс. человек. Присоединение Калинги, важной в стратегическом и торговом отношении области, способствовало усилению империи.

Калинга оказала Ашоке упорное сопротивление. Эта область входила в державу Нандов, а затем ей удалось добиться независимости. В специальном эдикте, посвящённом завоеванию Калинги, Ашока сам признавал, что суровые меры наказания применялись и к простому народу, и к знати, которая тоже не захотела смириться с властью Мауриев. Ашоке даже пришлось принимать особые меры, чтобы разрядить обстановку в завоёванной области. Калинге была предоставлена большая самостоятельность, но император лично проверял деятельность местных чиновников, следя, по его собственным словам, за тем, «чтобы не было беспричинного заключения в тюрьму городских жителей и беспричинного причинения страданий».

Традиция считает, что, увидев множество трупов, причинённые страдания и разрушения, Ашока почувствовал сильное раскаяние, что привело его к принятию буддизма и укреплению веры.

...Деванампия Пиядаси спустя восемь лет после восшествия на престол завоевал Калингу. Сто пятьдесят тысяч было изгнано, сто тысяч убито, и ещё множество умерло. После того, как Калинга была покорена, Деванампия испытал сильное влечение к дхарме, почувствовал благорасположение к дхарме и наставлениям в ней. Ныне же Деванампия глубоко скорбит о покорении Калинги.

[www.accesstoinsight.org/lib/authors/dhammika/wheel386.html Наскальный эдикт 13, 256 г. до н. э.]

Внутренняя политика

В своих эдиктах Ашока подчёркивает, что вместо охоты, которой предавались его предшественники на троне, проводил время в паломничествах к святыням буддизма и в путешествиях по своей державе с целью инспектирования положения своих подданных[3]. Эдикты Ашоки беспрецедентны в том отношении, что монарх делает упор не на подавлении инакомыслия, а на обеспечении благосостояния своих подданных, на заботе о немощных и неимущих[4]. В одной из надписей Ашока призывает уважать любое вероисповедание.

Ашока запретил принудительные работы. Был составлен список охраняемых животных, запрещена охота ради удовольствия и бесцельное выжигание лесов. Было налажено производство и экспорт медицинского сырья с целью употребления не только для медицинских нужд, но и в ветеринарии, а также создана сеть соответствующих медицинских учреждений. Развлечениям прежних правителей Ашока предпочитал паломничества, раздачу подарков и встречи с простыми людьми. По всей империи Ашока инициировал строительство объектов социального назначения. Была создана сеть бесплатных гостиниц, каналов, ирригационных систем и пр. Была также обновлена и всеиндийская система дорог.

Но самой большой своей заслугой Ашока считал деятельность, направленную на исправление нравов, которую он развернул среди подданных:

...Вдоль дорог я посадил баньян, чтобы давал тень, и заложил манговые рощи. Через каждые восемь кроса устроил колодцы и гостиницы, и в разных местах водные резервуары для людей и зверей. Но это лишь малые достижения. Подобные блага творили и прежние цари. Я же сделал это для того, чтобы люди следовали дхарме.
...Дхарма приумножилась двумя средствами: благодаря основанным на дхарме повелениям, и благодаря переубеждению. Из этих двух, повеления дают мало, тогда как переубеждение дает много. Основываясь на дхарме, я повелел защищать животных, и многое другое. Но именно благодаря переубеждению в народе возросла дхарма не убивать живых существ и не вредить им.
[www.accesstoinsight.org/lib/authors/dhammika/wheel386.html Дели-Топра, эдикт 7, 242 г. до н. э.]

Ашока даже создал нечто подобное институту правозащитников. Для этого он расширил состав верховных государственных чиновников (махаматр), добавив к ним «махаматр дхармы». Их обязанностями были наставления в практике дхармы, а также забота о поддержании справедливости во всех уголках империи. В том числе и инспекция тюрем:

...Они следят за достойным содержанием заключённых и их освобождением, и если Махаматры считают: «Этому необходимо содержать семью», «Этого оговорили», «Этот стар», то они следят, чтобы таких заключённых освободили.

[www.accesstoinsight.org/lib/authors/dhammika/wheel386.html Наскальный эдикт 5, 256 г. до н. э.]

Расширение границ империи Мауриев

Империя Мауриев включала огромную территорию. В рамках единого государственного образования были объединены народы и племена, разные в этническом, лингвистическом и культурном отношениях и следовавшие различным религиозным верованиям, традициям, обычаям. Судя по надписям Ашоки, а также «Артхашастре», к этому периоду уже сложилось представление о значительном по территории государстве во главе с «правителем земли, власть которого распространялась на огромные области — от южного океана до вершин Гималаев» Авторами политических трактатов уже подробно разрабатывалось учение о границах государства, его взаимоотношениях с близкими и далёкими соседями.

Для определения границ империи Мауриев при Ашоке основными материалами служат эдикты императора. Некоторые сведения сохранились и в сообщениях античных авторов, повествующих о периоде Чандрагупты. Определённую ценность представляют данные китайских путешественников, особенно в том случае, если они подтверждаются эпиграфическими или археологическими материалами.

В эдиктах Ашоки несколько раз упоминаются йоны и камбоджи как народы, живущие на западе страны. Под йонами подразумевались греки, поселения которых имелись в Арахосии. Для греческого населения и предназначались версии эдиктов Ашоки на греческом языке. Некоторые исследователи полагают, что йоны периода Ашоки были потомками тех греческих поселенцев, которые здесь обосновались ещё при Александре Македонском.

Эдикт Ашоки был обнаружен и в Лампаке (около современного Джелалабада), что подтвердило факт вхождения Паропамиса в империю Маурьев (раньше об этом известно было лишь из античных источников, рассказывающих о результатах перемирия между Чандрагуптой и Селевком).

Исходя из свидетельств поздней кашмирской хроники «Раджатарангини» и дневников китайских пилигримов, можно полагать, что в империю Ашоки входила и часть Кашмира. Согласно традиции, при Ашоке был построен главный город Кашмира — Шринагар. В состав его государства входили также и некоторые области Непала. Данные эпиграфики и письменных источников позволяют включать в империю территорию современной Бенгалии.

Находки эдиктов Ашоки в Южной Индии помогли установить южную границу империи. Условно она может быть проведена к югу от современного округа Читалдруг. На юге империя граничила с государствами Чола, Кералапутра и Сатьяпутра, которые упоминаются в эдиктах Ашоки как не входящие в его государство. Однако Маурии поддерживали с этими областями тесные контакты. Там строились буддийские ступы, туда посылались проповедники. Дипломатические связи поддерживались со многими странами, в том числе с эллинистическими государствами Запада, с Цейлоном, некоторыми областями Центральной Азии и т. д.

В одном из своих эдиктов Ашока, давая наставления чиновникам, говорит:

...Люди незавоёванных территорий могут подумать: «Каковы намерения царя относительно нас?» — Мое единственное намерение в том, чтобы они жили без страха предо мной, могли мне доверять, и чтобы я мог дать им счастье, а не горе. Более того, они должны понять, что царь простит тех, кто может быть прощён.
...Вы же должны исполнять свои обязанности и заверить их так: «Царь как отец. Он чувствует по отношению к нам то же, что он чувствует по отношению к себе. Мы для него, как его собственные дети».

[www.accesstoinsight.org/lib/authors/dhammika/wheel386.html Наскальный эдикт 2, 256 г. до н. э.]

Ашока поддерживал тесные дипломатические отношения со многими странами. В его эдиктах упоминается селевкидский царь Антиох (Антиох II Теос — внук Селевка), правитель Египта Птолемей (Птолемей II Филадельф), царь Македонии Антигон II Гонат, царь Кирены Маг и царь Эпира Александр. В различные страны были посланы: маурийские послы (дута), целью которых было распространение буддизма.

...Отныне победу дхармы считает Деванампия наилучшей победой. И она была одержана внутри, на границах, и даже на расстоянии в шестьсот йоджан, где правит греческий царь Антиох, и далее, где правят четыре царя, а именно Птолемей, Антигон, Маг и Александр.

[www.accesstoinsight.org/lib/authors/dhammika/wheel386.html Наскальный эдикт 13, 256 г. до н. э.]

Очень тесными были связи с Цейлоном, куда Ашока направил специальную миссию во главе со своим сыном Махендрой для распространения буддизма.

Царь Цейлона Тисса в ответ на это в честь Ашоки принят его титул — «милый богам» (Деванампия) и направил своё посольство в Паталипутру.

Принятие буддизма

С маурийским периодом связано широкое распространение в Индии буддизма. Возникший за несколько веков до эпохи Мауриев как небольшая секта бродячих монахов, буддизм к III веку до н. э стал одним из главных течений в духовной жизни древнеиндийского общества. В это время существовала организованная буддийская община — сангха, были оформлены основные канонические сочинения. Судя по различным источникам, Ашока не сразу принял буддизм. При дворе своего отца он занимался с учёными различных школ — ортодоксальных и так называемых еретических направлений. Затем Ашока посетил буддийскую общину, выяснил основы учения Будды и стал упасака, то есть светским последователем буддизма. В эдиктах он сам рассказывает об эволюции своих взглядов. В первое время император не уделял особого внимания буддийской общине, но затем, после личного знакомства с жизнью буддийских монахов в столице, стал активно поддерживать буддистов и помогать общине. Особенно интерес к буддийскому учению, к его этическим нормам усилился после войны с Калингой, когда специальное значение приобрела политика дхармавиджаи — распространения основных норм поведения (дхармы), хотя последователем буддизма Ашока стал ещё до начала войны.

Будучи буддистом, Ашока в течение всего царствования оставался мирянином и не выпускал из своих рук бразды правления. Мнение некоторых учёных о том, что Ашока будто бы был царём-монахом, ушедшим в конце царствования в буддийский монастырь, противоречит имеющимся материалам источников. Столь же неправильна и точка зрения о том, что буддизм при Ашоке был государственной религией.

Оказывая буддийской общине особое покровительство, Ашока не превратил буддизм в государственную религию. Главной чертой его религиозной политики была веротерпимость, и он придерживался этой политики в течение почти всего периода своего царствования.

...Тот, кто восхваляет свою религию, по причине излишней преданности, и порочит другие, имея мысль: «прославлю так свою религию», только вредит собственной религии. Поэтому полезно дискутировать. Следует слушать и уважать доктрины, проповедуемые другими. Деванампия Пиядаси повелевает, чтобы все разбирались в коренных доктринах других религий.
[www.accesstoinsight.org/lib/authors/dhammika/wheel386.html Наскальный эдикт 12, 265 г. до н. э.]

В своих эдиктах Ашока выступает за объединение всех сект, но не путём насилия, а в результате развития главных принципов их учений. Судя по эдиктам, Ашока дарил пещеры адживикам, которые были в этот период одними из главных соперников буддистов и пользовались значительным влиянием в народе. Из эдиктов известно и о том, что царь посылал своих представителей в общины джайнов и к брахманам. Именно политика религиозной терпимости при умелом контроле государства над жизнью различных религиозных сект позволила Ашоке избежать конфликта с сильной прослойкой брахманов, с адживиками, джайнами и вместе с тем особенно усилить буддизм. Когда же в последние годы царствования Ашока отступил от политики веротерпимости и стал проводить явно пробуддийскую политику, это вызвало решительную оппозицию у приверженцев других религий и привело к тяжёлым для царя и его власти последствиям.

В конце царствования Ашока входит в очень тесный контакт с буддийской общиной и, по некоторым сведениям, отступив от своих прежних принципов, начинает даже гонения против адживиков и джайнов.

Взаимоотношения буддистов с представителями других религий в этот период резко осложнились. Определённые трудности возникали и среди самих буддистов: источники рассказывают о столкновении последователей разных буддийских школ. В связи с этим император внимательно следил за целостностью буддийской общины. Он издаёт специальный указ о борьбе против раскольников — монахов и монахинь, которые подрывали единство сангхи. По указу их следовало изгнать из общины. Вместе с тем Ашока рекомендует буддийским монахам пристально изучать буддийские тексты и называет ряд буддийских канонических сочинений, посвящённых преимущественно дисциплинарным вопросам. Согласно буддийской традиции, в период правления Ашоки в Паталипутре состоялся Третий буддийский собор.

Ашока был первым царём Индии, который понял важность буддизма в укреплении империи и способствовал его распространению. Большая часть его эдиктов была обращена не к монахам, а к мирянам. Поэтому в надписях не упоминается о нирване, четырёх благородных истинах, восьмеричном пути и других специальных понятиях. Главное — это практическая направленность надписей, которые сам император называл «эдиктами о дхарме».

Судьба империи

Если верить поздним буддистским писаниям, к концу своего правления царь Ашока, преподнося щедрые дары в пользу буддийской общины для процветания учения Будды, разорил государственную казну. В этот период внук Ашоки — Сампади (Самирати, Сампрати) стал наследником престола. Царские сановники сообщили ему о чрезмерных дарах императора и потребовали их немедленно отменить. По приказу Сампади распоряжения Ашоки о пожалованиях буддийской общине не выполнялись. Фактически власть сосредоточилась в руках Сампади. Ашока, как рассказывают источники, с горечью должен был признать, что его приказы стали лишь мёртвой буквой, а он лишился царства и власти, хотя формально и оставался царём.

Согласно буддистской традиции Сампади был последователем джайнизма, его поддерживали крупные сановники. В стране в это время создалось трудное финансовое положение, вспыхивали восстания. Одно из крупных волнений произошло в Таксиле, где во главе недовольных встал местный правитель.

В заговоре против царя, как повествуют буддистские предания, принимала участие и царица Тишьяракшита, тоже противница буддизма. Показательно, что в одном из самых поздних эдиктов приказ отдаётся не от имени Ашоки, как ранее, а от имени царицы. Приказ касался различных даров, то есть того острого вопроса, который, судя по буддийским текстам, формально и привёл к конфликту царя с его окружением. Можно предполагать, что совпадения эпиграфического свидетельства и данных буддийской традиции далеко не случайны. Они отражают реальную картину последних лет царствования Ашоки.

Его наследникам уже, очевидно, не удалось сохранить единство империи. На основании источников можно предполагать, что империя распалась на две части — восточную с центром в Паталипутре и западную с центром в Таксиле. Свидетельства источников о прямых наследниках Ашоки разноречивы, но есть основания полагать, что в Паталипутре царём стал Сампади, или Дашаратха, которого некоторые пураны считают сыном и преемником Ашоки. Подобно Ашоке, Дашаратха носил титул «милый богам» и оказывал покровительство адживикам, о чём свидетельствуют его эдикты о дарении им пещер.

Наследие

После смерти Ашоки империя Мауриев постепенно пришла в упадок и пала в 180 году до н. э. вследствие заговора. Всего за несколько столетий браминам удалось стереть память о первом объединителе Индии, собравшем под своим скипетром больше индийских земель, чем кто-либо до начала колонизации полуострова англичанами. В какой-то степени его постигла судьба Эхнатона. Враждебность браминов имеет объяснение: в своих эдиктах Ашока игнорировал кастовую систему и запрещал традиционные для индуизма жертвоприношения; вся его идеология была направлена на подрыв позиций брахманизма. Вновь вписал эту фигуру в историю англичанин Джеймс Принсеп, расшифровавший в 1837 году эдикты на колоннах и установивший авторство Ашоки.

В современных индийских учебниках великий правитель упоминается лишь мимоходом[4], хотя Джавахарлал Неру настоял на том, чтобы на гербе Индии было изображено навершие колонны Ашоки в Сарнатхе. Лучше сохранили память о нём буддистские страны. Монархи Китая, Цейлона и Камбоджи, исповедовавшие буддизм, считали Ашоку своим образцом. В буддистской традиции он рассматривается как идеал благочестивого монарха, построивший первые ступы и учредивший паломничества к святыням Будды.

Напишите отзыв о статье "Ашока"

Примечания

  1. books.google.com/books?id=4o_URem5WMcC&pg=PA46
  2. books.google.ru/books?id=Wk4_ICH_g1EC&pg=PA142
  3. books.google.com/books?id=uXyftdtE1ygC&pg=PA26
  4. 1 2 [www.bbc.co.uk/programmes/b0511tm1 BBC Radio 4 - In Our Time, Ashoka the Great]

См. также

Ссылки

Предшественник:
Биндусара
Правители Мауриев
273—232 до н. э.
Преемник:
Дашаратха

Отрывок, характеризующий Ашока

– Да, в этой комнате, четыре дня тому назад, совещались Винцингероде и Штейн, – с той же насмешливой, уверенной улыбкой продолжал Наполеон. – Чего я не могу понять, – сказал он, – это того, что император Александр приблизил к себе всех личных моих неприятелей. Я этого не… понимаю. Он не подумал о том, что я могу сделать то же? – с вопросом обратился он к Балашеву, и, очевидно, это воспоминание втолкнуло его опять в тот след утреннего гнева, который еще был свеж в нем.
– И пусть он знает, что я это сделаю, – сказал Наполеон, вставая и отталкивая рукой свою чашку. – Я выгоню из Германии всех его родных, Виртембергских, Баденских, Веймарских… да, я выгоню их. Пусть он готовит для них убежище в России!
Балашев наклонил голову, видом своим показывая, что он желал бы откланяться и слушает только потому, что он не может не слушать того, что ему говорят. Наполеон не замечал этого выражения; он обращался к Балашеву не как к послу своего врага, а как к человеку, который теперь вполне предан ему и должен радоваться унижению своего бывшего господина.
– И зачем император Александр принял начальство над войсками? К чему это? Война мое ремесло, а его дело царствовать, а не командовать войсками. Зачем он взял на себя такую ответственность?
Наполеон опять взял табакерку, молча прошелся несколько раз по комнате и вдруг неожиданно подошел к Балашеву и с легкой улыбкой так уверенно, быстро, просто, как будто он делал какое нибудь не только важное, но и приятное для Балашева дело, поднял руку к лицу сорокалетнего русского генерала и, взяв его за ухо, слегка дернул, улыбнувшись одними губами.
– Avoir l'oreille tiree par l'Empereur [Быть выдранным за ухо императором] считалось величайшей честью и милостью при французском дворе.
– Eh bien, vous ne dites rien, admirateur et courtisan de l'Empereur Alexandre? [Ну у, что ж вы ничего не говорите, обожатель и придворный императора Александра?] – сказал он, как будто смешно было быть в его присутствии чьим нибудь courtisan и admirateur [придворным и обожателем], кроме его, Наполеона.
– Готовы ли лошади для генерала? – прибавил он, слегка наклоняя голову в ответ на поклон Балашева.
– Дайте ему моих, ему далеко ехать…
Письмо, привезенное Балашевым, было последнее письмо Наполеона к Александру. Все подробности разговора были переданы русскому императору, и война началась.


После своего свидания в Москве с Пьером князь Андреи уехал в Петербург по делам, как он сказал своим родным, но, в сущности, для того, чтобы встретить там князя Анатоля Курагина, которого он считал необходимым встретить. Курагина, о котором он осведомился, приехав в Петербург, уже там не было. Пьер дал знать своему шурину, что князь Андрей едет за ним. Анатоль Курагин тотчас получил назначение от военного министра и уехал в Молдавскую армию. В это же время в Петербурге князь Андрей встретил Кутузова, своего прежнего, всегда расположенного к нему, генерала, и Кутузов предложил ему ехать с ним вместе в Молдавскую армию, куда старый генерал назначался главнокомандующим. Князь Андрей, получив назначение состоять при штабе главной квартиры, уехал в Турцию.
Князь Андрей считал неудобным писать к Курагину и вызывать его. Не подав нового повода к дуэли, князь Андрей считал вызов с своей стороны компрометирующим графиню Ростову, и потому он искал личной встречи с Курагиным, в которой он намерен был найти новый повод к дуэли. Но в Турецкой армии ему также не удалось встретить Курагина, который вскоре после приезда князя Андрея в Турецкую армию вернулся в Россию. В новой стране и в новых условиях жизни князю Андрею стало жить легче. После измены своей невесты, которая тем сильнее поразила его, чем старательнее он скрывал ото всех произведенное на него действие, для него были тяжелы те условия жизни, в которых он был счастлив, и еще тяжелее были свобода и независимость, которыми он так дорожил прежде. Он не только не думал тех прежних мыслей, которые в первый раз пришли ему, глядя на небо на Аустерлицком поле, которые он любил развивать с Пьером и которые наполняли его уединение в Богучарове, а потом в Швейцарии и Риме; но он даже боялся вспоминать об этих мыслях, раскрывавших бесконечные и светлые горизонты. Его интересовали теперь только самые ближайшие, не связанные с прежними, практические интересы, за которые он ухватывался с тем большей жадностью, чем закрытое были от него прежние. Как будто тот бесконечный удаляющийся свод неба, стоявший прежде над ним, вдруг превратился в низкий, определенный, давивший его свод, в котором все было ясно, но ничего не было вечного и таинственного.
Из представлявшихся ему деятельностей военная служба была самая простая и знакомая ему. Состоя в должности дежурного генерала при штабе Кутузова, он упорно и усердно занимался делами, удивляя Кутузова своей охотой к работе и аккуратностью. Не найдя Курагина в Турции, князь Андрей не считал необходимым скакать за ним опять в Россию; но при всем том он знал, что, сколько бы ни прошло времени, он не мог, встретив Курагина, несмотря на все презрение, которое он имел к нему, несмотря на все доказательства, которые он делал себе, что ему не стоит унижаться до столкновения с ним, он знал, что, встретив его, он не мог не вызвать его, как не мог голодный человек не броситься на пищу. И это сознание того, что оскорбление еще не вымещено, что злоба не излита, а лежит на сердце, отравляло то искусственное спокойствие, которое в виде озабоченно хлопотливой и несколько честолюбивой и тщеславной деятельности устроил себе князь Андрей в Турции.
В 12 м году, когда до Букарешта (где два месяца жил Кутузов, проводя дни и ночи у своей валашки) дошла весть о войне с Наполеоном, князь Андрей попросил у Кутузова перевода в Западную армию. Кутузов, которому уже надоел Болконский своей деятельностью, служившей ему упреком в праздности, Кутузов весьма охотно отпустил его и дал ему поручение к Барклаю де Толли.
Прежде чем ехать в армию, находившуюся в мае в Дрисском лагере, князь Андрей заехал в Лысые Горы, которые были на самой его дороге, находясь в трех верстах от Смоленского большака. Последние три года и жизни князя Андрея было так много переворотов, так много он передумал, перечувствовал, перевидел (он объехал и запад и восток), что его странно и неожиданно поразило при въезде в Лысые Горы все точно то же, до малейших подробностей, – точно то же течение жизни. Он, как в заколдованный, заснувший замок, въехал в аллею и в каменные ворота лысогорского дома. Та же степенность, та же чистота, та же тишина были в этом доме, те же мебели, те же стены, те же звуки, тот же запах и те же робкие лица, только несколько постаревшие. Княжна Марья была все та же робкая, некрасивая, стареющаяся девушка, в страхе и вечных нравственных страданиях, без пользы и радости проживающая лучшие годы своей жизни. Bourienne была та же радостно пользующаяся каждой минутой своей жизни и исполненная самых для себя радостных надежд, довольная собой, кокетливая девушка. Она только стала увереннее, как показалось князю Андрею. Привезенный им из Швейцарии воспитатель Десаль был одет в сюртук русского покроя, коверкая язык, говорил по русски со слугами, но был все тот же ограниченно умный, образованный, добродетельный и педантический воспитатель. Старый князь переменился физически только тем, что с боку рта у него стал заметен недостаток одного зуба; нравственно он был все такой же, как и прежде, только с еще большим озлоблением и недоверием к действительности того, что происходило в мире. Один только Николушка вырос, переменился, разрумянился, оброс курчавыми темными волосами и, сам не зная того, смеясь и веселясь, поднимал верхнюю губку хорошенького ротика точно так же, как ее поднимала покойница маленькая княгиня. Он один не слушался закона неизменности в этом заколдованном, спящем замке. Но хотя по внешности все оставалось по старому, внутренние отношения всех этих лиц изменились, с тех пор как князь Андрей не видал их. Члены семейства были разделены на два лагеря, чуждые и враждебные между собой, которые сходились теперь только при нем, – для него изменяя свой обычный образ жизни. К одному принадлежали старый князь, m lle Bourienne и архитектор, к другому – княжна Марья, Десаль, Николушка и все няньки и мамки.
Во время его пребывания в Лысых Горах все домашние обедали вместе, но всем было неловко, и князь Андрей чувствовал, что он гость, для которого делают исключение, что он стесняет всех своим присутствием. Во время обеда первого дня князь Андрей, невольно чувствуя это, был молчалив, и старый князь, заметив неестественность его состояния, тоже угрюмо замолчал и сейчас после обеда ушел к себе. Когда ввечеру князь Андрей пришел к нему и, стараясь расшевелить его, стал рассказывать ему о кампании молодого графа Каменского, старый князь неожиданно начал с ним разговор о княжне Марье, осуждая ее за ее суеверие, за ее нелюбовь к m lle Bourienne, которая, по его словам, была одна истинно предана ему.
Старый князь говорил, что ежели он болен, то только от княжны Марьи; что она нарочно мучает и раздражает его; что она баловством и глупыми речами портит маленького князя Николая. Старый князь знал очень хорошо, что он мучает свою дочь, что жизнь ее очень тяжела, но знал тоже, что он не может не мучить ее и что она заслуживает этого. «Почему же князь Андрей, который видит это, мне ничего не говорит про сестру? – думал старый князь. – Что же он думает, что я злодей или старый дурак, без причины отдалился от дочери и приблизил к себе француженку? Он не понимает, и потому надо объяснить ему, надо, чтоб он выслушал», – думал старый князь. И он стал объяснять причины, по которым он не мог переносить бестолкового характера дочери.
– Ежели вы спрашиваете меня, – сказал князь Андрей, не глядя на отца (он в первый раз в жизни осуждал своего отца), – я не хотел говорить; но ежели вы меня спрашиваете, то я скажу вам откровенно свое мнение насчет всего этого. Ежели есть недоразумения и разлад между вами и Машей, то я никак не могу винить ее – я знаю, как она вас любит и уважает. Ежели уж вы спрашиваете меня, – продолжал князь Андрей, раздражаясь, потому что он всегда был готов на раздражение в последнее время, – то я одно могу сказать: ежели есть недоразумения, то причиной их ничтожная женщина, которая бы не должна была быть подругой сестры.
Старик сначала остановившимися глазами смотрел на сына и ненатурально открыл улыбкой новый недостаток зуба, к которому князь Андрей не мог привыкнуть.
– Какая же подруга, голубчик? А? Уж переговорил! А?
– Батюшка, я не хотел быть судьей, – сказал князь Андрей желчным и жестким тоном, – но вы вызвали меня, и я сказал и всегда скажу, что княжна Марья ни виновата, а виноваты… виновата эта француженка…
– А присудил!.. присудил!.. – сказал старик тихим голосом и, как показалось князю Андрею, с смущением, но потом вдруг он вскочил и закричал: – Вон, вон! Чтоб духу твоего тут не было!..

Князь Андрей хотел тотчас же уехать, но княжна Марья упросила остаться еще день. В этот день князь Андрей не виделся с отцом, который не выходил и никого не пускал к себе, кроме m lle Bourienne и Тихона, и спрашивал несколько раз о том, уехал ли его сын. На другой день, перед отъездом, князь Андрей пошел на половину сына. Здоровый, по матери кудрявый мальчик сел ему на колени. Князь Андрей начал сказывать ему сказку о Синей Бороде, но, не досказав, задумался. Он думал не об этом хорошеньком мальчике сыне в то время, как он его держал на коленях, а думал о себе. Он с ужасом искал и не находил в себе ни раскаяния в том, что он раздражил отца, ни сожаления о том, что он (в ссоре в первый раз в жизни) уезжает от него. Главнее всего ему было то, что он искал и не находил той прежней нежности к сыну, которую он надеялся возбудить в себе, приласкав мальчика и посадив его к себе на колени.
– Ну, рассказывай же, – говорил сын. Князь Андрей, не отвечая ему, снял его с колон и пошел из комнаты.
Как только князь Андрей оставил свои ежедневные занятия, в особенности как только он вступил в прежние условия жизни, в которых он был еще тогда, когда он был счастлив, тоска жизни охватила его с прежней силой, и он спешил поскорее уйти от этих воспоминаний и найти поскорее какое нибудь дело.
– Ты решительно едешь, Andre? – сказала ему сестра.
– Слава богу, что могу ехать, – сказал князь Андрей, – очень жалею, что ты не можешь.
– Зачем ты это говоришь! – сказала княжна Марья. – Зачем ты это говоришь теперь, когда ты едешь на эту страшную войну и он так стар! M lle Bourienne говорила, что он спрашивал про тебя… – Как только она начала говорить об этом, губы ее задрожали и слезы закапали. Князь Андрей отвернулся от нее и стал ходить по комнате.
– Ах, боже мой! Боже мой! – сказал он. – И как подумаешь, что и кто – какое ничтожество может быть причиной несчастья людей! – сказал он со злобою, испугавшею княжну Марью.
Она поняла, что, говоря про людей, которых он называл ничтожеством, он разумел не только m lle Bourienne, делавшую его несчастие, но и того человека, который погубил его счастие.
– Andre, об одном я прошу, я умоляю тебя, – сказала она, дотрогиваясь до его локтя и сияющими сквозь слезы глазами глядя на него. – Я понимаю тебя (княжна Марья опустила глаза). Не думай, что горе сделали люди. Люди – орудие его. – Она взглянула немного повыше головы князя Андрея тем уверенным, привычным взглядом, с которым смотрят на знакомое место портрета. – Горе послано им, а не людьми. Люди – его орудия, они не виноваты. Ежели тебе кажется, что кто нибудь виноват перед тобой, забудь это и прости. Мы не имеем права наказывать. И ты поймешь счастье прощать.
– Ежели бы я был женщина, я бы это делал, Marie. Это добродетель женщины. Но мужчина не должен и не может забывать и прощать, – сказал он, и, хотя он до этой минуты не думал о Курагине, вся невымещенная злоба вдруг поднялась в его сердце. «Ежели княжна Марья уже уговаривает меня простить, то, значит, давно мне надо было наказать», – подумал он. И, не отвечая более княжне Марье, он стал думать теперь о той радостной, злобной минуте, когда он встретит Курагина, который (он знал) находится в армии.
Княжна Марья умоляла брата подождать еще день, говорила о том, что она знает, как будет несчастлив отец, ежели Андрей уедет, не помирившись с ним; но князь Андрей отвечал, что он, вероятно, скоро приедет опять из армии, что непременно напишет отцу и что теперь чем дольше оставаться, тем больше растравится этот раздор.
– Adieu, Andre! Rappelez vous que les malheurs viennent de Dieu, et que les hommes ne sont jamais coupables, [Прощай, Андрей! Помни, что несчастия происходят от бога и что люди никогда не бывают виноваты.] – были последние слова, которые он слышал от сестры, когда прощался с нею.
«Так это должно быть! – думал князь Андрей, выезжая из аллеи лысогорского дома. – Она, жалкое невинное существо, остается на съедение выжившему из ума старику. Старик чувствует, что виноват, но не может изменить себя. Мальчик мой растет и радуется жизни, в которой он будет таким же, как и все, обманутым или обманывающим. Я еду в армию, зачем? – сам не знаю, и желаю встретить того человека, которого презираю, для того чтобы дать ему случай убить меня и посмеяться надо мной!И прежде были все те же условия жизни, но прежде они все вязались между собой, а теперь все рассыпалось. Одни бессмысленные явления, без всякой связи, одно за другим представлялись князю Андрею.


Князь Андрей приехал в главную квартиру армии в конце июня. Войска первой армии, той, при которой находился государь, были расположены в укрепленном лагере у Дриссы; войска второй армии отступали, стремясь соединиться с первой армией, от которой – как говорили – они были отрезаны большими силами французов. Все были недовольны общим ходом военных дел в русской армии; но об опасности нашествия в русские губернии никто и не думал, никто и не предполагал, чтобы война могла быть перенесена далее западных польских губерний.
Князь Андрей нашел Барклая де Толли, к которому он был назначен, на берегу Дриссы. Так как не было ни одного большого села или местечка в окрестностях лагеря, то все огромное количество генералов и придворных, бывших при армии, располагалось в окружности десяти верст по лучшим домам деревень, по сю и по ту сторону реки. Барклай де Толли стоял в четырех верстах от государя. Он сухо и холодно принял Болконского и сказал своим немецким выговором, что он доложит о нем государю для определения ему назначения, а покамест просит его состоять при его штабе. Анатоля Курагина, которого князь Андрей надеялся найти в армии, не было здесь: он был в Петербурге, и это известие было приятно Болконскому. Интерес центра производящейся огромной войны занял князя Андрея, и он рад был на некоторое время освободиться от раздражения, которое производила в нем мысль о Курагине. В продолжение первых четырех дней, во время которых он не был никуда требуем, князь Андрей объездил весь укрепленный лагерь и с помощью своих знаний и разговоров с сведущими людьми старался составить себе о нем определенное понятие. Но вопрос о том, выгоден или невыгоден этот лагерь, остался нерешенным для князя Андрея. Он уже успел вывести из своего военного опыта то убеждение, что в военном деле ничего не значат самые глубокомысленно обдуманные планы (как он видел это в Аустерлицком походе), что все зависит от того, как отвечают на неожиданные и не могущие быть предвиденными действия неприятеля, что все зависит от того, как и кем ведется все дело. Для того чтобы уяснить себе этот последний вопрос, князь Андрей, пользуясь своим положением и знакомствами, старался вникнуть в характер управления армией, лиц и партий, участвовавших в оном, и вывел для себя следующее понятие о положении дел.
Когда еще государь был в Вильне, армия была разделена натрое: 1 я армия находилась под начальством Барклая де Толли, 2 я под начальством Багратиона, 3 я под начальством Тормасова. Государь находился при первой армии, но не в качестве главнокомандующего. В приказе не было сказано, что государь будет командовать, сказано только, что государь будет при армии. Кроме того, при государе лично не было штаба главнокомандующего, а был штаб императорской главной квартиры. При нем был начальник императорского штаба генерал квартирмейстер князь Волконский, генералы, флигель адъютанты, дипломатические чиновники и большое количество иностранцев, но не было штаба армии. Кроме того, без должности при государе находились: Аракчеев – бывший военный министр, граф Бенигсен – по чину старший из генералов, великий князь цесаревич Константин Павлович, граф Румянцев – канцлер, Штейн – бывший прусский министр, Армфельд – шведский генерал, Пфуль – главный составитель плана кампании, генерал адъютант Паулучи – сардинский выходец, Вольцоген и многие другие. Хотя эти лица и находились без военных должностей при армии, но по своему положению имели влияние, и часто корпусный начальник и даже главнокомандующий не знал, в качестве чего спрашивает или советует то или другое Бенигсен, или великий князь, или Аракчеев, или князь Волконский, и не знал, от его ли лица или от государя истекает такое то приказание в форме совета и нужно или не нужно исполнять его. Но это была внешняя обстановка, существенный же смысл присутствия государя и всех этих лиц, с придворной точки (а в присутствии государя все делаются придворными), всем был ясен. Он был следующий: государь не принимал на себя звания главнокомандующего, но распоряжался всеми армиями; люди, окружавшие его, были его помощники. Аракчеев был верный исполнитель блюститель порядка и телохранитель государя; Бенигсен был помещик Виленской губернии, который как будто делал les honneurs [был занят делом приема государя] края, а в сущности был хороший генерал, полезный для совета и для того, чтобы иметь его всегда наготове на смену Барклая. Великий князь был тут потому, что это было ему угодно. Бывший министр Штейн был тут потому, что он был полезен для совета, и потому, что император Александр высоко ценил его личные качества. Армфельд был злой ненавистник Наполеона и генерал, уверенный в себе, что имело всегда влияние на Александра. Паулучи был тут потому, что он был смел и решителен в речах, Генерал адъютанты были тут потому, что они везде были, где государь, и, наконец, – главное – Пфуль был тут потому, что он, составив план войны против Наполеона и заставив Александра поверить в целесообразность этого плана, руководил всем делом войны. При Пфуле был Вольцоген, передававший мысли Пфуля в более доступной форме, чем сам Пфуль, резкий, самоуверенный до презрения ко всему, кабинетный теоретик.
Кроме этих поименованных лиц, русских и иностранных (в особенности иностранцев, которые с смелостью, свойственной людям в деятельности среди чужой среды, каждый день предлагали новые неожиданные мысли), было еще много лиц второстепенных, находившихся при армии потому, что тут были их принципалы.
В числе всех мыслей и голосов в этом огромном, беспокойном, блестящем и гордом мире князь Андрей видел следующие, более резкие, подразделения направлений и партий.
Первая партия была: Пфуль и его последователи, теоретики войны, верящие в то, что есть наука войны и что в этой науке есть свои неизменные законы, законы облического движения, обхода и т. п. Пфуль и последователи его требовали отступления в глубь страны, отступления по точным законам, предписанным мнимой теорией войны, и во всяком отступлении от этой теории видели только варварство, необразованность или злонамеренность. К этой партии принадлежали немецкие принцы, Вольцоген, Винцингероде и другие, преимущественно немцы.