Ашурбековы
Поделись знанием:
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.
Она приняла свой покорно плачевный вид и сказала мужу:
– Послушай, граф, ты довел до того, что за дом ничего не дают, а теперь и все наше – детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в доме на сто тысяч добра. Я, мой друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри: вон напротив, у Лопухиных, еще третьего дня все дочиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.
Граф замахал руками и, ничего не сказав, вышел из комнаты.
– Папа! об чем вы это? – сказала ему Наташа, вслед за ним вошедшая в комнату матери.
– Ни о чем! Тебе что за дело! – сердито проговорил граф.
– Нет, я слышала, – сказала Наташа. – Отчего ж маменька не хочет?
– Тебе что за дело? – крикнул граф. Наташа отошла к окну и задумалась.
– Папенька, Берг к нам приехал, – сказала она, глядя в окно.
Берг, зять Ростовых, был уже полковник с Владимиром и Анной на шее и занимал все то же покойное и приятное место помощника начальника штаба, помощника первого отделения начальника штаба второго корпуса.
Он 1 сентября приехал из армии в Москву.
Ему в Москве нечего было делать; но он заметил, что все из армии просились в Москву и что то там делали. Он счел тоже нужным отпроситься для домашних и семейных дел.
Берг, в своих аккуратных дрожечках на паре сытых саврасеньких, точно таких, какие были у одного князя, подъехал к дому своего тестя. Он внимательно посмотрел во двор на подводы и, входя на крыльцо, вынул чистый носовой платок и завязал узел.
Из передней Берг плывущим, нетерпеливым шагом вбежал в гостиную и обнял графа, поцеловал ручки у Наташи и Сони и поспешно спросил о здоровье мамаши.
– Какое теперь здоровье? Ну, рассказывай же, – сказал граф, – что войска? Отступают или будет еще сраженье?
– Один предвечный бог, папаша, – сказал Берг, – может решить судьбы отечества. Армия горит духом геройства, и теперь вожди, так сказать, собрались на совещание. Что будет, неизвестно. Но я вам скажу вообще, папаша, такого геройского духа, истинно древнего мужества российских войск, которое они – оно, – поправился он, – показали или выказали в этой битве 26 числа, нет никаких слов достойных, чтоб их описать… Я вам скажу, папаша (он ударил себя в грудь так же, как ударял себя один рассказывавший при нем генерал, хотя несколько поздно, потому что ударить себя в грудь надо было при слове «российское войско»), – я вам скажу откровенно, что мы, начальники, не только не должны были подгонять солдат или что нибудь такое, но мы насилу могли удерживать эти, эти… да, мужественные и древние подвиги, – сказал он скороговоркой. – Генерал Барклай до Толли жертвовал жизнью своей везде впереди войска, я вам скажу. Наш же корпус был поставлен на скате горы. Можете себе представить! – И тут Берг рассказал все, что он запомнил, из разных слышанных за это время рассказов. Наташа, не спуская взгляда, который смущал Берга, как будто отыскивая на его лице решения какого то вопроса, смотрела на него.
– Такое геройство вообще, каковое выказали российские воины, нельзя представить и достойно восхвалить! – сказал Берг, оглядываясь на Наташу и как бы желая ее задобрить, улыбаясь ей в ответ на ее упорный взгляд… – «Россия не в Москве, она в сердцах се сынов!» Так, папаша? – сказал Берг.
В это время из диванной, с усталым и недовольным видом, вышла графиня. Берг поспешно вскочил, поцеловал ручку графини, осведомился о ее здоровье и, выражая свое сочувствие покачиваньем головы, остановился подле нее.
– Да, мамаша, я вам истинно скажу, тяжелые и грустные времена для всякого русского. Но зачем же так беспокоиться? Вы еще успеете уехать…
– Я не понимаю, что делают люди, – сказала графиня, обращаясь к мужу, – мне сейчас сказали, что еще ничего не готово. Ведь надо же кому нибудь распорядиться. Вот и пожалеешь о Митеньке. Это конца не будет?
Граф хотел что то сказать, но, видимо, воздержался. Он встал с своего стула и пошел к двери.
Берг в это время, как бы для того, чтобы высморкаться, достал платок и, глядя на узелок, задумался, грустно и значительно покачивая головой.
– А у меня к вам, папаша, большая просьба, – сказал он.
– Гм?.. – сказал граф, останавливаясь.
– Еду я сейчас мимо Юсупова дома, – смеясь, сказал Берг. – Управляющий мне знакомый, выбежал и просит, не купите ли что нибудь. Я зашел, знаете, из любопытства, и там одна шифоньерочка и туалет. Вы знаете, как Верушка этого желала и как мы спорили об этом. (Берг невольно перешел в тон радости о своей благоустроенности, когда он начал говорить про шифоньерку и туалет.) И такая прелесть! выдвигается и с аглицким секретом, знаете? А Верочке давно хотелось. Так мне хочется ей сюрприз сделать. Я видел у вас так много этих мужиков на дворе. Дайте мне одного, пожалуйста, я ему хорошенько заплачу и…
Граф сморщился и заперхал.
– У графини просите, а я не распоряжаюсь.
– Ежели затруднительно, пожалуйста, не надо, – сказал Берг. – Мне для Верушки только очень бы хотелось.
– Ах, убирайтесь вы все к черту, к черту, к черту и к черту!.. – закричал старый граф. – Голова кругом идет. – И он вышел из комнаты.
Графиня заплакала.
– Да, да, маменька, очень тяжелые времена! – сказал Берг.
Наташа вышла вместе с отцом и, как будто с трудом соображая что то, сначала пошла за ним, а потом побежала вниз.
На крыльце стоял Петя, занимавшийся вооружением людей, которые ехали из Москвы. На дворе все так же стояли заложенные подводы. Две из них были развязаны, и на одну из них влезал офицер, поддерживаемый денщиком.
– Ты знаешь за что? – спросил Петя Наташу (Наташа поняла, что Петя разумел: за что поссорились отец с матерью). Она не отвечала.
– За то, что папенька хотел отдать все подводы под ранепых, – сказал Петя. – Мне Васильич сказал. По моему…
– По моему, – вдруг закричала почти Наташа, обращая свое озлобленное лицо к Пете, – по моему, это такая гадость, такая мерзость, такая… я не знаю! Разве мы немцы какие нибудь?.. – Горло ее задрожало от судорожных рыданий, и она, боясь ослабеть и выпустить даром заряд своей злобы, повернулась и стремительно бросилась по лестнице. Берг сидел подле графини и родственно почтительно утешал ее. Граф с трубкой в руках ходил по комнате, когда Наташа, с изуродованным злобой лицом, как буря ворвалась в комнату и быстрыми шагами подошла к матери.
– Это гадость! Это мерзость! – закричала она. – Это не может быть, чтобы вы приказали.
Берг и графиня недоумевающе и испуганно смотрели на нее. Граф остановился у окна, прислушиваясь.
– Маменька, это нельзя; посмотрите, что на дворе! – закричала она. – Они остаются!..
– Что с тобой? Кто они? Что тебе надо?
– Раненые, вот кто! Это нельзя, маменька; это ни на что не похоже… Нет, маменька, голубушка, это не то, простите, пожалуйста, голубушка… Маменька, ну что нам то, что мы увезем, вы посмотрите только, что на дворе… Маменька!.. Это не может быть!..
Граф стоял у окна и, не поворачивая лица, слушал слова Наташи. Вдруг он засопел носом и приблизил свое лицо к окну.
Графиня взглянула на дочь, увидала ее пристыженное за мать лицо, увидала ее волнение, поняла, отчего муж теперь не оглядывался на нее, и с растерянным видом оглянулась вокруг себя.
– Ах, да делайте, как хотите! Разве я мешаю кому нибудь! – сказала она, еще не вдруг сдаваясь.
– Маменька, голубушка, простите меня!
Но графиня оттолкнула дочь и подошла к графу.
– Mon cher, ты распорядись, как надо… Я ведь не знаю этого, – сказала она, виновато опуская глаза.
– Яйца… яйца курицу учат… – сквозь счастливые слезы проговорил граф и обнял жену, которая рада была скрыть на его груди свое пристыженное лицо.
– Папенька, маменька! Можно распорядиться? Можно?.. – спрашивала Наташа. – Мы все таки возьмем все самое нужное… – говорила Наташа.
Граф утвердительно кивнул ей головой, и Наташа тем быстрым бегом, которым она бегивала в горелки, побежала по зале в переднюю и по лестнице на двор.
Ашурбековы
Бала бей и Исмет ханум Ашурбейовы с детьми — (слева направо) Сара ханум, Ситара ханум, Решад бей, Марьям ханум | |
 Вензель Ашурбековых на фасаде их особняка в Баку | |
| Титул: | |
|---|---|
| Родоначальник: |
Ашур хан Афшар |
| Имения | |
| Дворцы | |
Ашурбековы (азерб. Aşurbəyovlar), или Ашурбейли (азерб. Aşurbəyli) — азербайджанский род.
Содержание
История
Первые сообщения о родоначальнике рода, Ашур-хане из тюркского племени афшар, сообщает Аббас-Кули-ага Бакиханов. Он пишет, что в 1743 году Ашур-хан, Сардар азербайджанский вместе с Фетх-Али ханом Афшаром двинулся со своим войском из Эривани в Ширван для подавления мятежа Сам Мирзы, который выдавал себя за потомка Сефевидов. Бой между войсками Ашур-хана и Фетх Али хана с одной стороны и Сам-Мирзы и его союзником Мухаммедом, сыном Сурхая Казикумукского с другой завязался у города Ахсу. Потерпев поражение, Сам-Мирза удалился в Грузию, а войска Ашур-хана и Фетх-Али хан осадили и взяли Ахсу. За эти заслуги Надир-шах подарил Ашур-хану земли на Апшеронском полуострове, включая деревни Сабунчи, Кешля, и Забрат[1]. Впоследствии эти нефтеносные земли закрепились за потомками Ашур-хана. После вязтия Баку русскими, потомки Ашур-хана были записаны как потомственные дворяне под фамилией Ашурбековых[1].
У Ашур-хана было пять сыновей: Абдулла-бек, Гаджи Имам Верди-бек, Даниал-бек, Алияр-бек и Аллах-Верди-бек. Старший сын Гаджи Имам Верди-бека Ашур-бек при последнем бакинском хане и при царской администрации «на ханских правах» владел деревнями Сабунчи и Забрат. Во время русско-персидской войны он поддержал свергнутого бакинского хана Гусейн Кули-хана, который с шахским войском подошёл к Баку и осадил город. Потерпев поражения в войне, персидские войска начали отступать на юг, а вслед за ними на юг отступил Гусейн Кули-хан. Поддержавшие его беки примкнули к нему, среди которых был и Ашур-бек вместе со своим сыном Ахмед-беком, а также некоторые члены семьи. Их имущество было распределено среди родственников. В 1873 году «Бекская комиссия» подтверждает бекское происхождении семьи таким образом, потомство Гаджи Имам Верди-бека и Аллах Верди-бека, старших сыновей Ашур-хана Афшара было признано в потомственном бекском достоинстве под фамилией Ашурбековы[2]. Далее некоторые представители этой семьи носили и носят по сей день фамилию Ашурбейли и Ашурлы. В конце XIX века на родовых землях Ашурбековых были открыты крупные нефтяные месторождения[3], благодаря которым Ашурбековы стали одной из богатейших семей дореволюционного Баку.
Известные представители
В книге историка Сары Ашурбейли, происходившей из рода Ашурбековых, «История города Баку» перечисляются имена 9 представителей рода Ашурбековых[4]:
- Алияр-бек — отказался от титула бека. Впоследствии он и его дети стали раятами[4].
- Хаджи-Мехти Кули бек (1837—1920-е) — сын Ахмед бека. В 1894 году был послан в Москву представителями аристократии и дворянства города Баку на последующую коронацию Николая II с богатыми подарками, одним из которых был золотой кинжал с драгоценными камнями, за что был награждён орденом Святого Станислава[4].
- Иса-бек Хаджи Мехти Кули-бек оглы Ашурбеков — меценат и общественный деятель. Иса-бек родился в 1878 году[5]. Финансировал газету «Иршад», которая издавалась под редакцией Ахмед-бека Агаева[6]. Входил в руководство организации Гуммет[7]. Также являлся членом правления общества «Ниджат»[8]. Был арестован 31 декабря 1937 года и расстрелян[4].
 |
| |||||||||
Набат-ханум Ашурбекоа (слева) и её двоюродный брат Теймур-бек с супругой Тути ханум
| ||||||||||
- Набат ханым Коджа-бек кызы (1795—1912) — приходилась внучкой Гаджи Имам Верди-бека Ашур-хан оглы. Набат-ханым была замужем за богатым купцом Гаджи Муса Рза Рзаевым, от брака с которым имела сына Гаджи Аббас-Гулу Рзаева и дочерей Ашраф и Гюльбиста. Набат ханум владела многомиллионным состоянием, состоящим из нефтяных промыслов доходных домов и получила известность как благотворительница. Она пожертвовала большую сумму денег на строительство шолларского водопровода, а также участвовала в финансировании больницы в Сабунчи где бедные и сироты лечились за её счёт, бани для бедных жителей города Баку и т. д.[4] Набат ханум участвовала в финансировании строительства самой большой мечети в Баку — Тезе Пир, для чего был приглашён известный архитектор Зивяр-бек Ахмедбеков. Она выделила деньги архитектору и отправила его в путешествия по странам востока где он должен был ознакомиться с архитектурой тамошних мечетей. По возвращении Зивяр-бек представил проект мечети с двумя двухъярусными минаретами[9]. Строительство началось в 1905 году и завершилось в 1914 году. Однако из за вмешательства губернских властей минареты были построены только до первого яруса. Для закладки первого камня в основание мечети Набат ханум пригласила Гаджи Зейналабдин Тагиева, который вставил последний камень мечети по завершении строительства[10], но Набат ханум не дожила до окончания строительства, и после её смерти этим делом занимался её сын Гаджи Аббас Гули Рзаев[11]. Набат-ханум скончалась в возрасте 117 лет и похоронена у входа в построенную ей мечеть[4].
- Теймур-бек Кара-бек оглы (1834 — сентябрь 1908) — приходился внуком Гаджи Имам Верди-бека Ашур-хан оглы. Теймур-бек являлся владельцем обширных земельных угодий и нефтяных месторождений в Сабунчи. Он занимался благотворительной деятельностью. В частности на его деньги строились школы и больницы в Сабунчи, а также ремонтировались мечети. Теймур-бек был женат на жительнице села Забрат Туту ханум и имел двоих сыновей Бала-бека и Али-бека, а также дочерей Джаваир ханум, Бегим ханум и Умм Лейла ханум. В 1904 году в Баку на нынешней улице Гоголя по проекту Иосифа Викентьевича Гославского был построен особняк, который Теймур-бек преподнёс сыну в качестве свадебного подарка. После его смерти жена, выполняя завещание покойного, в сопровождении сорока паломников перевезла тело Теймур-бека в священный для мусульман-шиитов город Кербела. Похоронив мужа, она построила над его могилой мечеть[4][12].
- Хаджи Ибрагим Аждар-бек Ашурбеков (1858—1923) — знаменитый нефтепромышленник и меценат, сын Мусахан-бека. Гаджи Аждар-бек финансировал строительство Голубой мечети в Баку, строительство которой велось с марта 1912 года по декабрь 1913 года. Проект мечети разработал архитектор Зивяр-бек Ахмедбеков[13][14]. Гаджи Аждар бек похоронен там же[4], у мечети, расположенной сегодня на улице Самеда Вургуна, напротив Парка офицеров.
- Бала-бек Ашурбеков — сын Теймур-бека Ашурбекова и отец известного азербайджанского историка Сары Ашурбейли. Бала-бек родился в 1882 году. Окончил русскую гимназию и экономические курсы в Тифлисе. Занимался предпринимательской деятельностью и вместе со своим старшим братом Али-беком (1878—1940) — меценатством. Дали образование Рухулла Ахундову (реальное училище), академику Мир Асадулла Миркасимову (Медицинский институт в Одессе), Ханифа Пирвердиеву (реальное училище) и др. Принимали участие в строительстве Бакинского водопровода, больницы в Сабунчи, и строительство большой мечети в Петербурге[4]. После падения АДР он переехал вместе с семьёй в Стамбул. Во время НЭПа по совету брата он возвратился в Баку, где его арестовали и сослали в Караганду, где в 1937 году его расстреляли. В 1965 году Бала-бек Ашурбеков был реабилитирован посмертно[15].
- Решад-бек (1909—1944) — сын Бала-бека Ашурбекова. Был военврачом только окончившим медицинское училище. В годы Великой Отечественной войны был смертельно ранен при взятии советскими войсками Будапешта осенью 1944 года. Похоронен в одном из селений около Будапешта[4].
- Teymur bek ashurbeyli.jpg
Теймур-бек Ашурбеков
- İsa bek.jpg
Иса-бек Ашурбеков
- Balabek ashurbeyli.jpg
Бала-бек и Исмет ханум Ашурбековы
- Haji ejder bek ashurbekov.jpg
Гаджи Аждар бек Ашурбеков
- Ошибка создания миниатюры: Файл не найден
Имения Ашурбековых
Особняк Ашурбековых
 |
| |||||||||
Особняк Ашурбековых в 1904 году и в наши дни
| ||||||||||
Особняк Ашурбековых был построен в 1904 году по проекту архитектора Иосифа Викентьевича Гославского[16] на Прачечной (улица Гоголя) улице. На первом этаже особняка находился офис их фирмы. На втором этаже жил Бала бек Ашурбеков с семьёй. Третий этаж занимали брат Теймур бека и вдова Теймур бека. Этот особняк свадебный подарок Теймур бека своему младшему сыну Бала беку. Будучи студентом в Тбилиси Бала бек влюбляется в Исмет ханум Султанову. Тогда его отец и принимает решения построить, роскошный дом.
Парадные дома украшены росписью, в которой по приглашению Бала-бека участвовали известные бакинские художники. Во время мартовских столкновений часть особняка подверглась разграблению, так гувернантка детей Бала-бека француженка Грейло вывесила у входа французский флаг, выдав тем самым дом за здание французской миссии, и тем самым ей удалось уберечь большую часть дома от разграбления[17][18].
Вилла Ашурбекова
Вилла Ашурбековых была построена в 1901 году на площади в 7 га на средства Теймур-бека Ашурбекова. Отдельные здания на территории виллы были расположены на вытянутой территории и размещались на верхней и нижней террасах. В планировке же территории большую роль играли аллеи и дорожки. Центральная же аллея начиналась от главных ворот, пересакала всю территорию и завершалась лестницей, которая вела на нижнюю террасу. Стоит однако отметить, что вилла была лишена торжественности архитектуры входа и особой парадности планировочного решения[13].
Напишите отзыв о статье "Ашурбековы"
Примечания
- ↑ 1 2 Ашурбейли, 1992, с. 336.
- ↑ Государственный исторический архив Азербайджана, ф.55, оп.1, д.9.
- ↑ История Азербайджана, том. II. Баку, 1960. стр.208
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 Ашурбейли, 1992, с. 337.
- ↑ [www.sara-ashurbeyli.info/img_works.php?num_im=176 Иса бек Ашурбеков]. Мемориальный сайт Сары ханым Ашурбейли. Проверено 27 февраля 2016.
- ↑ [irs-az.com/new/pdf/090621211945.pdf Из воспоминаний Джейхуна Гаджибейли. Как была создана первая азербайджанская опера] // Наследие : журнал. — Б., 2008. — № 33. — С. 39.
- ↑ Островский А. В. [books.google.com/books?id=uKzx-htVB0YC&pg=PA550&lpg=PA550&dq=%D0%98%D1%81%D0%B0+%D0%B1%D0%B5%D0%BA+%D0%90%D1%88%D1%83%D1%80%D0%B1%D0%B5%D0%BA%D0%BE%D0%B2&source=bl&ots=hlCZvE8kh2&sig=xqCwfepNQJFYEdWo36xEaWCw5a4&hl=en&ei=UeydTKP1JJa8jAeg17mjDQ&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=10&ved=0CEsQ6AEwCQ#v=onepage&q=%D0%98%D1%81%D0%B0%20%D0%B1%D0%B5%D0%BA%20%D0%90%D1%88%D1%83%D1%80%D0%B1%D0%B5%D0%BA%D0%BE%D0%B2&f=false Кто стоял за спиной Сталина?]. — М.: ОЛМА Медиа Групп, 2002. — С. 550. — 638 с. — ISBN 5-7654-1771-X.
- ↑ [uzeyir.musigi-dunya.az/ru/maktub2.html Из письма Узеира Гаджибекова Муслиму Магомаеву. Примечание № 4]. Издательский центр «Musigi Dunyasi». Проверено 27 февраля 2016.
- ↑ Фатуллаев, 1986, с. 249.
- ↑ Сулейманов М. Дни минувшие. — Б.: Азербайджанское государственное издательство, 1990. — С. 33. — 340 с.
- ↑ Mehparə. [www.anl.az/down/meqale/medeniyyet/2010/yanvar/104865.htm Sivri daşlardakı mürgülü xatirələr] (азерб.) // Mədəniyyət (Культура). — 2010. — 27 yanvar. — S. 14.
- ↑ [www.sara-ashurbeyli.info/about_ancestry.php О предках]. Мемориальный сайт Сары ханым Ашурбейли. Проверено 27 февраля 2016.
- ↑ 1 2 Фатуллаев Ш. Градостроительство Баку XIX—начала XX веков / Под ред. проф. В. И. Пилявского. — Ленинград: Стройиздат, 1978. — 215 с.
- ↑ Fuad Akhundov. The Ironic Fate of the Ashurbeyli Family (англ.) // Azerbaijan International. — 1996. — No. 4.1. — P. 32, 34.
- ↑ [www.sara-ashurbeyli.info/img_works.php?num_im=151 Справка о реабилитации отца Сары ханым Бала бека Ашурбекова]. Мемориальный сайт Сары ханым Ашурбейли. Проверено 27 февраля 2016.
- ↑ Фатуллаев, 1986, с. 422.
- ↑ Ахундов Ф. [sara-ashurbeyli.info/article.php?num_a=190 Дом Ашурбекова] // Мемориальный сайт Сары ханым Ашурбейли.
- ↑ Рустамова-Тогиди С. Март 1918 г. Баку. Азербайджанские погромы в документах / Под ред. М. Джафарли. — Б., 2009. — С. 101. — 864 с. — ISBN 978-9952-8000-9-8.
Литература
- Ашурбейли С. Б. История города Баку. Период средневековья. — Б.: Азернешр, 1992.
- Фатуллаев Ш. С. Градостроительство и архитектура Азербайджана XIX — начала XX века. — 1986.
- Ахундов Ф., Кадырова И. [baku-media.ru/files/pdf/19/files/assets/basic-html/page93.html Дворянское гнездо. Особняк семьи Ашурбековых – одно из примечательных зданий Баку] // Баку : журнал. — 2008. — № 3. — С. 93-99.
Отрывок, характеризующий Ашурбековы
Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.
Она приняла свой покорно плачевный вид и сказала мужу:
– Послушай, граф, ты довел до того, что за дом ничего не дают, а теперь и все наше – детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в доме на сто тысяч добра. Я, мой друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри: вон напротив, у Лопухиных, еще третьего дня все дочиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.
Граф замахал руками и, ничего не сказав, вышел из комнаты.
– Папа! об чем вы это? – сказала ему Наташа, вслед за ним вошедшая в комнату матери.
– Ни о чем! Тебе что за дело! – сердито проговорил граф.
– Нет, я слышала, – сказала Наташа. – Отчего ж маменька не хочет?
– Тебе что за дело? – крикнул граф. Наташа отошла к окну и задумалась.
– Папенька, Берг к нам приехал, – сказала она, глядя в окно.
Берг, зять Ростовых, был уже полковник с Владимиром и Анной на шее и занимал все то же покойное и приятное место помощника начальника штаба, помощника первого отделения начальника штаба второго корпуса.
Он 1 сентября приехал из армии в Москву.
Ему в Москве нечего было делать; но он заметил, что все из армии просились в Москву и что то там делали. Он счел тоже нужным отпроситься для домашних и семейных дел.
Берг, в своих аккуратных дрожечках на паре сытых саврасеньких, точно таких, какие были у одного князя, подъехал к дому своего тестя. Он внимательно посмотрел во двор на подводы и, входя на крыльцо, вынул чистый носовой платок и завязал узел.
Из передней Берг плывущим, нетерпеливым шагом вбежал в гостиную и обнял графа, поцеловал ручки у Наташи и Сони и поспешно спросил о здоровье мамаши.
– Какое теперь здоровье? Ну, рассказывай же, – сказал граф, – что войска? Отступают или будет еще сраженье?
– Один предвечный бог, папаша, – сказал Берг, – может решить судьбы отечества. Армия горит духом геройства, и теперь вожди, так сказать, собрались на совещание. Что будет, неизвестно. Но я вам скажу вообще, папаша, такого геройского духа, истинно древнего мужества российских войск, которое они – оно, – поправился он, – показали или выказали в этой битве 26 числа, нет никаких слов достойных, чтоб их описать… Я вам скажу, папаша (он ударил себя в грудь так же, как ударял себя один рассказывавший при нем генерал, хотя несколько поздно, потому что ударить себя в грудь надо было при слове «российское войско»), – я вам скажу откровенно, что мы, начальники, не только не должны были подгонять солдат или что нибудь такое, но мы насилу могли удерживать эти, эти… да, мужественные и древние подвиги, – сказал он скороговоркой. – Генерал Барклай до Толли жертвовал жизнью своей везде впереди войска, я вам скажу. Наш же корпус был поставлен на скате горы. Можете себе представить! – И тут Берг рассказал все, что он запомнил, из разных слышанных за это время рассказов. Наташа, не спуская взгляда, который смущал Берга, как будто отыскивая на его лице решения какого то вопроса, смотрела на него.
– Такое геройство вообще, каковое выказали российские воины, нельзя представить и достойно восхвалить! – сказал Берг, оглядываясь на Наташу и как бы желая ее задобрить, улыбаясь ей в ответ на ее упорный взгляд… – «Россия не в Москве, она в сердцах се сынов!» Так, папаша? – сказал Берг.
В это время из диванной, с усталым и недовольным видом, вышла графиня. Берг поспешно вскочил, поцеловал ручку графини, осведомился о ее здоровье и, выражая свое сочувствие покачиваньем головы, остановился подле нее.
– Да, мамаша, я вам истинно скажу, тяжелые и грустные времена для всякого русского. Но зачем же так беспокоиться? Вы еще успеете уехать…
– Я не понимаю, что делают люди, – сказала графиня, обращаясь к мужу, – мне сейчас сказали, что еще ничего не готово. Ведь надо же кому нибудь распорядиться. Вот и пожалеешь о Митеньке. Это конца не будет?
Граф хотел что то сказать, но, видимо, воздержался. Он встал с своего стула и пошел к двери.
Берг в это время, как бы для того, чтобы высморкаться, достал платок и, глядя на узелок, задумался, грустно и значительно покачивая головой.
– А у меня к вам, папаша, большая просьба, – сказал он.
– Гм?.. – сказал граф, останавливаясь.
– Еду я сейчас мимо Юсупова дома, – смеясь, сказал Берг. – Управляющий мне знакомый, выбежал и просит, не купите ли что нибудь. Я зашел, знаете, из любопытства, и там одна шифоньерочка и туалет. Вы знаете, как Верушка этого желала и как мы спорили об этом. (Берг невольно перешел в тон радости о своей благоустроенности, когда он начал говорить про шифоньерку и туалет.) И такая прелесть! выдвигается и с аглицким секретом, знаете? А Верочке давно хотелось. Так мне хочется ей сюрприз сделать. Я видел у вас так много этих мужиков на дворе. Дайте мне одного, пожалуйста, я ему хорошенько заплачу и…
Граф сморщился и заперхал.
– У графини просите, а я не распоряжаюсь.
– Ежели затруднительно, пожалуйста, не надо, – сказал Берг. – Мне для Верушки только очень бы хотелось.
– Ах, убирайтесь вы все к черту, к черту, к черту и к черту!.. – закричал старый граф. – Голова кругом идет. – И он вышел из комнаты.
Графиня заплакала.
– Да, да, маменька, очень тяжелые времена! – сказал Берг.
Наташа вышла вместе с отцом и, как будто с трудом соображая что то, сначала пошла за ним, а потом побежала вниз.
На крыльце стоял Петя, занимавшийся вооружением людей, которые ехали из Москвы. На дворе все так же стояли заложенные подводы. Две из них были развязаны, и на одну из них влезал офицер, поддерживаемый денщиком.
– Ты знаешь за что? – спросил Петя Наташу (Наташа поняла, что Петя разумел: за что поссорились отец с матерью). Она не отвечала.
– За то, что папенька хотел отдать все подводы под ранепых, – сказал Петя. – Мне Васильич сказал. По моему…
– По моему, – вдруг закричала почти Наташа, обращая свое озлобленное лицо к Пете, – по моему, это такая гадость, такая мерзость, такая… я не знаю! Разве мы немцы какие нибудь?.. – Горло ее задрожало от судорожных рыданий, и она, боясь ослабеть и выпустить даром заряд своей злобы, повернулась и стремительно бросилась по лестнице. Берг сидел подле графини и родственно почтительно утешал ее. Граф с трубкой в руках ходил по комнате, когда Наташа, с изуродованным злобой лицом, как буря ворвалась в комнату и быстрыми шагами подошла к матери.
– Это гадость! Это мерзость! – закричала она. – Это не может быть, чтобы вы приказали.
Берг и графиня недоумевающе и испуганно смотрели на нее. Граф остановился у окна, прислушиваясь.
– Маменька, это нельзя; посмотрите, что на дворе! – закричала она. – Они остаются!..
– Что с тобой? Кто они? Что тебе надо?
– Раненые, вот кто! Это нельзя, маменька; это ни на что не похоже… Нет, маменька, голубушка, это не то, простите, пожалуйста, голубушка… Маменька, ну что нам то, что мы увезем, вы посмотрите только, что на дворе… Маменька!.. Это не может быть!..
Граф стоял у окна и, не поворачивая лица, слушал слова Наташи. Вдруг он засопел носом и приблизил свое лицо к окну.
Графиня взглянула на дочь, увидала ее пристыженное за мать лицо, увидала ее волнение, поняла, отчего муж теперь не оглядывался на нее, и с растерянным видом оглянулась вокруг себя.
– Ах, да делайте, как хотите! Разве я мешаю кому нибудь! – сказала она, еще не вдруг сдаваясь.
– Маменька, голубушка, простите меня!
Но графиня оттолкнула дочь и подошла к графу.
– Mon cher, ты распорядись, как надо… Я ведь не знаю этого, – сказала она, виновато опуская глаза.
– Яйца… яйца курицу учат… – сквозь счастливые слезы проговорил граф и обнял жену, которая рада была скрыть на его груди свое пристыженное лицо.
– Папенька, маменька! Можно распорядиться? Можно?.. – спрашивала Наташа. – Мы все таки возьмем все самое нужное… – говорила Наташа.
Граф утвердительно кивнул ей головой, и Наташа тем быстрым бегом, которым она бегивала в горелки, побежала по зале в переднюю и по лестнице на двор.
