Ашшурбанапал

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Ашшурбанипал»)
Перейти к: навигация, поиск
Ашшурбанапал
аккад. Aššur-bāni-apli, «Ашшур – родитель наследника»<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>

<tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Ашшурбанапал верхом на коне во время охоты на львов. Ассирийский рельеф</td></tr>

Ассирийский царь
669 — ок. 627 год до н. э.
Предшественник: Асархаддон
Преемник: Ашшур-этель-илани
 
Род: династия Новоассирийских царей

Ашшурбанапа́л, Ашшурбанипа́л — царь Ассирии, правил приблизительно в 669 — 627 годах до н. э. Сын Асархаддона, последний великий царь Ассирии.

Военными и дипломатическими средствами пытался сохранить и приумножить огромную Ассирийскую державу. Ашшурбанапал был хорошим администратором и ловким дипломатом, не брезговавшим для достижения политических целей любыми интригами и даже убийствами. Характеру Ашшурбанапала были присущи злобная жестокость, стремление не только победить противника, но и максимально его унизить. Вместе с тем, он, будучи единственным ассирийским императором, владевшим клинописью и умевшим читать на шумерском и аккадском языках, собрал крупнейшую библиотеку своего времени. Из царской переписки известно, что Ашшурбанапал был слаб здоровьем или, по крайней мере, чрезвычайно мнителен. Вопреки утверждениям его анналов, он почти никогда не принимал личного участия в военных походах.





Содержание

Восшествие на престол

Ашшурбанапал был, видимо, любимцем отца и бабки, уроженки Сирии, жены Синаххериба и матери Асархаддона, энергичной и властной Накии (по-арамейски «Чистая», в аккадском переводе — Закуту). Ещё при жизни Асархаддон назначил Ашшурбанапала наследником ассирийского престола, а Шамаш-шум-укина, другого своего сына от жены — уроженки Вавилона, поставил царём Вавилона. Ашшурбанапал нигде не подчёркивает, что он является старшим. Если бы это было так, то он не преминул бы на это опереться, ибо существующее ассирийское законодательство обосновывало преимущественные права на наследство именно старшего из сыновей. Шамаш-шум-укин нигде не воздаёт брату почестей за его старшинство, но употребляет термин аху талиму, что значит «брат-близнец» или «брат равный». Точно такой же термин употребляет и Ашшурбанапал в своих надписях. Скорее всего, они не имели друг перед другом возрастных преимуществ, и вопрос престолонаследия решался отчасти влиянием их матерей на отца, а главным образом проассирийской и провавилонской партиями.

После смерти Асархаддона бабка Ашшурбанапала Закуту решительно взялась за приведение населения к присяге молодому царю. Особое внимание было обращено на приведение к присяге Шамаш-шум-укина, которого предполагали сделать не царём Вавилона, а лишь подданным ассирийского царя. По Вавилонии прокатилась волна протестов, но вавилонян силой заставили присягнуть царю Ассирии. Но всё же Ашшурбанапалу пришлось отступить перед оппозицией. Всю зиму и весну 668 г. до н. э. Ашшурбанапал колебался, он запрашивал оракула бога Шамаша: «должен ли Шамаш-шум-укин взять руку великого господина бога Мардука в городе», «следует ли вернуть бога Мардука из Ашшура в Вавилон». В обоих случаях оракул дал утвердительный ответ. В месяце айару (апрель—май) Ашшурбанапал решил, наконец, выполнить отцовскую волю и назначил Шамаш-шум-укина царём Вавилона, в связи с чем в Вавилон была возвращена статуя бога Мардука, находившаяся в Ассирии с 689 г. до н. э. Шамаш-шум-укин получил в управление лишь Северную Вавилонию, а на юге Ашшурбанапал сохранил для равновесия самостоятельные халдейские княжества и Приморскую страну. Хотя южные города Урук, Ур, Эриду и другие входили формально в царство Шамаш-шум-укина, на самом деле Ашшурбанапал держал там свои воинские силы и, по-видимому, полностью распоряжался в них. В первое время отношения между Ассирией и Вавилонией носили мирный характер. Ашшурбанапал, вероятно, помог Шамаш-шум-укину в формировании войска. Он восстанавливал храмы на территории Вавилонии (Эсагила в Вавилоне, Эбарра в Сиппаре и др.), приносил жертвы вавилонским богам, Шамашу, Мардуку, Иштар-Инанне.

Военные кампании

Подавление египетского восстания

Ещё при отце Ашшурбанапала Асархаддоне в Египте вспыхнуло восстание. Союзниками египетско-кушитского фараона Тахарки выступили финикийские и филистимские города, государства Палестины (Иудея, Эдом, Моав, Аммон), а также города Кипра. Ашшурбанапал в 667 г. до н. э. подавил восстание 22 царей союзников Египта и, более того, принудил их выступить со своим флотом и войсками против Египта. На границе Египта, у Карбаниты, войско Тахарки было разбито, а сам он бежал в Фивы. Правители Дельты, примкнувшие к Тахарке: царь Ци’ну (Пелусий) Шарру-Лудари, царь Саиса и Мемфиса Нехо, царь Пер-Сопда Паккур, царь Мендеса Пуйама, царь Таниса Педубастис, царь Атрибиса Буккуаннипи (егип. Бекеннефи) и другие цари были разбиты, и покорены. Некоторые из них были пленены и уведены в Ниневию. Усилившись войсками мелких владетелей, ассирийцы двинулись на Фивы и через 40 дней после вступления в Египет взяли этот город. Тахарка бежал в Куш. Правитель Фив Мантиманхе (егип. Монтуэмхет) покорился ассирийцам и уплатил дань. Пытаясь сохранить Египет под своей властью, Ашшурбанапал прибегнул к политике «разделяй и властвуй». Из пленных вождей лишь Нехо и его сын Псамметих были отмечены милостью Ашшурбанапала — награждены богатыми дарами и возвращены на царствование в Египет. Причём Псамметих даже получил ассирийское имя Набу-шезиб-анни («Набу спаси меня») и был назначен вместо Бекеннефи правителем Атрибиса, который был переименован в Лимир-патеси-Ашшур («Да, сияет наместник Ашшура»). Однако Нехо лишился Мемфиса, и этот город стал главной ассирийской крепостью на египетской территории. Гелиополь, вероятно, тоже управлялся ассирийской администрацией, так как ни город, ни его царь не упоминаются в списке правителей Египта в летописи Ашшурбанапала.

Война с Эламом

С юго-восточным соседом — Эламом — Ашшурбанапал первоначально находился в хороших отношениях. По словам Ашшурбанапала, когда Элам постигла засуха, ассирийский царь направил туда из своих личных запасов зерно для голодающих. Кроме того, он дал кров бежавшим от голода эламитам и оказал им всяческую помощь. Эти эламиты жили в Ассирии до тех пор, пока в Эламе не созрел хороший урожай, после чего Ашшурбанапал отпустил их с миром на родину. Однако царь Элама Уртаки, которого беспокоило усиление Ассирии, не особенно верил в прочность ассиро-эламской дружбы, а, кроме того, не желал отказываться от своих давних притязаний относительно Вавилонии. Так или иначе, но Уртаки нарушил мир.

В 665 г. до н. э. в союзе с правителем Гамбулу (одного из самых могущественных арамейских княжеств в Вавилонии) Бел-Икишем и ассирийским наместником в Приморье Набу-шум-эрешем, Уртаки неожиданно ворвался в южные окраины Вавилонии и даже подошёл к самому Вавилону, где стал лагерем. Положение осложнялось тем, что ассирийская армия в это время находилась на западных границах империи. Шамаш-шум-укин послал гонца к брату с просьбой о помощи. Ашшурбанапал двинул войска в Месопотамию. Узнав об этом, Уртаки и мятежные князья сняли осаду Вавилона и начали отступление к границе Элама.

Ассирийцы догнали их на границе и нанесли им поражение. Победа ассирийцев не была решающей и, в принципе, война 665 года не принесла существенных результатов ни той, ни другой стороне, однако в том же году Уртаки и предводители восставших «внезапно» умерли. Видимо, они были устранены с помощью ассирийской секретной службы. Подавив выступление халдеев, ассирийцы взяли в качестве заложников трёх сыновей Бэл-икиша и всех членов их семей, а также двух сыновей Набу-шум-эреша. Новый эламский царь Те-Умман после смерти Уртаки решил убить трёх его сыновей и двух племянников, но те вместе с 60 другими членами царского рода и вельможами бежали в Ассирию.

Ашшурбанапал, справедливо полагая, что они могут ему в дальнейшем пригодиться, тепло принял беглецов и разрешил остаться в Ассирии.

Расширение границ на северо-западе, в Малой Азии

Используя продвижение киммерийцев вглубь Малой Азии, что представляло значительную угрозу как для ближайших соседей — Табала и Хилакку (Киликии), так и для более удаленных западных областей Малой Азии, Ассирия смогла добиться признания своего господства «мирным» путём от Мугаллу, царя Табала, и Сандашарме, царя Хилакку. Оба царя послали в гарем Ашшурбанапала своих дочерей с богатым приданым, а на их царства была наложена дань лошадьми. Даже царь далекого Лидийского царства Гигес (ассир. Гига) признал власть ассирийского царя, и около 664 г. до н. э. направил в Ниневию посольство с изъявлением покорности. В качестве подарка Гигес послал Ашшурбанапалу двух захваченных им в плен киммерийских вождей. В том же 664 г. до н. э. произошёл инцидент в ассирийской провинции Шуприи на границе с Урарту. Андариа, начальник области или туртан Урарту, напал на город Куллимери, но в происшедшем ночном бою был отброшен верными Ашшурбанапалу жителями этого города. Сам Андариа был убит в этом сражении, а его голову победители доставили в Ниневию.

Вторжение царя Куша

В 663 г. до н. э. царь Куша Танутамон (ассир. Талтаману) вторгся в Египет и прошёл до Дельты, не встретив сопротивления. Подойдя к Мемфису, он осадил находящийся там ассирийский гарнизон. Правитель Саиса Нехо I выступил на стороне Ассирии и двинулся к осажденному Мемфису на бой с кушитами, но был, вероятно, разбит и погиб. Его сын Псамметих (ассир. Пишамилку) бежал в Ассирию. Мемфис был взят. Танутамон вступил в Дельту, но ливийские царьки Дельты засели в своих хорошо укрепленных городах и не пожелали выйти на бой с ним. Убедившись в бесперспективности длительной осады, Танутамон вернулся в Мемфис. Однако военная демонстрация мощи Куша и запаздывание возмездия со стороны Ассирии сыграли свою роль. Князья Дельты во главе с Пакруром из Пер-Сопда прибыли в Мемфис, чтобы выразить покорность Танутамону и уплатить дань. Танутамон был провозглашён царём Верхнего и Нижнего Египта. Под влиянием этой победы вновь заволновалась Финикия, где царь Тира Баал и царь Арвада Якинлу попытались сбросить ассирийское иго.

Между тем Псамметих был тепло принят в Ассирии и во главе огромного войска в 661 г. до н. э. двинулся в Египет. Танутамон потерпел поражение от ассирийцев у стен Мемфиса и отступил в Фивы. После этого положение в Нижнем Египте коренным образом изменилось в пользу Ассирии. Все правители Дельты выразили покорность Ашшурбанапалу. Ассирийские войска смогли теперь развить наступление на юг. При их приближении Танутамон оставил Фивы и бежал в Кипкипи (город на юге Египта или в Нубии). Фивы перешли в руки ассирийцев и были жестоко разграблены. Серебро, золото, драгоценные камни, имущество дворца, два литых обелиска из электрума (сплав золота и серебра) весом 2500 талантов (75,75 т), стоявших у входа в храм, кони и пленники составили трофеи победителей. С огромной добычей ассирийцы возвратились в Ниневию.

Восстание в Финикии

В 660 г. до н. э. ассирийцы приступили к подавлению восстания в Финикии и осадили Тир. Город лишился пресной воды и его защитники пили только морскую. Блокада оказалась слишком тяжелой для населения. Убедившись в том, что дальнейшее сопротивление бессмысленно, царь Тира Баал направил своего сына Яхимильки к Ашшурбанапалу просить пощады. Вместе с сыном он послал для гарема ассирийского царя свою дочь и дочерей своих братьев с богатым приданым. Ашшурбанапал, справедливо полагая, что лучше иметь царя богатейшего города в союзниках, простил Баала и даже вернул ему его сына-заложника. Таким образом, Баал отделался данью. Лишившись союзника, покорился и царь Арвада Якинлу и тоже послал Ашшурбанапалу свою дочь в гарем.

Поход в Манну

В 659 г. до н. э. ассирийцы предприняли поход в Манну, с целью вернуть себе территории потерянные в предыдущую войну. Войска «начальника глав» (высшая воинская должность в Ассирии после туртана, последняя должность при Ашшурбанапале, по-видимому, не замещалась) Набу-шарр-уцура («Набу, храни царя») перевалили через Загрос. Царь маннеев Ахсери пытался напасть на них и уничтожить во время ночевки, но это ему не удалось, маннейские войска были отброшены. Ассирийцы заняли 8 крепостей между южной границей Манны и её столицей Изиртой. Ахсери перенёс свою резиденцию из находившейся под угрозой Изирты в крепость Ишштатту. Ассирийцы предприняли 15-дневную осаду, как Изирты (возможно, совр. Сыкказ), так и соседних крепостей Узбиа и Урмейате (совр. Армаит, у Саргона упоминается как Армед). Однако им не удалось взять эти крепости и они ограничились опустошением окрестностей и угоном людей в рабство, а также захватом скота.

На обратном пути ассирийцы предприняли завоевание пограничных крепостей, захваченных маннеями при Асархаддоне. Первым удару подвергся г. Шурдиру. Этот город был захвачен и сожжён, а его территория была включена в состав Ассирийской державы. Затем ассирийцы захватили г. Арсийаниш (урартск. Арсита), расположенный на горе Харси. Правитель города Райадишади был убит, а сам город сожжён. Также разрушению подверглись города Эриштейана, Бируа, Шарруикби, Гусуне и некоторые другие, а их территории были возвращены Ассирии.

Поражение, которое потерпел Ахсери, обострило внутренние противоречия в Манне. Текст Ашшурбанапала сообщает, что в Манне началось восстание свободных общинников-земледельцев и, возможно, рабов. Повстанцы убили Ахсери, выбросили его труп на улицу и истребили также почти весь его род. Уалли, оставшийся в живых сын Ахсери, немедленно послал своего сына Эрисинни к ассирийскому царю за помощью против своего народа. Для умилостивления Ашшурбанапала он прислал ему в гарем свою дочь. Ашшурбанапал наложил на Уалли дань и, наверно, оказал ему какую-то помощь, так как цари Манны оставались до конца существования этого государства верными союзниками Ассирии. Вероятнее всего, Ашшурбанапал поручил своему зятю, царю скифов Мадию разобраться в сложившейся в Манне остановке. Как бы там ни было, но ассирийские источники, к сожалению, об этом умалчивают.

Текст Ашшурбанапала, сообщив о восстании в Манне и воцарении Уалли, прибавляет: «В эти же дни Бирисхадри мидийского, „владыки поселения“, а также Шарати и Парихиа, сыновей Гагу, „владыки поселения“ страны Саху, которые сбросили ярмо моего владычества, я покорил, 75 их укреплённых поселений захватил, и полонил их полон, а их самих захватил я живьём в свои руки и доставил в Ниневию». По всей вероятности, Бирисхадри правил в Кишессу (Кар-Уригалли) или в Хархаре (Кар-Шуррукин). О положении страны Саху ничего определенного сказать не представляется возможным. По-видимому, к этому же времени относится поход ассирийцев под командованием «начальника глав» Ша-Набу-шу в Эллипи.

Новая война с Эламом

Царь Элама Те-Умман послал в Ассирию посольство с целью добиться у Ашшурбанапала выдачи беглецов, скрывающихся там с 665 г. до н. э. Ашшурбанапал ответил отказом и в качестве заложников захватил эламских послов Умбадара и Набудамика. В ответ на это Те-Умман начал войну с Ассирией. В месяце абу (июль—август) 655 г. до н. э. эламское войско вторглось в пограничные пределы Вавилонии. Узнав о нападении, ассирийский царь не стал медлить и уже через 10 дней его войско, спустившись вниз по Тигру, стояло у стен пограничной крепости Дер (ассир. Дур-или). Быстрота и оперативность ассирийцев привели в замешательство Те-Уммана и расстроило его планы. Эламский царь не успел закончить переговоры с арамейскими племенами и халдейскими царствами и поднять их против Ассирии. Только правитель Гамбулу Дунану, сын Бел-икиша и арамейские племена урби и тебе открыто примкнули к Те-Умману. После вступления ассирийцев в Дер, в месяце улулу (август—сентябрь), Те-Умман без боя отступил к Сузам. Ашшурбанапал преследовал его и вышел к реке Улай (совр. Карун). Пытаясь приостановить наступление противника, Те-Умман занял оборону по берегу реки, немного южнее Суз, у города Туллиз. В происшедшем сражении армия Элама потерпела полное поражение. Те-Умман со своими двумя сыновьями и верными ему полководцами отступил в прилегающую к месту сражения рощу. Одного из своих сыновей — Итуни он послал к ассирийцам для переговоров о мире, но ассирийский военачальник даже не пожелал говорить с вестником побежденного царя. Те-Уммана и второго сына захватили ассирийцы и на глазах у эламских воинов, бросивших оружие, царевич, а вслед за ним и сам царь были убиты. Труп царя был обезглавлен и отрубленная голова отправлена в Ниневию. Сузы сдались без боя. Элам был отдан под власть царевичей, нашедших в своё время приют в Ассирии. Территория Элама была поделена между ними. Ассирийский царь руководствовался политикой «разделяй и властвуй».

На обратном пути ассирийцы усмирили гамбулийцев. Столица Гамбулу город Шапибель был взят приступом и сожжён. Ассирийцы разрушили плотины, и воды рек и каналов залили развалины крепости, уничтожив всё, что пощадил огонь. Дунану и его брат Самогуну были уведены в Ниневию. Послы Те-Уммана Умбадара и Набудамик, оставленные в Ниневии в качестве заложников, увидев отрубленную голову Те-Уммана, пришли в ужас, а Набудамик даже пронзил себя кинжалом. Дунану был отправлен в Арбелу и зарезан там, «как ягнёнок». У него вырвали язык, содрали кожу, а труп разрубили на части. В течение 5 лет после этого в Эламе царило спокойствие (655 — 651 гг. до н. э.).

Победа над Эламом имела столь огромное значение, что царь Урарту Руса II, в связи со вступлением на престол, направил к Ашшурбанапалу, в Арбелу, где праздновался триумф, посольство с изъявлением своей дружбы. Желая запугать послов, Ашшурбанапал рассказал им о злосчастной судьбе Набудамика и Умбадару и перед ними Маннуки-аххе, сподвижнику Дунану и Нинурта-усалли, коменданту его города вырвали языки и содрали кожу.

Потеря Египта

Псамметих, один из правителей Египта, подчинил себе всех остальных ливийских князей и объявил себя фараоном. Первоначально он владел только Нижним Египтом, но в 656 г. до н. э. он распространил своё влияние и на Фивы, выбив оттуда кушитов Танутамона. В 655 г. до н. э. Псамметих прекратил подчиняться ассирийскому царю и платить ему дань, таким образом, с этого времени Египет был окончательно потерян для Ассирии. Неспокойно было и на северо-западных границах Ассирии, где активизировались киммерийцы. В 654 г. до н. э. ассирийцы имели даже какие-то военные столкновения с их вождем Тугдамми (др.-греч. Лигдамис) и его сыном Сандакшатру. По-прежнему в союзе с киммерийцами находились урарты.

Восстание Шамаш-шум-укина

Антиассирийская коалиция

Между тем, брат Ашшурбанапала, царь Вавилона Шамаш-шум-укин, желая добиться полной самостоятельности, в короткий срок создал широкую антиассирийскую коалицию. В состав этой коалиции вошли Элам, ряд халдейских и арамейских княжеств Вавилонии (Приморье, Бит-Синмагир, Пукуду и др.), а также западно-иранские княжества (в том числе Мидия и Парсуаш (Персида). На Западе к коалиции присоединились арабы (Арибу, Кидри и в меньшей степени Набайатэ), некоторые финикийские города (Тир, Акко, Арвад и др.) и Иудея. Кроме того, Шамаш-шум-укин, по-видимому, вступил в союзные отношения с Египтом и Лидией.

Первым поднялся запад. Завершая борьбу за освобождение Египта от власти Ассирии, Псамметих в 654 г. до н. э. вывел свои войска за пределы страны и подступил к Ашдоду, в то время бывшему ассирийским наместничеством. Одновременно в союзе с Египтом выступила Лидия, порвавшая узы подчинения и вообще дипломатические отношения с Ассирией. Тогда же или чуть позже в 653 г. до н. э. против Ассирии начала борьбу Мидия, названная в летописи Ашшурбанапала древним термином «страна Гутиум». Тир и Арвад, разгромленные совсем недавно в 660 г. до н. э. тоже, по-видимому, жаждали мщения, но сил у них было, видимо, маловато. Поэтому об участии Сирии и Финикии в мятеже Шамаш-шум-укина говорится как то вскользь.

Начало восстания

Весной 652 г. до н. э. Шамаш-шум-укин снарядил почетное посольство в Ниневию для воздаяния почестей Ашшурбанапалу. Под этим благовидным предлогом он выпроводил из Вавилона главарей проассирийской группировки и поднял восстание. Одновременно с Вавилоном выступили и арабские союзники Шамаш-шум-укина. В начале Уайатэ, сын Бирдадда, царь Ариби отказался слать дань Ассирии, затем он стал нападать на подчинённые ей земли. Судя по названиям, это были южно-палестинские и южно-ассирийские области. Одновременно было послано войско под командованием братьев военачальников Абийатэ и Айаму, сыновей Тэри на помощь Вавилону. В то же время восстал и правитель княжества Кидри (Кедар) Аммулади. Он начал войну с некоторыми сирийскими княжествами, очевидно, верными Ашшурбанапалу. И, наконец, посильную помощь взялся оказать царь Набайатэ (набатеев) Натну.

Обратившись к киммерийцам, ассирийцы заручились их помощью в борьбе с Лидией. Под ударами киммерийцев в 652 г. до н. э. занявших всю страну, столицу Сарды и не смогших взять только неприступный акрополь, Лидия была вынуждена капитулировать. Гигес пал в сражении, а его сын и наследник Ардис немедленно признал владычество Ассирии.

Вместе с Вавилоном восстание начали Сиппар, Борсиппа и Ниппур, но многие вавилонские города, в том числе Куту, Урук и Ур, отказались поддерживать Шамаш-шум-укина, и сохранили верность Ассирии. На стороне последней остались также крупные халдейские княжества Средней Вавилонии Бит-Амуккани и Бит-Даккури. А что касается Элама и халдеев Приморья, то они выжидали, и готовились к борьбе. Таким образом, одновременного выступления союзников против Ассирии не произошло и это с самого начала серьёзно ослабило восстание. Тем не менее, Шамаш-шум-укин действовал быстро и энергично, не дожидаясь, когда Ашшурбанапал соберёт силы. Он овладел Кутой и очистил от ассирийских гарнизонов всю Сев. Вавилонию. А в Элам был послан Набу-ката-цабату из халдейского княжества Бит-Синмагир, «человек Шамаш-шум-укина», целью которого было подстрекательство эламитов к восстанию против Ассирии.

Элам выступает на стороне мятежников

В апреле 651 г. до н. э. под Вавилон прибыла ассирийская армия. Шамаш-шум-укин потерпел поражение у стен Вавилона и отступил в город. На подступах к Вавилону было разбито и войско арабов, под командованием Абийатэ и Айаму, спешащие для воссоединения с восставшими. Разбитые и рассеянные арабы также укрылись в Вавилоне. Положение для восставших сложилось критическое, но в это время, получив от Шамаш-шум-укина в качестве платы за помощь сокровища вавилонской Эсагилы, в войну вступил эламский царь Хумпаниикаш (ассир. Умма-нигаш). Эламиты вторглись в Вавилонию и осадили Урук.

Халдеи поддерживают мятежников

Правитель Приморья Набу-бел-шумате, внук Мардук-апла-иддина II на первых порах пытался поладить с Ашшурбанапалом и получил от него даже какие-то владения в Халдее, но во время восстания Шамаш-шум-укина он отпал от Ассирии и сбежал к эламскому царю, захватив обманным путём ассирийский отряд, предоставленный ему Ашшурбанапалом. В Эламе часть этого отряда была заключена в темницу. Халдеи Набу-бел-шумате выступили на стороне Шамаш-шум-укина, вторглись в Вавилонию и осадили Ур. Жители города, не получившие помощь от Ассирии и доведённые осадой до людоедства, сдались. С потерей Ура ассирийцы лишились почти всей Южной Вавилонии. Теперь в их руках остался только Урук, крупный и хорошо укреплённый город, который мешал объединению сил Шамаш-шум-укина, Набу-бел-шумате и эламитов. Вокруг него развернулась напряжённая борьба. Здесь решался исход компании 651 г. до н. э. В битве при Баб-Саме ассирийцы снова разбили Шамаш-шум-укина и не позволили ему соединиться с эламитами. В феврале 650 г. до н. э. ассирийцы взяли Ниппур, а затем в сражении при Мангиси, близ Дера нанесли поражение армии эламского царя Хумпанникаша. Ещё более крупного успеха достигла секретная ассирийская служба. Она организовала в Эламе государственный переворот. Хумпанникаш и его родные были убиты, а престол захватил Таммариту. Элам на время был парализован и выведен из борьбы.

Разгром западных союзников мятежников

Действовавшие на западном фронте ассирийские войска в союзе с некоторыми оставшимися ему верными наместничествами Сирии и Финикии и государством Моав нанесли ряд ударов по арабским княжествам. В плен попали мать, сестра, жена и остальные родственники царя Ариби Уайатэ, сына Бир-Дадда, а сам Уайатэ бежал в Набатею. Власть в Ариби захватил его двоюродный брат Уайатэ, сын Хазаилу, человек, видимо, неэнергичный и нерешительный, который счёл за лучшее сдаться вместе со своей женой Адией в плен к ассирийцам, что отнюдь не смягчило его участь. Уайатэ II был уведён в Ниневию и посажен в одну клетку с шакалом и собакой у центральных ворот города «Вход толп народов». Его участь разделил захваченный в бою Аммулади, правитель Кидри (Кедара). Сопротивление арабов фактически было подавлено.

После чего ассирийцы, самым неожиданным и неудобным путём, с юго-востока, через союзный им Моав, вступили в пределы Иудеи. Иудейский царь Манассия был взят в плен и уведён в Ниневию, где посажен в темницу. Египетский фараон Псамметих, когда ассирийская армия стала угрожать ему заходом в тыл, вынужден был оставить Ашдод и отступить в Египет. Таким образом, восстание на западе было практически ликвидировано.

Действия ассирийцев в Вавилонии

Весной 650 г. до н. э. ассирийцы осадили Вавилон, Борсиппу, Сиппар и Куту. На юге борьбу с халдеями вёл Бел-ибни, один из крупнейших политических и военных деятелей того времени. Халдей по происхождению, Бел-ибни находился на ассирийской службе и отличился при защите Урука. В апреле 650 г. до н. э. Ашшурбанапал назначил его наместником Приморья, поручив ему борьбу с Набу-шумате. Последний, потерпев несколько поражений и потеряв остров Дильмун (Бахрейн), где хранились его сокровища, вынужден был покинуть Приморье и уйти в Элам. Отсюда он повёл против Бел-ибни партизанскую войну. В награду за успешную операцию Ашшурбанапал пожаловал Бел-ибни чин туртана — высшее воинское звание в Ассирии.

Новый переворот в Эламе

Весной 649 г. до н. э. Элам оправился от потрясений, вызванных поражениями Хумпаникаша и переворотом, и снова вступил в войну. Войска Таммариту вторглись в Среднюю Вавилонию, где ассирийской армией командовал вавилонянин Мардук-шарру-уцур. Но в это время в Эламе произошёл новый переворот, и престол захватил некий Индабигаш. Разбитый Индабигашем, Таммариту со своими братьями, родственниками и кучкой приближённых бежал морем, но попал в плен к Бел-ибни. Тот отправил пленников в Ниневию. Ассирийцы заключили с новым эламским царем мир.

Падение Вавилона

Шамаш-шум-укин и вавилоняне оказались в полной изоляции. Ассирийской армией осаждающей Вавилон, Борсиппу, Сиппар и Куту командовал вавилонянин Мардук-апла-иддин. Сперва он овладел Кутой, тем самым, обезопасив свой осадный лагерь от нападений с тыла. Вслед за Кутой пал Сиппар. Летом 648 г. до н. э. ассирийцы взяли Борсиппу. Её граждане, замешанные в организации восстания, сами покончили с собой.

Положение Вавилона к осени 648 г. до н. э. стало безнадёжно. Цены на зерно возросли в 60 раз против обычного времени и обычной официальной цены зерна. В городе начались эпидемии и людоедство. Не желая попасть живым в плен к Ашшурбанапалу, Шамаш-шум-укин поджёг царский дворец и бросился в огонь. Его примеру последовали жена и близкие друзья. Заметив в городе пожар, Мардук-апла-иддин повёл ассирийцев на штурм. Нападавшие ворвались в город и подвергли его жесточайшему грабежу, не щадя даже храмы, несмотря на то, что Ашшурбанапал строго запретил их трогать. Беспощадный террор обрушился на активных сторонников Шамаш-шум-укина. У одних были вырваны языки, а затем их казнили, других разрезали на куски и бросили в ров, отдав на съедение псам, диким зверям, хищным птицам. Остальным жителям Вавилона, Сиппара, Борсиппы, Куты, царь даровал прощение и жизнь, но все их прежние права и вольности были уничтожены, и они были обложены данью и поземельными налогами, также как и население в других подвластных царю провинциях. Останки Шамаш-шум-укина и его супруги по приказу Ашшурбанапала были преданы погребению в специально подготовленном склепе. Царём Вавилона был провозглашен некий Кандалану.

Война с арабами и Эламом

Ашшурбанапал назначает Абийатэ царём арабов

Арабский отряд шейха Абийатэ, после захвата Вавилона попытался прорвать блокаду ассирийцев и уйти на родину, но был разгромлен. Абийатэ сдался Ашшурбанапалу. Ассирийский царь решил сделать из этого, обязанного ему жизнью человека, покорного правителя. Его отпустили, как говорится, под честное слово и назначили царём арабов Арибии (Кедара) вместо Уайатэ II. Но Ашшурбанапал просчитался. Абийатэ спас своих ветеранов и, вернувшись на родину, возобновил войну против Ассирии.

Очередной переворот в Эламе

После падения Вавилона, Ашшурбанапал потребовал от эламского царя Индабигаша освободить и вернуть на родину ассирийских воинов, захваченных в своё время Набу-бел-шумате. Индабигаш беспрекословно выполнил это требование. Однако некоторые ассирийцы, очевидно не пожелавшие возвращаться в Ассирию, продолжали оставаться в Эламе. Ашшурбанапал, отправляя обратно эламского посла, потребовал возвращения самого Набу-бел-шумате и других беглецов из Вавилонии, нашедших убежище в Эламе. Однако эламский посол не застал в Сузах своего царя. Эламиты восстали и убили Индабигаша.

Ассирийцы вторгаются в Элам

Новый эламский царь Хумпанхалташ III (ассир. Умманалдаш III) отказался выдать Ашшурбанапалу Набу-бел-шумате. Тогда Ашшурбанапал потребовал вернуть статую богини Инанны, увезённую эламитами из Урука полторы тысячи лет назад. Эламский царь вновь ответил отказом. В месяце симану (май — июнь) 646 г. до н. э. две ассирийские армии повели наступление на Элам. Армия туртана и правителя Приморья Бел-ибни двинулась к Сузам, а ассирийские отряды, стоявшие у Дера, выступили по направлению к Мадакту.

После взятия вторым отрядом важной в стратегическом отношении крепости Бит-имби, оборона которой была поручена зятю Теуммана Имбаппи, Хумпанхалташа покинул Мадакту и бежал в горы. Воспользовавшись отсутствием Хумпанхалташа, некий Умбахабуа провозгласил себя царём и на короткое время захватил власть, своей резиденцией Умбахабуа сделал г. Бапилу, но при приближении ассирийского войска бежал «в недра вод отдаленных», вероятно на острова Персидского залива.

Ассирийцы сажают на трон Элама Таммариту II

Воспользовавшись междуцарствием, первая группа войск под командованием Бел-ибни овладела 6 городами в юго-западной части Элама и подошла к Сузам. Тут ассирийцы посадили на трон, привезённого с собой Таммариту II, находящегося у них в плену с 649 г. до н. э. Но не успели ассирийские отряды покинуть страну, как Таммариту восстал. Восстание это, конечно же, было преждевременным. Ассирийские войска вернулись, свергли Таммариту и отправили его в Ассирию. Затем ассирийцы с огнём и мечом прошли по всему Эламу. При этом подверглись сожжению и разрушению 29 крупных эламских городов, из них некоторые даже повторно. Судя по названиям, ассирийцы обрушили удар в основном на крепости (Дур-Ундаси, Дур-Ундасима, Дур-Амиани, Хаману и др.) и «царские города» (Мадакту, Сузы, Бупилу, Тубу и др.), уничтожая, таким образом, все важнейшие военные и политические центры страны. После чего ассирийцы с богатой добычей вернулись на родину, а в разорённом Эламе к власти вновь пришёл Хумпанхалташ III.

Ассирийцы громят эламские города

Хотя Хумпанхалташ и согласился выполнить требования ассирийского царя выдать Набу-бел-шумате и вернуть статую богини Инанны, в 645 г. до н. э. Элам вновь подвергся нашествию ассирийской армии, которой командовал сам Ашшарбанапал. После захвата области Раши и города Хаману в западной части страны, Хумпанхалташ оставил Мадакту без боя и отступил в укреплённый город Дур-Ундаси, путь к которому преграждала разбушевавшаяся река Идидэ (совр. Аб-и-Диз). Ассирийцы захватили 11 городов, в том числе Мадакту и Бупилу и подошли к Идидэ. С большим трудом им всё же удалось переправиться через реку. Хампанхалташ был разбит и бежал в горы. Ассирийцы захватили ещё 5 городов, в том числе и Хидалу.

Разрушение Суз

На обратном пути поздней осенью 645 г. до н. э. Ашшурбанапал вступил в Сузы и приказал разрушить этот город до основания. Ассирийцы вывезли из Элама несметные сокровища, в том числе 18 статуй богов и богинь вместе с главным Иншушинаком, 32 статуи эламских царей, отлитые из золота, серебра, меди и богато украшенные, а также огромное число пленных. Даже кости эламских царей были вырыты из могил и увезены в Ассирию. Статуя богини Инанны была возвращена в Урук. После разграбления Суз в Эламе произошёл государственный переворот. Некий Па’э провозгласил себя царём, но после безуспешных попыток закрепить свою власть, сдался в плен ассирийцам и был отправлен в Ниневию. Наконец капитулировала последняя группа защитников — воины из разрушенных городов и крепостей, которые заняли неприступную гору Салатари, создали там укрепления и в течение двух лет держали там оборону.

После ухода ассирийцев Хумпланхалташ вернулся в Мадакту и, чтобы установить дружественные отношения с Ашшурбанапалом, он предложил ему выдать Набу-бел-шумате. Однако последний покончил жизнь самоубийством, а ассирийцам был выдан его труп, положенный для сохранности в соль. После чего с Эламом был заключён мир, продлившийся около 4 лет.

Победоносная война с арабами

В течение этих лет Ашшурбанапал закончил войну с арабами. В результате походов в Аравию в 642 — 640 гг. до н. э. ассирийцы разгромили царя Ариби и Кидри (Кедара) Абийатэ и его союзников царя набатеев Натну, племя Исаммэ и племя бога Атарсамайина. Было захвачено большое число пленных и несметное количество скота. Среди пленных оказался и царь Абийатэ, который был отправлен в Ниневию и посажен в клетку на собачьей цепи. Вслед за этим ассирийское войско двинулось к Средиземному морю и разрушило города Ушу и Акко.

Последний удар по Эламу

В 640 г. до н. э. Ашшурбанапал нанёс последний удар по Эламу. Хумпанхалташ бежал на север Лурестана, но попал в плен к воинам племени эллипи, которые выдали его Ашшурбанапалу. Последние сопротивления в Эламе были подавлены в 639 г. до н. э. Таким образом, в руках Ашшурбанапала оказалось три эламских царя: Таммариту II, Хумпанхалташ III и Па’э. Он запряг всех троих, а вдобавок ещё и пленного арабского шейха Уайатэ в свою колесницу, и они повезли его в храм Эмишмиш, чтобы принести жертвы богине Нинлиль. Причём в триумфальной процессии вели Набу-ката-цабата, ближайшего сподвижника Шама-шум-укина, а на его шее висела засоленная голова Набу-бел-шумате.

Урарты признают власть ассирийского царя

Победы Ашшурбанапала имели столь огромное значение, что урартский царь Сардури III (ассир. Сидури) в 639 г. до н. э. добровольно признал над собой главенство Ассирии, уплатил дань и даже в дипломатическом письме назвал Ашшурбанапала своим «отцом» и господином. Ассирийские анналы подчеркивают, что предки Сардури признавали ассирийского царя «братом», но не «отцом» и господином. Сохранился фрагмент ответного письма Ашшурбанапала к Сардури, в котором ассирийский царь обещает Урарту свою дружбу. Персидский царь Кураш I (Кир I) также признал верховную власть Ассирии и послал к Ашшурбанапалу в Ниневию своего сына Арукку с дарами. Вместе с персами дары прислал и царёк восточно-эламской области Худимери. Наконец, прибыло в Ниневию и посольство царя Набайатэ (набатеев) Натну, с изъявлением покорности и признанием зависимости. Ассирийский царь установил ему дань и ежегодные подати.

Конец царствования

О последних годах жизни Ашшурбанапала почти ничего не известно (его анналы заканчиваются 636 г. до н. э.). В 633 г. до н. э. Син-шар-ишкун, один из сыновей Ашшурбанапала, стал носить титул «царь Ассирии» где-то в районе города Урука. Однако в 631 г. до н. э. Урук признал вавилонского царя Кандалану, а в 628 г. до н. э. — снова Син-шар-ишкуна. Политическая подоплёка таких перемен нам неизвестна. Возможно, Кандалану и Син-шар-ишкун оспаривали друг у друга власть в Южной Месопотамии и один из них, перестал подчиняться «царю вселенной» Ашшурбанапалу.

Сама Ассирия в 629 г. до н. э. была разделена на два царства, столицами которых были, по-видимому, Ашшур и Ниневия. Этими двумя царствами правили Ашшурбанапал и его сын Ашшур-этель-илани, причём в Ниппуре, то есть за пределами собственно Ассирии главным ассирийским царём считался Ашшур-этель-илани. Источники не освещают характера взаимоотношений между двумя «царями вселенной», но, во всяком случае, точно известно, что разделение власти ослабило Ассирию. Уже в 628 г. до н. э. иудейский царь Иосия располагал по своему усмотрению бывшими палестинскими провинциями Ассирийской державы. А египетский фараон Псамметих осадил и взял в 625 г. до н. э. палестинский город Ашдод, ранее принадлежащий ассирийцам. В Финикии восстановилось царство Сидон.

Ашшурбанапал умер в начале 627 г. до н. э., процарствовав 32 года.

Культура

Основная статья: Библиотека Ашшурбанипала

Ашшурбанапал вошёл в историю не только как крупный военный деятель и политик, но и как собиратель древних письменных памятников. Подготовленный первоначально к жреческой деятельности, Ашшурбанапал был единственным ассирийским царём, знавшим клинопись. По его приказу в Ниневии были собраны в копиях и подлинниках десятки тысяч исторических, магических и научных текстов. Библиотека Ашшурбанипала, в которой сохранилось более 20 тыс. глиняных табличек с текстами, была найдена при раскопках г. Ниневия в 1849—1859 гг.

Прославился Ашшурбанапал и как строитель. Его часто изображали как шумерского «энси» со строительной корзиной на голове. По его приказу возведён великолепный северный дворец в Ниневии, украшенный прекрасными рельефами. Реставрировались и строились многочисленные храмы в Вавилоне, Борсиппе, Уруке, Харране, Кальху и других городах.

Античной традиции известен как изнеженный, развращённый и бездеятельный восточный деспот Сарданапал, хотя на образ последнего повлияли и другие ассирийские владыки.

Упоминается как Аснафар (Аснаппер, Оснапер) в Библии — Ездра 4:10.

В 1988 году в Сан-Франциско была установлена статуя Ашшурбанапала работы уроженца Ирака Фреда Пархада — подарок от ассирийской общины.

Напишите отзыв о статье "Ашшурбанапал"

Литература

Новоассирийский период
Предшественник:
Асархаддон 		царь Ассирии
ок. 669 — 627 до н. э. 		Преемник:
Ашшур-этель-илани

Отрывок, характеризующий Ашшурбанапал

Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.
– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.

Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
– Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, – продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, – в такие минуты, как теперь, обо всём надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
Князь Василий вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять, соображала ли она то, что он ей сказал, или просто смотрела на него…
– Я об одном не перестаю молить Бога, mon cousin, – отвечала она, – чтоб он помиловал его и дал бы его прекрасной душе спокойно покинуть эту…
– Да, это так, – нетерпеливо продолжал князь Василий, потирая лысину и опять с злобой придвигая к себе отодвинутый столик, – но, наконец…наконец дело в том, ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написал завещание, по которому он всё имение, помимо прямых наследников и нас, отдавал Пьеру.
– Мало ли он писал завещаний! – спокойно сказала княжна. – Но Пьеру он не мог завещать. Пьер незаконный.
– Ma chere, – сказал вдруг князь Василий, прижав к себе столик, оживившись и начав говорить скорей, – но что, ежели письмо написано государю, и граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугам графа его просьба будет уважена…
Княжна улыбнулась, как улыбаются люди, которые думают что знают дело больше, чем те, с кем разговаривают.
– Я тебе скажу больше, – продолжал князь Василий, хватая ее за руку, – письмо было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится , – князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится , – и вскроют бумаги графа, завещание с письмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.
– А наша часть? – спросила княжна, иронически улыбаясь так, как будто всё, но только не это, могло случиться.
– Mais, ma pauvre Catiche, c'est clair, comme le jour. [Но, моя дорогая Катишь, это ясно, как день.] Он один тогда законный наследник всего, а вы не получите ни вот этого. Ты должна знать, моя милая, были ли написаны завещание и письмо, и уничтожены ли они. И ежели почему нибудь они забыты, то ты должна знать, где они, и найти их, потому что…
– Этого только недоставало! – перебила его княжна, сардонически улыбаясь и не изменяя выражения глаз. – Я женщина; по вашему мы все глупы; но я настолько знаю, что незаконный сын не может наследовать… Un batard, [Незаконный,] – прибавила она, полагая этим переводом окончательно показать князю его неосновательность.
– Как ты не понимаешь, наконец, Катишь! Ты так умна: как ты не понимаешь, – ежели граф написал письмо государю, в котором просит его признать сына законным, стало быть, Пьер уж будет не Пьер, а граф Безухой, и тогда он по завещанию получит всё? И ежели завещание с письмом не уничтожены, то тебе, кроме утешения, что ты была добродетельна et tout ce qui s'en suit, [и всего, что отсюда вытекает,] ничего не останется. Это верно.
– Я знаю, что завещание написано; но знаю тоже, что оно недействительно, и вы меня, кажется, считаете за совершенную дуру, mon cousin, – сказала княжна с тем выражением, с которым говорят женщины, полагающие, что они сказали нечто остроумное и оскорбительное.
– Милая ты моя княжна Катерина Семеновна, – нетерпеливо заговорил князь Василий. – Я пришел к тебе не за тем, чтобы пикироваться с тобой, а за тем, чтобы как с родной, хорошею, доброю, истинною родной, поговорить о твоих же интересах. Я тебе говорю десятый раз, что ежели письмо к государю и завещание в пользу Пьера есть в бумагах графа, то ты, моя голубушка, и с сестрами, не наследница. Ежели ты мне не веришь, то поверь людям знающим: я сейчас говорил с Дмитрием Онуфриичем (это был адвокат дома), он то же сказал.
Видимо, что то вдруг изменилось в мыслях княжны; тонкие губы побледнели (глаза остались те же), и голос, в то время как она заговорила, прорывался такими раскатами, каких она, видимо, сама не ожидала.
– Это было бы хорошо, – сказала она. – Я ничего не хотела и не хочу.
Она сбросила свою собачку с колен и оправила складки платья.
– Вот благодарность, вот признательность людям, которые всем пожертвовали для него, – сказала она. – Прекрасно! Очень хорошо! Мне ничего не нужно, князь.
– Да, но ты не одна, у тебя сестры, – ответил князь Василий.
Но княжна не слушала его.
– Да, я это давно знала, но забыла, что, кроме низости, обмана, зависти, интриг, кроме неблагодарности, самой черной неблагодарности, я ничего не могла ожидать в этом доме…
– Знаешь ли ты или не знаешь, где это завещание? – спрашивал князь Василий еще с большим, чем прежде, подергиванием щек.
– Да, я была глупа, я еще верила в людей и любила их и жертвовала собой. А успевают только те, которые подлы и гадки. Я знаю, чьи это интриги.
Княжна хотела встать, но князь удержал ее за руку. Княжна имела вид человека, вдруг разочаровавшегося во всем человеческом роде; она злобно смотрела на своего собеседника.
– Еще есть время, мой друг. Ты помни, Катишь, что всё это сделалось нечаянно, в минуту гнева, болезни, и потом забыто. Наша обязанность, моя милая, исправить его ошибку, облегчить его последние минуты тем, чтобы не допустить его сделать этой несправедливости, не дать ему умереть в мыслях, что он сделал несчастными тех людей…
– Тех людей, которые всем пожертвовали для него, – подхватила княжна, порываясь опять встать, но князь не пустил ее, – чего он никогда не умел ценить. Нет, mon cousin, – прибавила она со вздохом, – я буду помнить, что на этом свете нельзя ждать награды, что на этом свете нет ни чести, ни справедливости. На этом свете надо быть хитрою и злою.
– Ну, voyons, [послушай,] успокойся; я знаю твое прекрасное сердце.
– Нет, у меня злое сердце.
– Я знаю твое сердце, – повторил князь, – ценю твою дружбу и желал бы, чтобы ты была обо мне того же мнения. Успокойся и parlons raison, [поговорим толком,] пока есть время – может, сутки, может, час; расскажи мне всё, что ты знаешь о завещании, и, главное, где оно: ты должна знать. Мы теперь же возьмем его и покажем графу. Он, верно, забыл уже про него и захочет его уничтожить. Ты понимаешь, что мое одно желание – свято исполнить его волю; я затем только и приехал сюда. Я здесь только затем, чтобы помогать ему и вам.
– Теперь я всё поняла. Я знаю, чьи это интриги. Я знаю, – говорила княжна.
– Hе в том дело, моя душа.
– Это ваша protegee, [любимица,] ваша милая княгиня Друбецкая, Анна Михайловна, которую я не желала бы иметь горничной, эту мерзкую, гадкую женщину.
– Ne perdons point de temps. [Не будем терять время.]
– Ax, не говорите! Прошлую зиму она втерлась сюда и такие гадости, такие скверности наговорила графу на всех нас, особенно Sophie, – я повторить не могу, – что граф сделался болен и две недели не хотел нас видеть. В это время, я знаю, что он написал эту гадкую, мерзкую бумагу; но я думала, что эта бумага ничего не значит.
– Nous у voila, [В этом то и дело.] отчего же ты прежде ничего не сказала мне?
– В мозаиковом портфеле, который он держит под подушкой. Теперь я знаю, – сказала княжна, не отвечая. – Да, ежели есть за мной грех, большой грех, то это ненависть к этой мерзавке, – почти прокричала княжна, совершенно изменившись. – И зачем она втирается сюда? Но я ей выскажу всё, всё. Придет время!


В то время как такие разговоры происходили в приемной и в княжниной комнатах, карета с Пьером (за которым было послано) и с Анной Михайловной (которая нашла нужным ехать с ним) въезжала во двор графа Безухого. Когда колеса кареты мягко зазвучали по соломе, настланной под окнами, Анна Михайловна, обратившись к своему спутнику с утешительными словами, убедилась в том, что он спит в углу кареты, и разбудила его. Очнувшись, Пьер за Анною Михайловной вышел из кареты и тут только подумал о том свидании с умирающим отцом, которое его ожидало. Он заметил, что они подъехали не к парадному, а к заднему подъезду. В то время как он сходил с подножки, два человека в мещанской одежде торопливо отбежали от подъезда в тень стены. Приостановившись, Пьер разглядел в тени дома с обеих сторон еще несколько таких же людей. Но ни Анна Михайловна, ни лакей, ни кучер, которые не могли не видеть этих людей, не обратили на них внимания. Стало быть, это так нужно, решил сам с собой Пьер и прошел за Анною Михайловной. Анна Михайловна поспешными шагами шла вверх по слабо освещенной узкой каменной лестнице, подзывая отстававшего за ней Пьера, который, хотя и не понимал, для чего ему надо было вообще итти к графу, и еще меньше, зачем ему надо было итти по задней лестнице, но, судя по уверенности и поспешности Анны Михайловны, решил про себя, что это было необходимо нужно. На половине лестницы чуть не сбили их с ног какие то люди с ведрами, которые, стуча сапогами, сбегали им навстречу. Люди эти прижались к стене, чтобы пропустить Пьера с Анной Михайловной, и не показали ни малейшего удивления при виде их.
– Здесь на половину княжен? – спросила Анна Михайловна одного из них…
– Здесь, – отвечал лакей смелым, громким голосом, как будто теперь всё уже было можно, – дверь налево, матушка.
– Может быть, граф не звал меня, – сказал Пьер в то время, как он вышел на площадку, – я пошел бы к себе.
Анна Михайловна остановилась, чтобы поровняться с Пьером.
– Ah, mon ami! – сказала она с тем же жестом, как утром с сыном, дотрогиваясь до его руки: – croyez, que je souffre autant, que vous, mais soyez homme. [Поверьте, я страдаю не меньше вас, но будьте мужчиной.]
– Право, я пойду? – спросил Пьер, ласково чрез очки глядя на Анну Михайловну.
– Ah, mon ami, oubliez les torts qu'on a pu avoir envers vous, pensez que c'est votre pere… peut etre a l'agonie. – Она вздохнула. – Je vous ai tout de suite aime comme mon fils. Fiez vous a moi, Pierre. Je n'oublirai pas vos interets. [Забудьте, друг мой, в чем были против вас неправы. Вспомните, что это ваш отец… Может быть, в агонии. Я тотчас полюбила вас, как сына. Доверьтесь мне, Пьер. Я не забуду ваших интересов.]
Пьер ничего не понимал; опять ему еще сильнее показалось, что всё это так должно быть, и он покорно последовал за Анною Михайловной, уже отворявшею дверь.
Дверь выходила в переднюю заднего хода. В углу сидел старик слуга княжен и вязал чулок. Пьер никогда не был на этой половине, даже не предполагал существования таких покоев. Анна Михайловна спросила у обгонявшей их, с графином на подносе, девушки (назвав ее милой и голубушкой) о здоровье княжен и повлекла Пьера дальше по каменному коридору. Из коридора первая дверь налево вела в жилые комнаты княжен. Горничная, с графином, второпях (как и всё делалось второпях в эту минуту в этом доме) не затворила двери, и Пьер с Анною Михайловной, проходя мимо, невольно заглянули в ту комнату, где, разговаривая, сидели близко друг от друга старшая княжна с князем Васильем. Увидав проходящих, князь Василий сделал нетерпеливое движение и откинулся назад; княжна вскочила и отчаянным жестом изо всей силы хлопнула дверью, затворяя ее.
Жест этот был так не похож на всегдашнее спокойствие княжны, страх, выразившийся на лице князя Василья, был так несвойствен его важности, что Пьер, остановившись, вопросительно, через очки, посмотрел на свою руководительницу.
Анна Михайловна не выразила удивления, она только слегка улыбнулась и вздохнула, как будто показывая, что всего этого она ожидала.
– Soyez homme, mon ami, c'est moi qui veillerai a vos interets, [Будьте мужчиною, друг мой, я же стану блюсти за вашими интересами.] – сказала она в ответ на его взгляд и еще скорее пошла по коридору.
Пьер не понимал, в чем дело, и еще меньше, что значило veiller a vos interets, [блюсти ваши интересы,] но он понимал, что всё это так должно быть. Коридором они вышли в полуосвещенную залу, примыкавшую к приемной графа. Это была одна из тех холодных и роскошных комнат, которые знал Пьер с парадного крыльца. Но и в этой комнате, посередине, стояла пустая ванна и была пролита вода по ковру. Навстречу им вышли на цыпочках, не обращая на них внимания, слуга и причетник с кадилом. Они вошли в знакомую Пьеру приемную с двумя итальянскими окнами, выходом в зимний сад, с большим бюстом и во весь рост портретом Екатерины. Все те же люди, почти в тех же положениях, сидели, перешептываясь, в приемной. Все, смолкнув, оглянулись на вошедшую Анну Михайловну, с ее исплаканным, бледным лицом, и на толстого, большого Пьера, который, опустив голову, покорно следовал за нею.
На лице Анны Михайловны выразилось сознание того, что решительная минута наступила; она, с приемами деловой петербургской дамы, вошла в комнату, не отпуская от себя Пьера, еще смелее, чем утром. Она чувствовала, что так как она ведет за собою того, кого желал видеть умирающий, то прием ее был обеспечен. Быстрым взглядом оглядев всех, бывших в комнате, и заметив графова духовника, она, не то что согнувшись, но сделавшись вдруг меньше ростом, мелкою иноходью подплыла к духовнику и почтительно приняла благословение одного, потом другого духовного лица.
– Слава Богу, что успели, – сказала она духовному лицу, – мы все, родные, так боялись. Вот этот молодой человек – сын графа, – прибавила она тише. – Ужасная минута!
Проговорив эти слова, она подошла к доктору.
– Cher docteur, – сказала она ему, – ce jeune homme est le fils du comte… y a t il de l'espoir? [этот молодой человек – сын графа… Есть ли надежда?]
Доктор молча, быстрым движением возвел кверху глаза и плечи. Анна Михайловна точно таким же движением возвела плечи и глаза, почти закрыв их, вздохнула и отошла от доктора к Пьеру. Она особенно почтительно и нежно грустно обратилась к Пьеру.
– Ayez confiance en Sa misericorde, [Доверьтесь Его милосердию,] – сказала она ему, указав ему диванчик, чтобы сесть подождать ее, сама неслышно направилась к двери, на которую все смотрели, и вслед за чуть слышным звуком этой двери скрылась за нею.
Пьер, решившись во всем повиноваться своей руководительнице, направился к диванчику, который она ему указала. Как только Анна Михайловна скрылась, он заметил, что взгляды всех, бывших в комнате, больше чем с любопытством и с участием устремились на него. Он заметил, что все перешептывались, указывая на него глазами, как будто со страхом и даже с подобострастием. Ему оказывали уважение, какого прежде никогда не оказывали: неизвестная ему дама, которая говорила с духовными лицами, встала с своего места и предложила ему сесть, адъютант поднял уроненную Пьером перчатку и подал ему; доктора почтительно замолкли, когда он проходил мимо их, и посторонились, чтобы дать ему место. Пьер хотел сначала сесть на другое место, чтобы не стеснять даму, хотел сам поднять перчатку и обойти докторов, которые вовсе и не стояли на дороге; но он вдруг почувствовал, что это было бы неприлично, он почувствовал, что он в нынешнюю ночь есть лицо, которое обязано совершить какой то страшный и ожидаемый всеми обряд, и что поэтому он должен был принимать от всех услуги. Он принял молча перчатку от адъютанта, сел на место дамы, положив свои большие руки на симметрично выставленные колени, в наивной позе египетской статуи, и решил про себя, что всё это так именно должно быть и что ему в нынешний вечер, для того чтобы не потеряться и не наделать глупостей, не следует действовать по своим соображениям, а надобно предоставить себя вполне на волю тех, которые руководили им.
Не прошло и двух минут, как князь Василий, в своем кафтане с тремя звездами, величественно, высоко неся голову, вошел в комнату. Он казался похудевшим с утра; глаза его были больше обыкновенного, когда он оглянул комнату и увидал Пьера. Он подошел к нему, взял руку (чего он прежде никогда не делал) и потянул ее книзу, как будто он хотел испытать, крепко ли она держится.
– Courage, courage, mon ami. Il a demande a vous voir. C'est bien… [Не унывать, не унывать, мой друг. Он пожелал вас видеть. Это хорошо…] – и он хотел итти.
Но Пьер почел нужным спросить:
– Как здоровье…
Он замялся, не зная, прилично ли назвать умирающего графом; назвать же отцом ему было совестно.
– Il a eu encore un coup, il y a une demi heure. Еще был удар. Courage, mon аmi… [Полчаса назад у него был еще удар. Не унывать, мой друг…]
Пьер был в таком состоянии неясности мысли, что при слове «удар» ему представился удар какого нибудь тела. Он, недоумевая, посмотрел на князя Василия и уже потом сообразил, что ударом называется болезнь. Князь Василий на ходу сказал несколько слов Лоррену и прошел в дверь на цыпочках. Он не умел ходить на цыпочках и неловко подпрыгивал всем телом. Вслед за ним прошла старшая княжна, потом прошли духовные лица и причетники, люди (прислуга) тоже прошли в дверь. За этою дверью послышалось передвиженье, и наконец, всё с тем же бледным, но твердым в исполнении долга лицом, выбежала Анна Михайловна и, дотронувшись до руки Пьера, сказала:
– La bonte divine est inepuisable. C'est la ceremonie de l'extreme onction qui va commencer. Venez. [Милосердие Божие неисчерпаемо. Соборование сейчас начнется. Пойдемте.]
Пьер прошел в дверь, ступая по мягкому ковру, и заметил, что и адъютант, и незнакомая дама, и еще кто то из прислуги – все прошли за ним, как будто теперь уж не надо было спрашивать разрешения входить в эту комнату.


Пьер хорошо знал эту большую, разделенную колоннами и аркой комнату, всю обитую персидскими коврами. Часть комнаты за колоннами, где с одной стороны стояла высокая красного дерева кровать, под шелковыми занавесами, а с другой – огромный киот с образами, была красно и ярко освещена, как бывают освещены церкви во время вечерней службы. Под освещенными ризами киота стояло длинное вольтеровское кресло, и на кресле, обложенном вверху снежно белыми, не смятыми, видимо, только – что перемененными подушками, укрытая до пояса ярко зеленым одеялом, лежала знакомая Пьеру величественная фигура его отца, графа Безухого, с тою же седою гривой волос, напоминавших льва, над широким лбом и с теми же характерно благородными крупными морщинами на красивом красно желтом лице. Он лежал прямо под образами; обе толстые, большие руки его были выпростаны из под одеяла и лежали на нем. В правую руку, лежавшую ладонью книзу, между большим и указательным пальцами вставлена была восковая свеча, которую, нагибаясь из за кресла, придерживал в ней старый слуга. Над креслом стояли духовные лица в своих величественных блестящих одеждах, с выпростанными на них длинными волосами, с зажженными свечами в руках, и медленно торжественно служили. Немного позади их стояли две младшие княжны, с платком в руках и у глаз, и впереди их старшая, Катишь, с злобным и решительным видом, ни на мгновение не спуская глаз с икон, как будто говорила всем, что не отвечает за себя, если оглянется. Анна Михайловна, с кроткою печалью и всепрощением на лице, и неизвестная дама стояли у двери. Князь Василий стоял с другой стороны двери, близко к креслу, за резным бархатным стулом, который он поворотил к себе спинкой, и, облокотив на нее левую руку со свечой, крестился правою, каждый раз поднимая глаза кверху, когда приставлял персты ко лбу. Лицо его выражало спокойную набожность и преданность воле Божией. «Ежели вы не понимаете этих чувств, то тем хуже для вас», казалось, говорило его лицо.
Сзади его стоял адъютант, доктора и мужская прислуга; как бы в церкви, мужчины и женщины разделились. Всё молчало, крестилось, только слышны были церковное чтение, сдержанное, густое басовое пение и в минуты молчания перестановка ног и вздохи. Анна Михайловна, с тем значительным видом, который показывал, что она знает, что делает, перешла через всю комнату к Пьеру и подала ему свечу. Он зажег ее и, развлеченный наблюдениями над окружающими, стал креститься тою же рукой, в которой была свеча.
Младшая, румяная и смешливая княжна Софи, с родинкою, смотрела на него. Она улыбнулась, спрятала свое лицо в платок и долго не открывала его; но, посмотрев на Пьера, опять засмеялась. Она, видимо, чувствовала себя не в силах глядеть на него без смеха, но не могла удержаться, чтобы не смотреть на него, и во избежание искушений тихо перешла за колонну. В середине службы голоса духовенства вдруг замолкли; духовные лица шопотом сказали что то друг другу; старый слуга, державший руку графа, поднялся и обратился к дамам. Анна Михайловна выступила вперед и, нагнувшись над больным, из за спины пальцем поманила к себе Лоррена. Француз доктор, – стоявший без зажженной свечи, прислонившись к колонне, в той почтительной позе иностранца, которая показывает, что, несмотря на различие веры, он понимает всю важность совершающегося обряда и даже одобряет его, – неслышными шагами человека во всей силе возраста подошел к больному, взял своими белыми тонкими пальцами его свободную руку с зеленого одеяла и, отвернувшись, стал щупать пульс и задумался. Больному дали чего то выпить, зашевелились около него, потом опять расступились по местам, и богослужение возобновилось. Во время этого перерыва Пьер заметил, что князь Василий вышел из за своей спинки стула и, с тем же видом, который показывал, что он знает, что делает, и что тем хуже для других, ежели они не понимают его, не подошел к больному, а, пройдя мимо его, присоединился к старшей княжне и с нею вместе направился в глубь спальни, к высокой кровати под шелковыми занавесами. От кровати и князь и княжна оба скрылись в заднюю дверь, но перед концом службы один за другим возвратились на свои места. Пьер обратил на это обстоятельство не более внимания, как и на все другие, раз навсегда решив в своем уме, что всё, что совершалось перед ним нынешний вечер, было так необходимо нужно.
Звуки церковного пения прекратились, и послышался голос духовного лица, которое почтительно поздравляло больного с принятием таинства. Больной лежал всё так же безжизненно и неподвижно. Вокруг него всё зашевелилось, послышались шаги и шопоты, из которых шопот Анны Михайловны выдавался резче всех.
Пьер слышал, как она сказала:
– Непременно надо перенести на кровать, здесь никак нельзя будет…
Больного так обступили доктора, княжны и слуги, что Пьер уже не видал той красно желтой головы с седою гривой, которая, несмотря на то, что он видел и другие лица, ни на мгновение не выходила у него из вида во всё время службы. Пьер догадался по осторожному движению людей, обступивших кресло, что умирающего поднимали и переносили.
– За мою руку держись, уронишь так, – послышался ему испуганный шопот одного из слуг, – снизу… еще один, – говорили голоса, и тяжелые дыхания и переступанья ногами людей стали торопливее, как будто тяжесть, которую они несли, была сверх сил их.
Несущие, в числе которых была и Анна Михайловна, поровнялись с молодым человеком, и ему на мгновение из за спин и затылков людей показалась высокая, жирная, открытая грудь, тучные плечи больного, приподнятые кверху людьми, державшими его под мышки, и седая курчавая, львиная голова. Голова эта, с необычайно широким лбом и скулами, красивым чувственным ртом и величественным холодным взглядом, была не обезображена близостью смерти. Она была такая же, какою знал ее Пьер назад тому три месяца, когда граф отпускал его в Петербург. Но голова эта беспомощно покачивалась от неровных шагов несущих, и холодный, безучастный взгляд не знал, на чем остановиться.
Прошло несколько минут суетни около высокой кровати; люди, несшие больного, разошлись. Анна Михайловна дотронулась до руки Пьера и сказала ему: «Venez». [Идите.] Пьер вместе с нею подошел к кровати, на которой, в праздничной позе, видимо, имевшей отношение к только что совершенному таинству, был положен больной. Он лежал, высоко опираясь головой на подушки. Руки его были симметрично выложены на зеленом шелковом одеяле ладонями вниз. Когда Пьер подошел, граф глядел прямо на него, но глядел тем взглядом, которого смысл и значение нельзя понять человеку. Или этот взгляд ровно ничего не говорил, как только то, что, покуда есть глаза, надо же глядеть куда нибудь, или он говорил слишком многое. Пьер остановился, не зная, что ему делать, и вопросительно оглянулся на свою руководительницу Анну Михайловну. Анна Михайловна сделала ему торопливый жест глазами, указывая на руку больного и губами посылая ей воздушный поцелуй. Пьер, старательно вытягивая шею, чтоб не зацепить за одеяло, исполнил ее совет и приложился к ширококостной и мясистой руке. Ни рука, ни один мускул лица графа не дрогнули. Пьер опять вопросительно посмотрел на Анну Михайловну, спрашивая теперь, что ему делать. Анна Михайловна глазами указала ему на кресло, стоявшее подле кровати. Пьер покорно стал садиться на кресло, глазами продолжая спрашивать, то ли он сделал, что нужно. Анна Михайловна одобрительно кивнула головой. Пьер принял опять симметрично наивное положение египетской статуи, видимо, соболезнуя о том, что неуклюжее и толстое тело его занимало такое большое пространство, и употребляя все душевные силы, чтобы казаться как можно меньше. Он смотрел на графа. Граф смотрел на то место, где находилось лицо Пьера, в то время как он стоял. Анна Михайловна являла в своем положении сознание трогательной важности этой последней минуты свидания отца с сыном. Это продолжалось две минуты, которые показались Пьеру часом. Вдруг в крупных мускулах и морщинах лица графа появилось содрогание. Содрогание усиливалось, красивый рот покривился (тут только Пьер понял, до какой степени отец его был близок к смерти), из перекривленного рта послышался неясный хриплый звук. Анна Михайловна старательно смотрела в глаза больному и, стараясь угадать, чего было нужно ему, указывала то на Пьера, то на питье, то шопотом вопросительно называла князя Василия, то указывала на одеяло. Глаза и лицо больного выказывали нетерпение. Он сделал усилие, чтобы взглянуть на слугу, который безотходно стоял у изголовья постели.
– На другой бочок перевернуться хотят, – прошептал слуга и поднялся, чтобы переворотить лицом к стене тяжелое тело графа.
Пьер встал, чтобы помочь слуге.
В то время как графа переворачивали, одна рука его беспомощно завалилась назад, и он сделал напрасное усилие, чтобы перетащить ее. Заметил ли граф тот взгляд ужаса, с которым Пьер смотрел на эту безжизненную руку, или какая другая мысль промелькнула в его умирающей голове в эту минуту, но он посмотрел на непослушную руку, на выражение ужаса в лице Пьера, опять на руку, и на лице его явилась так не шедшая к его чертам слабая, страдальческая улыбка, выражавшая как бы насмешку над своим собственным бессилием. Неожиданно, при виде этой улыбки, Пьер почувствовал содрогание в груди, щипанье в носу, и слезы затуманили его зрение. Больного перевернули на бок к стене. Он вздохнул.
– Il est assoupi, [Он задремал,] – сказала Анна Михайловна, заметив приходившую на смену княжну. – Аllons. [Пойдем.]
Пьер вышел.


В приемной никого уже не было, кроме князя Василия и старшей княжны, которые, сидя под портретом Екатерины, о чем то оживленно говорили. Как только они увидали Пьера с его руководительницей, они замолчали. Княжна что то спрятала, как показалось Пьеру, и прошептала:
– Не могу видеть эту женщину.
– Catiche a fait donner du the dans le petit salon, – сказал князь Василий Анне Михайловне. – Allez, ma pauvre Анна Михайловна, prenez quelque сhose, autrement vous ne suffirez pas. [Катишь велела подать чаю в маленькой гостиной. Вы бы пошли, бедная Анна Михайловна, подкрепили себя, а то вас не хватит.]
Пьеру он ничего не сказал, только пожал с чувством его руку пониже плеча. Пьер с Анной Михайловной прошли в petit salon. [маленькую гостиную.]
– II n'y a rien qui restaure, comme une tasse de cet excellent the russe apres une nuit blanche, [Ничто так не восстановляет после бессонной ночи, как чашка этого превосходного русского чаю.] – говорил Лоррен с выражением сдержанной оживленности, отхлебывая из тонкой, без ручки, китайской чашки, стоя в маленькой круглой гостиной перед столом, на котором стоял чайный прибор и холодный ужин. Около стола собрались, чтобы подкрепить свои силы, все бывшие в эту ночь в доме графа Безухого. Пьер хорошо помнил эту маленькую круглую гостиную, с зеркалами и маленькими столиками. Во время балов в доме графа, Пьер, не умевший танцовать, любил сидеть в этой маленькой зеркальной и наблюдать, как дамы в бальных туалетах, брильянтах и жемчугах на голых плечах, проходя через эту комнату, оглядывали себя в ярко освещенные зеркала, несколько раз повторявшие их отражения. Теперь та же комната была едва освещена двумя свечами, и среди ночи на одном маленьком столике беспорядочно стояли чайный прибор и блюда, и разнообразные, непраздничные люди, шопотом переговариваясь, сидели в ней, каждым движением, каждым словом показывая, что никто не забывает и того, что делается теперь и имеет еще совершиться в спальне. Пьер не стал есть, хотя ему и очень хотелось. Он оглянулся вопросительно на свою руководительницу и увидел, что она на цыпочках выходила опять в приемную, где остался князь Василий с старшею княжной. Пьер полагал, что и это было так нужно, и, помедлив немного, пошел за ней. Анна Михайловна стояла подле княжны, и обе они в одно время говорили взволнованным шопотом:
– Позвольте мне, княгиня, знать, что нужно и что ненужно, – говорила княжна, видимо, находясь в том же взволнованном состоянии, в каком она была в то время, как захлопывала дверь своей комнаты.
– Но, милая княжна, – кротко и убедительно говорила Анна Михайловна, заступая дорогу от спальни и не пуская княжну, – не будет ли это слишком тяжело для бедного дядюшки в такие минуты, когда ему нужен отдых? В такие минуты разговор о мирском, когда его душа уже приготовлена…
Князь Василий сидел на кресле, в своей фамильярной позе, высоко заложив ногу на ногу. Щеки его сильно перепрыгивали и, опустившись, казались толще внизу; но он имел вид человека, мало занятого разговором двух дам.
– Voyons, ma bonne Анна Михайловна, laissez faire Catiche. [Оставьте Катю делать, что она знает.] Вы знаете, как граф ее любит.
– Я и не знаю, что в этой бумаге, – говорила княжна, обращаясь к князю Василью и указывая на мозаиковый портфель, который она держала в руках. – Я знаю только, что настоящее завещание у него в бюро, а это забытая бумага…
Она хотела обойти Анну Михайловну, но Анна Михайловна, подпрыгнув, опять загородила ей дорогу.
– Я знаю, милая, добрая княжна, – сказала Анна Михайловна, хватаясь рукой за портфель и так крепко, что видно было, она не скоро его пустит. – Милая княжна, я вас прошу, я вас умоляю, пожалейте его. Je vous en conjure… [Умоляю вас…]
Княжна молчала. Слышны были только звуки усилий борьбы зa портфель. Видно было, что ежели она заговорит, то заговорит не лестно для Анны Михайловны. Анна Михайловна держала крепко, но, несмотря на то, голос ее удерживал всю свою сладкую тягучесть и мягкость.
– Пьер, подойдите сюда, мой друг. Я думаю, что он не лишний в родственном совете: не правда ли, князь?
– Что же вы молчите, mon cousin? – вдруг вскрикнула княжна так громко, что в гостиной услыхали и испугались ее голоса. – Что вы молчите, когда здесь Бог знает кто позволяет себе вмешиваться и делать сцены на пороге комнаты умирающего. Интриганка! – прошептала она злобно и дернула портфель изо всей силы.
Но Анна Михайловна сделала несколько шагов, чтобы не отстать от портфеля, и перехватила руку.
– Oh! – сказал князь Василий укоризненно и удивленно. Он встал. – C'est ridicule. Voyons, [Это смешно. Ну, же,] пустите. Я вам говорю.
Княжна пустила.
– И вы!
Анна Михайловна не послушалась его.
– Пустите, я вам говорю. Я беру всё на себя. Я пойду и спрошу его. Я… довольно вам этого.
– Mais, mon prince, [Но, князь,] – говорила Анна Михайловна, – после такого великого таинства дайте ему минуту покоя. Вот, Пьер, скажите ваше мнение, – обратилась она к молодому человеку, который, вплоть подойдя к ним, удивленно смотрел на озлобленное, потерявшее всё приличие лицо княжны и на перепрыгивающие щеки князя Василья.
– Помните, что вы будете отвечать за все последствия, – строго сказал князь Василий, – вы не знаете, что вы делаете.
– Мерзкая женщина! – вскрикнула княжна, неожиданно бросаясь на Анну Михайловну и вырывая портфель.
Князь Василий опустил голову и развел руками.
В эту минуту дверь, та страшная дверь, на которую так долго смотрел Пьер и которая так тихо отворялась, быстро, с шумом откинулась, стукнув об стену, и средняя княжна выбежала оттуда и всплеснула руками.
– Что вы делаете! – отчаянно проговорила она. – II s'en va et vous me laissez seule. [Он умирает, а вы меня оставляете одну.]
Старшая княжна выронила портфель. Анна Михайловна быстро нагнулась и, подхватив спорную вещь, побежала в спальню. Старшая княжна и князь Василий, опомнившись, пошли за ней. Через несколько минут первая вышла оттуда старшая княжна с бледным и сухим лицом и прикушенною нижнею губой. При виде Пьера лицо ее выразило неудержимую злобу.
– Да, радуйтесь теперь, – сказала она, – вы этого ждали.
И, зарыдав, она закрыла лицо платком и выбежала из комнаты.
За княжной вышел князь Василий. Он, шатаясь, дошел до дивана, на котором сидел Пьер, и упал на него, закрыв глаза рукой. Пьер заметил, что он был бледен и что нижняя челюсть его прыгала и тряслась, как в лихорадочной дрожи.
– Ах, мой друг! – сказал он, взяв Пьера за локоть; и в голосе его была искренность и слабость, которых Пьер никогда прежде не замечал в нем. – Сколько мы грешим, сколько мы обманываем, и всё для чего? Мне шестой десяток, мой друг… Ведь мне… Всё кончится смертью, всё. Смерть ужасна. – Он заплакал.
Анна Михайловна вышла последняя. Она подошла к Пьеру тихими, медленными шагами.
– Пьер!… – сказала она.
Пьер вопросительно смотрел на нее. Она поцеловала в лоб молодого человека, увлажая его слезами. Она помолчала.
– II n'est plus… [Его не стало…]
Пьер смотрел на нее через очки.
– Allons, je vous reconduirai. Tachez de pleurer. Rien ne soulage, comme les larmes. [Пойдемте, я вас провожу. Старайтесь плакать: ничто так не облегчает, как слезы.]
Она провела его в темную гостиную и Пьер рад был, что никто там не видел его лица. Анна Михайловна ушла от него, и когда она вернулась, он, подложив под голову руку, спал крепким сном.
На другое утро Анна Михайловна говорила Пьеру:
– Oui, mon cher, c'est une grande perte pour nous tous. Je ne parle pas de vous. Mais Dieu vous soutndra, vous etes jeune et vous voila a la tete d'une immense fortune, je l'espere. Le testament n'a pas ete encore ouvert. Je vous connais assez pour savoir que cela ne vous tourienera pas la tete, mais cela vous impose des devoirs, et il faut etre homme. [Да, мой друг, это великая потеря для всех нас, не говоря о вас. Но Бог вас поддержит, вы молоды, и вот вы теперь, надеюсь, обладатель огромного богатства. Завещание еще не вскрыто. Я довольно вас знаю и уверена, что это не вскружит вам голову; но это налагает на вас обязанности; и надо быть мужчиной.]
Пьер молчал.
– Peut etre plus tard je vous dirai, mon cher, que si je n'avais pas ete la, Dieu sait ce qui serait arrive. Vous savez, mon oncle avant hier encore me promettait de ne pas oublier Boris. Mais il n'a pas eu le temps. J'espere, mon cher ami, que vous remplirez le desir de votre pere. [После я, может быть, расскажу вам, что если б я не была там, то Бог знает, что бы случилось. Вы знаете, что дядюшка третьего дня обещал мне не забыть Бориса, но не успел. Надеюсь, мой друг, вы исполните желание отца.]
Пьер, ничего не понимая и молча, застенчиво краснея, смотрел на княгиню Анну Михайловну. Переговорив с Пьером, Анна Михайловна уехала к Ростовым и легла спать. Проснувшись утром, она рассказывала Ростовым и всем знакомым подробности смерти графа Безухого. Она говорила, что граф умер так, как и она желала бы умереть, что конец его был не только трогателен, но и назидателен; последнее же свидание отца с сыном было до того трогательно, что она не могла вспомнить его без слез, и что она не знает, – кто лучше вел себя в эти страшные минуты: отец ли, который так всё и всех вспомнил в последние минуты и такие трогательные слова сказал сыну, или Пьер, на которого жалко было смотреть, как он был убит и как, несмотря на это, старался скрыть свою печаль, чтобы не огорчить умирающего отца. «C'est penible, mais cela fait du bien; ca eleve l'ame de voir des hommes, comme le vieux comte et son digne fils», [Это тяжело, но это спасительно; душа возвышается, когда видишь таких людей, как старый граф и его достойный сын,] говорила она. О поступках княжны и князя Василья она, не одобряя их, тоже рассказывала, но под большим секретом и шопотом.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Ашшурбанапал&oldid=81514862»