Аш-Шааби, Кахтан Мухаммед

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Кахтан Мухаммед аш-Шааби
араб. قحطان محمد الشعبي ‎<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Президент Народной Республики Южного Йемена
30 ноября 1967 — 22 июня 1969
Предшественник: Пост учреждён
Преемник: Салем Рубейя Али
Председатель Президентского совета
 
Вероисповедание: Ислам
Рождение: 1923(1923)
деревня Шааб султаната Лахжд, Британский протекторат Аден
Смерть: 7.7.1981 (ок. 58)
Аден, Народная Демократическая Республика Йемен
Партия: Национальный фронт Южного Йемена
Образование: Хартумский университет (Судан)
Профессия: агроном

Кахтан Мухаммед аш-Шааби (араб. قحطان محمد الشعبي ‎, англ.  Qahtan Muhammad al-Shaabi ; 1923 год, деревня Шааб султаната Лахжд, Британский протекторат Аден — 7 июля 1981, Аден, Народная Демократическая Республика Йемен) — йеменский политический деятель, первый президент Народной Республики Южного Йемена в 1967 — 1969 годах. Выходец из бедной семьи, он получил образование в Судане и как специалист по сельскому хозяйству занимал высокие посты в султанатах Южной Аравии, но в конце 1950-х годов стал сторонником борьбы за полное национальное освобождение Южного Йемена. Кахтану аш-Шааби пришлось бежать в Каир, затем занять пост советника президента в Северном Йемене, но в 1963 году он стал одним из основателей и генеральным секретарём Национального фронта освобождения оккупированного Юга Йемена. Вооружённая борьба фронта за независимость страны увенчалась победой в 1967 году, Кахтан аш-Шааби стал первым президентом Народной Республики Южного Йемена и в 1969 году посетил Советский Союз. Однако компромисс между правой и левой фракциями фронта оказался недолговечным и в июне 1969 года он был снят со всех постов и помещён под домашний арест. Остаток жизни лидер борьбы за независимость провёл в изоляции в простом деревянном доме и скончался в 1981 году[1].





Биография

Кахтан Мухаммед аш-Шааби родился в 1923 (другие данные — 1920[2] или 1924 год) году в деревне Шааб (شعب) района Тор аль-Баха (طور الباحة-) провинции Сабиха (الصبيحة) султаната Лахжд в бедной семье. Его отец скончался ещё до его рождения, два старших брата Кахтана умерли в юности.

Пастух, который стал министром султана

Сироту взял на воспитание двоюродный брат отца, пользовавшийся большим уважением шейх Абд аль-Латиф аш-Шааби, отец другого будущего лидера Южного Йемена Фейсала Абд аль-Латифа аш-Шааби. Племена долины Шааб не отличались большим достатком, и будущий президент страны в детстве пас овец в вади, высохшем русле реки, пересекавшем долину. Стараниями Абд аль-Латифа он выучил суры Корана, научился читать и писать, а затем был отправлен в Аден для получения полного образования. Кахтан аш-Шааби попал в привилегированную начальную школу «Iron Mountain», где учились сыновья султанов и арабских шейхов и которую называли «Школой князей». Выходец из бедного племени делал успехи в учёбе и в начале 1940-х годов получил стипендию, позволявшую продолжить обучение за границей.

Кахтан был отправлен в Англо-Египетский Судан, в Хартум[2], где поступил в сельскохозяйственный колледж Гордоновского университета. Здесь он проникся идеями арабского национализма, участвовал в антибританских студенческих манифестациях и арестовывался британской полицией. Но это не повлияло на карьеру Кахтана: став бакалавром сельскохозяйственных наук[3] и получив диплом инженера, специалиста сельского хозяйства, он вернулся в Аден, где некоторое время работал агрономом в родной долине Шааб. Не сказалось на карьере и то, что воспитавший его шейх Абд аль-Латиф аш-Шааби был казнён как государственный преступник, и то, что он был женат на дочери шейха, Мириам. Более того, Кахтану аш-Шааби удалось получить должность начальника департамента сельского хозяйства в султанате Фадли (Абъян), а в начале 1950-х годов он переехал в Хадрамаут, где возглавлял уже управления сельского хозяйства в султанатах Куайти и Катири. Несмотря на антибританские настроения, крупный чиновник арабских султанатов в политике стоял на достаточно консервативных позициях. Он не стремился к изменению государственного и экономического устройства феодальных княжеств и не заходил дальше умеренных требований, изложенных в книге «Аден просит автономии», написанной одним из националистических деятелей 1940-х годов Мухаммедом Али Лукманом. Кахтан аш-Шааби стал активистом созданной феодальными правителями националистической партии Лига сыновей Юга, которая настаивала на предоставлении Адену автономии, а в перспективе и независимости. В 1955 году он вернулся в родной Лахдж, где занял пост директора управления земельными ресурсами султаната, что могло соответствовать посту министра сельского хозяйства[4][5][2].

Новые взгляды и бегство из Адена

Благонамеренную жизнь Кахтана аш-Шааби изменил брат его жены Фейсал Абд аль-Латиф аш-Шааби, который был младше Кахтана почти на 15 лет. С 1956 года увлечённый студент каирского университета «Айн-Шамс» проповедовал привезённые из Каира и Бейрута идеи Движения арабских националистов, и вскоре лояльность директора управления земельными ресурсами дала трещину. Когда в 1958 году в связи с ростом политической активности британские войска вошли в столицу султаната Гуту, Кахтан аш-Шааби уже не значился в списках благонадёжных. Директор земельного управления Лахджа подлежал аресту, но в это время он находился в поездке по Адену. В Алохте друзья сообщили Кахтану об опасности, и он не стал возвращаться в Гуту, а бежал к северной границе. Перейдя на территорию Йеменского Королевства, он прибыл в Таиз, а оттуда переправился в Египет, где попросил политического убежища[6].

Следующие несколько лет он прожил в Каире[7], где включился в освободительное движение. После того, как в феврале 1959 года Великобритания объединила шесть аденских султанатов в Федерацию Южной Аравии, Фейсал Абд аль-Латиф убедил Кахтана аш-Шааби, что Ассоциация сынов Юга, в которой тот продолжал состоять, изменила принципам борьбы за независимость и содействовала созданию пробританского конгломерата султанатов[5]. В октябре 1959 года они вместе от имени Движения арабских националистов, в котором состоял Фейсал, издали брошюру «Союз эмиратов как имитация арабского единства» (إتحاد الإمارات المزيف مؤامرة على الوحدة العربية), которую считают «первым звонком» к началу вооружённой борьбы за освобождение Юга. В 1960 году Кахтан официально вышел из Ассоциации сынов Юга вместе с группой других недовольных, в которую входили будущий министр иностранных дел независимого Юга Йемена Сейф ад-Далиа, Али Ахмед ас-Салями, Таха Мукбиль, Салем Зейн Мухаммед, Али Мухаммед аш-Шааби, Ахмед Абду Гябли и Абд аль-Карим Шарвари[6].

В мае 1962 года Кахтан аш-Шааби издал в Каире свою известную книгу «Британский империализм и борьба арабов на Юге Йемена» (الاستعمار البريطاني ومعركتنا العربية في جنوب اليمن) в которой призывал к созданию единого фронта освобождения и установлению в Северном Йемене республиканского строя. Этот последний призыв оказался воплощённым в жизнь уже через четыре месяца после публикации книги. 26 сентября 1962 года монархия на Севере была свергнута и Кахтан аш-Шааби вскоре переехал из Каира в Сану. Там он был назначен советником президента Йеменской Арабской Республики маршала Абдаллы ас-Салляля по вопросам оккупированного Юга Йемена, которое стало известно как «Управление Юга»[5].

После Сентябрьской революции процесс формирования единого фронта на Юге заметно ускорился. В феврале 1963 года советник президента собрал в Сане деятелей из Адена для создания Фронта освобождения оккупированного Юга Йемена. Представители южнойеменской организации Движения арабских националистов, которую возглавлял Фейсал Абд аль-Латиф, Партии арабского социалистического возрождения, Народно-демократического союза, Народной социалистической партии, офицеров федеральной армии и племён Юга сформировали специальный объединительный комитет, который возглавил Кахтан аш-Шааби[8].

Лидер Национального фронта освобождения

В мае 1963 года возглавлявшийся Кахтаном аш-Шааби Комитет объявил о создании единого Фронта освобождения оккупированного Юга Йемена, который вскоре стал Национальным фронтом освобождения оккупированного Юга Йемена (НФООЮЙ). Национальная хартия фронта провозглашала «веру в арабское социалистическое единство и вследствие этого единство Йемена и Объединённой Арабской Республики» и не признавала Федерацию Южной Аравии. В августе формирование фронта было завершено, и Кахтан аш-Шааби возглавил его руководство качестве генерального секретаря[9].

Национальный фронт выступал за социалистическую ориентацию для Южного Йемена, но, как гласила Хартия, был настроен резко против «находящегося в засаде местного коммунизма»[9]. Антикоммунистическая позиция НФООЮЙ в целом не повлияла на отношение к нему СССР и социалистических стран, которые поддержали его борьбу[10]. В те года Аден был не только ключевым стратегическим форпостом Британской империи, но и занимал важное место в системе обороны НАТО. Весной 1963 года, в дни, когда создавался Национальный фронт, в окрестностях Адена началось строительство военного полигона для испытания зенитных ракет «Сандербэрд» [11] а в районе Эль-Бурейка — склада атомного оружия. Аденский порт входил в число 16 портов мира, где должны были базироваться атомные подводные лодки ВМС США с ракетами «Поларис»[12].

Вооружённая борьба в Южном Йемене началась со стихийного восстания племён в Радфане 14 октября 1963 года. И, хотя руководитель восстания шейх Раджих бен Галеб не был связан с Фронтом[13][5], Кахтан аш-Шааби официально объявил о начале вооружённой борьбы. Такой несогласованный шаг вызвал раздражение в Сане и в Каире, но подготовка бойцов Фронта на Севере продолжилась, а египетское и северойеменское оружие потоком шло восставшим в Адене. В январе 1964 года Кахтан аш-Шааби лично провёл на юг первый караван с оружием и продовольствием и участвовал в ряде столкновений[6]. Однако главными для Генерального секретаря НФООЮЙ остались руководящие и представительские функции. В последующие годы он будет представлять Национальный фронт на различных конференциях, вести переговоры с представителями других национально-освободительных движений, посещать арабские страны[5]. 18 октября 1965 года Кахтан аш-Шааби выступил в Четвёртом комитете ООН и потребовал вывода британских войск с территории Южного Йемена. 5 ноября того же года Генеральная Ассамблея ООН приняла резолюцию № 2023, которая признавала территориальное единство Юга и его право на независимость, а также рекомендовала Великобритании вывести войска. В 1965 году Национальный фронт был принят в Организацию солидарности народов Азии и Африки[14].

Раскол. В шаге от гибели и в двух шагах от победы

К октябрю 1965 года восстание охватило столицу и десять султанатов протектората Аден[15]. В это время отряды Фронта были объединены в Армию революционного освобождения[16]. Однако нарастал и конфликт руководства Фронта с Египтом, который финансировал и вооружал его партизанские отряды. Движение арабских националистов, во многом ставшее основой фронта, в общеарабском масштабе переходило на левые позиции и критиковало политику представителя президента Египта в Сане Анвара Садата, который пытался руководить и Северным Йеменом и Фронтом. Президент Египта Гамаль Абдель Насер запретил деятельность ДАН, его члены были отправлены в тюрьмы. Но в 1964 году Кахтан аш-Шааби возглавил делегацию НФООЮЙ на Бейрутскую конференцию запрещённого в Египте Движения, что было воспринято Насером как оскорбительное проявление нелояльности[15]. Теперь руководство Египта, армия которого воевала с монархистами в Северном Йемене, изменило свои взгляды на пути освобождения Южного Йемена. К концу 1965 года египетская военная администрация в Таизе уговорила умеренного лидера Национального фронта Али Салями пойти на союз с Организацией освобождения Абдаллы аль-Аснаджа. Али Салями поддержали Таха Мукбиль и Салем Зейн, когда-то вместе с Кахтаном аш-Шааби вышедшие из Ассоциации сынов Юга.

13 января 1966 года при помощи египетской разведки «Мухабарат» и её руководителя Салаха Насра в Таизе было провозглашено создание Фронта освобождения оккупированного Юга Йемен (ФЛОСИ) [17]. На следующий день, 14 января Кахтан аш-Шааби заявил, что Национальный фронт не признаёт объединения с Организацией освобождения и что действия Али Салями были самовольными и совершёнными за спиной руководства НФООЮЙ[18]. Но Фронт не смог пойти на полный разрыв с Египтом и Северным Йеменом и всё же начал переговоры о новых условиях вхождения во ФЛОСИ[17]. Переговоры в Каире закончились тем, что египетские власти задержали Кахтана аш-Шааби и посадили его под домашний арест. Та же участь постигла и Фейсала Абд аль-Латифа аш-Шааби, но тот через 9 месяцев бежал в Северный Йемен и провёл на съезде Национального фронта решение о выходе из ФЛОСИ.

Кахтан аш-Шааби оставался под арестом в Каире и после всех этих событий. Ситуацию неожиданно изменил разгром Египта в Шестидневной войне с Израилем в июне 1967 года. Теперь президент Насер извинился перед Генеральным секретарём НФООЮЙ за прежнюю политику в отношении его лично и в отношении Национального фронта. Он возложил всю ответственность за это на арестованного Салаха Насра, который его якобы дезинформировал о том, что происходит на Юге Йемена. В августе 1967 года Кахтан аш-Шааби и член Генерального руководства фронта Абдель Фаттах Исмаил, который находился в Каире с мая 1966 года, выехали в Таиз[6].

Тем временем изменилась не только позиция Египта, но и позиция Великобритании. Шестидневная война перекрыла Суэцкий канал, и стратегическое значение Адена упало. 19 июня 1967 года министр иностранных дел Великобритании Джордж Браун официально заявил, что к 9 января 1968 года британская армия уйдёт из Южного Йемена и тот получит независимость[19]. В августе начался повсеместный захват Фронтом власти в султанатах Южной Аравии[20].

Но успехи осложнялись противостоянием с силами ФЛОСИ. В сентябре 1967 года между двумя фронтами вспыхнули ожесточённые бои в столичном пригороде Шейх-Османе. В эти дни снаряд попал в дом, в котором остановились лидеры НФООЮЙ и Кахтан аш-Шааби, который сам едва не погиб, чудом вывез на машине раненого Абдель Фаттаха Исмаила из зоны боёв через британские патрули[6].

Теперь англичане торопились покинуть охваченный междоусобицей протекторат. 2 ноября 1967 года верховный комиссар Великобритании Хэмфри Тревельян заявил, что Южный Йемен получит независимость уже к концу ноября этого года. Заявление Тревельяна вызвало новые ожесточённые бои между силами НФООЮЙ и ФЛОСИ [21], которые продолжались с 3 по 6 ноября на территории, оставленной британской армией[5].

Знамя независимости

Великобритания пошла на переговоры с Национальным фронтом, который обладал значительным преимуществом в силах[22], и в Женеву для достижения соглашений о независимости страны отправилась делегация во главе с Кахтаном аш-Шааби. В неё вошли Фейсал Абд аль-Латиф, Сейф ад-Далиа, Халед Абдель Азиз, Абдалла Салех аль-Аулаки, Абдель Фаттах Исмаил и Мухаммед Ахмед аль-Бейши. Ахмед Али Массад Шуайби стал секретарём делегации, которую также сопровождали юристы, военные, финансовые и экономические советники. 21 ноября 1967 года она начала переговоры, которые затянулись на неделю. Только в первой половине дня 28 ноября прошла последняя встреча, а во второй половине дня 29 ноября Кахтан аш-Шааби собрал в зале переговоров пресс-конференцию. Он вместе с лордом Шеклтоном на глазах у журналистов подписал Конвенцию о независимости Южного Йемена[5]. Поздно вечером йеменцы на специально зафрахтованном самолёте вылетели в Аден через Бейрут и Асмэру, минуя опасный для них Каир. В тот же день британский флаг над Южной Аравией был спущен[23].

Утром 30 ноября 1967 года улицы и площади Адена, балконы домов на его центральных улицах, были заполнены жителями столицы и йеменцами, пришедшими из провинций встречать Кахтана аш-Шааби и его делегацию. Лидер Национального фронта привёз из Женевы документ, положивший конец 129-и годам оккупации, тянувшейся с 19 января 1839 года, и стал живым знаменем независимости. Кортеж первого президента страны, окружённый ликующими толпами, проехал из аэропорта в бывшую резиденцию британского верховного комиссара, которая теперь стала резиденцией южнойеменского правительства. Вечером 30 ноября Кахтан аш-Шааби на торжественной церемонии зачитал Декларацию независимости, а затем сформировал правительство из 13 министров[5].

Компромиссный президент

По решению Генерального руководства Национального фронта Кахтан аш-Шааби стал президентом и главой правительства Народной Республики Южного Йемена, главнокомандующим её вооружёнными силами[23][24]. Он оказался едва ли не единственным из лидеров нового государства, имевшим университетское образование (его преемники Салем Рубейя Али и Абдель Фаттах Исмаил окончили только начальные школы) и был среди них единственным, кому уже исполнилось 40 лет[6].

Первые правители независимого Юного Йемена приступили к реформам в первые недели после прихода к власти. Уже 11 декабря президент издал декрет о конфискации всех земель и всего недвижимого имущества у свергнутых султанов и бывших министров Федерации Юга Аравии. Прежние законы были отменены, Южный Йемен был разделён на шесть провинций, и эта административно-территориальная реформа упразднила границы периода феодальной раздробленности. Страна была принята в Лигу арабских государств и в Организацию Объединённых Наций[25][26]. С другой стороны уход англичан оставил без работы более 20 000 йеменцев, Великобритания не торопилась помогать деньгами бывшей колонии, а перекрытие Суэцкого канала лишило Аден доходов от судоходства и торговли. Отсутствие у новых руководителей страны опыта и образования усугубили картину экономического упадка и хозяйственного хаоса[27].

На этом фоне в руководстве Национального фронта развернулось противостояние между левым крылом, которое ратовало за «новые преобразования в интересах йеменских трудящихся», и его правым крылом, которое добивалось сохранения действующего государственного аппарата с его опытом управления, предоставления Кахтану аш-Шааби широких полномочий и вывода правительства из под контроля Национального фронта[28]. Сам президент оказался сторонником умеренного арабского социализма. Он не был сторонником крайних мер и в других вопросах: например, отказался казнить преданных суду государственной безопасности бывших султанов и деятелей Федерации, и своей властью ограничил наказание 10 годами тюрьмы[5]. Разногласия между фракциями должен был разрешить IV съезд Национального фронта в Зангибаре, который прошёл там 2-8 марта 1968 года, но ни одна из сторон не получила на нём перевеса сил[27]. При этом левые провели несколько резолюций, которые обязывали правительство использовать «опыт мировых социалистических режимов» , провести чистку армии, полиции и государственного аппарата, создать местные народные советы и народную милицию, провести аграрную реформу и т. д. В обмен они согласились на «компромиссное руководство» страной при президентстве Кахтана аш-Шааби[29]. С компромиссом не согласилась армия, которую ждала чистка, и в которой вводился институт политических комиссаров. 20 марта 1968 года группа офицеров с согласия командующего армией полковника Хусейна Османа Ашаля арестовала лидеров левого крыла Генерального руководства, окружила резиденцию президента и потребовала сформировать новое правительство[30], чтобы «освободить страну от коммунистической опасности». Но у офицеров не нашлось достаточно сторонников, а сам Кахтан аш-Шааби, ради которого они и вышли из казарм, отмежевался от восставших. Советский исследователь О. Г. Герасимов так объяснял его поведение:

По-видимому, Кахтан аш-Шааби отдавал себе отчёт, что подобные действия вряд ли могли завершиться лёгкой победой над сторонниками левого крыла Национального фронта, ядро которого составляли руководители «второго звена», опиравшиеся на вооружённые формирования в провинциях[31].

Президент сделал манёвр влево, уволил из армии и государственного аппарата 150 офицеров и чиновников, а 25 марта опубликовал закон об аграрной реформе, составленный по египетскому образцу и ограничивший размеры землевладений[32]. Но компромисс не устраивал ни правых, ни левых. Противостояние распространялось уже снизу: Организация истинных партизан требовала покончить с «разгулом коммунистов», студенческая газета «Аль-Унф ас-Саури» требовала сделать «из черепов буржуазии пепельницы, а из их костей — удобрения». На митинге 1 мая 1968 года президенту едва удалось удержать участников митинга в Адене от столкновений. Через два дня в Эш-Шаабе подняли восстание уже левые студенты и солдаты[33]. Выступление было подавлено, но уже 14 мая в Зангибаре собрались 14 членов Генерального руководства (из 21) которые потребовали от президента выполнить все резолюции IV съезда. Дело дошло до военного противостояния[34], но после переговоров с Али Антаром Кахтан аш-Шааби вновь согласился на компромисс — участники выступления не только избежали репрессий, но и вернулись на свои прежние высокие посты. Левые и правые совместно подавили антиправительственное восстание в Четвёртой провинции[35] и в октябре 1968 года приняли Программу завершения этапа национально-демократического освобождения, свидетельствовавшую о ещё большем полевении курса. Кахтан аш-Шааби согласился на пропаганду среди членов Фронта идей научного социализма[36], совершил поездку в Советский Союз, а затем отказался от поста главы правительства, оставшись президентом и генеральным секретарём Национального фронта[37]. 28 января — 9 февраля 1969 года он находился в СССР[38] и встретился с руководителями страны Н. В. Подгорным и Д. С. Полянским[39]. В день начала визита советская газета «Известия» называла Кахтана аш-Шааби «видным деятелем национально-освободительного движения»[3]. В ходе этого визита был подписан ряд соглашений, положивших начало сотрудничеству двух стран в экономическом и военном отношениях. После посещения Волгограда, Ленинграда и Баку Кахтан аш-Шааби вернулся в Аден, а через два месяца посты президента и главы правительства были разделены. Первым премьер-министром НРЮЙ стал родственник Кахтана Фейсал Абд аль-Латиф аш-Шааби. Но долгожданное спокойствие, установившееся в Южном Йемене и на его границах оказалось обманчивым[37].

Зарубежные визиты

 Этот раздел не завершён.
Вы поможете проекту, исправив и дополнив его.
  • СССР — 28 января — 9 февраля 1969 года;
  • Корейская Народно-Демократическая Республика — май 1969 года
  • Сирийская Арабская Республика — июнь 1969 года[40].

«Славная исправительная революция».

Поездка в СССР, возложение венков к мавзолею В. И. Ленина, посещение крейсера «Аврора» и заявления о том, что опыт СССР «является школой для южнойеменского народа, ставшего на путь социалистического преобразования своей родины» не убедили левое крыло в лояльности президента[37]. Власть Кахтана аш-Шааби напрямую зависела от Генерального руководства Национального фронта, которое назначило его президентом на двухлетний срок, и этот срок истекал уже в ноябре 1969 года[24]. Конфликт между насеристами-националистами и марксистами в Генеральном руководстве так и не был разрешён, левые по-прежнему считали, что «отсталое правое крыло Национального фронта видело в революции лишь флаг и гимн»[28]. Обе стороны выжидали.

Равновесие было нарушено 19 июня 1969 года, когда Кахтан аш-Шааби отправил в отставку министра внутренних дел Мухаммеда Али Хейтама, примкнувшего к левому крылу. Генеральное руководство объявило решение президента односторонним, предпринятым без консультаций с руководством фронта[37] и в Южном Йемене развернулись события, которые потом назовут «Исправительной революцией 22 июня» или «Славной исправительной революцией»[7].

После долгих споров президент завил о своей отставке, и сессия Генерального руководства эту отставку тут же приняла. Кахтан аш-Шааби отправился на столичную радиостанцию, чтобы обратиться к населению с изложением своей позиции, но руководство Фронта увидело в этом попытку поднять своих сторонников на восстание. По приказу левого крыла радиостанция была занята, а в казармы армии и полиции прибыли агитаторы, которые удержали части от выступления. Смещённый президент был вынужден отказаться от своего намерения, а Генеральное руководство четыре дня, без перерывов, спорило о дальнейшей судьбе страны. 22 июня 1969 года было заявлено, что президент Народной Республики Южного Йемена Кахтан аш-Шааби смещается со всех занимаемых постов. Пост президента упразднялся, для управления государством был сформирован Президентский совет во главе с Салемом Рубейя Али. Пост генерального секретаря Национального фронта переходил к Абдель Фаттаху Исмаилу, которого Кахтан аш-Шааби спас в 1967 году[41]. В конце ноября 1969 года сессия Генерального руководства исключила из организации 20 бывших лидеров правого крыла, включая и смещённого президента[42]. Левое крыло стало хозяином положения, развернуло в стране радикальные реформы и события июня 1969 год долгое время считались победой прогрессивных сил. Через 20 лет ситуация изменилась и в 1990 году правительство заявило, что смещение Кахтана аш-Шааби произошло в условиях отсутствии подлинной демократии[43].

Хижина для первого президента

Смещённый президент был помещён под домашний арест, а в марте 1970 года его вместе с Фейсалом Абд аль-Латифом перевели в столичную тюрьму «Аль-Фатах аль-Рахиб»[5], где Кахтана посадили в камеру № 4, а Фейсала — в камеру № 5[44]. Новое руководство страны не решилось открыто расправиться с бывшим президентом, который был хорошо известен в мире, и которого принимали в Москве. После расстрела Фейсала Абд аль-Латифа, Кахтан аш-Шааби без следствия и суда был отправлен под арест в скромный деревянный дом, где находился в полной изоляции до конца своих дней[5]. У него отобрали ручку, ножи и вилки, лишили права переписки и не пустили на свадьбу сына Наджиба в 1976 году. О лечении Кахтана аш-Шааби теперь тоже не заботились[6], а усилия лидеров многих арабских государств и разного рода посредников добиться его освобождения власти игнорировали.

О смерти Кахтана Мухаммеда аш-Шааби в Адене было официально объявлено 7 июля 1981 года. Ряд членов Политбюро Йеменской социалистической партии требовали запретить церемонию похорон, но министр обороны Али Антар, бывший на тот момент вторым человеком в государстве, настоял на том, чтобы аш-Шааби были отданы хотя бы минимальные почести. На похороны лидера освободительной борьбы и первого президента Южного Йемена со всех провинций страны съехались тысячи желающих проводить его в последний путь, в числе которых были и сотни участников освободительной войны. В присутствии огромного скопления народа Кахтан аш-Шааби был похоронен на кладбище в столичном районе Кратер. В современном Йемене он почитается, как мученик (шахид), национальный герой и борец за независимость страны[5].

Семья

Кахтан аш-Шааби был женат на сестре Фейсала Абд аль-Латифа аш-Шааби, которая родила ему четырёх сыновей — Наджиба (род.1953) , Насера, Амиля и Набиля. В 1976 году его семья подверглась гонениям и вскоре перебралась в Северный Йемен. Из братьев и сестёр Кахтана аш-Шааби только сестра Мириам пережила его и умерла в 1980-х годах. Жена Кахтана умерла в Сане в 1998 году[5], а его сын Наджиб Кахтан аш-Шааби баллотировался в президенты Йемена на выборах 1999 года[7].

Сочинения

  • إتحاد الإمارات المزيف مؤامرة على الوحدة العربية. 1959
  • الاستعمار البريطاني ومعركتنا العربية في جنوب اليمن. 1962

Напишите отзыв о статье "Аш-Шааби, Кахтан Мухаммед"

Примечания

  1. ↑ Густерин П. В. Йеменская Республика и её города. М., 2006, с. 178.
  2. ↑ 1 2 3 Кахтан аш-Шааби. Ежегодник БСЭ, 1968, с. 620.
  3. ↑ 1 2 Кахтан Мухаммед аш-Шааби. Известия, 28 января 1969 года, с. 1.
  4. ↑ [www.ebdaol.com/vb/t23800.html قحطان محمد الشعبي: 1967 - 1969] (арабский). Powered by vBulletin. Проверено 27 февраля 2014.
  5. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 [south-file.blogspot.ru/2010/11/blog-post_6091.html نبذة تاريخية عن حياة الشهيد المناضل قحطان محمد الشعبي اول رئيس لجمهورية اليمن الجنوبية الشعبية] (арабский). SOUTH-FILE (الأحد، 7 نوفمبر، 2010). Проверено 27 февраля 2014.
  6. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 [marebpress.net/articles.php?id=23154&lng=arabic قحطان محمد الشعبي] (арабский). marebpress (2013 06:06). Проверено 27 февраля 2014.
  7. ↑ 1 2 3 Burrowes, Robert D., 2010, с. 348.
  8. ↑ Герасимов О.Г., 1979, с. 65.
  9. ↑ 1 2 Герасимов О.Г., 1979, с. 65 - 66.
  10. ↑ Герасимов О.Г., 1979, с. 85.
  11. ↑ Герасимов О.Г., 1979, с. 35.
  12. ↑ Герасимов О.Г., 1979, с. 36.
  13. ↑ Герасимов О.Г., 1979, с. 68.
  14. ↑ Герасимов О.Г., 1979, с. 84.
  15. ↑ 1 2 Герасимов О.Г., 1979, с. 70.
  16. ↑ Герасимов О.Г., 1979, с. 82.
  17. ↑ 1 2 Герасимов О.Г., 1979, с. 91.
  18. ↑ Герасимов О.Г., 1979, с. 92.
  19. ↑ Герасимов О.Г., 1979, с. 104.
  20. ↑ Герасимов О.Г., 1979, с. 106.
  21. ↑ Герасимов О.Г., 1979, с. 108.
  22. ↑ Герасимов О.Г., 1979, с. 109.
  23. ↑ 1 2 Герасимов О.Г., 1979, с. 110.
  24. ↑ 1 2 Народная Республика Южного Йемена. Ежегодник БСЭ, 1968, с. 329.
  25. ↑ Народная Республика Южного Йемена. Ежегодник БСЭ, 1970, с. 330.
  26. ↑ Герасимов О.Г., 1979, с. 160-161.
  27. ↑ 1 2 Герасимов О.Г., 1979, с. 162.
  28. ↑ 1 2 Герасимов О.Г., 1979, с. 161.
  29. ↑ Герасимов О.Г., 1979, с. 163.
  30. ↑ Герасимов О.Г., 1979, с. 164.
  31. ↑ Герасимов О.Г., 1979, с. 165.
  32. ↑ Герасимов О.Г., 1979, с. 166.
  33. ↑ Герасимов О.Г., 1979, с. 167.
  34. ↑ Герасимов О.Г., 1979, с. 168.
  35. ↑ Герасимов О.Г., 1979, с. 169.
  36. ↑ Герасимов О.Г., 1979, с. 170.
  37. ↑ 1 2 3 4 Герасимов О.Г., 1979, с. 171.
  38. ↑ Народная Республика Южного Йемена. Ежегодник БСЭ, 1970, с. 54.
  39. ↑ Народная Республика Южного Йемена. Ежегодник БСЭ, 1970, с. 61.
  40. ↑ Народная Республика Южного Йемена. Ежегодник БСЭ, 1970, с. 320.
  41. ↑ Герасимов О.Г., 1979, с. 171-172.
  42. ↑ Герасимов О.Г., 1979, с. 172-173.
  43. ↑ Bidwell, Robin, 2010, с. 378.
  44. ↑ [marebpress.net/articles.php?lang=arabic&id=11166 عن فيصل عبد اللطيف الشعبي] (арабский). مأرب برس (29.07.2011). Проверено 27 февраля 2014.

Литература


Предшественник:
Пост учреждён 		Президент Народной Республики Южного Йемена

30 ноября 1967 — 22 июня 1969 		Преемник:
Салем Рубейя Али

Отрывок, характеризующий Аш-Шааби, Кахтан Мухаммед

– Ну, поедем, – сказал Денисов, и до самой караулки он ехал, сердито нахмурившись и молча.
Тихон зашел сзади, и Петя слышал, как смеялись с ним и над ним казаки о каких то сапогах, которые он бросил в куст.
Когда прошел тот овладевший им смех при словах и улыбке Тихона, и Петя понял на мгновенье, что Тихон этот убил человека, ему сделалось неловко. Он оглянулся на пленного барабанщика, и что то кольнуло его в сердце. Но эта неловкость продолжалась только одно мгновенье. Он почувствовал необходимость повыше поднять голову, подбодриться и расспросить эсаула с значительным видом о завтрашнем предприятии, с тем чтобы не быть недостойным того общества, в котором он находился.
Посланный офицер встретил Денисова на дороге с известием, что Долохов сам сейчас приедет и что с его стороны все благополучно.
Денисов вдруг повеселел и подозвал к себе Петю.
– Ну, г'асскажи ты мне пг'о себя, – сказал он.


Петя при выезде из Москвы, оставив своих родных, присоединился к своему полку и скоро после этого был взят ординарцем к генералу, командовавшему большим отрядом. Со времени своего производства в офицеры, и в особенности с поступления в действующую армию, где он участвовал в Вяземском сражении, Петя находился в постоянно счастливо возбужденном состоянии радости на то, что он большой, и в постоянно восторженной поспешности не пропустить какого нибудь случая настоящего геройства. Он был очень счастлив тем, что он видел и испытал в армии, но вместе с тем ему все казалось, что там, где его нет, там то теперь и совершается самое настоящее, геройское. И он торопился поспеть туда, где его не было.
Когда 21 го октября его генерал выразил желание послать кого нибудь в отряд Денисова, Петя так жалостно просил, чтобы послать его, что генерал не мог отказать. Но, отправляя его, генерал, поминая безумный поступок Пети в Вяземском сражении, где Петя, вместо того чтобы ехать дорогой туда, куда он был послан, поскакал в цепь под огонь французов и выстрелил там два раза из своего пистолета, – отправляя его, генерал именно запретил Пете участвовать в каких бы то ни было действиях Денисова. От этого то Петя покраснел и смешался, когда Денисов спросил, можно ли ему остаться. До выезда на опушку леса Петя считал, что ему надобно, строго исполняя свой долг, сейчас же вернуться. Но когда он увидал французов, увидал Тихона, узнал, что в ночь непременно атакуют, он, с быстротою переходов молодых людей от одного взгляда к другому, решил сам с собою, что генерал его, которого он до сих пор очень уважал, – дрянь, немец, что Денисов герой, и эсаул герой, и что Тихон герой, и что ему было бы стыдно уехать от них в трудную минуту.
Уже смеркалось, когда Денисов с Петей и эсаулом подъехали к караулке. В полутьме виднелись лошади в седлах, казаки, гусары, прилаживавшие шалашики на поляне и (чтобы не видели дыма французы) разводившие красневший огонь в лесном овраге. В сенях маленькой избушки казак, засучив рукава, рубил баранину. В самой избе были три офицера из партии Денисова, устроивавшие стол из двери. Петя снял, отдав сушить, свое мокрое платье и тотчас принялся содействовать офицерам в устройстве обеденного стола.
Через десять минут был готов стол, покрытый салфеткой. На столе была водка, ром в фляжке, белый хлеб и жареная баранина с солью.
Сидя вместе с офицерами за столом и разрывая руками, по которым текло сало, жирную душистую баранину, Петя находился в восторженном детском состоянии нежной любви ко всем людям и вследствие того уверенности в такой же любви к себе других людей.
– Так что же вы думаете, Василий Федорович, – обратился он к Денисову, – ничего, что я с вами останусь на денек? – И, не дожидаясь ответа, он сам отвечал себе: – Ведь мне велено узнать, ну вот я и узнаю… Только вы меня пустите в самую… в главную. Мне не нужно наград… А мне хочется… – Петя стиснул зубы и оглянулся, подергивая кверху поднятой головой и размахивая рукой.
– В самую главную… – повторил Денисов, улыбаясь.
– Только уж, пожалуйста, мне дайте команду совсем, чтобы я командовал, – продолжал Петя, – ну что вам стоит? Ах, вам ножик? – обратился он к офицеру, хотевшему отрезать баранины. И он подал свой складной ножик.
Офицер похвалил ножик.
– Возьмите, пожалуйста, себе. У меня много таких… – покраснев, сказал Петя. – Батюшки! Я и забыл совсем, – вдруг вскрикнул он. – У меня изюм чудесный, знаете, такой, без косточек. У нас маркитант новый – и такие прекрасные вещи. Я купил десять фунтов. Я привык что нибудь сладкое. Хотите?.. – И Петя побежал в сени к своему казаку, принес торбы, в которых было фунтов пять изюму. – Кушайте, господа, кушайте.
– А то не нужно ли вам кофейник? – обратился он к эсаулу. – Я у нашего маркитанта купил, чудесный! У него прекрасные вещи. И он честный очень. Это главное. Я вам пришлю непременно. А может быть еще, у вас вышли, обились кремни, – ведь это бывает. Я взял с собою, у меня вот тут… – он показал на торбы, – сто кремней. Я очень дешево купил. Возьмите, пожалуйста, сколько нужно, а то и все… – И вдруг, испугавшись, не заврался ли он, Петя остановился и покраснел.
Он стал вспоминать, не сделал ли он еще каких нибудь глупостей. И, перебирая воспоминания нынешнего дня, воспоминание о французе барабанщике представилось ему. «Нам то отлично, а ему каково? Куда его дели? Покормили ли его? Не обидели ли?» – подумал он. Но заметив, что он заврался о кремнях, он теперь боялся.
«Спросить бы можно, – думал он, – да скажут: сам мальчик и мальчика пожалел. Я им покажу завтра, какой я мальчик! Стыдно будет, если я спрошу? – думал Петя. – Ну, да все равно!» – и тотчас же, покраснев и испуганно глядя на офицеров, не будет ли в их лицах насмешки, он сказал:
– А можно позвать этого мальчика, что взяли в плен? дать ему чего нибудь поесть… может…
– Да, жалкий мальчишка, – сказал Денисов, видимо, не найдя ничего стыдного в этом напоминании. – Позвать его сюда. Vincent Bosse его зовут. Позвать.
– Я позову, – сказал Петя.
– Позови, позови. Жалкий мальчишка, – повторил Денисов.
Петя стоял у двери, когда Денисов сказал это. Петя пролез между офицерами и близко подошел к Денисову.
– Позвольте вас поцеловать, голубчик, – сказал он. – Ах, как отлично! как хорошо! – И, поцеловав Денисова, он побежал на двор.
– Bosse! Vincent! – прокричал Петя, остановясь у двери.
– Вам кого, сударь, надо? – сказал голос из темноты. Петя отвечал, что того мальчика француза, которого взяли нынче.
– А! Весеннего? – сказал казак.
Имя его Vincent уже переделали: казаки – в Весеннего, а мужики и солдаты – в Висеню. В обеих переделках это напоминание о весне сходилось с представлением о молоденьком мальчике.
– Он там у костра грелся. Эй, Висеня! Висеня! Весенний! – послышались в темноте передающиеся голоса и смех.
– А мальчонок шустрый, – сказал гусар, стоявший подле Пети. – Мы его покормили давеча. Страсть голодный был!
В темноте послышались шаги и, шлепая босыми ногами по грязи, барабанщик подошел к двери.
– Ah, c'est vous! – сказал Петя. – Voulez vous manger? N'ayez pas peur, on ne vous fera pas de mal, – прибавил он, робко и ласково дотрогиваясь до его руки. – Entrez, entrez. [Ах, это вы! Хотите есть? Не бойтесь, вам ничего не сделают. Войдите, войдите.]
– Merci, monsieur, [Благодарю, господин.] – отвечал барабанщик дрожащим, почти детским голосом и стал обтирать о порог свои грязные ноги. Пете многое хотелось сказать барабанщику, но он не смел. Он, переминаясь, стоял подле него в сенях. Потом в темноте взял его за руку и пожал ее.
– Entrez, entrez, – повторил он только нежным шепотом.
«Ах, что бы мне ему сделать!» – проговорил сам с собою Петя и, отворив дверь, пропустил мимо себя мальчика.
Когда барабанщик вошел в избушку, Петя сел подальше от него, считая для себя унизительным обращать на него внимание. Он только ощупывал в кармане деньги и был в сомненье, не стыдно ли будет дать их барабанщику.


От барабанщика, которому по приказанию Денисова дали водки, баранины и которого Денисов велел одеть в русский кафтан, с тем, чтобы, не отсылая с пленными, оставить его при партии, внимание Пети было отвлечено приездом Долохова. Петя в армии слышал много рассказов про необычайные храбрость и жестокость Долохова с французами, и потому с тех пор, как Долохов вошел в избу, Петя, не спуская глаз, смотрел на него и все больше подбадривался, подергивая поднятой головой, с тем чтобы не быть недостойным даже и такого общества, как Долохов.
Наружность Долохова странно поразила Петю своей простотой.
Денисов одевался в чекмень, носил бороду и на груди образ Николая чудотворца и в манере говорить, во всех приемах выказывал особенность своего положения. Долохов же, напротив, прежде, в Москве, носивший персидский костюм, теперь имел вид самого чопорного гвардейского офицера. Лицо его было чисто выбрито, одет он был в гвардейский ваточный сюртук с Георгием в петлице и в прямо надетой простой фуражке. Он снял в углу мокрую бурку и, подойдя к Денисову, не здороваясь ни с кем, тотчас же стал расспрашивать о деле. Денисов рассказывал ему про замыслы, которые имели на их транспорт большие отряды, и про присылку Пети, и про то, как он отвечал обоим генералам. Потом Денисов рассказал все, что он знал про положение французского отряда.
– Это так, но надо знать, какие и сколько войск, – сказал Долохов, – надо будет съездить. Не зная верно, сколько их, пускаться в дело нельзя. Я люблю аккуратно дело делать. Вот, не хочет ли кто из господ съездить со мной в их лагерь. У меня мундиры с собою.
– Я, я… я поеду с вами! – вскрикнул Петя.
– Совсем и тебе не нужно ездить, – сказал Денисов, обращаясь к Долохову, – а уж его я ни за что не пущу.
– Вот прекрасно! – вскрикнул Петя, – отчего же мне не ехать?..
– Да оттого, что незачем.
– Ну, уж вы меня извините, потому что… потому что… я поеду, вот и все. Вы возьмете меня? – обратился он к Долохову.
– Отчего ж… – рассеянно отвечал Долохов, вглядываясь в лицо французского барабанщика.
– Давно у тебя молодчик этот? – спросил он у Денисова.
– Нынче взяли, да ничего не знает. Я оставил его пг'и себе.
– Ну, а остальных ты куда деваешь? – сказал Долохов.
– Как куда? Отсылаю под г'асписки! – вдруг покраснев, вскрикнул Денисов. – И смело скажу, что на моей совести нет ни одного человека. Разве тебе тг'удно отослать тг'идцать ли, тг'иста ли человек под конвоем в гог'од, чем маг'ать, я пг'ямо скажу, честь солдата.
– Вот молоденькому графчику в шестнадцать лет говорить эти любезности прилично, – с холодной усмешкой сказал Долохов, – а тебе то уж это оставить пора.
– Что ж, я ничего не говорю, я только говорю, что я непременно поеду с вами, – робко сказал Петя.
– А нам с тобой пора, брат, бросить эти любезности, – продолжал Долохов, как будто он находил особенное удовольствие говорить об этом предмете, раздражавшем Денисова. – Ну этого ты зачем взял к себе? – сказал он, покачивая головой. – Затем, что тебе его жалко? Ведь мы знаем эти твои расписки. Ты пошлешь их сто человек, а придут тридцать. Помрут с голоду или побьют. Так не все ли равно их и не брать?
Эсаул, щуря светлые глаза, одобрительно кивал головой.
– Это все г'авно, тут Рассуждать нечего. Я на свою душу взять не хочу. Ты говог'ишь – помг'ут. Ну, хог'ошо. Только бы не от меня.
Долохов засмеялся.
– Кто же им не велел меня двадцать раз поймать? А ведь поймают – меня и тебя, с твоим рыцарством, все равно на осинку. – Он помолчал. – Однако надо дело делать. Послать моего казака с вьюком! У меня два французских мундира. Что ж, едем со мной? – спросил он у Пети.
– Я? Да, да, непременно, – покраснев почти до слез, вскрикнул Петя, взглядывая на Денисова.
Опять в то время, как Долохов заспорил с Денисовым о том, что надо делать с пленными, Петя почувствовал неловкость и торопливость; но опять не успел понять хорошенько того, о чем они говорили. «Ежели так думают большие, известные, стало быть, так надо, стало быть, это хорошо, – думал он. – А главное, надо, чтобы Денисов не смел думать, что я послушаюсь его, что он может мной командовать. Непременно поеду с Долоховым во французский лагерь. Он может, и я могу».
На все убеждения Денисова не ездить Петя отвечал, что он тоже привык все делать аккуратно, а не наобум Лазаря, и что он об опасности себе никогда не думает.
– Потому что, – согласитесь сами, – если не знать верно, сколько там, от этого зависит жизнь, может быть, сотен, а тут мы одни, и потом мне очень этого хочется, и непременно, непременно поеду, вы уж меня не удержите, – говорил он, – только хуже будет…


Одевшись в французские шинели и кивера, Петя с Долоховым поехали на ту просеку, с которой Денисов смотрел на лагерь, и, выехав из леса в совершенной темноте, спустились в лощину. Съехав вниз, Долохов велел сопровождавшим его казакам дожидаться тут и поехал крупной рысью по дороге к мосту. Петя, замирая от волнения, ехал с ним рядом.
– Если попадемся, я живым не отдамся, у меня пистолет, – прошептал Петя.
– Не говори по русски, – быстрым шепотом сказал Долохов, и в ту же минуту в темноте послышался оклик: «Qui vive?» [Кто идет?] и звон ружья.
Кровь бросилась в лицо Пети, и он схватился за пистолет.
– Lanciers du sixieme, [Уланы шестого полка.] – проговорил Долохов, не укорачивая и не прибавляя хода лошади. Черная фигура часового стояла на мосту.
– Mot d'ordre? [Отзыв?] – Долохов придержал лошадь и поехал шагом.
– Dites donc, le colonel Gerard est ici? [Скажи, здесь ли полковник Жерар?] – сказал он.
– Mot d'ordre! – не отвечая, сказал часовой, загораживая дорогу.
– Quand un officier fait sa ronde, les sentinelles ne demandent pas le mot d'ordre… – крикнул Долохов, вдруг вспыхнув, наезжая лошадью на часового. – Je vous demande si le colonel est ici? [Когда офицер объезжает цепь, часовые не спрашивают отзыва… Я спрашиваю, тут ли полковник?]
И, не дожидаясь ответа от посторонившегося часового, Долохов шагом поехал в гору.
Заметив черную тень человека, переходящего через дорогу, Долохов остановил этого человека и спросил, где командир и офицеры? Человек этот, с мешком на плече, солдат, остановился, близко подошел к лошади Долохова, дотрогиваясь до нее рукою, и просто и дружелюбно рассказал, что командир и офицеры были выше на горе, с правой стороны, на дворе фермы (так он называл господскую усадьбу).
Проехав по дороге, с обеих сторон которой звучал от костров французский говор, Долохов повернул во двор господского дома. Проехав в ворота, он слез с лошади и подошел к большому пылавшему костру, вокруг которого, громко разговаривая, сидело несколько человек. В котелке с краю варилось что то, и солдат в колпаке и синей шинели, стоя на коленях, ярко освещенный огнем, мешал в нем шомполом.
– Oh, c'est un dur a cuire, [С этим чертом не сладишь.] – говорил один из офицеров, сидевших в тени с противоположной стороны костра.
– Il les fera marcher les lapins… [Он их проберет…] – со смехом сказал другой. Оба замолкли, вглядываясь в темноту на звук шагов Долохова и Пети, подходивших к костру с своими лошадьми.
– Bonjour, messieurs! [Здравствуйте, господа!] – громко, отчетливо выговорил Долохов.
Офицеры зашевелились в тени костра, и один, высокий офицер с длинной шеей, обойдя огонь, подошел к Долохову.
– C'est vous, Clement? – сказал он. – D'ou, diable… [Это вы, Клеман? Откуда, черт…] – но он не докончил, узнав свою ошибку, и, слегка нахмурившись, как с незнакомым, поздоровался с Долоховым, спрашивая его, чем он может служить. Долохов рассказал, что он с товарищем догонял свой полк, и спросил, обращаясь ко всем вообще, не знали ли офицеры чего нибудь о шестом полку. Никто ничего не знал; и Пете показалось, что офицеры враждебно и подозрительно стали осматривать его и Долохова. Несколько секунд все молчали.
– Si vous comptez sur la soupe du soir, vous venez trop tard, [Если вы рассчитываете на ужин, то вы опоздали.] – сказал с сдержанным смехом голос из за костра.
Долохов отвечал, что они сыты и что им надо в ночь же ехать дальше.
Он отдал лошадей солдату, мешавшему в котелке, и на корточках присел у костра рядом с офицером с длинной шеей. Офицер этот, не спуская глаз, смотрел на Долохова и переспросил его еще раз: какого он был полка? Долохов не отвечал, как будто не слыхал вопроса, и, закуривая коротенькую французскую трубку, которую он достал из кармана, спрашивал офицеров о том, в какой степени безопасна дорога от казаков впереди их.
– Les brigands sont partout, [Эти разбойники везде.] – отвечал офицер из за костра.
Долохов сказал, что казаки страшны только для таких отсталых, как он с товарищем, но что на большие отряды казаки, вероятно, не смеют нападать, прибавил он вопросительно. Никто ничего не ответил.
«Ну, теперь он уедет», – всякую минуту думал Петя, стоя перед костром и слушая его разговор.
Но Долохов начал опять прекратившийся разговор и прямо стал расспрашивать, сколько у них людей в батальоне, сколько батальонов, сколько пленных. Спрашивая про пленных русских, которые были при их отряде, Долохов сказал:
– La vilaine affaire de trainer ces cadavres apres soi. Vaudrait mieux fusiller cette canaille, [Скверное дело таскать за собой эти трупы. Лучше бы расстрелять эту сволочь.] – и громко засмеялся таким странным смехом, что Пете показалось, французы сейчас узнают обман, и он невольно отступил на шаг от костра. Никто не ответил на слова и смех Долохова, и французский офицер, которого не видно было (он лежал, укутавшись шинелью), приподнялся и прошептал что то товарищу. Долохов встал и кликнул солдата с лошадьми.
«Подадут или нет лошадей?» – думал Петя, невольно приближаясь к Долохову.
Лошадей подали.
– Bonjour, messieurs, [Здесь: прощайте, господа.] – сказал Долохов.
Петя хотел сказать bonsoir [добрый вечер] и не мог договорить слова. Офицеры что то шепотом говорили между собою. Долохов долго садился на лошадь, которая не стояла; потом шагом поехал из ворот. Петя ехал подле него, желая и не смея оглянуться, чтоб увидать, бегут или не бегут за ними французы.
Выехав на дорогу, Долохов поехал не назад в поле, а вдоль по деревне. В одном месте он остановился, прислушиваясь.
– Слышишь? – сказал он.
Петя узнал звуки русских голосов, увидал у костров темные фигуры русских пленных. Спустившись вниз к мосту, Петя с Долоховым проехали часового, который, ни слова не сказав, мрачно ходил по мосту, и выехали в лощину, где дожидались казаки.
– Ну, теперь прощай. Скажи Денисову, что на заре, по первому выстрелу, – сказал Долохов и хотел ехать, но Петя схватился за него рукою.
– Нет! – вскрикнул он, – вы такой герой. Ах, как хорошо! Как отлично! Как я вас люблю.
– Хорошо, хорошо, – сказал Долохов, но Петя не отпускал его, и в темноте Долохов рассмотрел, что Петя нагибался к нему. Он хотел поцеловаться. Долохов поцеловал его, засмеялся и, повернув лошадь, скрылся в темноте.

Х
Вернувшись к караулке, Петя застал Денисова в сенях. Денисов в волнении, беспокойстве и досаде на себя, что отпустил Петю, ожидал его.
– Слава богу! – крикнул он. – Ну, слава богу! – повторял он, слушая восторженный рассказ Пети. – И чег'т тебя возьми, из за тебя не спал! – проговорил Денисов. – Ну, слава богу, тепег'ь ложись спать. Еще вздг'емнем до утг'а.
– Да… Нет, – сказал Петя. – Мне еще не хочется спать. Да я и себя знаю, ежели засну, так уж кончено. И потом я привык не спать перед сражением.
Петя посидел несколько времени в избе, радостно вспоминая подробности своей поездки и живо представляя себе то, что будет завтра. Потом, заметив, что Денисов заснул, он встал и пошел на двор.
На дворе еще было совсем темно. Дождик прошел, но капли еще падали с деревьев. Вблизи от караулки виднелись черные фигуры казачьих шалашей и связанных вместе лошадей. За избушкой чернелись две фуры, у которых стояли лошади, и в овраге краснелся догоравший огонь. Казаки и гусары не все спали: кое где слышались, вместе с звуком падающих капель и близкого звука жевания лошадей, негромкие, как бы шепчущиеся голоса.
Петя вышел из сеней, огляделся в темноте и подошел к фурам. Под фурами храпел кто то, и вокруг них стояли, жуя овес, оседланные лошади. В темноте Петя узнал свою лошадь, которую он называл Карабахом, хотя она была малороссийская лошадь, и подошел к ней.
– Ну, Карабах, завтра послужим, – сказал он, нюхая ее ноздри и целуя ее.
– Что, барин, не спите? – сказал казак, сидевший под фурой.
– Нет; а… Лихачев, кажется, тебя звать? Ведь я сейчас только приехал. Мы ездили к французам. – И Петя подробно рассказал казаку не только свою поездку, но и то, почему он ездил и почему он считает, что лучше рисковать своей жизнью, чем делать наобум Лазаря.
– Что же, соснули бы, – сказал казак.
– Нет, я привык, – отвечал Петя. – А что, у вас кремни в пистолетах не обились? Я привез с собою. Не нужно ли? Ты возьми.
Казак высунулся из под фуры, чтобы поближе рассмотреть Петю.
– Оттого, что я привык все делать аккуратно, – сказал Петя. – Иные так, кое как, не приготовятся, потом и жалеют. Я так не люблю.
– Это точно, – сказал казак.
– Да еще вот что, пожалуйста, голубчик, наточи мне саблю; затупи… (но Петя боялся солгать) она никогда отточена не была. Можно это сделать?
– Отчего ж, можно.
Лихачев встал, порылся в вьюках, и Петя скоро услыхал воинственный звук стали о брусок. Он влез на фуру и сел на край ее. Казак под фурой точил саблю.
– А что же, спят молодцы? – сказал Петя.
– Кто спит, а кто так вот.
– Ну, а мальчик что?
– Весенний то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.
«Ах, да, ведь это я во сне, – качнувшись наперед, сказал себе Петя. – Это у меня в ушах. А может быть, это моя музыка. Ну, опять. Валяй моя музыка! Ну!..»
Он закрыл глаза. И с разных сторон, как будто издалека, затрепетали звуки, стали слаживаться, разбегаться, сливаться, и опять все соединилось в тот же сладкий и торжественный гимн. «Ах, это прелесть что такое! Сколько хочу и как хочу», – сказал себе Петя. Он попробовал руководить этим огромным хором инструментов.
«Ну, тише, тише, замирайте теперь. – И звуки слушались его. – Ну, теперь полнее, веселее. Еще, еще радостнее. – И из неизвестной глубины поднимались усиливающиеся, торжественные звуки. – Ну, голоса, приставайте!» – приказал Петя. И сначала издалека послышались голоса мужские, потом женские. Голоса росли, росли в равномерном торжественном усилии. Пете страшно и радостно было внимать их необычайной красоте.
С торжественным победным маршем сливалась песня, и капли капали, и вжиг, жиг, жиг… свистела сабля, и опять подрались и заржали лошади, не нарушая хора, а входя в него.
Петя не знал, как долго это продолжалось: он наслаждался, все время удивлялся своему наслаждению и жалел, что некому сообщить его. Его разбудил ласковый голос Лихачева.
– Готово, ваше благородие, надвое хранцуза распластаете.
Петя очнулся.
– Уж светает, право, светает! – вскрикнул он.
Невидные прежде лошади стали видны до хвостов, и сквозь оголенные ветки виднелся водянистый свет. Петя встряхнулся, вскочил, достал из кармана целковый и дал Лихачеву, махнув, попробовал шашку и положил ее в ножны. Казаки отвязывали лошадей и подтягивали подпруги.
– Вот и командир, – сказал Лихачев. Из караулки вышел Денисов и, окликнув Петю, приказал собираться.


Быстро в полутьме разобрали лошадей, подтянули подпруги и разобрались по командам. Денисов стоял у караулки, отдавая последние приказания. Пехота партии, шлепая сотней ног, прошла вперед по дороге и быстро скрылась между деревьев в предрассветном тумане. Эсаул что то приказывал казакам. Петя держал свою лошадь в поводу, с нетерпением ожидая приказания садиться. Обмытое холодной водой, лицо его, в особенности глаза горели огнем, озноб пробегал по спине, и во всем теле что то быстро и равномерно дрожало.
– Ну, готово у вас все? – сказал Денисов. – Давай лошадей.
Лошадей подали. Денисов рассердился на казака за то, что подпруги были слабы, и, разбранив его, сел. Петя взялся за стремя. Лошадь, по привычке, хотела куснуть его за ногу, но Петя, не чувствуя своей тяжести, быстро вскочил в седло и, оглядываясь на тронувшихся сзади в темноте гусар, подъехал к Денисову.
– Василий Федорович, вы мне поручите что нибудь? Пожалуйста… ради бога… – сказал он. Денисов, казалось, забыл про существование Пети. Он оглянулся на него.
– Об одном тебя пг'ошу, – сказал он строго, – слушаться меня и никуда не соваться.
Во все время переезда Денисов ни слова не говорил больше с Петей и ехал молча. Когда подъехали к опушке леса, в поле заметно уже стало светлеть. Денисов поговорил что то шепотом с эсаулом, и казаки стали проезжать мимо Пети и Денисова. Когда они все проехали, Денисов тронул свою лошадь и поехал под гору. Садясь на зады и скользя, лошади спускались с своими седоками в лощину. Петя ехал рядом с Денисовым. Дрожь во всем его теле все усиливалась. Становилось все светлее и светлее, только туман скрывал отдаленные предметы. Съехав вниз и оглянувшись назад, Денисов кивнул головой казаку, стоявшему подле него.
– Сигнал! – проговорил он.
Казак поднял руку, раздался выстрел. И в то же мгновение послышался топот впереди поскакавших лошадей, крики с разных сторон и еще выстрелы.
В то же мгновение, как раздались первые звуки топота и крика, Петя, ударив свою лошадь и выпустив поводья, не слушая Денисова, кричавшего на него, поскакал вперед. Пете показалось, что вдруг совершенно, как середь дня, ярко рассвело в ту минуту, как послышался выстрел. Он подскакал к мосту. Впереди по дороге скакали казаки. На мосту он столкнулся с отставшим казаком и поскакал дальше. Впереди какие то люди, – должно быть, это были французы, – бежали с правой стороны дороги на левую. Один упал в грязь под ногами Петиной лошади.
У одной избы столпились казаки, что то делая. Из середины толпы послышался страшный крик. Петя подскакал к этой толпе, и первое, что он увидал, было бледное, с трясущейся нижней челюстью лицо француза, державшегося за древко направленной на него пики.
– Ура!.. Ребята… наши… – прокричал Петя и, дав поводья разгорячившейся лошади, поскакал вперед по улице.
Впереди слышны были выстрелы. Казаки, гусары и русские оборванные пленные, бежавшие с обеих сторон дороги, все громко и нескладно кричали что то. Молодцеватый, без шапки, с красным нахмуренным лицом, француз в синей шинели отбивался штыком от гусаров. Когда Петя подскакал, француз уже упал. Опять опоздал, мелькнуло в голове Пети, и он поскакал туда, откуда слышались частые выстрелы. Выстрелы раздавались на дворе того барского дома, на котором он был вчера ночью с Долоховым. Французы засели там за плетнем в густом, заросшем кустами саду и стреляли по казакам, столпившимся у ворот. Подъезжая к воротам, Петя в пороховом дыму увидал Долохова с бледным, зеленоватым лицом, кричавшего что то людям. «В объезд! Пехоту подождать!» – кричал он, в то время как Петя подъехал к нему.
– Подождать?.. Ураааа!.. – закричал Петя и, не медля ни одной минуты, поскакал к тому месту, откуда слышались выстрелы и где гуще был пороховой дым. Послышался залп, провизжали пустые и во что то шлепнувшие пули. Казаки и Долохов вскакали вслед за Петей в ворота дома. Французы в колеблющемся густом дыме одни бросали оружие и выбегали из кустов навстречу казакам, другие бежали под гору к пруду. Петя скакал на своей лошади вдоль по барскому двору и, вместо того чтобы держать поводья, странно и быстро махал обеими руками и все дальше и дальше сбивался с седла на одну сторону. Лошадь, набежав на тлевший в утреннем свето костер, уперлась, и Петя тяжело упал на мокрую землю. Казаки видели, как быстро задергались его руки и ноги, несмотря на то, что голова его не шевелилась. Пуля пробила ему голову.
Переговоривши с старшим французским офицером, который вышел к нему из за дома с платком на шпаге и объявил, что они сдаются, Долохов слез с лошади и подошел к неподвижно, с раскинутыми руками, лежавшему Пете.
– Готов, – сказал он, нахмурившись, и пошел в ворота навстречу ехавшему к нему Денисову.
– Убит?! – вскрикнул Денисов, увидав еще издалека то знакомое ему, несомненно безжизненное положение, в котором лежало тело Пети.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Аш-Шааби,_Кахтан_Мухаммед&oldid=81351074»