Список эльфов Средиземья

В легендариуме Дж. Р. Р. Толкина эльфы — одна из рас, населявших вымышленную Землю, часто называемую Средиземьем, в отдалённом прошлом. Эльфы фигурируют во всех произведениях Толкина, их сложная история изложена в основном в «Сильмариллионе» (также многие её аспекты можно почерпнуть из «Неоконченных сказаний» и «Истории Средиземья»).

Данная статья представляет собой список эльфов, упомянутых в произведениях Толкина, составленный в алфавитном порядке.

Все эльфийские имена имеют определённые значения на языках эльфов, разработанных Толкином, к примеру, на квенья, нолдорине, голдогрине, синдарине.

В конце жизни Толкин решил, что эльфы Второго клана (нолдор), жившие в Эльдамаре, носили несколько имён:

• «отцовское имя» («атарессэ», кв. ataressë), данное отцом
• «материнское имя» («амилессэ», кв. amilessë), данное матерью
• «после-имя» («эпессэ», кв. epessë), прозвище, данное другими эльфу в течение его жизни
• «собственное имя» («килмессэ», кв. kilmessë), которым эльф называл сам себя.

Однако стоит заметить, что большинство эльфов, описанных Толкином, имело только одно имя.

А

Амариэ

Ама́риэ (кв. Amarië) — эльфийка из ваниар, возлюбленная Финрода Фелагунда. Не последовала за Финродом в Средиземье, и Финрод, продолжая любить её, никогда не женился, находясь в изгнании. В «Песни Лейтиан» указано, что Финроду вскоре после смерти позволили вернуться к жизни в Валиноре, и «теперь он живёт с Амариэ», из чего, видимо, следует, что после возвращения Финрода они заключили брачный союз.

Амдир

Амдир (синд. Amdir, в переводе с синдарина — «взгляд вверх», «надежда») — король эльфов во Вторую Эпоху. Упомянут только в «Неоконченных сказаниях». Амдир был эльфом-синда из Дориата, который отправился на восток, в Эриадор, после Войны Гнева. Там он стал королём государства Лоринанд (позже названного Лотлориэном), поскольку лесные эльфы, владевшие им ранее, уже не имели владык среди себя. Лоринанд располагался к югу от той области, где Орофер (отец Трандуила, короля эльфов из «Хоббита», и дед Леголаса из «Властелина Колец») основал государство лесных эльфов в Лихолесье.

Толкин писал, что Амдир был убит в Войне Последнего союза в 3434 г. В. Э., в ходе Битвы при Дагорладе, где он вместе со всеми воинами, которых мог собрать, присоединился к армии Орофера. Он и его войско были отрезаны от союзников и загнаны в болото, где более половины из них, включая самого короля, погибли. Местность эта позже стала известна как Мёртвые Топи. После смерти Амдира его сын Амрот стал королём Лоринанда.

В другой версии тех же событий Толкин назвал этого же персонажа Мальгалад («золотое сияние»).

Амрас

Амрас (синд. Amras) — брат-близнец Амрода, младший сын Феанора и Нерданэль.

Согласно «Сильмариллиону» он, как и его брат Амрод, погиб в нападении на подданных Эарендила в устье Сириона. В более поздней версии он погиб на корабле, подожжённом Феанором, тем самым оправдалось его материнское имя Umbarto (обречённый).

«Отцовское имя» Амраса на квенья — Телуфинвэ («последний Финвэ», в честь его деда Финвэ, поскольку он был самым младшим и последним сыном Феанора). «Материнское имя» его было изначально Амбарусса, «рыжеголовый» (что намекало на уникальный среди эльфов цвет его волос), аналогичное «материнскому имени» его брата-близнеца Амрода. Позже Нерданэль называла его Умбарто, «Обречённый». Его отец Феанор, обеспокоенный этим, изменил его на Амбарто. Тем не менее, оба близнеца называли друг друга «Амбарусса».

Амрод

Амрод (синд. Amrod) — брат-близнец Амраса, младший сын Феанора и Нерданэль.

«Отцовское имя» Амрода на квенья было Питьяфинвэ, «маленький Финвэ», а «материнское имя» — Амбарусса (изначально данное Амрасу, позднее оба близнеца называли друг друга этим именем). Погиб вместе с братом в нападении на подданных Эарендила в устье Сириона.

Амрот

Амрот (синд. Amroth) — сын Амдира, эльф из синдар, который унаследовал от отца титул Владыки Лориэна. Он устал от Средиземья и отправился на юг, в Эделлонд, старую гавань своего народа, вместе со своей возлюбленной по имени Нимродэль. Однако Нимродэль пропала в Белых горах, и Амрот отложил свой отъезд в Валинор. Когда он всё-таки поднял парус, то ему показалось, что он видит Нимродэль на пристани, и он бросился в воду, чтобы доплыть до неё. В результате он утонул в заливе Белфалас, и никто более его не видел.
Амрот, несмотря на то, что был синда по происхождению, жил по обычаям лесных эльфов. Жилище его было на холме, который впоследствии назвали Керин Амрот.

Настоящее имя Амрота в легендариуме не упоминается. «Амрот» (англ. Amroth) — это прозвище, означающее «верхолаз».
Крепость Дол Амрот в южном Гондоре была названа в честь Амрота.

Анайрэ

Анайрэ (кв. Anairë, в переводе с квенья — «святейшая») — эльфийка из нолдор, жена Финголфина и мать всех его детей. Не последовала за мужем в изгнание, оставшись в Валиноре вместе со своей близкой подругой Эарвен.

Ангрод

Ангрод (синд. Angrod) — сын Финарфина, один из князей нолдор.

Ангрод был старшим братом Галадриэль и Аэгнора и младшим братом Финрода Фелагунда. Вместе с ними он ушёл в изгнание, в Средиземье же вместе с Аэгнором он оборонял нагорья Дортониона от Моргота. Ангрод и Аэгнор были оба убиты в Дагор Браголлах.

У Ангрода была жена по имени Эльдалотэ. Его сыном был Ородрет, который бежал в Нарготронд после гибели отца. Таким образом, Ангрод был дедом Гил-Галада, сына Ородрета.

Его имя было синдаризированной формой его имени на тэлерийском диалекте квенья — Ангарато (кв. Angaráto), означающего «железный благородный». В имени нашли отражение его руки огромной силы и ранее полученное эпессэ Ангамайтэ (кв. Angamaitë) — «железнорукий».

Аргон

Аракано (кв. Arakáno, на синдарине — Аргон (синд. Argon)) — персонаж книг Дж. Р. Р. Толкина; эльф из нолдор, третий сын Финголфина и Анайрэ. Брат Фингона, Тургона и Аредэли. Аракано — его отцовское имя, на квенья оно означает «благородный вождь».

В 1495 году Предначальной Эпохи Аракано внял призыву Феанора и вместе со своим отцом, братьями и сестрой отправился в Исход. Но погиб он одним из первых в битве с орками в Ламмоте , едва достигнув Средиземья.

У Толкина есть несколько версий его смерти (погиб в Альквалондэ, или во время перехода через Хэлкараксэ).

Аредэль

Аредэль Ар-Фейниэль (синд. Aredhel Ar-Feiniel, в переводе с синдарина — «благородный эльф» и «благородная белая дама», англ. Aredhel Ar-Feiniel, кв. Irissë), также называемая Белой Девой Нолдор (что является переводом прозвища Ар-Фейниэль; имя же Аредэль переводится как «знатный эльф») — в легендариуме Дж. Р. Р. Толкина дочь Финголфина и Анайрэ, сестра Фингона, Тургона и Аргона, мать Маэглина. Своё прозвище «Ар-Фейниэль» она получила, как говорят, за то, что отличалась весьма светлой кожей и носила только серебристые и белые одежды.

Описывается как высокая, стройная, светлокожая и темноволосая, всегда одетая в белое и серебряное, своевольная и переменчивая, неугомонная любительница охоты и конных прогулок в лесу. Аредэль привлекали сыновья Феанора, но ни одному из них она не стала женой.

Прибыв из Амана в Средиземье, жила с Тургоном в Неврасте; с ним же отправилась в потаённый Гондолин. Но со временем город наскучил ей, Аредэль затосковала по лесам и диким просторам. Она просила Тургона разрешить ей уйти; он не желал этого, боясь раскрытия тайны Гондолина, но в конце концов смягчился, и в 316 году Первой Эпохи его сестра покинула пределы Тумладена.

Первоначально Аредэль и её провожатые планировали проехать на восток через защищённые земли королевства Элу Тингола, однако пограничная стража Дориата не пропустила их:

…Стражи границ отказали им, потому что Тингол не разрешал никому из Нолдор, кроме его родичей из дома Финарфина, пересекать Пояс Мелиан, и меньше всего тем, кто был другом сыновей Феанора.

Поэтому, стремясь достичь владений сыновей Феанора, Келегорма и Куруфина, Аредэль выбрала опасный путь по местности Нан Дунгортэб вдоль подножия горной цепи Эред Горгорат; там спутники Аредэли заблудились и отстали, а она в одиночку бесстрашно продолжала путь. Достигнув Химлада, но не застав там сыновей Феанора, Аредэль стала ездить по лесам и в конце концов заблудилась в Нан Эльмоте.

Теми местами владел Эол Тёмный Эльф, искусный кузнец, некогда принадлежавший к роду Тингола. Окружённая его чарами, Аредэль пришла к его дому; «там она и осталась», став женой Эола. Их сыном стал Маэглин. Рассказывая ему о былом, Аредэль захотела вернуться в Гондолин. В отсутствие Эола она вместе с Маэглином оставила Нан Эльмот. Преследуемые Эолом, они достигли тайного входа в город, где были радостно встречены. Эол же был схвачен и предстал перед Тургоном, который запретил ему покидать Гондолин, предоставив выбор: оставаться в городе или умереть.

Эол выбрал смерть, но не только для себя, но и для своего сына. Он попытался убить Маэглина дротиком, но Аредэль встала на пути его броска. К вечеру того же дня она умерла, поскольку дротик оказался отравленным. На скором суде за Эола никто не вступился, даже его сын Маэглин промолчал и не подал голоса ни за, ни против отца. Поэтому Эола единогласно приговорили к смерти и сбросили с городской стены. Перед смертью он проклял своего сына, сказав, что его постигнет та же участь.

Сын Эола Маэглин занял видное место в жизни Гондолина, однако впоследствии предал его, заслужив ненависть даже бо́льшую, чем его отец.

Арвен

Арвен (синд. Arwen, в переводе с синдарина — «благородная дева») — дочь Элронда и Келебриан, внучка Галадриэль и Эарендила, жена Арагорна, короля Элессара, владыки Воссоединённого королевства Гондора и Арнора. Браком Арагорна (потомка Элроса в 60-м поколении) и Арвен (дочери Элронда) воссоединились ранее разделённые ветви потомков близнецов Элронда и Элроса (см. Полуэльфы).

Аэгнор

Аэгнор (синд. Aegnor) — эльф из нолдор, сын Финарфина и один из князей нолдор.

Аэгнор был старшим братом Галадриэль и младшим братом Финрода Фелагунда и Ангрода, вместе с ними он отправился в изгнание из Валинора. Аэгнор был

… известен как один из самых отважных воинов; … в гневе битвы свет его очей был подобен огню [что подтвердило его «пророческое» материнское имя, см. ниже], хотя в остальном он был щедр и благороден духом.

— Толкин Дж. Р. Р. (под ред. К. Толкина). Народы Средиземья: Шибболет Феанора

Позже, уже в Белерианде, он был вассалом Финрода и вместе с Ангродом оборонял нагорья Дортониона от Моргота. Позже они оба были убиты в Дагор Браголлах.

Аэгнор никогда не был женат. Он был влюблён в смертную женщину Андрет, но поскольку то было время войны, он не открылся ей полностью, а вскоре после этого был убит.

Имя «Аэгнор» — синдаризированная форма его квенийского материнского имени Айканаро, или Айканар (кв. Aikanáro, кв. Aikanár), означающего «злой огонь», видимо, данного ему из-за особенностей характера. Его отцовским именем было Амбарато (кв. Ambaráto), на тэлерийском квенья означающего «высокий благородный».

Б

Белег

Белег (синд. Beleg) — великий эльфийский лучник Первой Эпохи, товарищ Турина Турамбара. Его называли Белег Куталион (англ. Beleg Cúthalion), в переводе с синдарина — Белег Могучий Лук.

Белег нашел Турина и небольшой отряд на границе Дориата. Позже они вдвоем охраняли границе королевства. Могучий Лук и Драконий Шлем — так их знали враги. И страшились они лучника с его другом мечником.

После пленения Турина орками из-за предательства Мима, гнома-карлика, Белег пустился на его поиски. Через несколько ночей после пропажи Турина Белег встретил эльфа по имени Гвиндор, и они вместе в ту же ночь обнаружили отряд орков, пленивших Турина. Белег отвязал Турина от дерева, где орки привязали его, чтобы напоить и насмехаться над ним, и, отнеся его достаточно далеко от лагеря орков, попытался рассечь оковы. Но меч Турина, Англахэл, которым орудовал Белег, соскользнул и оцарапал ступню пленника. Турин очнулся и, увидев над собой неясную фигуру с мечом, бросился на Белега, в схватке завладел Англахэлом и убил Белега, почитая того за врага.

В

Воронвэ

Воронвэ (кв. Voronwë) — эльф-нолдо из Гондолина, игравший ключевую роль в истории Туора. Его имя на квенья значит «непреклонный» (синдаринская форма — Бронвег). Слово «Воронвэ» также являлось титулом некоторых других персонажей, к примеру, наместника Гондора Мардила Воронвэ.

Воронвэ был относительно молодым по меркам эльфов, поскольку родился в Средиземье (конкретно — в Неврасте), а не в Валиноре. Его отцом был Аранвэ из нолдор, а мать, родственница Кирдана, была из синдар Фаласа. Воронвэ утверждал о себе, что он был «из Дома Финголфина», что в данном случае, скорее всего, означает, что он был сторонником этого Дома, а не его членом по крови.

Воронвэ был одним из эльфов Гондолина, посланных Тургоном к заливу Балар после Нирнаэт Арноэдиад. Их заданием была постройка кораблей с помощью Кирдана, чтобы попытаться достигнуть Валинора и обратиться с мольбой к Владыкам Запада о помощи эльфам. Однако Воронвэ задержался по пути, будучи зачарован в ивовых лугах Нан-татрена и скитаясь там. Таким образом Воронвэ последним из посланников Тургона добрался до Кирдана, когда шесть из семи кораблей, построенных по просьбе короля Гондолина, уже ушли в море. Таким образом, он стал капитаном последнего, самого большого корабля, и семь лет путешествовал по Белегаэру, пытаясь найти путь на Запад через

… ненависть, и одиночество, и безумие, ужас ветра и смятение, и безмолвие, и тени, в которых теряется вся надежда, и всё живое уходит навсегда.

— Толкин Дж. Р. Р. (под ред. К. Толкина). Неоконченные сказания: «О Туоре и его приходе в Гондолин», стр. 36

Однако Проклятие Валар сработало против него, и Запад остался недосягаемым. В отчаянии мореплаватели повернули назад, но когда они уже увидели Смертные Земли, их корабль попал в великую бурю и затонул.

Воронвэ, однако, спасся, единственный из всех, посланных Тургоном и Кирданом. От ярости Оссэ его уберёг Ульмо и вынес на берег неподалёку от Виньямара, места его рождения. Там его приветствовал Туор из Дома Хадора, который передал ему просьбу Ульмо: сопроводить Туора в Гондолин. Воронвэ с неохотой, но подчинился, вспоминая древние пророчества. Более месяца шли они на восток вдоль южных склонов Эред Ветрин ко входу в Сокрытый Город, несмотря на Проклятие Валар и злость Врага, под защитой Ульмо. По дороге они встретили двоюродного брата Туора, Турина Турамбара — у руин Эйтель Иврин, но не узнали его. Когда они дошли, наконец, до Гондолина, Воронвэ впустили туда как его прежнего обитателя, Туора же вначале арестовали, но затем отпустили, и он смог передать Тургону предостережения Ульмо.

Более в канонических работах Толкина Воронвэ не упоминается, кроме утверждения, что он пережил падение Гондолина. Прочие источники предполагают, что он уплыл на Запад вместе с Туором и Идрилью.

Г

Галадон

Галадон (синд. Galadhon) — эльф из синдар, упомянут только в «Неоконченных сказаниях». Был сыном Эльмо, младшего брата Тингола, и отцом Келеборна. Галадон был создан для того, чтобы объяснить родство Келеборна и Тингола (такое происхождение делает Тингола двоюродным дедом Келеборна; в более поздних произведениях Толкина описано альтернативное происхождение Келеборна). У Галадона был ещё один сын, Галатиль, который стал отцом Нимлот, которая, в свою очередь, вышла замуж за своего троюродного брата Диора. Имя «Галадон» имеет корень «галад», синдаринское слово, обозначающее «дерево».

Галадриэль

Галадриэль (синд. Galadriel) — эльфийка королевского рода, дочь Финарфина, происходившая из нолдор и тэлери. Была внучкой королей Финвэ и Ольвэ, а также близкой родственницей короля ваниар Ингвэ через свою бабушку Индис. Ближе к концу своего пребывания в Средиземье Галадриэль была соправительницей Лотлориэна вместе со своим мужем, владыкой Келеборном.

Галатиль

Галатиль (синд. Galathil) — эльф из синдар, брат Келеборна, сын Галадона и внук Эльмо.

Галдор из Гаваней

Галдор из Гаваней (англ. Galdor of the Havens) — эльф из Митлонда, представитель Кирдана на совете у Элронда.

Галдор из Гондолина

Галдор из Гондолина (англ. Galdor of Gondolin) — эльф из нолдор, живший в Гондолине в Первую Эпоху, предводитель Народа Дерева. Слыл храбрейшим из эльфов Гондолина, не считая самого короля Тургона. После падения Гондолина бежал к устьям Сириона. По легенде, позже Галдор вернулся в Бессмертные Земли и жил на Тол Эрессеа.

В поздних произведениях Толкин писал, что Галдор из Гондолина и из Митлонда (описанный во «Властелине Колец» посланник Кирдана на совет у Элронда) может быть одним и тем же эльфом, но в итоге окончательно отказался от этой идеи: если Галдор остался в Средиземье, то он либо полностью отказался от прощения Валар (и, следовательно, окончательно пал), либо должен был уйти и позже вернуться, как сделал Глорфиндел, что сделало бы его гораздо более сильным персонажем, чем описано во «Властелине Колец». Таким образом, Толкин пришёл к выводу, что «Галдор» — это просто распространённое синдаринское имя.

Галион

Галион (англ. Galion) — дворецкий короля эльфов в «Хоббите», чьё пристрастие к выпивке позволило Бильбо Бэггинсу и гномам успешно бежать.

Гвиндор

Гвиндор, сын Гуилина (англ. Gwindor son of Guilin) — князь Нарготронда, брат Гелмира. Он был обручён с принцессой Финдуилас, дочерью короля Ородрета. Поскольку Гвиндор считался отважнейшим из всех эльфов Нарготронда, ему вместе с небольшим отрядом позволили участвовать в Битве Бессчестных Слёз, но только под командованием Фингона (деяния Келегорма и Куруфина привели к тому, что большая часть армии Нарготронда отсутствовала).

Он уже сражался в Нирнаэт Арноэдиад, когда, увидев изувеченный труп своего брата Гелмира, его обуял страшный гнев, и Гвиндор бросился на армии Моргота на просторах Анфауглита. По легенде, сам Моргот затрепетал перед его гневом, видя, как Гвиндор приближается к Ангбанду. Однако он атаковал слишком быстро и зашёл слишком далеко, и был взят в плен у врат Ангбанда, где провёл следующие четырнадцать лет в качестве раба.

Через четырнадцать лет Гвиндору удалось сбежать из подземелий, однако он заблудился в Дортонионе. Однако там его нашёл Белег, которому он помог спасти Турина Турамбара и проводить его через Эйтель Иврин в Нарготронд. Когда Гвиндор вернулся туда, оказалось, что его плен так сильно повлиял на него, что лишь немногие из его рода смогли его узнать. Он также вернулся к Финдуилас, но со временем обнаружилось, что теперь она любит Турина; в гневе Гвиндор открыл настоящее имя Турина народу Нарготронда, за что Турин упрекал его.

Позднее Гвиндор выступал против планов Турина об открытой войне с силами Моргота, но его не слушали. Он встретил свою смерть вместе с королём Ородретом в Битве при Тумхаладе. Перед тем, как Гвиндор умер, Турин нашёл его, и они последний раз поговорили, при этом Гвиндор открыл Турину, что лишь Финдуилас стоит между ним и его судьбой. После этого дух его отошёл в Мандос.

Гилдор Инглорион

Гилдор Инглорион (синд. Gildor Inglorion) — эльф-нолдо из Дома Финрода. Во «Властелине Колец» он встретил Фродо Бэггинса и его друзей по пути из Шира. Гилдор предупредил их о Чёрных Всадниках, дал отряду Фродо еду и устроил на ночь, а кроме этого, произвёл огромное впечталение на Сэма. В конце романа он появляется в Серых Гаванях, сопровождая Бильбо, Фродо, Гэндальфа, Элронда и Галадриэль в Валинор.

Уже давно возник вопрос о личности данного героя. Гилдор называет себя «Гилдор Инглорион из Дома Финрода». Он также говорт: «Мы изгнанники, и большинство наших сродников уже давно уплыли, да и мы только немного задержались здесь, прежде чем отправиться обратно через Великое Море». Во время, когда был написан «Властелин Колец», Финродом всё ещё звали персонажа, позже ставшего известным как Финарфин. Поскольку «Дом Финрода» — то же самое, что «Дом Финарфина», Гилдора можно поместить среди нолдор, состоявших в Доме Финарфина во время Исхода Нолдор и пришедших в Белерианд под водительством Финрода Фелагунда.

Некоторые спорят, что имя «Инглорион», означающее «сын Инглора», намекает на то, что Гилдор был сыном самого Финрода Фелагунда, который на то время в легендариуме Толкина был ещё известен как Инглор. Однако существуют сильные аргументы против этого. В «Сильмариллионе» говорится, что у Финрода не было жены, поскольку он любил Амариэ из ваниар, которая не пошла вместе с ним в изгнание. Это означает, что у него мог родиться сын только после того, как он погиб и отправился в Чертоги Мандоса. Его мог воскресить Мандос, и после этого он мог жениться на Амариэ. Однако крайне маловероятно (а скорее всего — невозможно), чтобы Финроду когда-либо позволили вернуться в Средиземье. Единственным таким исключением был Глорфиндел, к тому же, если бы дело обстояло именно так, то об этом обязательно упоминалось бы в произведениях Толкина. Более того, в этом случае Гилдор бы не описывал себя как одного из изгнанников. Если бы он был сыном Финрода, он, вероятно, мог бы претендовать на титул Верховного короля нолдор вместо Гил-Галада после смерти Тургона. Также говорится, что было всего трое детей — Келебримбор, Идриль и Ородрет — «третьего поколения от Финвэ, отправившихся в изгнание».

Также следует заметить, что Толкин изначально довольно хаотично использовал в «Хоббите» и первых черновиках его продолжения — «Властелина Колец» — имена из его неопубликованного к тому времени «Сильмариллиона»: другими примерами этого может служить упоминание Гондолина и появление Элронда в «Хоббите», которое было приведено в соответствии с «Властелином Колец» и ещё неопубликованной более ранней мифологией только к третьему изданию книги.

Всё это заставляет заключить, что Гилдор изначально мог быть задуман как сын Фелагунда, однако в финальной версии он, вероятно, стал членом Дома Финрода в качестве одного из его вассалов, а не сыновей (возможно, он был одним из рыцарей Нарготронда и сыном Инглора — персонажа, не связанного с Финродом Фелагундом).

Гил-Галад (Эрейнион)

Гил-Галад, или Эрейнион (синд. Gil-galad, англ. Ereinion) — последний Верховный король нолдор Средиземья. Согласно «Сильмариллиону» — сын Фингона, по другим источникам — его двоюродный племянник (сын Ородрета). Правил во Вторую Эпоху, погиб в Войне Последнего Союза эльфов и людей с Сауроном.

Гимли

Гимли (англ. Gimli) — пожилой эльф, бывший пленником в кухне Тевильдо, Князя Котов, вместе с Береном. Упомянут в «Истории о Тинувиэль», самой ранней версии приключений Берена и Лютиэн, опубликованной во второй части «Книги утраченных сказаний». Имя «Гимли» впоследствии было дано гному во «Властелине Колец».

Глорфиндел

Глорфиндел (синд. Glorfindel) — имя эльфа, дважды упомянутое в историях о Средиземье. Первый раз он появляется в различных повестованиях о Первой Эпохе Средиземья (включая «Сильмариллион») как военачальник Гондолина. Второй Глорфиндел — могущественный воин-князь Ривенделла, живущий в Третьей Эпохе и описанный во «Властелине Колец». В поздних произведениях Толкин утверждает, что эти два Глорфиндела — одно и то же лицо, хотя из «Сильмариллиона» и «Властелина Колец» это неочевидно.

Этот персонаж и его имя (обозначающее на синдарине «золотоволосый») был одним из первых созданных в то время, когда Толкин впервые замыслил то, что впоследствии стало его легендариумом (в 1916-17 гг.).

Д

Даэрон

Даэрон (синд. Daeron) — эльфийский учёный и менестрель короля Дориата Тингола. Был также одарённым лингвистом и изобрёл рунный алфавит Кирт.

Даэрон любил Лютиэн, дочь Тингола и Майа Мелиан, но она не отвечала ему взаимностью. Несмотря на это, они были добрыми друзьями, и Лютиэн часто танцевала под его музыку. После того, как Даэрон обнаружил, что Лютиэн любит смертного Берена, он выдал их обоих Тинголу. Когда позже Лютиэн просила у него помощи в освобождении Берена, захваченного в плен силами Моргота, Даэрон снова выдал её Тинголу.

После того, как Лютиэн тайно покинула Дориат, Даэрон раскаялся и пустился на её поиски. Однако ему не удалось найти её, и в Дориат он также не вернулся, уйдя через Эред Луин в Эриадор, где он, видимо, долго жил впоследствии, написав песни, оплакивающие потерю Лютиэн.

По легенде, Даэрон был величайшим менестрелем среди всех Детей Илуватара, и только Маглору, сын Феанора, удалось приблизиться к его искусству. В более ранних версиях легендариума Даэрон (чьё имя тогда писалось Даирон (англ. Dairon)) был братом Лютиэн.

Образу Даэрона посвящены песни, наиболее известные из которых — «Дайолен — Даэрону» (музыка Хелависы, стихи Ниэннах (Н. Васильевой)), «Даэрон — Лютиэнь» Тэм Гринхилл, «Даэрон» Айрэ и Саруман. О судьбе Даэрона рассказывают многие фанфики; кроме того, она освещается в таких книгах по мотивам творчества Дж. Р. Р. Толкина, как «Чёрная книга Арды» Ниэннах, Иллет и «По ту сторону рассвета» О. Брилёвой.

Дэнетор

Дэнетор (синд. Denethor) — король эльфийского народа лаиквенди, героически погибший в Первой битве за Белерианд во время сражения на горе Амон Эреб.

В его честь были названы двое Наместников Гондора Третьей Эпохи.

Дуилин

Дуилин (синд. Duilin) — в «Книге утраченных сказаний» князь Гондолина, владыка Дома ласточки. Дуилин и его эльфы были великими лучниками.

Позже Толкин использовал имя «Дуилин» для одного из людей Гондора во «Властелине Колец». Он возглавил отряд лучников Мортонда и уничтожая харадских боевых зверей-мумакил, был затоптан чудовищами.

И

Идриль

Идриль (синд. Idril) — дочь Тургона и Эленвэ, жена Туора и мать Эарендила Морехода.

Имя «Идриль» — это синдаризированная форма её квенийского имени Итариллэ, или Итарильдэ (кв. Itarillë, кв. Itarildë), означающего «сверкающее великолепие». Идриль была очень красивой светловолосой девушкой, свой цвет волос она унаследовала от Эленвэ, принадлежавшей к ваниар.

Имин

Имин (англ. Imin) — один из первых шести пробудившихся эльфов.

Иминиэ

Иминиэ (англ. Iminyë) — супруга Имина, одна из первых шести пробудившихся эльфов.

Ингвион

Ингвион (кв. Ingwion, в переводе с квенья — «сын Ингвэ») — сын Ингвэ, предводителя ваниар и Верховного короля всех эльфов, двоюродный брат Индис, второй жены Финвэ. Жил в Валиноре вместе со своим отцом, на Таникветиле.

В ходе Войны Гнева Ингвион командовал войском ваниар, которое в числе прочих сил Валар пришло в Средиземье для борьбы с Морготом.

Ингвэ

Ингвэ (англ. Ingwë) — предводитель первого клана эльфов, называемого ваниар.

Инглор

См. Гилдор Инглорион

Индис

Индис (кв. Indis, на квенья обозначает «жена, невеста») — эльфийка из ваниар, сестра Ингвэ, вторая жена Финвэ, Верховного короля нолдор.

После смерти своей первой жены, Мириэль, Финвэ долго горевал и сокрушался, а затем женился на Индис, которая давно любила его. У Финвэ и Индис было двое сыновей, Финголфин и Финарфин, и две дочери — Финдис и Иримэ. Также Индис стала мачехой Феанора. После того, как Финвэ был убит Мелькором, который затем похитил Сильмариллы, Индис вместе со своей старшей дочерью Финдис вернулась к своим родичам, эльфам-ваниар.

Либо сама Индис, либо её мать была сестрой Ингвэ, Верховного короля ваниар. Она также была бабушкой Галадриэль, одной из главных персонажей «Властелина Колец».

Иримэ

Иримэ (кв. Irimë) — одна из дочерей Финвэ, сестра Феанора, Финголфина и Финарфина.

К

Карантир

Карантир (синд. Caranthir) — сын Феанора и Нерданэль, прозванный «Тёмным» (англ. The Dark), самый суровый и гневливый из семи братьев. «Карантир» — синдаринская форма квенийского имени «Карнистир» — «краснолицый».

После того, как Мелькор убил Финвэ и похитил Сильмариллы, Карантир вслед за своим отцом Феанором и вместе с остальными братьями принёс (в 1495 году по валинорскому летосчислению) в Тирионе Клятву именем Илуватара, призывая на свою голову Извечную Тьму, если не сдержат её, и взяв в свидетели Манвэ, Варду и благую гору Таникветил, поклявшись ненавидеть и преследовать любого, кто завладеет, получит или укроет от Феанора и его наследников Сильмариллы. Затем Карантир вместе с остальным войском нолдор ушёл в Средиземье, принимал участие в Резне в Альквалондэ, и приплыв к берегам Средиземья, сжёг корабли а Лосгаре.

Дальнейшая судьба Карантира в Средиземье так или иначе связана с судьбой остальных братьев. Вместе с остальными, Карантир участвовал во Второй Битве (Дагор-нуин-Гилиат) (1497 год В. Л.), затем после смерти Феанора и взятия Маэдроса в плен отступил вместе с лагерем к озеру Митрим.

После прибытия войска Финголфина и возвращения Маэдроса из плена участвовал в совете властителей нолдор в Митриме, где обсуждался вопрос о взаимоотношениях нолдор с Тинголом и передаче верховной власти Финголфину. (ок. 7 года П. Э.) На этом совете Карантир поссорился с Ангродом, принесшим вести из Дориата, ибо не любил сыновей Финарфина и, судя по текстам, славился крайне вспыльчивым и резким характером. Он обвинил сыновей Финарфина в предательстве:

…Не бывать тому, чтобы сыновья Финарфина вольно разъезжали повсюду и доносили о нас этому Тёмному Эльфу в его пещере! Кто сделал их нашими глашатаями? И хотя они вошли в Белерианд — не худо бы им помнить, что пусть мать их одной крови, но отец был принцем нолдор. Не слишком ли быстро забыли они это?

Однако Маэдрос смирил его гнев, правда, и сыновьям Феанора пришлось покинуть лагерь в Митриме.

Народ Карантира поселился на востоке — в верховьях Гелиона, вокруг озера Хелеворн, под горой Рерир и к югу от неё; а также укрепил горы к востоку от Маглоровых Ворот (англ. Maglor's Gap); нолдор же звали весь большой край между Гелионом, горами, Рериром и рекой Аскар — Таргелион («земля за Гелионом»), или Дор-Карантир, «Земля Карантира».

Они поднимались и обследовали Эред Луин и смотрели оттуда на земли Средиземья восточнее Белерианда. Там они вскоре наткнулись на гномов (наугрим) (около 150 г. П. Э.), которые после нападения Моргота и возвращения нолдор перестали приходить в Белерианд. И нолдор Карантира, и гномы ценили мастерство друг друга и охотно обучались, и хотя народы не особенно любили друг друга, а Карантир не скрывал своего презрения к неказистой внешности гномов, однако же общая ненависть к Морготу заставила их заключить взаимовыгодный союз. Торговые пути гномов Ногрода и Белегоста проходили через земли Карантира, а все изделия их прославленных кузнецов — через его руки, и это сильно увеличило его богатство.

Когда племена людей начали приходить в Белерианд, то племя халадин, столкнувшись с недружественностью нандор в Оссирианде, повернуло на север и поселилось в Таргелионе, в землях Карантира, где некоторое время жили в мире. Там в южных лесах владений Карантира на них через некоторое время напали отряды орков, специально посланные Морготом. Халдад, а после его гибели его дочь Халет, доблестно сражались против нападающих до того момента, когда к ним на помощь с войском подошел с севера Карантир и загнал орков в реку. Карантир оказал Халет великий почёт, предложив ей вознаграждение за гибель её отца и брата, а также земли и свою защиту, если она захочет перебраться севернее. Халет, однако, отказалась от покровительства Карантира и вскоре увела своё племя в Эстолад.

После Дагор Браголлах (ок. 455—456 гг. П. Э.) Карантир бежал и с остатками своего народа присоединился к разрозненным дружинам Амрода и Амраса; вместе они отступили на юг, к Рамдалу. На Амон Эреб они установили стражу и собрали воинов.

После того, как в восточном Белерианде появились племена истерлингов (во многих переводах также «вастаки») (ок. 463 года П. Э.), Маэдрос заключил союз с пришельцами и их главными вождями — Бором и Улфангом; сыновья Улфанга, — Улфаст, Улварт и Улдор — принесли клятву верности Карантиру, но затем предали его.

Вместе с другими братьями Карантир участвовал в Пятой Битве Нирнаэт Арноэдиад (472 г.). После того, как открылось предательство племени вастаков Улфанга и Улдора, воинство Маэдроса было атаковано с трёх сторон, разбито и в беспорядке бежало. Хотя все сыновья Феанора были ранены, но ни один не погиб; они пробились друг к другу и собрав вокруг себя уцелевших нолдор и наугрим, пробились на восток, отступая до горы Долмед.

После Нирнаэт Арноэдиад владений сыновей Феанора более не существовало, войска их были рассеяны, союз распался и они жили в лесах у подножия Эред Луин, смешавшись с нандор Оссирианда.

Узнав о том, что Сильмарилл находится в Дориате у Диора, сыновья Феанора отправили к Диору посланников, но получили отказ, после чего напали на Дориат (ок. 506 г. П. Э.). Во время нападения Карантир, а также его братья Келегорм и Куруфин были убиты, также в сражении пали Диор и его жена Нимлот, а Эльвинг вместе с Сильмариллом бежала в сторону Гаваней Сириона.

Квеннар и-Онотимо

Квеннар и-Онотимо (кв. Quennar i Onótimo), или просто Квеннар Онотимо (кв. Quennar Onótimo, последнее слово на квенья обозначает нечто вроде «вычислитель») — учёный из нолдор, упомянутый в «Истории Средиземья» как автор произведений «О начале времени и его счислении», «Йенонотиэ» («Подсчёта лет») и «Повести лет» (серии кратких описаний событий Первой Эпохи по годам). Его записи в «Повести лет» заканчиваются пересечением изгнанниками-нолдор ледяной пустыни Хэлкараксэ и входа их в Белерианд. Пенголод из Гондолина включил материал Квеннара в «Анналы Амана» и собственную «Повесть лет», которую расширил вплоть до поражения Моргота и конца Первой Эпохи.

Келеборн

Келеборн (синд. Celeborn, в переводе с синдарина — «серебряное дерево») — эльф из синдар, сродник Тингола, муж Галадриэль и соправитель Лотлориэна (вместе с ней). Келеборн был отцом Келебриан, жены Элронда, и, соответственно, дедом Арвен и её старших братьев, Элладана и Элрохира.

Келебриан

Келебриан (синд. Celebrían, в переводе с синдарина — «серебряная королева») — дочь Келеборна и Галадриэль, жена Элронда, мать Элладана, Элрохира и Арвен. Келебриан называли «Госпожой Ривенделла».

Первое упоминание о ней относится к 1350 г. В. Э., когда она путешествовала с матерью из Эрегиона в Лоринанд.

В 109 г. Т. Э. Келебриан вышла замуж за Элронда и поселилась в Ривенделле. В 130 г. Т. Э. у них родились близнецы Элладан и Элрохир, а в 241 г. Т. Э. — дочь Арвен.

В 2509 г. Т. Э. Келебриан путешествовала из Ривенделла в Лориэн и была схвачена орками. Элладан и Элрохир спасли её из плена, но хотя Элронд и смог вылечить её раны, Келебриан так и не смогла забыть пережитое и через год уплыла на Запад.

Келебримбор

Келебримбор (синд. Celebrimbor, варианты перевода — Целебримбор, Келебримбэр) — правитель эльфов Эрегиона, сын Куруфина и внук Феанора. Сыграл ведущую роль в изготовлении Колец Власти, в частности, лично выковал Три Кольца эльфов. Имя Келебримбор в переводе с синдарина означает «серебряный кулак».

Келебримбор был искуснейшим кузнецом и мастером-ювелиром Эрегиона во Вторую Эпоху. После разрушения Белерианда он не воспользовался милостью Валар, простивших мятежников-нолдор, и остался в Средиземье и, придя в Эрегион в 750 году В. Э., основал там королевство, гражданами которого стали преимущественно оставшиеся в Средиземье нолдор из числа изгнанников. В Эрегионе им было также основано братство эльфийских мастеров Гвайт-и-Мирдайн. Келебримбор в тайне желал достичь в мастерстве высот своего деда Феанора, но ему это не удалось.

Около 1500 года В. Э. Келебримбором при поддержке Саурона (скрывавшегося тогда под именем и ликом Аннатара) была начата работа над Кольцами Власти. Три Эльфийских Кольца создал сам Келебримбор предположительно около 1590 года; в течение ещё 10 лет им в сотрудничестве с Сауроном были выкованы остальные шестнадцать Колец. Узнав о существовании Единственного (1600), он отправился к Галадриэль, которая убедила его в необходимости спрятать Три кольца. Нэнья (Кольцо Воды) Келебримбор отдал Галадриэль, Вилья (Кольцо Воздуха) и Нарья (Кольцо Огня) отослал Гил-Галаду.

Узнав о восстании Келебримбора, Саурон атаковал Эрегион. Силы Гвайт-и-Мирдайн не устояли и были разгромлены, Келебримбор попал в плен и, подвергнувшись пыткам, раскрыл местонахождение Семи Гномьих Колец. Что касается Трёх, то Саурон так и не смог добиться каких-то сведений о них, и отважный эльф был убит.

В неканоничной игре про Средиземье Middle-earth: Shadow of Mordor вселяется в тело падшего следопыта (Талион) и дарует ему силу, сравнимую с силой колец власти. Так же является главным героем в дополнении The Bright Lord к вышеуказанной игре.

Келегорм

Келегорм (синд. Celegorm) — третий сын Феанора и Нерданэль, прозванный «Светлым» (англ. The Fair). Непонятно, относится ли эпитет «светлый» в данном случае к цвету кожи или красоте. Цвет волос Келегорма также является предметом споров среди читателей. Однако тот факт, что он был известен как «Жестокий» (англ. the Cruel), а также то, что его слуги оставили двух детей (Элуреда и Элурина) умирать голодной смертью, создает большие сомнения в том, что Келегорм обладал сильным чувством справедливости.

Его имя Келегорм (на синдарине, изначально Тьелькормо (кв. Tyelkormo) на квенья) означает «Спешащий подняться» и описывает его вспыльчивый характер, равно как и его привычку вскакивать с места, разгневавшись. Его «отцовским именем» на квенья было Туркафинвэ (кв. Turkafinwё), «сильный [волей] Финвэ».

Келегорм был великим охотником и другом Вала Оромэ. От Оромэ он научился великому искусству обращения со зверями и птицами и мог понимать ряд их языков. Из Валинора он взял с собой гигантского пса Хуана, подарок Оромэ.

В «Сильмариллионе» описывается, что Келегорм вместе со своим отцом и братьями поклялся вернуть сильмариллы Феанора, украденные темным владыкой Морготом. Клятва привела его и его братьев в Средиземье в Первую Эпоху; там они основали царства в изгнании, вели войну против армий Моргота, сражались против своих сродников-эльфов и в конце концов навлекли разрушение и смерть на себя и своих последователей.

Келегорм участвовал в братоубийственной резне в Альквалондэ, а затем в ходе Дагор-нуин-Гилиат обрушился вместе со своим войском на армии орков, шедшие на север от гаваней Кирдана на выручку силам, которые уже громили нолдор. Келегорм, как и все его братья, последовали за Маэдросом в Восточный Белерианд после совета в Митриме, где после отречения Маэдроса Финголфин стал Верховным королём всех нолдор. Келегорм, его брат Куруфин и племянник Келебримбор обосновались в Химладе и укрепили проход Аглона. Орки пытались прорвать оборону прохода, но их отбили объединенные силы Дортониона и Химринга.

В Дагор Браголлах оборона прохода была прорвана, несмотря на отчаянное сопротивление. Келегорм, Куруфин и Келебримбор вместе с выжившими жителями Химлада отступили на запад в сторону Минас Тирита. По пути им удалось спасти их друга Ородрета во время удара Саурона на Тол Сирион. Хотя Минас Тирит в итоге пал под ударами войск Ангбанда, Ородрету, Келегорму, Куруфину и Келебримбору удалось спастись с горсткой воинов.

Впоследствии Келегорм и Куруфин жили в Нарготронде, помогая Финроду во всех заботах о нуждах королевства, чем создали себе большой круг сторонников. Однако клятва и проклятие Валар отравили их разум после того, как к Финроду за помощью в обретении сильмарилла обратился Берен. Братья были резко против участия Финрода в походе, и их слова обратили многих людей против короля.

Затем они захватили Лютиэн Тинувиэль, дочь короля Дориата Тингола. Келегорм желал жениться на ней, таким образом создав родственную связь с Тинголом, и отправил в Дориат послания, объявляющие его намерения. Хуан, однако, порвал со своим хозяином и помог Лютиэн бежать; Келегорма же и Куруфина выгнали из Нарготронда, поскольку открылись их истинные намерения. Когда Тингол презрительно отказал братьям в ответ на требование выдать им сильмарилл, они поклялись уничтожить его.

Келегорм пал во Второй братоубийственной резне, когда сыновья Феанора напали на Дориат с тем, чтобы отнять сильмарилл у эльфийского короля Диора (перед этим Келегорм сделал все, чтобы его братья разгневались и решились на войну с эльфами): Диор и Келегорм убили друг друга в чертогах Менегрота.

Кирдан

Кирдан (синд. Círdan, в переводе с синдарина — «корабел, кораблестроитель») — эльф из тэлери, великий мореплаватель и корабел. У Кирдана была борода, что было редкостью среди эльфов, однако ко времени Войны Кольца ему было уже очень много лет (примерно 15 000 солнечных лет), что делало его, возможно, самым старым из эльфов, остававшихся в Средиземье.

«Кирдан», скорее всего, — «прозвище» этого эльфа, описывающее его занятия. Его настоящим именем было Новэ (кв. Nówë).

Куруфин

Куруфин (синд. Curufin) — сын Феанора и Нерданэль, прозванный «Искусным» (англ. The Crafty).

Л

Леголас из Гондолина

Леголас «Зеленолист» из Гондолина (англ. Legolas Greenleaf of Gondolin) — эльф из «Дома дерева», упоминаемый в «Книге утраченных сказаний».

Леголас из Лихолесья

Леголас (синд. Legolas) — эльф из Лихолесья, один из девяти членов Братства Кольца. Был сыном Трандуила, короля Лесного царства Северного Лихолесья, описанного как «король эльфов» в «Хоббите».

В переводе с синдарина имя Леголаса означает «зелёный лист».

Линдир

Линдир (синд. Lindir) — эльф Ривенделла, поэт, слушавший, как Бильбо Бэггинс декламировал балладу об Эарендиле и предложивший Бильбо прочитать её ещё раз.

В фильме Питера Джексона «Хоббит: Нежданное путешествие» Линдир показан как придворный Элронда, видимо управитель или дворецкий (он встречает гномов у входа в замок Элронда, а позже во время совещания Белого Совета сообщает об их уходе. В расширенной версии жалуется Элронду на то, что гномы опустошают винный погреб и кладовые, и интересуется, как долго они будут гостить.

Лютиэн Тинувиэль

Лютиэн Тинувиэль (синд. Lúthien Tinúviel) — единственная дочь Элу Тингола, короля Дориата, и его жены, Майа Мелиан. Любовь Лютиэн и смертного человека Берена стала одной из величайших историй Древних Дней.

М

Маблунг

Маблунг (синд. Mablung) — эльф из синдар, служивший в армии короля Элу Тингола в Дориате. Вместе с Белегом Куталионом он был одним из величайших военачальников синдар. Он также участвовал в Охоте на Кархарота вместе с Береном. Имя его означало в переводе с синдарина «тяжёлая рука». Возможно, это было не настоящее имя, а эпессэ, в этом случае настоящее имя его неизвестно.

Маблунг стал начальником стражи Дориата после того, как Белег ушёл на поиски Турина. Когда Морвен, которая жила в то время в Дориате, узнала о падении Нарготронда и о том, что её сын Турин мог быть там, она захотела разыскать его. Маблунг был назначен Тинголом для её охраны в течение поездки. Ниэнор, дочь Морвен, тайно следовала за ними, скрывая это от Маблунга и Морвен до самого последнего момента.

Маблунг не смог предохранить Морвен и Ниэнор от ловушек дракона Глаурунга, и они обе были околдованы им. Маблунг же скрылся от Глаурунга и затем обыскал разорённый Нарготронд, однако не нашёл никаких следов Турина. Глаурунг же по возвращению в Нарготронд насмехался над Маблунгом, однако пощадил его, сказав, что теперь он потерял и Морвен, и Ниэнор.

Впоследствии Маблунг нашёл Ниэнор, но потерял её снова, когда она, находясь под действием наложенного Глаурунгом заклятием забвения, убежала от Маблунга в ходе нападения орков. Побеждённый, Маблунг вернулся в Дориат и провёл последующие годы в поисках Морвен и Ниэнор.

Когда Маблунг узнал, что Глаурунг находится в Бретиле, он направился туда и там встретил Турина. Признав, что Ниэнор пропала без вести, он заставил Турина осознать, что его жена Ниниэль на самом деле — его сестра Ниэнор. После этого Турин покончил жизнь самоубийством.

Маблунг был убит во время разорения Дориата гномами Ногрода.

Имя Маблунг ещё раз упоминается во втором томе трилогии «Властелин Колец»: его носил один из следопытов Итилиэна, член отряда Фарамира. Он и следопыт Дамрод охраняли Фродо и Сэма во время боя следопытов с харадримами, а после боя сопровождали Фарамира и хоббитов к Хеннет Аннун. Во время похода к Мораннону он же возглавил вместе с Дамродом отряд разведчиков, обнаруживших и разбивших засаду сил Мордора.

Маглор

Маглор (синд. Maglor) — второй сын Феанора и Нерданэль, величайший певец и арфист среди нолдор и тэлери. В Валиноре был женат. После гибели Древ, смерти Финвэ и кражи Сильмариллов, дал, как и все братья, Клятву вечно преследовать войной и гневом любого, кто не отдаст Феанору и его сынам, Сильмариллы; после чего Маглор покинул Аман. Участвовал в составе Первого Дома в Резне в Альквалондэ, сожжении кораблей и битве Дагор-нуин-Гилиат. После захвата в плен Маэдроса, был главой нолдор Первого Дома. После расселения нолдор в Белерианде, стал королём нолдор в земле под названием Врата Маглора. В Дагор Аглареб через земли Маглора в Белерианд прорвались войска орков, но впоследствии были уничтожены. В Дагор Браголлах Маглор потерпел поражение, когда на его земли обрушился во главе армии орков, дракон Глаурунг. Маглор со свои народом отступил на холм Химринг, цитадель Маэдроса. Там они собрали значительные силы и отбили захваченный орками перевал Аглон. В Нирнаэт Арноэдиат войска Первого Дома были преданы истерлингами рода Ульфанга, что привело к поражению Союза Маэдроса, но Маглору удалось убить вожака предателей Ульдора Проклятого. После Маглор с остальными братьмя бежал в изгнание. Когда Диор стал владеть Сильмариллом, но ничего не ответил пррнуждаемых Клятвой сыновьям Феанора, на призыв вернуть камень, Маглор с остальными братьями и войском нолдор Первого Дома атаковал Дориат и началась Резня в Дориате. Когда Эльвинг, дочь Диора, бежавшая с Сильмариллом, отказалась возвращать его, Первый Дом атаковал Гавани Сириона, где правила Эльвинг, так разразилась Резня в Гаванях Сириона. Эльвинг удалось бежать с камнем, но брошенные ею сыновья, Элронда и Элроса, были взяты на воспитание Маглором, полюбившим их как своих. Когда воинство Валар победило орды Моргота в Войне Гнева, одолев его самого и забрав оставшиеся Сильмариллы, Маэдрос и Маглор предъявили на наследство отца свои права, но глашатый Манвэ, Эонвэ, сказал братьям что они утратили эти права из-за своих злодеяний, и что им должно предстать перед судом Валар. Маглор желал подчиниться, но Маэдрос убедил брата предпринять последнюю попытку исполнить Клятву. Изменив облик, братья ночью проникли в лагерь и убив стражу, похитили Сильмариллы. Но это заметели и окружив братьев, хотели уже убить, однако Эонвэ не позволил этого, отпустив сынов Феанора с камнями. Но камни жгли не чистые руки братев, так-как они утратили своё право, как и говорил Эонвэ. Тогда Маглор в отчаянии и раскаянии бросился со воим Самоцветом в море, погибнув в волнах.

Махтан

Махтан (кв. Mahtan) — эльф из нолдор, отец Нерданэли, жены Феанора. Имя его происходило от древнего корня mahta- («управляться с чем-то»), особо подчёркивая его искусство и умение мастерового.

Будучи искусным кузнецом Валинора, Махтан освоил мастерство работы по камню и металлу под руководством Вала Аулэ, и из-за этого его также называли Аулендур (кв. Aulendur, «слуга Аулэ»). Махтан часто носил на голове медный обруч (так же, как и его внук Маэдрос) и был известен своим пристрастием к этому металлу, из-за чего получил прозвище Урундил (кв. Urundil, «друг меди»). Его «эпессэ» (прозвище) было Руско (кв. Rusco, «лис») и было дано ему из-за его рыжевато-каштановых волос, которые унаследовали его дочь Нэрданэль и внуки Маэдрос, Амрод и Амрас. Махтан также носил бороду, что было необычным для эльфа (особенно такого молодого, как он). Согласно Толкину, большинство эльфов могло отращивать бороды только начиная с «третьей стадии» своей жизни, в то время как Махтан находился только в начале второй. Непонятно, однако, что конкретно означала каждая из стадий.

Махтан, в свою очередь, стал учителем Феанора, величайшего из всех мастеровых эльфов, однако тот — к огорчению Махтана — использовал полученные знания также и для изготовления первого оружия и доспехов в Валиноре. Когда Феанор взбунтовался против Валар и решил вести нолдор в Средиземье для отмщения Морготу, Махтан послушался совета Аулэ и не последовал за ним. Вместе с Махтаном в Валиноре осталась и его дочь Нерданэль.

Маэглин

Маэглин (синд. Maeglin, в переводе с синдарина — «острый взгляд») — сын Эола Тёмного Эльфа и Аредэли, дочери Финголфина. Жил в Первую Эпоху Средиземья и был важным сановником Гондолина.

Маэглин был единственным эльфом, который добровольно и в здравом уме стал слугой Моргота.

Маэдрос

Маэдрос (синд. Maedhros) — старший сын Феанора и Нерданэль.

Мириэль Сериндэ

Мириэль Сериндэ (Териндэ) (кв. Míriel Serindë (Þerindë), в переводе с квенья — Драгоценная жена-вышивальщица) — первая жена Финвэ, короля нолдор. Её сыном был Куруфинвэ, которого она называла Феанором, что означает «дух огня». Мириэль была эльда из нолдор, стройная и изящная, волосы её были серебристыми, что было необычно для в целом тёмноволосых нолдор. Она обладала прекрасным голосом и изысканным и ясным произношением, хотя говорила она быстро, и Мириэль гордилась этим умением. Но главным её талантом, была изумительная искусность рук. Этот дар она использовала при вышивании и преуспела в нем, и вышивки её, сделанные быстро даже по меркам эльдар, были искуснее и прекраснее чем все, что они видели прежде. Поэтому её называли «Тэриндэ» (Þerindë) («Вышивальщица») — имя, которым её уже назвала мать. Нрав у неё был мягкий, хотя как позже открылось в вещах более важных, она могла выказывать крайнее упрямство, которое совет или повеление делали лишь еще более ожесточенным. Её сын, Феанор, унаследовал от матери эту черту характера, и так же как и Мириэль, его могла полностью поглотить работа, требующая наибольшей верности руки.

После рождения Феанора она желала умереть, ибо вся сила её ушла в Феанора. Однако это было невозможно для эльфа, имеющего жизнь, равную сроку существования Арды. Вместо этого её фэа покинуло её тело, и она вошла в Чертоги Мандоса; по сути, Мириэль добровольно ушла из жизни. Это было большим потрясениям для Валар, для Феанора — источником грусти, не покидавшей его всю жизнь, а для Финвэ — причиной второго брака. Всё это в итоге привело к мятежу нолдор и первой братоубийственной резне в Альквалондэ.

Однако впоследствии, встретившись с убитым Морготом Финвэ в Мандосе и узнав о том, что происходило в мире, Мириэль пожалела о том что оставила сына и мужа, и пожелала вернуться. Ей это было позволено, и она стала вышивальщицей в свите Валиэ Вайрэ. Обязанностью её было ткать все деяния Дома Финвэ на Ткани Времени.

Митреллас

Митреллас (синд. Mithrellas) — эльфийка из лесных эльфов, спутница Нимродэли, покинувшая Лоринанд вместе с ней. По некоторым легендам, её взял в жёны нуменорец Имразор, и Митреллас родила ему сына Галадора и дочь Гильмит. Однако вскоре ночью она сбежала, и более её никто не видел.

Н

Неллас

Неллас (синд. Nellas) — эльфийская дева, подруга молодого Турина Турамбара. Впоследствии выступала свидетелем защиты, когда Турину несправедливо предъявили обвинение в убийстве Саэроса.

Нерданэль

Нерданэль (кв. Nerdanel) — дочь Махтана и жена Феанора.

Нерданэль не относилась к прекраснейшим девам нолдор, однако была сильной, свободной духом и стремящейся к знаниям. В юности она любила гулять в холмах или у моря вдалеке от поселений нолдор, в одном из таких путешествий она и встретила Феанора, и они были спутниками во многих странствиях и в итоге связали себя узами брака, в котором Нерданэль родила Феанору семерых сыновей (что было исключением среди эльдар, обычно имевших крайне немного детей).

В отличие от мужа Нерданэль обладала спокойным характером и пыталась укротить его огненный нрав и гордость своей мудростью. В течение некоторого времени только ей удавалось влиять на него. Однако когда Феанор взбунтовался против Валар, Нерданэль долго и тщетно пыталась успокоить его, и в конце концов покинула Феанора, уйдя в дом отца (род её был предан Аулэ, который посоветовал Махтану не участвовать в мятеже: «В конце концов всё это приведёт Феанора и всех твоих детей только к смерти»). Однако, узнав о том, что Феанор с сыновьями собирается покинуть Валинор навсегда, она пришла к нему и умоляла оставить ей хотя бы младших близнецов, Амрода и Амраса, или даже только одного из них. Феанор ответил на это:

Была бы ты верной женой, как до того, как тебя обвёл вокруг пальца Аулэ, у тебя были бы все они, ибо ты пошла бы с нами. А теперь, покидая меня, ты покидаешь также всех наших детей, ибо решили они идти вместе с отцом.

Нерданэль рассердилась и ответила ему:

Не всех, ибо один из них никогда не ступит на твердь Средиземья.

Феанор же сказал ей:

Оставь свои злые пророчества для Валар, которым это понравится. А я не придаю им значения.

— Народы Средиземья: Шибболет Феанора: Имена наследников Финвэ (для всех цитат)

На сём они расстались навсегда.

Нерданэль была одарённым мастером по камню и металлу, используя искусство, переданное ей отцом. Она ваяла статуи Валар в их видимом облике, а также многих эльфийских мужчин и женщин. И были статуи настолько живыми, что те, кто не знал эльфов, изваянных Нерданэлью, часто заговаривали с ними. Многое она делала и по собственным мыслям.

Семья Нерданэль — единственный пример эльфов с рыжими волосами. Отец Нерданэль, Махтан, и трое из её сыновей (Маэдрос, Амрод и Амрас) имели красновато-каштановые волосы, что описывается как признак «рода Нерданэли» (хотя и не её самой: у неё были каштановые волосы и румяное лицо).

Нимлот

Нимлот (синд. Nimloth, в переводе с синдарина — «белый цветок») — эльфийка из синдар, дочь Галатиля, сына Галадона, сына Эльмо. Вышла замуж за Диора Элухиля и была матерью Элуреда, Элурина и Эльвинг. Также была известна как Линдис.

Нимлот погибла в ходе братоубийственной резни в Менегроте.

Нимродэль

Нимродэль (синд. Nimrodel) — эльфийская дева из Лоринанда (Лотлориэна).

Нимродэль была возлюбленной Амрота, последнего владыки Лоринанда из рода лесных эльфов. Она жила возле реки в доме на дереве, но когда в Мории появился балрог, она ушла в Эделлонд, чтобы встретиться там со своим возлюбленным Амротом и уплыть в Валинор. Однако после того, как она перешла Эред Нимраис, следы её потерялись. Река возле её дома в Лориэне была названа в её честь.

О

Ольвэ

Ольвэ (англ. Olwë) — король эльфов-телери Амана, младший брат Элу Тингола, короля синдар. У Ольвэ был также второй брат, Эльмо.

Эльвэ и Ольвэ были со-предводителями третьего клана эльфов, телери, и вместе вели свой народ из Куивиэнен в Аман. Однако во время долгого ожидания переправы в Валинор в Белерианде Эльвэ исчез. После многих лет поисков Ольвэ потерял терпение и, по настоянию Вала Улмо, возглавил путешествие большей части своего народа в Валинор. В Амане телери стали известны как «морские эльфы», или фалмари, за их любовь к морю.

Ольвэ стал владыкой острова Тол Эрессеа, где телери построили большое количество городов и выросли в численности. Когда они окончательно переселились в Эльдамар несколько веков спустя, Ольвэ стал владыкой Альквалондэ. У него было несколько сыновей, а также дочь Эарвен, которая вышла замуж за Финарфина, сына Финвэ, который впоследствии стал Верховным королём нолдор Валинора. Их дети, пришедшие в Средиземье, могли, таким образом, заявлять о своём родстве с Тинголом.

Ородрет

Ородрет (синд. Orodreth) — эльф из нолдор, правитель Нарготронда после гибели Финрода Фелагунда. В опубликованном «Сильмариллионе» — второй сын Финарфина, брат Финрода, Аэгнора, Ангрода и Галадриэль; более поздние комментарии, опубликованные в «Народах Средиземья» делают его сыном Ангрода (и отцом Гил-Галада).

Орофер

Орофер (синд. Oropher) — король эльфов-синдар Средиземья Дж. Р. Р. Толкина, отец Трандуила и дед Леголаса.

Орофер был одним из синдар Дориата, но после Войны Гнева он отказался покинуть Средиземье, как сделали многие другие, и вместо этого со всем своим семейством переправился через Эред Луин (Голубые горы). В конечном итоге он достиг Великого Зеленолесья, где обитали лесные эльфы из народа нандор, и был принят ими как король. Его столицей стал Амон Ланк.

К западу от царства Орофера за Андуином было королевство Лоринанд, где Амдир, другой синда, правил лесными эльфами. Когда Саурон возвратился в Средиземье после падения Нуменора и начал набирать силу, народ Орофера отступил к северу от старой Гномьей дороги, и позже снова к северу от гор Лихолесья, где они и укрепились.

Орофер ответил на призыв Последнего союза эльфов и людей и присоединился к силам Гил-Галада. Вместе они прошли в низовья Андуина к равнине Дагорлад. Отряд Орофера был слабо вооружён. В сражении на Дагорладе отряд Орофера бился отважно, но в итоге большая часть его во главе с самим королём была уничтожена.

После того как Саурон был побеждён, Трандуил, сын Орофера и наследник, возвратился с остатками его отряда на север в Лихолесье. Тогда их армия была достаточно большой, чтобы орки, скрывающиеся в Хитаэглире, не нападали на них.

Орофин

Орофин (синд. Orophin) — эльф-пограничник из Лотлориэна. Сопровождал своих братьев Румила и Халдира и присутствовал при задержании Халдиром Братства Кольца. Орофин ушёл предупредить своих воинов о приближающемся нападении орков и с тех пор не упоминался в повествовании.

П

Пенголод

Пенголод (синд. Pengolodh) — эльфийский учёный из числа нолдор. В различных произведениях Толкина его имя пишется также как Pengolod, Pengoloð, Pengoloth, Pengoloþ (окончание, однако, везде должно читаться как межзубный звонкий, как в английском this). Появляется только в «Истории Средиземья» и отсутствует во всех основных работах, напечатанных при жизни Толкина («Хоббит», «Властелин Колец») или посмертно («Сильмариллион»). Имя его — синдаризированный вариант квенийского имени Квендинголдо (кв. Quendingoldo). Буквально оно означает «эльф из нолдор», но также переводится и как «учитель мудрости».

Пенголод жил в Гондолине, а родился в Неврасте в благородной семье отца-нолдо и матери-синда. Будучи членом Ламбенголмор (сообщества мудрецов-лингистов), Пенголод был известен как «Мудрец нолдор» и стяжал славу величайшего учёного со времён Феанора и Румила.

Пенголод бежал из разрушенного Гондолина вместе с Туором и Идрилью и последовал за ними к устьям Сириона. Более о нём нигде не упоминается, но поскольку «Анналы Белерианда» приписываются ему, также как и «Анналы Валинора» (представляющие собой расширение работы Румила), он, должно быть, остался в Линдоне, по крайней мере, на некоторое время после Войны Гнева, и предки дунэдайн смогли переписать его работы.

Именно в ходе пребывания в Устьях Сириона Пенголод написал большинство своих работ. Основываясь на информации, полученной от беженцев из Дориата, он сделал копии и выписки из документов, написанных Киртом, возможно, таких образом, сохранив его как живую систему письменности.

Позже, во Вторую Эпоху, Пенголод жил в королевстве нолдор Гил-Галада. Также Пенголод стал одним из очень немногих эльфов, допущенных в Казад-Дум, где он мог выучить кхуздул. Во время Войны эльфов с Сауроном, после падения Эрегиона, Пенголод последним из эльфийских учёных покинул Средиземье и прибыл на Тол Эрессеа.

В «Истории Средиземья», как уже упоминалось, Пенголоду приписываются «Анналы Белерианда», которые составлялись Толкином параллельно с «Сильмариллионом» (Кристофер Толкин почерпнул из них большое количество информации, включённой в опубликованный «Сильмариллион»), а также ряд поздних эссе по эльфийской филологии.

Ранние тексты Толкина говорят о том, что после прибытия на Тол Эрессеа Пенголод жил в деревне Тавробел (или Татробел). Много веков спустя Эльфвин Английский, англо-саксонский путешественник, разговаривал с ним там.

Пенлод

Пенлод (синд. Penlod) — один из князей Гондолина. Описан в «Падении Гондолина», включённом в «Книгу утраченных сказаний». Пенлод был правителем двух благородных домов: Дома Колонны и Дома Снежной Башни. Погиб при защите города от полчищ Моргота.

Р

Рог

Рог (синд. Rog) — в «Книге утраченных сказаний» князь Гондолина, владыка Дома Гневного Молота. Кристофер Толкин исключил его из опубликованного «Сильмариллиона» из-за имени, которое он посчитал неприемлемым для эльфа (ср., к примеру, «балрог» — «демон мощи»).

Румил из Лориэна

Румил из Лориэна (англ. Rúmil of Lórien) — один из эльфов-охранников границ Лориэна (вместе со своими братьями Халдиром и Орофином). Как и Орофин, Румил не умел говорить на вестроне.

Румил из Тириона

Румил из Тириона (англ. Rúmil of Tirion) — эльф из нолдор, мудрец, живший в Тирионе в Амане. Происхождение его имени неясно.

Первым из эльфов создал систему письма — алфавит (или абугиду) сарати (где каждая буква называлась сарат), впоследствии улучшенную и развитую Феанором до тенгвара. Румил также был талантливым лингвистом, и когда тэлери наконец прибыли в Валинор, он обнаружил различия между их языком и квенья, на котором говорил сам.

Румил, не последовав зову Феанора, не принял участия в мятеже нолдор и остался в Тирионе в числе подданных Финарфина (там он, видимо, пребывает и поныне).

В произведениях «Истории Средиземья» Румилу приписывается создание большого количества сочинений, позже включённых в «Сильмариллион»: «Айнулиндалэ», «Валаквенты», «Анналов Амана», «Ламмаса» и «Ламмассетен» (о языках Арды), «Амбарканты». В «Войне Самоцветов» также упоминается коллекция высказываний Румила «И-Эквесси Румило» (кв. i Equessi Rumilo).

Позднее Пенголод из Гондолина закончил и продолжил большую часть его трудов.

С

Салгант

Салгант (синд. Salgant) — в «Книге утраченных сказаний» князь Гондолина, владыка Дома Арфы. Описан как трус, подлизывающийся к Маэглину.

Саэрос

Саэрос (синд. Saeros) — один из немногих эльфов Средиземья, изображённых в негативном свете. Из всей информации о нём у Толкина можно найти только историю взаимоотношений Саэроса с Турином Турамбаром.

Саэрос был одним из лаиквенди, бежавших в безопасный Дориат после Первой Битвы Белерианда. В течение следующих пятисот лет он стал высшим советником Элу Тингола, короля Дориата. Отличительной чертой его было чрезмерное высокомерие.

В двенадцатую годовщину ухода от матери и из дома Турин вернулся во дворец короля с войны, которую вёл на границах Дориата. Усталый, голодный и огорчённый невесёлым юбилеем, Турин сел на свободное место за столом короля, которое было местом Саэроса. Вскоре появился и сам Саэрос и был чрезвычайно оскорблён «узурпацией» его места. Заняв место напротив Турина, он оскорбил его, насмехаясь над его потрёпанным внешним видом. Поскольку у Турина были длинные непричёсанные волосы, Саэрос спросил, не вели ли себя его родственницы-женщины, как звери, ходя «одетыми только в волосы». Услышав это, Турин в ярости швырнул кубок в лицо Саэроса, тем самым ранив его. Ужаснувшись от собственного поведения, Турин тут же покинул зал.

На следующий день Саэрос напал на Турина, который в это время шёл через лес. Несмотря на преимущество внезапности, в последующей схватке он был обезоружен. После этого Турин заставил его, угрожая мечом, раздеться донага и бежать через лес. Не понимая того, что Турин вовсе не желает ему смерти, Саэрос, ослеплённый ужасом, попытался перепрыгнуть расселину, раскинувшуюся на его пути, но неудачно: он упал на острый камень на дне ущелья и расстался с жизнью. Видя это и ожидая обвинения в убийстве, Турин навсегда покинул Дориат, несмотря на призыв Маблунга остаться и ожидать королевского суда.

На суде, проведённом в отсутствие подсудимого через некоторое время, эльфийская дева Неллас привела Тингола к вынесению приговора о невиновности Турина, говоря о внезапном нападении на него (которое она видела) и утверждая, что Турин не собирался убивать Саэроса.

По версии, представленной в «Лэ о детях Хурина» Турин, бросив в лицо Саэросу кубок, сбил того с ног. Саэрос при падении ударился головой о каменный пол и таким образом погиб.

В тексте книги «Дети Хурина» указано, что Саэрос не скоро сможет покинуть Чертоги Мандоса.

Т

Тата

Тата (англ. Tata) — один из первых шести пробудившихся эльфов.

Татиэ

Татиэ (англ. Tatyё) — супруга Таты, одна из первых шести пробудившихся эльфов.

Тингол

См. Элу Тингол

Трандуил

Трандуил (синд. Thranduil) — король эльфов Лихолесья и отец Леголаса.

Тургон

Тургон (синд. Turgon), называемый Мудрым (англ. the Wise) — король эльфов-нолдор, второй сын Финголфина, брат Фингона, Аредэли и Аргона, владыка сокрытого города Гондолин.

Его имя — синдаризированная форма квенийского имени Турукано (кв. Turukáno), возможно, обозначающего «отважный владыка».

Хотя Тургон изначально противился исходу нолдор из Амана, в конце концов и он присоединился к изгнанникам. После того, как Феанор и его сыновья отправились в Средиземье, захватив все имевшиеся в наличии корабли, Тургон повел свой народ через опасную ледяную пустыню Хэлкараксэ вместе со своим отцом Финголфином; во время этого похода он потерял свою жену Эленвэ. Прибыв в Белерианд, Тургон обосновался в Виньямаре, расположенном в Неврасте. Там он стал правителем смешанного народа, состоявшего из нолдор и синдар.

Во время путешествия вдоль Сириона вместе со своим двоюродным братом Финродом Фелагундом Тургон увидел сон, посланный им обоим Улмо, в котором им был дан наказ искать потайное место, в котором они могли бы укрыться от сил Моргота. В следующем году Улмо лично явился Тургону и отвел его в долину Тумладен в Окружных горах, куда Тургон впоследствии тайно переселился, взяв с собой треть эльфов, последовавших за Финголфином, и многих из синдар. Невраст был покинут, а в долине Тумладен был основан город Гондолин. Исчезновение столь многих из их братьев заставило многих эльфов искать «сокрытое царство» Тургона.

Тургон и его народ оставались в уединении в Гондолине многие годы; там выросла его дочь, Идриль Келебриндал, вышедшая замуж за Туора после того, как тот пришел в Гондолин через тайный проход, дорога к которому была открыта ему в снах, посланных Улмо. Приход Туора был предсказан Улмо много лет назад, он приказал Тургону оставить в Неврасте доспехи для будущего посланника, коим и оказался Туор. Однако предупреждение Туора о грядущей погибели было в конце концов отвергнуто Тургоном, который все еще верил в то, что его царство надежно сокрыто и что его союзники — орлы надежно охраняют Гондолин и на дадут никому из шпионов Моргота обнаружить его.

Тургон вышел из Гондолина вместе с войском во время битвы Нирнаэт Арноэдиад и, хотя битва все равно была проиграна, его вмешательство предотвратило полный разгром нолдор и их союзников.

Погиб Тургон во время обороны Гондолина после предательства своего племянника Маэглина, который возжелал Идриль и провел к Гондолину войска Моргота.

Тургон использовал в бою меч Гламдринг, который позже нашел и носил Гэндальф.

Ф

Феанор

Феанор (синд. Fëanor, правильное произношение — Фэанор) — старший сын Финвэ и его жены Мириэль Сериндэ. Верховный король всех нолдор после гибели отца. Создал множество великих творений, и самое великое творение эльфов, спасение для Мира после его Конца — Сильмариллы. Величием тела и духа он превосходил пределы положенные эльдар был сильнейшим из них и всех Детей Эру Илуватара, будучи среди них так же величайшим: в доблести, в стойкости, в красоте, в уме, в мастерстве и тонком искусстве равно; душа его горела как пламя. Сыграл основополагающую роль в судьбах эльфов и людей, возглавив мятеж нолдор против Валар для войны с Морготом в Средиземье.

Его материнское имя — компромисс между синдаринским «Фаэнор» (синд. Faenor) и квенийским «Фэанаро» (кв. Fëanáro), означающими «дух огня». Изначально Финвэ дал Феанору своеё имя и его звали Финвэ, но позже изменил его на — Куруфинвэ (кв. Curufinwë, «Искусный Финвэ»). Феанор женился на Нерданэль, дочери Махтана, которая родила ему семерых сыновей (самое большое количество детей у эльфов): Маэдроса, Маглора, Келегорма, Карантира, Куруфина, Амрода и Амраса.

Финарфин

Финарфин (синд. Finarfin) — третий сын Финвэ, брат Финголфина и единокровный брат Феанора. Его матерью была вторая жена Финвэ, Индис. Финарфин прославился как прекраснейший и мудрейший из сыновей Финвэ.

Как и все сыновья Финвэ, Финарфин основал свой Дом, в котором (единственные из нолдор) он и все его потомки имели золотистые волосы, унаследованные от матери Финарфина, поэтому дом его иногда называли «Золотым Домом Финарфина».

Финвэ

Финвэ (англ. Finwë) — первый Верховный король эльфов-нолдор, возглавивший их в Великом путешествии из Средиземья в Валинор. Многие из персонажей «Сильмариллиона» прослеживают своё происхождение от Финвэ.

Имя его полностью не переведено. Глоссарий «Сильмариллиона» переводит фин- как «волосы», прочие источники говорят, что значение этого слова — «мастерство».

Финдис

Финдис (кв. Findis) — одна из дочерей Финвэ.

Финдуилас

Финдуилас (синд. Finduilas) — дочь Ородрета, короля Нарготронда, возлюбленная Гвиндора и Турина Турамбара.

Финголфин

Финголфин (синд. Fingolfin) — второй сын Финвэ, брат Финарфина, сводный брат Феанора. Матерью Финголфина былоа вторая жена Финвэ, Индис. Стал Верховным королём нолдор, после передачи Верховной Власти Маэдросом. По легенде, Финголфин был самым сильным, непреклонным и отважным из сыновей Финвэ. Его имя на квенья звучало как Нолофинвэ (кв. Nolofinwë), «мудрый Финвэ», а имя «Финголфин» представляет собой синдаризацию его полного имени — Финвэ Нолофинвэ.

Фингон

Фингон (синд. Fingon) — эльф из нолдор, старший сын Финголфина, старший брат Тургона, Аредэли и Аргона. На квенья его имя звучало как Финдекано (кв. Findekáno, «умелый герой»).

Финрод Фелагунд

Финрод Фелагунд (синд. Finrod Felagund) — эльф из нолдор, старший сын Финарфина и Эарвен из Альквалондэ. Брат Галадриэль, Ангрода и Аэгнора, король Нарготронда.

Имя «Финрод» — синдаризированная форма его имени на тэлерийском квенья Финдарато (кв. Findaráto), приблизительно означающего «могучий потомок Финвэ» (более полное звучание этого имени — Финдарато Ингольдо (кв. Findaráto Ingoldo), с включение материнского имени, означающего «нолдо» (в значении — «выдающийся нолдо»)). На нолдорине имя Финрода звучало как Артафиндэ (кв. Artafindё). «Фелагунд» — эпессэ, данное ему гномами, которые расширили пещеры Нарготронда, оно означает «высекатель пещер». Это уже не синдарин, а синдаризированный кхуздул (на котором имя звучит как «Фелак-Гунду»). Другим прозвищем, данным Финроду, было Ном (англ. Nóm), «мудрость». Это имя дал ему Беор и его последователи. Прочие титулы Финрода включали такие, как «Владыка Нарготронда» и «Друг людей».

Х

Халдир

Халдир (синд. Haldir) — лесной эльф, хранитель границ Лориэна и один из командиров лориэнской армии. Один из немногих эльфов-пограничников, умеющих говорить на всеобщем языке, поэтому выступал в качестве переводчика. По книге имеет двоих братьев — Румила и Орофина(своих подчиненных). В книге изображён как последовательный и непримиримый противник чужаков, в особенности — гномов, на которых он, как и большинство лесных эльфов и синдар со дней убийства короля Тингола смотрел как на потенциальных врагов. Из-за этого при вступлении Братства на земли Лориэна у него чуть было не состоялся вооружённый конфликт с Гимли, однако впоследствии благодаря косвенному вмешательству владык Лориэна Халдир пересмотрел свои взгляды и первым помирился с гномом.

После прощания с Братством Халдир остался защищать границы Лориэна от наседающих на них орков Мории, и в дальнейшем Толкин о нём не упоминает. В экранизации Питера Джексона Халдир погибает при осаде Хорнбурга в 3019 г. Т.Э., придя на помощь с отрядом эльфов-лучников из Лориэна.

Э

Эарвен

Эарвен (кв. Eärwen, в переводе с квенья — «морская дева») — эльфийка из тэлери, дочь Ольвэ из Альквалондэ, жена Финарфина и мать Галадриэль, Финрода, Ангрода и Аэгнора. Имела нескольких братьев. Эарвен осталась в Амане после исхода нолдор, как и её муж Финарфин. Жена Финголфина, Анайрэ, была её подругой. Эарвен была двоюродной сестрой Лютиэн и племянницей Тингола.

Волосы Эарвен по цвету напоминали «серебро цвета звёзд», как и у самого Ольвэ, а её сын Финрод унаследовал от неё «любовь к морю и мечтам о далёких землях, где он никогда не бывал».

Эгалмот

Эгалмот (синд. Egalmoth) — эльф из нолдор, живший в Гондолине. Эгалмот пережил Падение Гондолина и бежал к устьям Сириона, где позже погиб при нападении сыновей Феанора. В «Книге утраченных сказаний» Эгалмот назван главой Дома Небесной Арки. Там же упоминается о том, что Эгалмот — единственный из всех нолдор, кто пользовался в бою кривым мечом.

Во «Властелине Колец» имя «Эгалмот» присвоено человеку из Гондора.

Эктелион

Эктелион (синд. Ecthelion) — эльф из нолдор, один из величайших воинов Гондолина.

Он был одним из первых персонажей, придуманных Толкином, появившись ещё в «Падении Гондолина», части «Книги утраченных сказаний», написанной, по воспоминаниям Толкина, примерно в 1916-17 гг.

В честь Эктелиона были названы двое наместников Гондора в Третью Эпоху.

Элеммакил

Элеммакил (кв. Elemmakil) — эльф из Гондолина. Был начальником охраны у первых ворот города. Элеммакил изначально преградил путь Воронвэ и Туору, пытавшимся попасть в город, но в итоге согласился пропустить их. Он продолжал службу в Гондолине вплоть до своей гибели от рук балрога при разграблении города.

Эленвэ

Эленвэ (кв. Elenwë) — эльфийка из ваниар, жена Тургона и мать Идрили, которой она передала по наследству золотистый цвет волос своего народа. Эленвэ погибла, переходя через Хэлкараксэ, а Тургон чуть не сгинул, пытаясь спасти её.

Элу Тингол (Эльвэ)

Элу Тингол (синд. Elu Thingol) — король синдар Дориата, а также Верховный король и владыка Белерианда. По легенде, был «самым высоким из всех Детей Илуватара» и «могущественнейшим из эльдар, не считая Феанора». Тинголу отведено очень большое количество внимания в ранних текстах Толкина.

Элу Тингол — синдаринский перевод имени Эльвэ Синголло (кв. Elwë Singollo). «Элу» и «Эльвэ» означает «звёздный мужчина», а «Тингол» и «Синголло» — «серая мантия».

Эльмо

Эльмо (англ. Elmo) — эльф из тэлери, младший брат Эльвэ (Тингола) и Ольвэ. Упомянут только в «Неоконченных сказаниях», введён в повествование для объяснения родства Тингола и Келеборна, мужа Галадриэль, владыки Лориэна.

Энелиэ

Энелиэ (англ. Enelyë) — супруга Энеля, одна из первых шести пробудившихся эльфов.

Энель

Энель (англ. Enel) — один из первых шести пробудившихся эльфов.

Энердил

Энердил (синд. Enerdhil) — создатель драгоценного Эльфийского Камня (Элессара).

Элладан и Элрохир

Элладан и Элрохир — персонажи легендариума Джона Р. Р. Толкина, сыновья Элронда Полуэльфа и Келебриан, дочери Галадриэль и Келеборна; старшие братья Арвен. Оба были темноволосыми и сероглазыми, настолько похожи между собой, что даже те, кто хорошо их знал, не могли отличить одного близнеца от другого. Кроме того, они редко упоминаются отдельно друг от друга. Их имена означают в переводе с синдарина, соответственно, «эльф-человек» и «эльф-конь».

В 2509 г. Т. Э. Келебриан путешествовала из Ривенделла в Лориэн и была схвачена орками. Элладан и Элрохир спасли её из плена, но она так и не смогла полностью оправиться от полученных ран и через год уплыла на Запад. После этой потери братьев переполнила ненависть к оркам. Элладан и Элрохир часто сопровождали северных дунэдайн, помогая им выслеживать орков.

Они прошли вместе с Арагорном Тропой Мёртвых и участвовали в Битве при Пеларгире.

Вопреки распространённому заблуждению, Элладан и Элрохир не были полуэльфами. Полуэльфом (Перэльдаром) был их отец Элронд, брат первого короля Нуменора Элроса Тар-Миниатара, правнук смертного Берена и эльфийки Лютиэн. Он и сделал выбор, определивший расу всех его потомков, кроме Арвен Ундомиэль, повторившей подвиг своей праматери и отказавшейся от бессмертия ради любви к смертному.

После ухода за Море Элронда его сыновья ещё некоторое время жили в Ривенделле вместе со своим дедом Келеборном.

Элронд

Элронд (синд. Elrond, в переводе с синдарина — «звёздный купол») — полуэльф, сын Эарендила и Эльвинг, выбравший удел эльфов. Отец Арвен, Элладана и Элрохира, муж Келебриан. Во Вторую Эпоху — знаменосец Гил-Галада, участник Битвы при Дагорладе. В Третью Эпоху — основатель и владыка Ривенделла, мудрейший эльф Средиземья. После окончания Войны Кольца уплыл за море.

Эльдалотэ

Эльдалотэ (кв. Eldalótë) — жена Ангрода и (по некоторым вариантам легенд) мать Ородрета. Имя её на квенья означает «эльфийский цветок», на синдарине же оно звучит как Эделлос (англ. Edhellos).

Эол

Эол Тёмный Эльф (англ. Eöl The Dark Elf) — муж Аредэли и отец Маэглина. Был одним из величайших эльфов-кузнецов Средиземья, в частности, выковал чёрный меч Англахэл, позднее использовавшийся Турином Турамбаром. Фактически Эол принадлежал к авари, «отказавшимся» — эльфам, не последовавшим за Оромэ в Великое Путешествие на Запад.

Эрестор

Эрестор (синд. Erestor) — эльф из Ривенделла, главный советник владыки Элронда. Присутствовал на Совете у Элронда, где предложил, что Кольцо Всевластья нужно отправить к Тому Бомбадилу, где оно будет надёжно сокрыто от Врага. Когда эта идея была отклонена, он сказал, что Кольцо необходимо либо сокрыть, либо уничтожить, и что второй вариант — это вариант «отчаявшихся». После Войны Кольца Эрестор отправился (как и большинство свиты Элронда) в Гондор, чтобы присутствовать на бракосочетании Арагорна и Арвен.

В ранних редакциях «Властелина Колец» Эрестор был полуэльфом и входил в Братство Кольца.

Отрывок, характеризующий Список эльфов Средиземья

Князь Андрей всегда особенно оживлялся, когда ему приходилось руководить молодого человека и помогать ему в светском успехе. Под предлогом этой помощи другому, которую он по гордости никогда не принял бы для себя, он находился вблизи той среды, которая давала успех и которая притягивала его к себе. Он весьма охотно взялся за Бориса и пошел с ним к князю Долгорукову.
Было уже поздно вечером, когда они взошли в Ольмюцкий дворец, занимаемый императорами и их приближенными.
В этот самый день был военный совет, на котором участвовали все члены гофкригсрата и оба императора. На совете, в противность мнения стариков – Кутузова и князя Шварцернберга, было решено немедленно наступать и дать генеральное сражение Бонапарту. Военный совет только что кончился, когда князь Андрей, сопутствуемый Борисом, пришел во дворец отыскивать князя Долгорукова. Еще все лица главной квартиры находились под обаянием сегодняшнего, победоносного для партии молодых, военного совета. Голоса медлителей, советовавших ожидать еще чего то не наступая, так единодушно были заглушены и доводы их опровергнуты несомненными доказательствами выгод наступления, что то, о чем толковалось в совете, будущее сражение и, без сомнения, победа, казались уже не будущим, а прошедшим. Все выгоды были на нашей стороне. Огромные силы, без сомнения, превосходившие силы Наполеона, были стянуты в одно место; войска были одушевлены присутствием императоров и рвались в дело; стратегический пункт, на котором приходилось действовать, был до малейших подробностей известен австрийскому генералу Вейротеру, руководившему войска (как бы счастливая случайность сделала то, что австрийские войска в прошлом году были на маневрах именно на тех полях, на которых теперь предстояло сразиться с французом); до малейших подробностей была известна и передана на картах предлежащая местность, и Бонапарте, видимо, ослабленный, ничего не предпринимал.
Долгоруков, один из самых горячих сторонников наступления, только что вернулся из совета, усталый, измученный, но оживленный и гордый одержанной победой. Князь Андрей представил покровительствуемого им офицера, но князь Долгоруков, учтиво и крепко пожав ему руку, ничего не сказал Борису и, очевидно не в силах удержаться от высказывания тех мыслей, которые сильнее всего занимали его в эту минуту, по французски обратился к князю Андрею.
– Ну, мой милый, какое мы выдержали сражение! Дай Бог только, чтобы то, которое будет следствием его, было бы столь же победоносно. Однако, мой милый, – говорил он отрывочно и оживленно, – я должен признать свою вину перед австрийцами и в особенности перед Вейротером. Что за точность, что за подробность, что за знание местности, что за предвидение всех возможностей, всех условий, всех малейших подробностей! Нет, мой милый, выгодней тех условий, в которых мы находимся, нельзя ничего нарочно выдумать. Соединение австрийской отчетливости с русской храбростию – чего ж вы хотите еще?
– Так наступление окончательно решено? – сказал Болконский.
– И знаете ли, мой милый, мне кажется, что решительно Буонапарте потерял свою латынь. Вы знаете, что нынче получено от него письмо к императору. – Долгоруков улыбнулся значительно.
– Вот как! Что ж он пишет? – спросил Болконский.
– Что он может писать? Традиридира и т. п., всё только с целью выиграть время. Я вам говорю, что он у нас в руках; это верно! Но что забавнее всего, – сказал он, вдруг добродушно засмеявшись, – это то, что никак не могли придумать, как ему адресовать ответ? Ежели не консулу, само собою разумеется не императору, то генералу Буонапарту, как мне казалось.
– Но между тем, чтобы не признавать императором, и тем, чтобы называть генералом Буонапарте, есть разница, – сказал Болконский.
– В том то и дело, – смеясь и перебивая, быстро говорил Долгоруков. – Вы знаете Билибина, он очень умный человек, он предлагал адресовать: «узурпатору и врагу человеческого рода».
Долгоруков весело захохотал.
– Не более того? – заметил Болконский.
– Но всё таки Билибин нашел серьезный титул адреса. И остроумный и умный человек.
– Как же?
– Главе французского правительства, au chef du gouverienement francais, – серьезно и с удовольствием сказал князь Долгоруков. – Не правда ли, что хорошо?
– Хорошо, но очень не понравится ему, – заметил Болконский.
– О, и очень! Мой брат знает его: он не раз обедал у него, у теперешнего императора, в Париже и говорил мне, что он не видал более утонченного и хитрого дипломата: знаете, соединение французской ловкости и итальянского актерства? Вы знаете его анекдоты с графом Марковым? Только один граф Марков умел с ним обращаться. Вы знаете историю платка? Это прелесть!
И словоохотливый Долгоруков, обращаясь то к Борису, то к князю Андрею, рассказал, как Бонапарт, желая испытать Маркова, нашего посланника, нарочно уронил перед ним платок и остановился, глядя на него, ожидая, вероятно, услуги от Маркова и как, Марков тотчас же уронил рядом свой платок и поднял свой, не поднимая платка Бонапарта.
– Charmant, [Очаровательно,] – сказал Болконский, – но вот что, князь, я пришел к вам просителем за этого молодого человека. Видите ли что?…
Но князь Андрей не успел докончить, как в комнату вошел адъютант, который звал князя Долгорукова к императору.
– Ах, какая досада! – сказал Долгоруков, поспешно вставая и пожимая руки князя Андрея и Бориса. – Вы знаете, я очень рад сделать всё, что от меня зависит, и для вас и для этого милого молодого человека. – Он еще раз пожал руку Бориса с выражением добродушного, искреннего и оживленного легкомыслия. – Но вы видите… до другого раза!
Бориса волновала мысль о той близости к высшей власти, в которой он в эту минуту чувствовал себя. Он сознавал себя здесь в соприкосновении с теми пружинами, которые руководили всеми теми громадными движениями масс, которых он в своем полку чувствовал себя маленькою, покорною и ничтожной» частью. Они вышли в коридор вслед за князем Долгоруковым и встретили выходившего (из той двери комнаты государя, в которую вошел Долгоруков) невысокого человека в штатском платье, с умным лицом и резкой чертой выставленной вперед челюсти, которая, не портя его, придавала ему особенную живость и изворотливость выражения. Этот невысокий человек кивнул, как своему, Долгорукому и пристально холодным взглядом стал вглядываться в князя Андрея, идя прямо на него и видимо, ожидая, чтобы князь Андрей поклонился ему или дал дорогу. Князь Андрей не сделал ни того, ни другого; в лице его выразилась злоба, и молодой человек, отвернувшись, прошел стороной коридора.
– Кто это? – спросил Борис.
– Это один из самых замечательнейших, но неприятнейших мне людей. Это министр иностранных дел, князь Адам Чарторижский.
– Вот эти люди, – сказал Болконский со вздохом, который он не мог подавить, в то время как они выходили из дворца, – вот эти то люди решают судьбы народов.
На другой день войска выступили в поход, и Борис не успел до самого Аустерлицкого сражения побывать ни у Болконского, ни у Долгорукова и остался еще на время в Измайловском полку.


На заре 16 числа эскадрон Денисова, в котором служил Николай Ростов, и который был в отряде князя Багратиона, двинулся с ночлега в дело, как говорили, и, пройдя около версты позади других колонн, был остановлен на большой дороге. Ростов видел, как мимо его прошли вперед казаки, 1 й и 2 й эскадрон гусар, пехотные батальоны с артиллерией и проехали генералы Багратион и Долгоруков с адъютантами. Весь страх, который он, как и прежде, испытывал перед делом; вся внутренняя борьба, посредством которой он преодолевал этот страх; все его мечтания о том, как он по гусарски отличится в этом деле, – пропали даром. Эскадрон их был оставлен в резерве, и Николай Ростов скучно и тоскливо провел этот день. В 9 м часу утра он услыхал пальбу впереди себя, крики ура, видел привозимых назад раненых (их было немного) и, наконец, видел, как в середине сотни казаков провели целый отряд французских кавалеристов. Очевидно, дело было кончено, и дело было, очевидно небольшое, но счастливое. Проходившие назад солдаты и офицеры рассказывали о блестящей победе, о занятии города Вишау и взятии в плен целого французского эскадрона. День был ясный, солнечный, после сильного ночного заморозка, и веселый блеск осеннего дня совпадал с известием о победе, которое передавали не только рассказы участвовавших в нем, но и радостное выражение лиц солдат, офицеров, генералов и адъютантов, ехавших туда и оттуда мимо Ростова. Тем больнее щемило сердце Николая, напрасно перестрадавшего весь страх, предшествующий сражению, и пробывшего этот веселый день в бездействии.
– Ростов, иди сюда, выпьем с горя! – крикнул Денисов, усевшись на краю дороги перед фляжкой и закуской.
Офицеры собрались кружком, закусывая и разговаривая, около погребца Денисова.
– Вот еще одного ведут! – сказал один из офицеров, указывая на французского пленного драгуна, которого вели пешком два казака.
Один из них вел в поводу взятую у пленного рослую и красивую французскую лошадь.
– Продай лошадь! – крикнул Денисов казаку.
– Изволь, ваше благородие…
Офицеры встали и окружили казаков и пленного француза. Французский драгун был молодой малый, альзасец, говоривший по французски с немецким акцентом. Он задыхался от волнения, лицо его было красно, и, услыхав французский язык, он быстро заговорил с офицерами, обращаясь то к тому, то к другому. Он говорил, что его бы не взяли; что он не виноват в том, что его взяли, а виноват le caporal, который послал его захватить попоны, что он ему говорил, что уже русские там. И ко всякому слову он прибавлял: mais qu'on ne fasse pas de mal a mon petit cheval [Но не обижайте мою лошадку,] и ласкал свою лошадь. Видно было, что он не понимал хорошенько, где он находится. Он то извинялся, что его взяли, то, предполагая перед собою свое начальство, выказывал свою солдатскую исправность и заботливость о службе. Он донес с собой в наш арьергард во всей свежести атмосферу французского войска, которое так чуждо было для нас.
Казаки отдали лошадь за два червонца, и Ростов, теперь, получив деньги, самый богатый из офицеров, купил ее.
– Mais qu'on ne fasse pas de mal a mon petit cheval, – добродушно сказал альзасец Ростову, когда лошадь передана была гусару.
Ростов, улыбаясь, успокоил драгуна и дал ему денег.
– Алё! Алё! – сказал казак, трогая за руку пленного, чтобы он шел дальше.
– Государь! Государь! – вдруг послышалось между гусарами.
Всё побежало, заторопилось, и Ростов увидал сзади по дороге несколько подъезжающих всадников с белыми султанами на шляпах. В одну минуту все были на местах и ждали. Ростов не помнил и не чувствовал, как он добежал до своего места и сел на лошадь. Мгновенно прошло его сожаление о неучастии в деле, его будничное расположение духа в кругу приглядевшихся лиц, мгновенно исчезла всякая мысль о себе: он весь поглощен был чувством счастия, происходящего от близости государя. Он чувствовал себя одною этою близостью вознагражденным за потерю нынешнего дня. Он был счастлив, как любовник, дождавшийся ожидаемого свидания. Не смея оглядываться во фронте и не оглядываясь, он чувствовал восторженным чутьем его приближение. И он чувствовал это не по одному звуку копыт лошадей приближавшейся кавалькады, но он чувствовал это потому, что, по мере приближения, всё светлее, радостнее и значительнее и праздничнее делалось вокруг него. Всё ближе и ближе подвигалось это солнце для Ростова, распространяя вокруг себя лучи кроткого и величественного света, и вот он уже чувствует себя захваченным этими лучами, он слышит его голос – этот ласковый, спокойный, величественный и вместе с тем столь простой голос. Как и должно было быть по чувству Ростова, наступила мертвая тишина, и в этой тишине раздались звуки голоса государя.
– Les huzards de Pavlograd? [Павлоградские гусары?] – вопросительно сказал он.
– La reserve, sire! [Резерв, ваше величество!] – отвечал чей то другой голос, столь человеческий после того нечеловеческого голоса, который сказал: Les huzards de Pavlograd?
Государь поровнялся с Ростовым и остановился. Лицо Александра было еще прекраснее, чем на смотру три дня тому назад. Оно сияло такою веселостью и молодостью, такою невинною молодостью, что напоминало ребяческую четырнадцатилетнюю резвость, и вместе с тем это было всё таки лицо величественного императора. Случайно оглядывая эскадрон, глаза государя встретились с глазами Ростова и не более как на две секунды остановились на них. Понял ли государь, что делалось в душе Ростова (Ростову казалось, что он всё понял), но он посмотрел секунды две своими голубыми глазами в лицо Ростова. (Мягко и кротко лился из них свет.) Потом вдруг он приподнял брови, резким движением ударил левой ногой лошадь и галопом поехал вперед.
Молодой император не мог воздержаться от желания присутствовать при сражении и, несмотря на все представления придворных, в 12 часов, отделившись от 3 й колонны, при которой он следовал, поскакал к авангарду. Еще не доезжая до гусар, несколько адъютантов встретили его с известием о счастливом исходе дела.
Сражение, состоявшее только в том, что захвачен эскадрон французов, было представлено как блестящая победа над французами, и потому государь и вся армия, особенно после того, как не разошелся еще пороховой дым на поле сражения, верили, что французы побеждены и отступают против своей воли. Несколько минут после того, как проехал государь, дивизион павлоградцев потребовали вперед. В самом Вишау, маленьком немецком городке, Ростов еще раз увидал государя. На площади города, на которой была до приезда государя довольно сильная перестрелка, лежало несколько человек убитых и раненых, которых не успели подобрать. Государь, окруженный свитою военных и невоенных, был на рыжей, уже другой, чем на смотру, энглизированной кобыле и, склонившись на бок, грациозным жестом держа золотой лорнет у глаза, смотрел в него на лежащего ничком, без кивера, с окровавленною головою солдата. Солдат раненый был так нечист, груб и гадок, что Ростова оскорбила близость его к государю. Ростов видел, как содрогнулись, как бы от пробежавшего мороза, сутуловатые плечи государя, как левая нога его судорожно стала бить шпорой бок лошади, и как приученная лошадь равнодушно оглядывалась и не трогалась с места. Слезший с лошади адъютант взял под руки солдата и стал класть на появившиеся носилки. Солдат застонал.
– Тише, тише, разве нельзя тише? – видимо, более страдая, чем умирающий солдат, проговорил государь и отъехал прочь.
Ростов видел слезы, наполнившие глаза государя, и слышал, как он, отъезжая, по французски сказал Чарторижскому:
– Какая ужасная вещь война, какая ужасная вещь! Quelle terrible chose que la guerre!
Войска авангарда расположились впереди Вишау, в виду цепи неприятельской, уступавшей нам место при малейшей перестрелке в продолжение всего дня. Авангарду объявлена была благодарность государя, обещаны награды, и людям роздана двойная порция водки. Еще веселее, чем в прошлую ночь, трещали бивачные костры и раздавались солдатские песни.
Денисов в эту ночь праздновал производство свое в майоры, и Ростов, уже довольно выпивший в конце пирушки, предложил тост за здоровье государя, но «не государя императора, как говорят на официальных обедах, – сказал он, – а за здоровье государя, доброго, обворожительного и великого человека; пьем за его здоровье и за верную победу над французами!»
– Коли мы прежде дрались, – сказал он, – и не давали спуску французам, как под Шенграбеном, что же теперь будет, когда он впереди? Мы все умрем, с наслаждением умрем за него. Так, господа? Может быть, я не так говорю, я много выпил; да я так чувствую, и вы тоже. За здоровье Александра первого! Урра!
– Урра! – зазвучали воодушевленные голоса офицеров.
И старый ротмистр Кирстен кричал воодушевленно и не менее искренно, чем двадцатилетний Ростов.
Когда офицеры выпили и разбили свои стаканы, Кирстен налил другие и, в одной рубашке и рейтузах, с стаканом в руке подошел к солдатским кострам и в величественной позе взмахнув кверху рукой, с своими длинными седыми усами и белой грудью, видневшейся из за распахнувшейся рубашки, остановился в свете костра.
– Ребята, за здоровье государя императора, за победу над врагами, урра! – крикнул он своим молодецким, старческим, гусарским баритоном.
Гусары столпились и дружно отвечали громким криком.
Поздно ночью, когда все разошлись, Денисов потрепал своей коротенькой рукой по плечу своего любимца Ростова.
– Вот на походе не в кого влюбиться, так он в ца'я влюбился, – сказал он.
– Денисов, ты этим не шути, – крикнул Ростов, – это такое высокое, такое прекрасное чувство, такое…
– Ве'ю, ве'ю, д'ужок, и 'азделяю и одоб'яю…
– Нет, не понимаешь!
И Ростов встал и пошел бродить между костров, мечтая о том, какое было бы счастие умереть, не спасая жизнь (об этом он и не смел мечтать), а просто умереть в глазах государя. Он действительно был влюблен и в царя, и в славу русского оружия, и в надежду будущего торжества. И не он один испытывал это чувство в те памятные дни, предшествующие Аустерлицкому сражению: девять десятых людей русской армии в то время были влюблены, хотя и менее восторженно, в своего царя и в славу русского оружия.


На следующий день государь остановился в Вишау. Лейб медик Вилье несколько раз был призываем к нему. В главной квартире и в ближайших войсках распространилось известие, что государь был нездоров. Он ничего не ел и дурно спал эту ночь, как говорили приближенные. Причина этого нездоровья заключалась в сильном впечатлении, произведенном на чувствительную душу государя видом раненых и убитых.
На заре 17 го числа в Вишау был препровожден с аванпостов французский офицер, приехавший под парламентерским флагом, требуя свидания с русским императором. Офицер этот был Савари. Государь только что заснул, и потому Савари должен был дожидаться. В полдень он был допущен к государю и через час поехал вместе с князем Долгоруковым на аванпосты французской армии.
Как слышно было, цель присылки Савари состояла в предложении свидания императора Александра с Наполеоном. В личном свидании, к радости и гордости всей армии, было отказано, и вместо государя князь Долгоруков, победитель при Вишау, был отправлен вместе с Савари для переговоров с Наполеоном, ежели переговоры эти, против чаяния, имели целью действительное желание мира.
Ввечеру вернулся Долгоруков, прошел прямо к государю и долго пробыл у него наедине.
18 и 19 ноября войска прошли еще два перехода вперед, и неприятельские аванпосты после коротких перестрелок отступали. В высших сферах армии с полдня 19 го числа началось сильное хлопотливо возбужденное движение, продолжавшееся до утра следующего дня, 20 го ноября, в который дано было столь памятное Аустерлицкое сражение.
До полудня 19 числа движение, оживленные разговоры, беготня, посылки адъютантов ограничивались одной главной квартирой императоров; после полудня того же дня движение передалось в главную квартиру Кутузова и в штабы колонных начальников. Вечером через адъютантов разнеслось это движение по всем концам и частям армии, и в ночь с 19 на 20 поднялась с ночлегов, загудела говором и заколыхалась и тронулась громадным девятиверстным холстом 80 титысячная масса союзного войска.
Сосредоточенное движение, начавшееся поутру в главной квартире императоров и давшее толчок всему дальнейшему движению, было похоже на первое движение серединного колеса больших башенных часов. Медленно двинулось одно колесо, повернулось другое, третье, и всё быстрее и быстрее пошли вертеться колеса, блоки, шестерни, начали играть куранты, выскакивать фигуры, и мерно стали подвигаться стрелки, показывая результат движения.
Как в механизме часов, так и в механизме военного дела, так же неудержимо до последнего результата раз данное движение, и так же безучастно неподвижны, за момент до передачи движения, части механизма, до которых еще не дошло дело. Свистят на осях колеса, цепляясь зубьями, шипят от быстроты вертящиеся блоки, а соседнее колесо так же спокойно и неподвижно, как будто оно сотни лет готово простоять этою неподвижностью; но пришел момент – зацепил рычаг, и, покоряясь движению, трещит, поворачиваясь, колесо и сливается в одно действие, результат и цель которого ему непонятны.
Как в часах результат сложного движения бесчисленных различных колес и блоков есть только медленное и уравномеренное движение стрелки, указывающей время, так и результатом всех сложных человеческих движений этих 1000 русских и французов – всех страстей, желаний, раскаяний, унижений, страданий, порывов гордости, страха, восторга этих людей – был только проигрыш Аустерлицкого сражения, так называемого сражения трех императоров, т. е. медленное передвижение всемирно исторической стрелки на циферблате истории человечества.
Князь Андрей был в этот день дежурным и неотлучно при главнокомандующем.
В 6 м часу вечера Кутузов приехал в главную квартиру императоров и, недолго пробыв у государя, пошел к обер гофмаршалу графу Толстому.
Болконский воспользовался этим временем, чтобы зайти к Долгорукову узнать о подробностях дела. Князь Андрей чувствовал, что Кутузов чем то расстроен и недоволен, и что им недовольны в главной квартире, и что все лица императорской главной квартиры имеют с ним тон людей, знающих что то такое, чего другие не знают; и поэтому ему хотелось поговорить с Долгоруковым.
– Ну, здравствуйте, mon cher, – сказал Долгоруков, сидевший с Билибиным за чаем. – Праздник на завтра. Что ваш старик? не в духе?
– Не скажу, чтобы был не в духе, но ему, кажется, хотелось бы, чтоб его выслушали.
– Да его слушали на военном совете и будут слушать, когда он будет говорить дело; но медлить и ждать чего то теперь, когда Бонапарт боится более всего генерального сражения, – невозможно.
– Да вы его видели? – сказал князь Андрей. – Ну, что Бонапарт? Какое впечатление он произвел на вас?
– Да, видел и убедился, что он боится генерального сражения более всего на свете, – повторил Долгоруков, видимо, дорожа этим общим выводом, сделанным им из его свидания с Наполеоном. – Ежели бы он не боялся сражения, для чего бы ему было требовать этого свидания, вести переговоры и, главное, отступать, тогда как отступление так противно всей его методе ведения войны? Поверьте мне: он боится, боится генерального сражения, его час настал. Это я вам говорю.
– Но расскажите, как он, что? – еще спросил князь Андрей.
– Он человек в сером сюртуке, очень желавший, чтобы я ему говорил «ваше величество», но, к огорчению своему, не получивший от меня никакого титула. Вот это какой человек, и больше ничего, – отвечал Долгоруков, оглядываясь с улыбкой на Билибина.
– Несмотря на мое полное уважение к старому Кутузову, – продолжал он, – хороши мы были бы все, ожидая чего то и тем давая ему случай уйти или обмануть нас, тогда как теперь он верно в наших руках. Нет, не надобно забывать Суворова и его правила: не ставить себя в положение атакованного, а атаковать самому. Поверьте, на войне энергия молодых людей часто вернее указывает путь, чем вся опытность старых кунктаторов.
– Но в какой же позиции мы атакуем его? Я был на аванпостах нынче, и нельзя решить, где он именно стоит с главными силами, – сказал князь Андрей.
Ему хотелось высказать Долгорукову свой, составленный им, план атаки.
– Ах, это совершенно всё равно, – быстро заговорил Долгоруков, вставая и раскрывая карту на столе. – Все случаи предвидены: ежели он стоит у Брюнна…
И князь Долгоруков быстро и неясно рассказал план флангового движения Вейротера.
Князь Андрей стал возражать и доказывать свой план, который мог быть одинаково хорош с планом Вейротера, но имел тот недостаток, что план Вейротера уже был одобрен. Как только князь Андрей стал доказывать невыгоды того и выгоды своего, князь Долгоруков перестал его слушать и рассеянно смотрел не на карту, а на лицо князя Андрея.
– Впрочем, у Кутузова будет нынче военный совет: вы там можете всё это высказать, – сказал Долгоруков.
– Я это и сделаю, – сказал князь Андрей, отходя от карты.
– И о чем вы заботитесь, господа? – сказал Билибин, до сих пор с веселой улыбкой слушавший их разговор и теперь, видимо, собираясь пошутить. – Будет ли завтра победа или поражение, слава русского оружия застрахована. Кроме вашего Кутузова, нет ни одного русского начальника колонн. Начальники: Неrr general Wimpfen, le comte de Langeron, le prince de Lichtenstein, le prince de Hohenloe et enfin Prsch… prsch… et ainsi de suite, comme tous les noms polonais. [Вимпфен, граф Ланжерон, князь Лихтенштейн, Гогенлое и еще Пришпршипрш, как все польские имена.]
– Taisez vous, mauvaise langue, [Удержите ваше злоязычие.] – сказал Долгоруков. – Неправда, теперь уже два русских: Милорадович и Дохтуров, и был бы 3 й, граф Аракчеев, но у него нервы слабы.
– Однако Михаил Иларионович, я думаю, вышел, – сказал князь Андрей. – Желаю счастия и успеха, господа, – прибавил он и вышел, пожав руки Долгорукову и Бибилину.
Возвращаясь домой, князь Андрей не мог удержаться, чтобы не спросить молчаливо сидевшего подле него Кутузова, о том, что он думает о завтрашнем сражении?
Кутузов строго посмотрел на своего адъютанта и, помолчав, ответил:
– Я думаю, что сражение будет проиграно, и я так сказал графу Толстому и просил его передать это государю. Что же, ты думаешь, он мне ответил? Eh, mon cher general, je me mele de riz et des et cotelettes, melez vous des affaires de la guerre. [И, любезный генерал! Я занят рисом и котлетами, а вы занимайтесь военными делами.] Да… Вот что мне отвечали!


В 10 м часу вечера Вейротер с своими планами переехал на квартиру Кутузова, где и был назначен военный совет. Все начальники колонн были потребованы к главнокомандующему, и, за исключением князя Багратиона, который отказался приехать, все явились к назначенному часу.
Вейротер, бывший полным распорядителем предполагаемого сражения, представлял своею оживленностью и торопливостью резкую противоположность с недовольным и сонным Кутузовым, неохотно игравшим роль председателя и руководителя военного совета. Вейротер, очевидно, чувствовал себя во главе.движения, которое стало уже неудержимо. Он был, как запряженная лошадь, разбежавшаяся с возом под гору. Он ли вез, или его гнало, он не знал; но он несся во всю возможную быстроту, не имея времени уже обсуждать того, к чему поведет это движение. Вейротер в этот вечер был два раза для личного осмотра в цепи неприятеля и два раза у государей, русского и австрийского, для доклада и объяснений, и в своей канцелярии, где он диктовал немецкую диспозицию. Он, измученный, приехал теперь к Кутузову.
Он, видимо, так был занят, что забывал даже быть почтительным с главнокомандующим: он перебивал его, говорил быстро, неясно, не глядя в лицо собеседника, не отвечая на деланные ему вопросы, был испачкан грязью и имел вид жалкий, измученный, растерянный и вместе с тем самонадеянный и гордый.
Кутузов занимал небольшой дворянский замок около Остралиц. В большой гостиной, сделавшейся кабинетом главнокомандующего, собрались: сам Кутузов, Вейротер и члены военного совета. Они пили чай. Ожидали только князя Багратиона, чтобы приступить к военному совету. В 8 м часу приехал ординарец Багратиона с известием, что князь быть не может. Князь Андрей пришел доложить о том главнокомандующему и, пользуясь прежде данным ему Кутузовым позволением присутствовать при совете, остался в комнате.
– Так как князь Багратион не будет, то мы можем начинать, – сказал Вейротер, поспешно вставая с своего места и приближаясь к столу, на котором была разложена огромная карта окрестностей Брюнна.
Кутузов в расстегнутом мундире, из которого, как бы освободившись, выплыла на воротник его жирная шея, сидел в вольтеровском кресле, положив симметрично пухлые старческие руки на подлокотники, и почти спал. На звук голоса Вейротера он с усилием открыл единственный глаз.
– Да, да, пожалуйста, а то поздно, – проговорил он и, кивнув головой, опустил ее и опять закрыл глаза.
Ежели первое время члены совета думали, что Кутузов притворялся спящим, то звуки, которые он издавал носом во время последующего чтения, доказывали, что в эту минуту для главнокомандующего дело шло о гораздо важнейшем, чем о желании выказать свое презрение к диспозиции или к чему бы то ни было: дело шло для него о неудержимом удовлетворении человеческой потребности – .сна. Он действительно спал. Вейротер с движением человека, слишком занятого для того, чтобы терять хоть одну минуту времени, взглянул на Кутузова и, убедившись, что он спит, взял бумагу и громким однообразным тоном начал читать диспозицию будущего сражения под заглавием, которое он тоже прочел:
«Диспозиция к атаке неприятельской позиции позади Кобельница и Сокольница, 20 ноября 1805 года».
Диспозиция была очень сложная и трудная. В оригинальной диспозиции значилось:
Da der Feind mit seinerien linken Fluegel an die mit Wald bedeckten Berge lehnt und sich mit seinerien rechten Fluegel laengs Kobeinitz und Sokolienitz hinter die dort befindIichen Teiche zieht, wir im Gegentheil mit unserem linken Fluegel seinen rechten sehr debordiren, so ist es vortheilhaft letzteren Fluegel des Feindes zu attakiren, besondere wenn wir die Doerfer Sokolienitz und Kobelienitz im Besitze haben, wodurch wir dem Feind zugleich in die Flanke fallen und ihn auf der Flaeche zwischen Schlapanitz und dem Thuerassa Walde verfolgen koennen, indem wir dem Defileen von Schlapanitz und Bellowitz ausweichen, welche die feindliche Front decken. Zu dieserien Endzwecke ist es noethig… Die erste Kolonne Marieschirt… die zweite Kolonne Marieschirt… die dritte Kolonne Marieschirt… [Так как неприятель опирается левым крылом своим на покрытые лесом горы, а правым крылом тянется вдоль Кобельница и Сокольница позади находящихся там прудов, а мы, напротив, превосходим нашим левым крылом его правое, то выгодно нам атаковать сие последнее неприятельское крыло, особливо если мы займем деревни Сокольниц и Кобельниц, будучи поставлены в возможность нападать на фланг неприятеля и преследовать его в равнине между Шлапаницем и лесом Тюрасским, избегая вместе с тем дефилеи между Шлапаницем и Беловицем, которою прикрыт неприятельский фронт. Для этой цели необходимо… Первая колонна марширует… вторая колонна марширует… третья колонна марширует…] и т. д., читал Вейротер. Генералы, казалось, неохотно слушали трудную диспозицию. Белокурый высокий генерал Буксгевден стоял, прислонившись спиною к стене, и, остановив свои глаза на горевшей свече, казалось, не слушал и даже не хотел, чтобы думали, что он слушает. Прямо против Вейротера, устремив на него свои блестящие открытые глаза, в воинственной позе, оперев руки с вытянутыми наружу локтями на колени, сидел румяный Милорадович с приподнятыми усами и плечами. Он упорно молчал, глядя в лицо Вейротера, и спускал с него глаза только в то время, когда австрийский начальник штаба замолкал. В это время Милорадович значительно оглядывался на других генералов. Но по значению этого значительного взгляда нельзя было понять, был ли он согласен или несогласен, доволен или недоволен диспозицией. Ближе всех к Вейротеру сидел граф Ланжерон и с тонкой улыбкой южного французского лица, не покидавшей его во всё время чтения, глядел на свои тонкие пальцы, быстро перевертывавшие за углы золотую табакерку с портретом. В середине одного из длиннейших периодов он остановил вращательное движение табакерки, поднял голову и с неприятною учтивостью на самых концах тонких губ перебил Вейротера и хотел сказать что то; но австрийский генерал, не прерывая чтения, сердито нахмурился и замахал локтями, как бы говоря: потом, потом вы мне скажете свои мысли, теперь извольте смотреть на карту и слушать. Ланжерон поднял глаза кверху с выражением недоумения, оглянулся на Милорадовича, как бы ища объяснения, но, встретив значительный, ничего не значущий взгляд Милорадовича, грустно опустил глаза и опять принялся вертеть табакерку.
– Une lecon de geographie, [Урок из географии,] – проговорил он как бы про себя, но довольно громко, чтобы его слышали.
Пржебышевский с почтительной, но достойной учтивостью пригнул рукой ухо к Вейротеру, имея вид человека, поглощенного вниманием. Маленький ростом Дохтуров сидел прямо против Вейротера с старательным и скромным видом и, нагнувшись над разложенною картой, добросовестно изучал диспозиции и неизвестную ему местность. Он несколько раз просил Вейротера повторять нехорошо расслышанные им слова и трудные наименования деревень. Вейротер исполнял его желание, и Дохтуров записывал.
Когда чтение, продолжавшееся более часу, было кончено, Ланжерон, опять остановив табакерку и не глядя на Вейротера и ни на кого особенно, начал говорить о том, как трудно было исполнить такую диспозицию, где положение неприятеля предполагается известным, тогда как положение это может быть нам неизвестно, так как неприятель находится в движении. Возражения Ланжерона были основательны, но было очевидно, что цель этих возражений состояла преимущественно в желании дать почувствовать генералу Вейротеру, столь самоуверенно, как школьникам ученикам, читавшему свою диспозицию, что он имел дело не с одними дураками, а с людьми, которые могли и его поучить в военном деле. Когда замолк однообразный звук голоса Вейротера, Кутузов открыл глава, как мельник, который просыпается при перерыве усыпительного звука мельничных колес, прислушался к тому, что говорил Ланжерон, и, как будто говоря: «а вы всё еще про эти глупости!» поспешно закрыл глаза и еще ниже опустил голову.
Стараясь как можно язвительнее оскорбить Вейротера в его авторском военном самолюбии, Ланжерон доказывал, что Бонапарте легко может атаковать, вместо того, чтобы быть атакованным, и вследствие того сделать всю эту диспозицию совершенно бесполезною. Вейротер на все возражения отвечал твердой презрительной улыбкой, очевидно вперед приготовленной для всякого возражения, независимо от того, что бы ему ни говорили.
– Ежели бы он мог атаковать нас, то он нынче бы это сделал, – сказал он.
– Вы, стало быть, думаете, что он бессилен, – сказал Ланжерон.
– Много, если у него 40 тысяч войска, – отвечал Вейротер с улыбкой доктора, которому лекарка хочет указать средство лечения.
– В таком случае он идет на свою погибель, ожидая нашей атаки, – с тонкой иронической улыбкой сказал Ланжерон, за подтверждением оглядываясь опять на ближайшего Милорадовича.
Но Милорадович, очевидно, в эту минуту думал менее всего о том, о чем спорили генералы.
– Ma foi, [Ей Богу,] – сказал он, – завтра всё увидим на поле сражения.
Вейротер усмехнулся опять тою улыбкой, которая говорила, что ему смешно и странно встречать возражения от русских генералов и доказывать то, в чем не только он сам слишком хорошо был уверен, но в чем уверены были им государи императоры.
– Неприятель потушил огни, и слышен непрерывный шум в его лагере, – сказал он. – Что это значит? – Или он удаляется, чего одного мы должны бояться, или он переменяет позицию (он усмехнулся). Но даже ежели бы он и занял позицию в Тюрасе, он только избавляет нас от больших хлопот, и распоряжения все, до малейших подробностей, остаются те же.
– Каким же образом?.. – сказал князь Андрей, уже давно выжидавший случая выразить свои сомнения.
Кутузов проснулся, тяжело откашлялся и оглянул генералов.
– Господа, диспозиция на завтра, даже на нынче (потому что уже первый час), не может быть изменена, – сказал он. – Вы ее слышали, и все мы исполним наш долг. А перед сражением нет ничего важнее… (он помолчал) как выспаться хорошенько.
Он сделал вид, что привстает. Генералы откланялись и удалились. Было уже за полночь. Князь Андрей вышел.

Военный совет, на котором князю Андрею не удалось высказать свое мнение, как он надеялся, оставил в нем неясное и тревожное впечатление. Кто был прав: Долгоруков с Вейротером или Кутузов с Ланжероном и др., не одобрявшими план атаки, он не знал. «Но неужели нельзя было Кутузову прямо высказать государю свои мысли? Неужели это не может иначе делаться? Неужели из за придворных и личных соображений должно рисковать десятками тысяч и моей, моей жизнью?» думал он.
«Да, очень может быть, завтра убьют», подумал он. И вдруг, при этой мысли о смерти, целый ряд воспоминаний, самых далеких и самых задушевных, восстал в его воображении; он вспоминал последнее прощание с отцом и женою; он вспоминал первые времена своей любви к ней! Вспомнил о ее беременности, и ему стало жалко и ее и себя, и он в нервично размягченном и взволнованном состоянии вышел из избы, в которой он стоял с Несвицким, и стал ходить перед домом.
Ночь была туманная, и сквозь туман таинственно пробивался лунный свет. «Да, завтра, завтра! – думал он. – Завтра, может быть, всё будет кончено для меня, всех этих воспоминаний не будет более, все эти воспоминания не будут иметь для меня более никакого смысла. Завтра же, может быть, даже наверное, завтра, я это предчувствую, в первый раз мне придется, наконец, показать всё то, что я могу сделать». И ему представилось сражение, потеря его, сосредоточение боя на одном пункте и замешательство всех начальствующих лиц. И вот та счастливая минута, тот Тулон, которого так долго ждал он, наконец, представляется ему. Он твердо и ясно говорит свое мнение и Кутузову, и Вейротеру, и императорам. Все поражены верностью его соображения, но никто не берется исполнить его, и вот он берет полк, дивизию, выговаривает условие, чтобы уже никто не вмешивался в его распоряжения, и ведет свою дивизию к решительному пункту и один одерживает победу. А смерть и страдания? говорит другой голос. Но князь Андрей не отвечает этому голосу и продолжает свои успехи. Диспозиция следующего сражения делается им одним. Он носит звание дежурного по армии при Кутузове, но делает всё он один. Следующее сражение выиграно им одним. Кутузов сменяется, назначается он… Ну, а потом? говорит опять другой голос, а потом, ежели ты десять раз прежде этого не будешь ранен, убит или обманут; ну, а потом что ж? – «Ну, а потом, – отвечает сам себе князь Андрей, – я не знаю, что будет потом, не хочу и не могу знать: но ежели хочу этого, хочу славы, хочу быть известным людям, хочу быть любимым ими, то ведь я не виноват, что я хочу этого, что одного этого я хочу, для одного этого я живу. Да, для одного этого! Я никогда никому не скажу этого, но, Боже мой! что же мне делать, ежели я ничего не люблю, как только славу, любовь людскую. Смерть, раны, потеря семьи, ничто мне не страшно. И как ни дороги, ни милы мне многие люди – отец, сестра, жена, – самые дорогие мне люди, – но, как ни страшно и неестественно это кажется, я всех их отдам сейчас за минуту славы, торжества над людьми, за любовь к себе людей, которых я не знаю и не буду знать, за любовь вот этих людей», подумал он, прислушиваясь к говору на дворе Кутузова. На дворе Кутузова слышались голоса укладывавшихся денщиков; один голос, вероятно, кучера, дразнившего старого Кутузовского повара, которого знал князь Андрей, и которого звали Титом, говорил: «Тит, а Тит?»
– Ну, – отвечал старик.
– Тит, ступай молотить, – говорил шутник.
– Тьфу, ну те к чорту, – раздавался голос, покрываемый хохотом денщиков и слуг.
«И все таки я люблю и дорожу только торжеством над всеми ими, дорожу этой таинственной силой и славой, которая вот тут надо мной носится в этом тумане!»


Ростов в эту ночь был со взводом во фланкёрской цепи, впереди отряда Багратиона. Гусары его попарно были рассыпаны в цепи; сам он ездил верхом по этой линии цепи, стараясь преодолеть сон, непреодолимо клонивший его. Назади его видно было огромное пространство неясно горевших в тумане костров нашей армии; впереди его была туманная темнота. Сколько ни вглядывался Ростов в эту туманную даль, он ничего не видел: то серелось, то как будто чернелось что то; то мелькали как будто огоньки, там, где должен быть неприятель; то ему думалось, что это только в глазах блестит у него. Глаза его закрывались, и в воображении представлялся то государь, то Денисов, то московские воспоминания, и он опять поспешно открывал глаза и близко перед собой он видел голову и уши лошади, на которой он сидел, иногда черные фигуры гусар, когда он в шести шагах наезжал на них, а вдали всё ту же туманную темноту. «Отчего же? очень может быть, – думал Ростов, – что государь, встретив меня, даст поручение, как и всякому офицеру: скажет: „Поезжай, узнай, что там“. Много рассказывали же, как совершенно случайно он узнал так какого то офицера и приблизил к себе. Что, ежели бы он приблизил меня к себе! О, как бы я охранял его, как бы я говорил ему всю правду, как бы я изобличал его обманщиков», и Ростов, для того чтобы живо представить себе свою любовь и преданность государю, представлял себе врага или обманщика немца, которого он с наслаждением не только убивал, но по щекам бил в глазах государя. Вдруг дальний крик разбудил Ростова. Он вздрогнул и открыл глаза.
«Где я? Да, в цепи: лозунг и пароль – дышло, Ольмюц. Экая досада, что эскадрон наш завтра будет в резервах… – подумал он. – Попрошусь в дело. Это, может быть, единственный случай увидеть государя. Да, теперь недолго до смены. Объеду еще раз и, как вернусь, пойду к генералу и попрошу его». Он поправился на седле и тронул лошадь, чтобы еще раз объехать своих гусар. Ему показалось, что было светлей. В левой стороне виднелся пологий освещенный скат и противоположный, черный бугор, казавшийся крутым, как стена. На бугре этом было белое пятно, которого никак не мог понять Ростов: поляна ли это в лесу, освещенная месяцем, или оставшийся снег, или белые дома? Ему показалось даже, что по этому белому пятну зашевелилось что то. «Должно быть, снег – это пятно; пятно – une tache», думал Ростов. «Вот тебе и не таш…»
«Наташа, сестра, черные глаза. На… ташка (Вот удивится, когда я ей скажу, как я увидал государя!) Наташку… ташку возьми…» – «Поправей то, ваше благородие, а то тут кусты», сказал голос гусара, мимо которого, засыпая, проезжал Ростов. Ростов поднял голову, которая опустилась уже до гривы лошади, и остановился подле гусара. Молодой детский сон непреодолимо клонил его. «Да, бишь, что я думал? – не забыть. Как с государем говорить буду? Нет, не то – это завтра. Да, да! На ташку, наступить… тупить нас – кого? Гусаров. А гусары в усы… По Тверской ехал этот гусар с усами, еще я подумал о нем, против самого Гурьева дома… Старик Гурьев… Эх, славный малый Денисов! Да, всё это пустяки. Главное теперь – государь тут. Как он на меня смотрел, и хотелось ему что то сказать, да он не смел… Нет, это я не смел. Да это пустяки, а главное – не забывать, что я нужное то думал, да. На – ташку, нас – тупить, да, да, да. Это хорошо». – И он опять упал головой на шею лошади. Вдруг ему показалось, что в него стреляют. «Что? Что? Что!… Руби! Что?…» заговорил, очнувшись, Ростов. В то мгновение, как он открыл глаза, Ростов услыхал перед собою там, где был неприятель, протяжные крики тысячи голосов. Лошади его и гусара, стоявшего подле него, насторожили уши на эти крики. На том месте, с которого слышались крики, зажегся и потух один огонек, потом другой, и по всей линии французских войск на горе зажглись огни, и крики всё более и более усиливались. Ростов слышал звуки французских слов, но не мог их разобрать. Слишком много гудело голосов. Только слышно было: аааа! и рррр!
– Что это? Ты как думаешь? – обратился Ростов к гусару, стоявшему подле него. – Ведь это у неприятеля?
Гусар ничего не ответил.
– Что ж, ты разве не слышишь? – довольно долго подождав ответа, опять спросил Ростов.
– А кто ё знает, ваше благородие, – неохотно отвечал гусар.
– По месту должно быть неприятель? – опять повторил Ростов.
– Може он, а може, и так, – проговорил гусар, – дело ночное. Ну! шали! – крикнул он на свою лошадь, шевелившуюся под ним.
Лошадь Ростова тоже торопилась, била ногой по мерзлой земле, прислушиваясь к звукам и приглядываясь к огням. Крики голосов всё усиливались и усиливались и слились в общий гул, который могла произвести только несколько тысячная армия. Огни больше и больше распространялись, вероятно, по линии французского лагеря. Ростову уже не хотелось спать. Веселые, торжествующие крики в неприятельской армии возбудительно действовали на него: Vive l'empereur, l'empereur! [Да здравствует император, император!] уже ясно слышалось теперь Ростову.
– А недалеко, – должно быть, за ручьем? – сказал он стоявшему подле него гусару.
Гусар только вздохнул, ничего не отвечая, и прокашлялся сердито. По линии гусар послышался топот ехавшего рысью конного, и из ночного тумана вдруг выросла, представляясь громадным слоном, фигура гусарского унтер офицера.
– Ваше благородие, генералы! – сказал унтер офицер, подъезжая к Ростову.
Ростов, продолжая оглядываться на огни и крики, поехал с унтер офицером навстречу нескольким верховым, ехавшим по линии. Один был на белой лошади. Князь Багратион с князем Долгоруковым и адъютантами выехали посмотреть на странное явление огней и криков в неприятельской армии. Ростов, подъехав к Багратиону, рапортовал ему и присоединился к адъютантам, прислушиваясь к тому, что говорили генералы.
– Поверьте, – говорил князь Долгоруков, обращаясь к Багратиону, – что это больше ничего как хитрость: он отступил и в арьергарде велел зажечь огни и шуметь, чтобы обмануть нас.
– Едва ли, – сказал Багратион, – с вечера я их видел на том бугре; коли ушли, так и оттуда снялись. Г. офицер, – обратился князь Багратион к Ростову, – стоят там еще его фланкёры?
– С вечера стояли, а теперь не могу знать, ваше сиятельство. Прикажите, я съезжу с гусарами, – сказал Ростов.
Багратион остановился и, не отвечая, в тумане старался разглядеть лицо Ростова.
– А что ж, посмотрите, – сказал он, помолчав немного.
– Слушаю с.
Ростов дал шпоры лошади, окликнул унтер офицера Федченку и еще двух гусар, приказал им ехать за собою и рысью поехал под гору по направлению к продолжавшимся крикам. Ростову и жутко и весело было ехать одному с тремя гусарами туда, в эту таинственную и опасную туманную даль, где никто не был прежде его. Багратион закричал ему с горы, чтобы он не ездил дальше ручья, но Ростов сделал вид, как будто не слыхал его слов, и, не останавливаясь, ехал дальше и дальше, беспрестанно обманываясь, принимая кусты за деревья и рытвины за людей и беспрестанно объясняя свои обманы. Спустившись рысью под гору, он уже не видал ни наших, ни неприятельских огней, но громче, яснее слышал крики французов. В лощине он увидал перед собой что то вроде реки, но когда он доехал до нее, он узнал проезженную дорогу. Выехав на дорогу, он придержал лошадь в нерешительности: ехать по ней, или пересечь ее и ехать по черному полю в гору. Ехать по светлевшей в тумане дороге было безопаснее, потому что скорее можно было рассмотреть людей. «Пошел за мной», проговорил он, пересек дорогу и стал подниматься галопом на гору, к тому месту, где с вечера стоял французский пикет.
– Ваше благородие, вот он! – проговорил сзади один из гусар.
И не успел еще Ростов разглядеть что то, вдруг зачерневшееся в тумане, как блеснул огонек, щелкнул выстрел, и пуля, как будто жалуясь на что то, зажужжала высоко в тумане и вылетела из слуха. Другое ружье не выстрелило, но блеснул огонек на полке. Ростов повернул лошадь и галопом поехал назад. Еще раздались в разных промежутках четыре выстрела, и на разные тоны запели пули где то в тумане. Ростов придержал лошадь, повеселевшую так же, как он, от выстрелов, и поехал шагом. «Ну ка еще, ну ка еще!» говорил в его душе какой то веселый голос. Но выстрелов больше не было.
Только подъезжая к Багратиону, Ростов опять пустил свою лошадь в галоп и, держа руку у козырька, подъехал к нему.
Долгоруков всё настаивал на своем мнении, что французы отступили и только для того, чтобы обмануть нас, разложили огни.
– Что же это доказывает? – говорил он в то время, как Ростов подъехал к ним. – Они могли отступить и оставить пикеты.
– Видно, еще не все ушли, князь, – сказал Багратион. – До завтрашнего утра, завтра всё узнаем.
– На горе пикет, ваше сиятельство, всё там же, где был с вечера, – доложил Ростов, нагибаясь вперед, держа руку у козырька и не в силах удержать улыбку веселья, вызванного в нем его поездкой и, главное, звуками пуль.
– Хорошо, хорошо, – сказал Багратион, – благодарю вас, г. офицер.
– Ваше сиятельство, – сказал Ростов, – позвольте вас просить.
– Что такое?
– Завтра эскадрон наш назначен в резервы; позвольте вас просить прикомандировать меня к 1 му эскадрону.
– Как фамилия?
– Граф Ростов.
– А, хорошо. Оставайся при мне ординарцем.
– Ильи Андреича сын? – сказал Долгоруков.
Но Ростов не отвечал ему.
– Так я буду надеяться, ваше сиятельство.
– Я прикажу.
«Завтра, очень может быть, пошлют с каким нибудь приказанием к государю, – подумал он. – Слава Богу».

Крики и огни в неприятельской армии происходили оттого, что в то время, как по войскам читали приказ Наполеона, сам император верхом объезжал свои бивуаки. Солдаты, увидав императора, зажигали пуки соломы и с криками: vive l'empereur! бежали за ним. Приказ Наполеона был следующий:
«Солдаты! Русская армия выходит против вас, чтобы отмстить за австрийскую, ульмскую армию. Это те же баталионы, которые вы разбили при Голлабрунне и которые вы с тех пор преследовали постоянно до этого места. Позиции, которые мы занимаем, – могущественны, и пока они будут итти, чтоб обойти меня справа, они выставят мне фланг! Солдаты! Я сам буду руководить вашими баталионами. Я буду держаться далеко от огня, если вы, с вашей обычной храбростью, внесете в ряды неприятельские беспорядок и смятение; но если победа будет хоть одну минуту сомнительна, вы увидите вашего императора, подвергающегося первым ударам неприятеля, потому что не может быть колебания в победе, особенно в тот день, в который идет речь о чести французской пехоты, которая так необходима для чести своей нации.
Под предлогом увода раненых не расстроивать ряда! Каждый да будет вполне проникнут мыслию, что надо победить этих наемников Англии, воодушевленных такою ненавистью против нашей нации. Эта победа окончит наш поход, и мы можем возвратиться на зимние квартиры, где застанут нас новые французские войска, которые формируются во Франции; и тогда мир, который я заключу, будет достоин моего народа, вас и меня.
Наполеон».


В 5 часов утра еще было совсем темно. Войска центра, резервов и правый фланг Багратиона стояли еще неподвижно; но на левом фланге колонны пехоты, кавалерии и артиллерии, долженствовавшие первые спуститься с высот, для того чтобы атаковать французский правый фланг и отбросить его, по диспозиции, в Богемские горы, уже зашевелились и начали подниматься с своих ночлегов. Дым от костров, в которые бросали всё лишнее, ел глаза. Было холодно и темно. Офицеры торопливо пили чай и завтракали, солдаты пережевывали сухари, отбивали ногами дробь, согреваясь, и стекались против огней, бросая в дрова остатки балаганов, стулья, столы, колеса, кадушки, всё лишнее, что нельзя было увезти с собою. Австрийские колонновожатые сновали между русскими войсками и служили предвестниками выступления. Как только показывался австрийский офицер около стоянки полкового командира, полк начинал шевелиться: солдаты сбегались от костров, прятали в голенища трубочки, мешочки в повозки, разбирали ружья и строились. Офицеры застегивались, надевали шпаги и ранцы и, покрикивая, обходили ряды; обозные и денщики запрягали, укладывали и увязывали повозки. Адъютанты, батальонные и полковые командиры садились верхами, крестились, отдавали последние приказания, наставления и поручения остающимся обозным, и звучал однообразный топот тысячей ног. Колонны двигались, не зная куда и не видя от окружавших людей, от дыма и от усиливающегося тумана ни той местности, из которой они выходили, ни той, в которую они вступали.
Солдат в движении так же окружен, ограничен и влеком своим полком, как моряк кораблем, на котором он находится. Как бы далеко он ни прошел, в какие бы странные, неведомые и опасные широты ни вступил он, вокруг него – как для моряка всегда и везде те же палубы, мачты, канаты своего корабля – всегда и везде те же товарищи, те же ряды, тот же фельдфебель Иван Митрич, та же ротная собака Жучка, то же начальство. Солдат редко желает знать те широты, в которых находится весь корабль его; но в день сражения, Бог знает как и откуда, в нравственном мире войска слышится одна для всех строгая нота, которая звучит приближением чего то решительного и торжественного и вызывает их на несвойственное им любопытство. Солдаты в дни сражений возбужденно стараются выйти из интересов своего полка, прислушиваются, приглядываются и жадно расспрашивают о том, что делается вокруг них.
Туман стал так силен, что, несмотря на то, что рассветало, не видно было в десяти шагах перед собою. Кусты казались громадными деревьями, ровные места – обрывами и скатами. Везде, со всех сторон, можно было столкнуться с невидимым в десяти шагах неприятелем. Но долго шли колонны всё в том же тумане, спускаясь и поднимаясь на горы, минуя сады и ограды, по новой, непонятной местности, нигде не сталкиваясь с неприятелем. Напротив того, то впереди, то сзади, со всех сторон, солдаты узнавали, что идут по тому же направлению наши русские колонны. Каждому солдату приятно становилось на душе оттого, что он знал, что туда же, куда он идет, то есть неизвестно куда, идет еще много, много наших.
– Ишь ты, и курские прошли, – говорили в рядах.
– Страсть, братец ты мой, что войски нашей собралось! Вечор посмотрел, как огни разложили, конца краю не видать. Москва, – одно слово!
Хотя никто из колонных начальников не подъезжал к рядам и не говорил с солдатами (колонные начальники, как мы видели на военном совете, были не в духе и недовольны предпринимаемым делом и потому только исполняли приказания и не заботились о том, чтобы повеселить солдат), несмотря на то, солдаты шли весело, как и всегда, идя в дело, в особенности в наступательное. Но, пройдя около часу всё в густом тумане, большая часть войска должна была остановиться, и по рядам пронеслось неприятное сознание совершающегося беспорядка и бестолковщины. Каким образом передается это сознание, – весьма трудно определить; но несомненно то, что оно передается необыкновенно верно и быстро разливается, незаметно и неудержимо, как вода по лощине. Ежели бы русское войско было одно, без союзников, то, может быть, еще прошло бы много времени, пока это сознание беспорядка сделалось бы общею уверенностью; но теперь, с особенным удовольствием и естественностью относя причину беспорядков к бестолковым немцам, все убедились в том, что происходит вредная путаница, которую наделали колбасники.
– Что стали то? Аль загородили? Или уж на француза наткнулись?
– Нет не слыхать. А то палить бы стал.
– То то торопили выступать, а выступили – стали без толку посереди поля, – всё немцы проклятые путают. Эки черти бестолковые!
– То то я бы их и пустил наперед. А то, небось, позади жмутся. Вот и стой теперь не емши.
– Да что, скоро ли там? Кавалерия, говорят, дорогу загородила, – говорил офицер.
– Эх, немцы проклятые, своей земли не знают, – говорил другой.
– Вы какой дивизии? – кричал, подъезжая, адъютант.
– Осьмнадцатой.
– Так зачем же вы здесь? вам давно бы впереди должно быть, теперь до вечера не пройдете.
– Вот распоряжения то дурацкие; сами не знают, что делают, – говорил офицер и отъезжал.
Потом проезжал генерал и сердито не по русски кричал что то.
– Тафа лафа, а что бормочет, ничего не разберешь, – говорил солдат, передразнивая отъехавшего генерала. – Расстрелял бы я их, подлецов!
– В девятом часу велено на месте быть, а мы и половины не прошли. Вот так распоряжения! – повторялось с разных сторон.
И чувство энергии, с которым выступали в дело войска, начало обращаться в досаду и злобу на бестолковые распоряжения и на немцев.
Причина путаницы заключалась в том, что во время движения австрийской кавалерии, шедшей на левом фланге, высшее начальство нашло, что наш центр слишком отдален от правого фланга, и всей кавалерии велено было перейти на правую сторону. Несколько тысяч кавалерии продвигалось перед пехотой, и пехота должна была ждать.
Впереди произошло столкновение между австрийским колонновожатым и русским генералом. Русский генерал кричал, требуя, чтобы остановлена была конница; австриец доказывал, что виноват был не он, а высшее начальство. Войска между тем стояли, скучая и падая духом. После часовой задержки войска двинулись, наконец, дальше и стали спускаться под гору. Туман, расходившийся на горе, только гуще расстилался в низах, куда спустились войска. Впереди, в тумане, раздался один, другой выстрел, сначала нескладно в разных промежутках: тратта… тат, и потом всё складнее и чаще, и завязалось дело над речкою Гольдбахом.
Не рассчитывая встретить внизу над речкою неприятеля и нечаянно в тумане наткнувшись на него, не слыша слова одушевления от высших начальников, с распространившимся по войскам сознанием, что было опоздано, и, главное, в густом тумане не видя ничего впереди и кругом себя, русские лениво и медленно перестреливались с неприятелем, подвигались вперед и опять останавливались, не получая во время приказаний от начальников и адъютантов, которые блудили по туману в незнакомой местности, не находя своих частей войск. Так началось дело для первой, второй и третьей колонны, которые спустились вниз. Четвертая колонна, при которой находился сам Кутузов, стояла на Праценских высотах.
В низах, где началось дело, был всё еще густой туман, наверху прояснело, но всё не видно было ничего из того, что происходило впереди. Были ли все силы неприятеля, как мы предполагали, за десять верст от нас или он был тут, в этой черте тумана, – никто не знал до девятого часа.
Было 9 часов утра. Туман сплошным морем расстилался по низу, но при деревне Шлапанице, на высоте, на которой стоял Наполеон, окруженный своими маршалами, было совершенно светло. Над ним было ясное, голубое небо, и огромный шар солнца, как огромный пустотелый багровый поплавок, колыхался на поверхности молочного моря тумана. Не только все французские войска, но сам Наполеон со штабом находился не по ту сторону ручьев и низов деревень Сокольниц и Шлапаниц, за которыми мы намеревались занять позицию и начать дело, но по сю сторону, так близко от наших войск, что Наполеон простым глазом мог в нашем войске отличать конного от пешего. Наполеон стоял несколько впереди своих маршалов на маленькой серой арабской лошади, в синей шинели, в той самой, в которой он делал итальянскую кампанию. Он молча вглядывался в холмы, которые как бы выступали из моря тумана, и по которым вдалеке двигались русские войска, и прислушивался к звукам стрельбы в лощине. В то время еще худое лицо его не шевелилось ни одним мускулом; блестящие глаза были неподвижно устремлены на одно место. Его предположения оказывались верными. Русские войска частью уже спустились в лощину к прудам и озерам, частью очищали те Праценские высоты, которые он намерен был атаковать и считал ключом позиции. Он видел среди тумана, как в углублении, составляемом двумя горами около деревни Прац, всё по одному направлению к лощинам двигались, блестя штыками, русские колонны и одна за другой скрывались в море тумана. По сведениям, полученным им с вечера, по звукам колес и шагов, слышанным ночью на аванпостах, по беспорядочности движения русских колонн, по всем предположениям он ясно видел, что союзники считали его далеко впереди себя, что колонны, двигавшиеся близ Працена, составляли центр русской армии, и что центр уже достаточно ослаблен для того, чтобы успешно атаковать его. Но он всё еще не начинал дела.
Нынче был для него торжественный день – годовщина его коронования. Перед утром он задремал на несколько часов и здоровый, веселый, свежий, в том счастливом расположении духа, в котором всё кажется возможным и всё удается, сел на лошадь и выехал в поле. Он стоял неподвижно, глядя на виднеющиеся из за тумана высоты, и на холодном лице его был тот особый оттенок самоуверенного, заслуженного счастья, который бывает на лице влюбленного и счастливого мальчика. Маршалы стояли позади его и не смели развлекать его внимание. Он смотрел то на Праценские высоты, то на выплывавшее из тумана солнце.
Когда солнце совершенно вышло из тумана и ослепляющим блеском брызнуло по полям и туману (как будто он только ждал этого для начала дела), он снял перчатку с красивой, белой руки, сделал ею знак маршалам и отдал приказание начинать дело. Маршалы, сопутствуемые адъютантами, поскакали в разные стороны, и через несколько минут быстро двинулись главные силы французской армии к тем Праценским высотам, которые всё более и более очищались русскими войсками, спускавшимися налево в лощину.


В 8 часов Кутузов выехал верхом к Працу, впереди 4 й Милорадовичевской колонны, той, которая должна была занять места колонн Пржебышевского и Ланжерона, спустившихся уже вниз. Он поздоровался с людьми переднего полка и отдал приказание к движению, показывая тем, что он сам намерен был вести эту колонну. Выехав к деревне Прац, он остановился. Князь Андрей, в числе огромного количества лиц, составлявших свиту главнокомандующего, стоял позади его. Князь Андрей чувствовал себя взволнованным, раздраженным и вместе с тем сдержанно спокойным, каким бывает человек при наступлении давно желанной минуты. Он твердо был уверен, что нынче был день его Тулона или его Аркольского моста. Как это случится, он не знал, но он твердо был уверен, что это будет. Местность и положение наших войск были ему известны, насколько они могли быть известны кому нибудь из нашей армии. Его собственный стратегический план, который, очевидно, теперь и думать нечего было привести в исполнение, был им забыт. Теперь, уже входя в план Вейротера, князь Андрей обдумывал могущие произойти случайности и делал новые соображения, такие, в которых могли бы потребоваться его быстрота соображения и решительность.
Налево внизу, в тумане, слышалась перестрелка между невидными войсками. Там, казалось князю Андрею, сосредоточится сражение, там встретится препятствие, и «туда то я буду послан, – думал он, – с бригадой или дивизией, и там то с знаменем в руке я пойду вперед и сломлю всё, что будет предо мной».
Князь Андрей не мог равнодушно смотреть на знамена проходивших батальонов. Глядя на знамя, ему всё думалось: может быть, это то самое знамя, с которым мне придется итти впереди войск.
Ночной туман к утру оставил на высотах только иней, переходивший в росу, в лощинах же туман расстилался еще молочно белым морем. Ничего не было видно в той лощине налево, куда спустились наши войска и откуда долетали звуки стрельбы. Над высотами было темное, ясное небо, и направо огромный шар солнца. Впереди, далеко, на том берегу туманного моря, виднелись выступающие лесистые холмы, на которых должна была быть неприятельская армия, и виднелось что то. Вправо вступала в область тумана гвардия, звучавшая топотом и колесами и изредка блестевшая штыками; налево, за деревней, такие же массы кавалерии подходили и скрывались в море тумана. Спереди и сзади двигалась пехота. Главнокомандующий стоял на выезде деревни, пропуская мимо себя войска. Кутузов в это утро казался изнуренным и раздражительным. Шедшая мимо его пехота остановилась без приказания, очевидно, потому, что впереди что нибудь задержало ее.
– Да скажите же, наконец, чтобы строились в батальонные колонны и шли в обход деревни, – сердито сказал Кутузов подъехавшему генералу. – Как же вы не поймете, ваше превосходительство, милостивый государь, что растянуться по этому дефилею улицы деревни нельзя, когда мы идем против неприятеля.
– Я предполагал построиться за деревней, ваше высокопревосходительство, – отвечал генерал.
Кутузов желчно засмеялся.
– Хороши вы будете, развертывая фронт в виду неприятеля, очень хороши.
– Неприятель еще далеко, ваше высокопревосходительство. По диспозиции…
– Диспозиция! – желчно вскрикнул Кутузов, – а это вам кто сказал?… Извольте делать, что вам приказывают.
– Слушаю с.
– Mon cher, – сказал шопотом князю Андрею Несвицкий, – le vieux est d'une humeur de chien. [Мой милый, наш старик сильно не в духе.]
К Кутузову подскакал австрийский офицер с зеленым плюмажем на шляпе, в белом мундире, и спросил от имени императора: выступила ли в дело четвертая колонна?
Кутузов, не отвечая ему, отвернулся, и взгляд его нечаянно попал на князя Андрея, стоявшего подле него. Увидав Болконского, Кутузов смягчил злое и едкое выражение взгляда, как бы сознавая, что его адъютант не был виноват в том, что делалось. И, не отвечая австрийскому адъютанту, он обратился к Болконскому:
– Allez voir, mon cher, si la troisieme division a depasse le village. Dites lui de s'arreter et d'attendre mes ordres. [Ступайте, мой милый, посмотрите, прошла ли через деревню третья дивизия. Велите ей остановиться и ждать моего приказа.]
Только что князь Андрей отъехал, он остановил его.
– Et demandez lui, si les tirailleurs sont postes, – прибавил он. – Ce qu'ils font, ce qu'ils font! [И спросите, размещены ли стрелки. – Что они делают, что они делают!] – проговорил он про себя, все не отвечая австрийцу.
Князь Андрей поскакал исполнять поручение.
Обогнав всё шедшие впереди батальоны, он остановил 3 ю дивизию и убедился, что, действительно, впереди наших колонн не было стрелковой цепи. Полковой командир бывшего впереди полка был очень удивлен переданным ему от главнокомандующего приказанием рассыпать стрелков. Полковой командир стоял тут в полной уверенности, что впереди его есть еще войска, и что неприятель не может быть ближе 10 ти верст. Действительно, впереди ничего не было видно, кроме пустынной местности, склоняющейся вперед и застланной густым туманом. Приказав от имени главнокомандующего исполнить упущенное, князь Андрей поскакал назад. Кутузов стоял всё на том же месте и, старчески опустившись на седле своим тучным телом, тяжело зевал, закрывши глаза. Войска уже не двигались, а стояли ружья к ноге.
– Хорошо, хорошо, – сказал он князю Андрею и обратился к генералу, который с часами в руках говорил, что пора бы двигаться, так как все колонны с левого фланга уже спустились.
– Еще успеем, ваше превосходительство, – сквозь зевоту проговорил Кутузов. – Успеем! – повторил он.
В это время позади Кутузова послышались вдали звуки здоровающихся полков, и голоса эти стали быстро приближаться по всему протяжению растянувшейся линии наступавших русских колонн. Видно было, что тот, с кем здоровались, ехал скоро. Когда закричали солдаты того полка, перед которым стоял Кутузов, он отъехал несколько в сторону и сморщившись оглянулся. По дороге из Працена скакал как бы эскадрон разноцветных всадников. Два из них крупным галопом скакали рядом впереди остальных. Один был в черном мундире с белым султаном на рыжей энглизированной лошади, другой в белом мундире на вороной лошади. Это были два императора со свитой. Кутузов, с аффектацией служаки, находящегося во фронте, скомандовал «смирно» стоявшим войскам и, салютуя, подъехал к императору. Вся его фигура и манера вдруг изменились. Он принял вид подначальственного, нерассуждающего человека. Он с аффектацией почтительности, которая, очевидно, неприятно поразила императора Александра, подъехал и салютовал ему.
Неприятное впечатление, только как остатки тумана на ясном небе, пробежало по молодому и счастливому лицу императора и исчезло. Он был, после нездоровья, несколько худее в этот день, чем на ольмюцком поле, где его в первый раз за границей видел Болконский; но то же обворожительное соединение величавости и кротости было в его прекрасных, серых глазах, и на тонких губах та же возможность разнообразных выражений и преобладающее выражение благодушной, невинной молодости.
На ольмюцком смотру он был величавее, здесь он был веселее и энергичнее. Он несколько разрумянился, прогалопировав эти три версты, и, остановив лошадь, отдохновенно вздохнул и оглянулся на такие же молодые, такие же оживленные, как и его, лица своей свиты. Чарторижский и Новосильцев, и князь Болконский, и Строганов, и другие, все богато одетые, веселые, молодые люди, на прекрасных, выхоленных, свежих, только что слегка вспотевших лошадях, переговариваясь и улыбаясь, остановились позади государя. Император Франц, румяный длиннолицый молодой человек, чрезвычайно прямо сидел на красивом вороном жеребце и озабоченно и неторопливо оглядывался вокруг себя. Он подозвал одного из своих белых адъютантов и спросил что то. «Верно, в котором часу они выехали», подумал князь Андрей, наблюдая своего старого знакомого, с улыбкой, которую он не мог удержать, вспоминая свою аудиенцию. В свите императоров были отобранные молодцы ординарцы, русские и австрийские, гвардейских и армейских полков. Между ними велись берейторами в расшитых попонах красивые запасные царские лошади.
Как будто через растворенное окно вдруг пахнуло свежим полевым воздухом в душную комнату, так пахнуло на невеселый Кутузовский штаб молодостью, энергией и уверенностью в успехе от этой прискакавшей блестящей молодежи.
– Что ж вы не начинаете, Михаил Ларионович? – поспешно обратился император Александр к Кутузову, в то же время учтиво взглянув на императора Франца.
– Я поджидаю, ваше величество, – отвечал Кутузов, почтительно наклоняясь вперед.
Император пригнул ухо, слегка нахмурясь и показывая, что он не расслышал.
– Поджидаю, ваше величество, – повторил Кутузов (князь Андрей заметил, что у Кутузова неестественно дрогнула верхняя губа, в то время как он говорил это поджидаю ). – Не все колонны еще собрались, ваше величество.
Государь расслышал, но ответ этот, видимо, не понравился ему; он пожал сутуловатыми плечами, взглянул на Новосильцева, стоявшего подле, как будто взглядом этим жалуясь на Кутузова.
– Ведь мы не на Царицыном лугу, Михаил Ларионович, где не начинают парада, пока не придут все полки, – сказал государь, снова взглянув в глаза императору Францу, как бы приглашая его, если не принять участие, то прислушаться к тому, что он говорит; но император Франц, продолжая оглядываться, не слушал.
– Потому и не начинаю, государь, – сказал звучным голосом Кутузов, как бы предупреждая возможность не быть расслышанным, и в лице его еще раз что то дрогнуло. – Потому и не начинаю, государь, что мы не на параде и не на Царицыном лугу, – выговорил он ясно и отчетливо.
В свите государя на всех лицах, мгновенно переглянувшихся друг с другом, выразился ропот и упрек. «Как он ни стар, он не должен бы, никак не должен бы говорить этак», выразили эти лица.
Государь пристально и внимательно посмотрел в глаза Кутузову, ожидая, не скажет ли он еще чего. Но Кутузов, с своей стороны, почтительно нагнув голову, тоже, казалось, ожидал. Молчание продолжалось около минуты.
– Впрочем, если прикажете, ваше величество, – сказал Кутузов, поднимая голову и снова изменяя тон на прежний тон тупого, нерассуждающего, но повинующегося генерала.
Он тронул лошадь и, подозвав к себе начальника колонны Милорадовича, передал ему приказание к наступлению.
Войско опять зашевелилось, и два батальона Новгородского полка и батальон Апшеронского полка тронулись вперед мимо государя.
В то время как проходил этот Апшеронский батальон, румяный Милорадович, без шинели, в мундире и орденах и со шляпой с огромным султаном, надетой набекрень и с поля, марш марш выскакал вперед и, молодецки салютуя, осадил лошадь перед государем.
– С Богом, генерал, – сказал ему государь.
– Ma foi, sire, nous ferons ce que qui sera dans notre possibilite, sire, [Право, ваше величество, мы сделаем, что будет нам возможно сделать, ваше величество,] – отвечал он весело, тем не менее вызывая насмешливую улыбку у господ свиты государя своим дурным французским выговором.
Милорадович круто повернул свою лошадь и стал несколько позади государя. Апшеронцы, возбуждаемые присутствием государя, молодецким, бойким шагом отбивая ногу, проходили мимо императоров и их свиты.
– Ребята! – крикнул громким, самоуверенным и веселым голосом Милорадович, видимо, до такой степени возбужденный звуками стрельбы, ожиданием сражения и видом молодцов апшеронцев, еще своих суворовских товарищей, бойко проходивших мимо императоров, что забыл о присутствии государя. – Ребята, вам не первую деревню брать! – крикнул он.
– Рады стараться! – прокричали солдаты.
Лошадь государя шарахнулась от неожиданного крика. Лошадь эта, носившая государя еще на смотрах в России, здесь, на Аустерлицком поле, несла своего седока, выдерживая его рассеянные удары левой ногой, настораживала уши от звуков выстрелов, точно так же, как она делала это на Марсовом поле, не понимая значения ни этих слышавшихся выстрелов, ни соседства вороного жеребца императора Франца, ни всего того, что говорил, думал, чувствовал в этот день тот, кто ехал на ней.
Государь с улыбкой обратился к одному из своих приближенных, указывая на молодцов апшеронцев, и что то сказал ему.


Кутузов, сопутствуемый своими адъютантами, поехал шагом за карабинерами.
Проехав с полверсты в хвосте колонны, он остановился у одинокого заброшенного дома (вероятно, бывшего трактира) подле разветвления двух дорог. Обе дороги спускались под гору, и по обеим шли войска.
Туман начинал расходиться, и неопределенно, верстах в двух расстояния, виднелись уже неприятельские войска на противоположных возвышенностях. Налево внизу стрельба становилась слышнее. Кутузов остановился, разговаривая с австрийским генералом. Князь Андрей, стоя несколько позади, вглядывался в них и, желая попросить зрительную трубу у адъютанта, обратился к нему.
– Посмотрите, посмотрите, – говорил этот адъютант, глядя не на дальнее войско, а вниз по горе перед собой. – Это французы!
Два генерала и адъютанты стали хвататься за трубу, вырывая ее один у другого. Все лица вдруг изменились, и на всех выразился ужас. Французов предполагали за две версты от нас, а они явились вдруг, неожиданно перед нами.
– Это неприятель?… Нет!… Да, смотрите, он… наверное… Что ж это? – послышались голоса.
Князь Андрей простым глазом увидал внизу направо поднимавшуюся навстречу апшеронцам густую колонну французов, не дальше пятисот шагов от того места, где стоял Кутузов.
«Вот она, наступила решительная минута! Дошло до меня дело», подумал князь Андрей, и ударив лошадь, подъехал к Кутузову. «Надо остановить апшеронцев, – закричал он, – ваше высокопревосходительство!» Но в тот же миг всё застлалось дымом, раздалась близкая стрельба, и наивно испуганный голос в двух шагах от князя Андрея закричал: «ну, братцы, шабаш!» И как будто голос этот был команда. По этому голосу всё бросилось бежать.
Смешанные, всё увеличивающиеся толпы бежали назад к тому месту, где пять минут тому назад войска проходили мимо императоров. Не только трудно было остановить эту толпу, но невозможно было самим не податься назад вместе с толпой.
Болконский только старался не отставать от нее и оглядывался, недоумевая и не в силах понять того, что делалось перед ним. Несвицкий с озлобленным видом, красный и на себя не похожий, кричал Кутузову, что ежели он не уедет сейчас, он будет взят в плен наверное. Кутузов стоял на том же месте и, не отвечая, доставал платок. Из щеки его текла кровь. Князь Андрей протеснился до него.
– Вы ранены? – спросил он, едва удерживая дрожание нижней челюсти.
– Раны не здесь, а вот где! – сказал Кутузов, прижимая платок к раненой щеке и указывая на бегущих. – Остановите их! – крикнул он и в то же время, вероятно убедясь, что невозможно было их остановить, ударил лошадь и поехал вправо.
Вновь нахлынувшая толпа бегущих захватила его с собой и повлекла назад.
Войска бежали такой густой толпой, что, раз попавши в середину толпы, трудно было из нее выбраться. Кто кричал: «Пошел! что замешкался?» Кто тут же, оборачиваясь, стрелял в воздух; кто бил лошадь, на которой ехал сам Кутузов. С величайшим усилием выбравшись из потока толпы влево, Кутузов со свитой, уменьшенной более чем вдвое, поехал на звуки близких орудийных выстрелов. Выбравшись из толпы бегущих, князь Андрей, стараясь не отставать от Кутузова, увидал на спуске горы, в дыму, еще стрелявшую русскую батарею и подбегающих к ней французов. Повыше стояла русская пехота, не двигаясь ни вперед на помощь батарее, ни назад по одному направлению с бегущими. Генерал верхом отделился от этой пехоты и подъехал к Кутузову. Из свиты Кутузова осталось только четыре человека. Все были бледны и молча переглядывались.
– Остановите этих мерзавцев! – задыхаясь, проговорил Кутузов полковому командиру, указывая на бегущих; но в то же мгновение, как будто в наказание за эти слова, как рой птичек, со свистом пролетели пули по полку и свите Кутузова.
Французы атаковали батарею и, увидав Кутузова, выстрелили по нем. С этим залпом полковой командир схватился за ногу; упало несколько солдат, и подпрапорщик, стоявший с знаменем, выпустил его из рук; знамя зашаталось и упало, задержавшись на ружьях соседних солдат.
Солдаты без команды стали стрелять.
– Ооох! – с выражением отчаяния промычал Кутузов и оглянулся. – Болконский, – прошептал он дрожащим от сознания своего старческого бессилия голосом. – Болконский, – прошептал он, указывая на расстроенный батальон и на неприятеля, – что ж это?
Но прежде чем он договорил эти слова, князь Андрей, чувствуя слезы стыда и злобы, подступавшие ему к горлу, уже соскакивал с лошади и бежал к знамени.
– Ребята, вперед! – крикнул он детски пронзительно.
«Вот оно!» думал князь Андрей, схватив древко знамени и с наслаждением слыша свист пуль, очевидно, направленных именно против него. Несколько солдат упало.
– Ура! – закричал князь Андрей, едва удерживая в руках тяжелое знамя, и побежал вперед с несомненной уверенностью, что весь батальон побежит за ним.
Действительно, он пробежал один только несколько шагов. Тронулся один, другой солдат, и весь батальон с криком «ура!» побежал вперед и обогнал его. Унтер офицер батальона, подбежав, взял колебавшееся от тяжести в руках князя Андрея знамя, но тотчас же был убит. Князь Андрей опять схватил знамя и, волоча его за древко, бежал с батальоном. Впереди себя он видел наших артиллеристов, из которых одни дрались, другие бросали пушки и бежали к нему навстречу; он видел и французских пехотных солдат, которые хватали артиллерийских лошадей и поворачивали пушки. Князь Андрей с батальоном уже был в 20 ти шагах от орудий. Он слышал над собою неперестававший свист пуль, и беспрестанно справа и слева от него охали и падали солдаты. Но он не смотрел на них; он вглядывался только в то, что происходило впереди его – на батарее. Он ясно видел уже одну фигуру рыжего артиллериста с сбитым на бок кивером, тянущего с одной стороны банник, тогда как французский солдат тянул банник к себе за другую сторону. Князь Андрей видел уже ясно растерянное и вместе озлобленное выражение лиц этих двух людей, видимо, не понимавших того, что они делали.
«Что они делают? – думал князь Андрей, глядя на них: – зачем не бежит рыжий артиллерист, когда у него нет оружия? Зачем не колет его француз? Не успеет добежать, как француз вспомнит о ружье и заколет его».
Действительно, другой француз, с ружьем на перевес подбежал к борющимся, и участь рыжего артиллериста, всё еще не понимавшего того, что ожидает его, и с торжеством выдернувшего банник, должна была решиться. Но князь Андрей не видал, чем это кончилось. Как бы со всего размаха крепкой палкой кто то из ближайших солдат, как ему показалось, ударил его в голову. Немного это больно было, а главное, неприятно, потому что боль эта развлекала его и мешала ему видеть то, на что он смотрел.
«Что это? я падаю? у меня ноги подкашиваются», подумал он и упал на спину. Он раскрыл глаза, надеясь увидать, чем кончилась борьба французов с артиллеристами, и желая знать, убит или нет рыжий артиллерист, взяты или спасены пушки. Но он ничего не видал. Над ним не было ничего уже, кроме неба – высокого неба, не ясного, но всё таки неизмеримо высокого, с тихо ползущими по нем серыми облаками. «Как тихо, спокойно и торжественно, совсем не так, как я бежал, – подумал князь Андрей, – не так, как мы бежали, кричали и дрались; совсем не так, как с озлобленными и испуганными лицами тащили друг у друга банник француз и артиллерист, – совсем не так ползут облака по этому высокому бесконечному небу. Как же я не видал прежде этого высокого неба? И как я счастлив, я, что узнал его наконец. Да! всё пустое, всё обман, кроме этого бесконечного неба. Ничего, ничего нет, кроме его. Но и того даже нет, ничего нет, кроме тишины, успокоения. И слава Богу!…»


На правом фланге у Багратиона в 9 ть часов дело еще не начиналось. Не желая согласиться на требование Долгорукова начинать дело и желая отклонить от себя ответственность, князь Багратион предложил Долгорукову послать спросить о том главнокомандующего. Багратион знал, что, по расстоянию почти 10 ти верст, отделявшему один фланг от другого, ежели не убьют того, кого пошлют (что было очень вероятно), и ежели он даже и найдет главнокомандующего, что было весьма трудно, посланный не успеет вернуться раньше вечера.
Багратион оглянул свою свиту своими большими, ничего невыражающими, невыспавшимися глазами, и невольно замиравшее от волнения и надежды детское лицо Ростова первое бросилось ему в глаза. Он послал его.