Дюссельдорф (аэропорт)
| Аэропорт Дюссельдорф Düsseldorf Airport Flughafen Düsseldorf | ||||||||||
 | ||||||||||
 | ||||||||||
| Информация | ||||||||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| Тип |
гражданский | |||||||||
| Страна | ||||||||||
| Расположение | ||||||||||
|
Координаты: 51°17′22″ с. ш. 006°46′00″ в. д. / 51.28944° с. ш. 6.76667° в. д. (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=51.28944&mlon=6.76667&zoom=12 (O)] (Я) | ||||||||||
| Дата открытия |
1927 | |||||||||
| Эксплуатант |
Flughafen Düsseldorf GmbH | |||||||||
| Хаб для | ||||||||||
| Высота НУМ |
44,8 м | |||||||||
| Площадь |
613 га | |||||||||
| Часовой пояс |
UTC+1 | |||||||||
| • Летом |
UTC+2 | |||||||||
| Сайт |
[www.dus.com/ www.dus.com] | |||||||||
| Карта | ||||||||||
|
| ||||||||||
| Взлётно-посадочные полосы | ||||||||||
| ||||||||||
| Статистика (2014) | ||||||||||
| Годовой пассажиропоток |
▲ 21,850,489 чел. | |||||||||
| Годовой грузопоток |
▲ 114,180 т | |||||||||
| Взлётов/Посадок |
▼ 210,720 | |||||||||
Источники: Статистика[1] | ||||||||||
Аэропорт Дюссельдорф (нем. Flughafen Düsseldorf, официальное назавание — Düsseldorf Airport; IATA: DUS, ICAO: EDDL) — гражданский международный аэропорт, расположенный в 7 км от центра Дюссельдорфа, столицы федеральной земли Северный Рейн-Вестфалия (Германия).
Находящийся на территории Рейнско-Рурского региона и неподалёку от юго-западной границы Рурской области, аэропорт является третьим по величине в Германии (после Мюнхена и Франкфурта-на-Майне). В 2013 года пассажиропоток аэропорта превысил 21,2 миллиона человек. Он является домашним аэропортом авиакомпании Eurowings и хабом компаний Airberlin и Germanwings. Кроме того, Дюссельдорф — единственный аэропорт, не являющийся хабом Lufthansa, из которого авиакомпания выполняет дальнемагистральные рейсы.
Содержание
История
С 1902 года в Дюссельдорфе действовала секция «Нижнерейнского общества воздухоплавания» (нем. Niederrheinische Verein für Luftschiffahrt), организовавшая полёты на четырёх воздушных шарах объёмом от 650 до 2200 м³. Тем не менее стартовым толчком к развитию авиации в городе стало приземелние 19 сентября 1909 года на гольцхаймской пустоши (нем. Golzheimer Heide) первого экспериментального гражданского дирижабля Zeppelin Z 3 (LZ 6). Вдохновлённые открывающимися перспективами, представители города во главе с обербургомистром Вильгельмом Марксом[de] не только приобрели акции первой в мире авиакомпании DELAG[en] на сумму свыше четверти миллиона рейхсмарок, но и и организовали на пустоши строительство ангара для дирижаблей размером 160x25x24 метра. С 1910 года в Дюссельдорфе разместились цеппелины LZ 7 «Германия»[de], LZ 8 «Германия II»[2], LZ 10 «Швабия» и LZ 11 «Виктория-Луиза»[de], а также дирижабль типа «Парсеваль» PL 12 Charlotte[3]. В 1913 году инженер Альберт Феех[de] использовал ангар для постройки своего полужёсткого дирижабля «Veeh 1»[4].
Параллельно продолжалась популяризация авиации в городе. 5 — 8 мая 1910 года графенбергском ипподроме прошёл первый городской авиационный чемпионат, несмотря на плохую погоду привлёкший десятки тысяч зрителей. В ноябре и декабре 1911 года во выставочном центре «Кунстпаласт»[de][* 1] прошла выставка, посвящённая авиации и её перспективам[4].
Растущая популярность авиации привёла к тому, что посадочная площадка на гольцхаймской пустоши не могла справиться с потомком желающих. В связи с этим было решено использовать территорию учебного полигона, расположенного на севере города, между Лёхаузеном[de] и Унтерратом[de][4]. Первый дюссельдорфский пилот Йонаннес Шааф получил лётные права в 1911 году, а год спустя основал в Лёхаузене первую лётную школу. В 1913 году туда были перенесены некоторые здания и ангары, сохранившиеся ещё с выставки 1911 года. Город поддерживал как пилотов всех видов авиации, так и связанные с ней предприятия. Параллельно по приказу военной администрации возле лётного поля в дополнение к уже существовавшим зданиям были построены ещё один ангар, пилотская казарма и газовый завод. Ещё один ангар был построен по заказа города в 1914 году[5].
После начала Первой мировой войны всё лётное поле и прилегающие сооружения были конфискованы армией. В Дюссельдорфе размещалась воздухоплавательная часть (нем. Luftschifferabtelung) имперских военно-воздушных сил Германии, а с 1917 году там же была размещена и эскадрилья истребителей. При авианалёте RNAS[en] 8 октября 1914 года был уничтожен один из ангаров вместе с закреплённым в нём дирижаблем Z IX (LZ 25)[6]. В конце войны Дюссельдорф и вся Рейнская область были оккупированы французскими войсками. Оставшиеся ангары были демонтированы, а любое авиасообщение на оккупированной территории как во время, так и после войны было запрещено[5].
Для присоединения города к появляющейся сети авиаперевозок Дюссельдорф приобрёл на 200 тысяч рентных марок акции LURAG[de] — одной из гражданских многочисленных авиакомпаний, входивших в концерн Junkers Luftverkehr AG. Была организована автомобильная служба доставки пассажиров в аэропорт Дорстена, лежавший за пределами оккупированной области и потому не попавший в бесполётную зону. После окончания рурского конфликта и подписания заинтересованными сторонами плана Дауэса, оккупация региона Францией завершилась. В августе 1925 года оккупационная администрация передала пришедший в запустение участок городу. 14 и 15 сентября город и коммунальное транспортное предприятие Rheinische Bahngesellschaft AG[de] провели посвящённый освобождению авиационный чемпионат. Началось планирование восстановления и расширения аэропорта. С конца сентября 1925 года было организовано регулярное авиасообщение[7]. В 1926 году LURAG перевела свои рейсы в аэропорт Эссен-Мюльхайм[de], а в Дюссельдорфе началось строительство так называемого «аварийного аэродрома» (нем. Notlandeplatz) — вопрос о статусе аэропорта на тот момент всё ещё оставался открытым.
Стремясь обеспечить своё влияние на принятие решений о планировании маршрутизаторов, Дюссельдорф приобрёл на 270 тысяч рентных марок акции второй крупной немецкой авиакомпании Aero Lloyd, что позволило городу после её объединения с Junkers Luftverkehr AG получить долю в 550 тысяч рейхсмарок в новообразованной Luft Hansa AG. Продолжались работы в аэропорту — его территория была выровнена, увеличена и ограждена, а здание казармы перестроено в терминал. 1 апреля 1927 года был подписан договор об аренде аэропорта Rheinische Bahngesellschaft AG за 13 800 рейхсмарок в год[8]. 19 апреля 1927 года состоялось торжественное открытие аэропорта[9].
После открытия Дюссельдорф не получил статуса аэропорта (нем. Flughafen). Вместо этого он стал «транспортным аэродромом» (нем. Verkehrslandeplatz) с тремя регулярными маршрутами — в Кёльн, Эссен и Дортмунд. Для управления аэропортом было создано эксплуатационное объединение Düsseldorfer Flughafenbetriebsgesellschaft mbH (DFG), 75 % которого принадлежали городу, а оставшаяся четверть — Rheinische Bahngesellschaft AG[9]. Несмотря на тяжёлую экономическую ситуацию в стране до конца 11927 года в Дюссельдорфе были выполнены 900 взлётов и посадок, перевезены 1620 пассажиров, 12 тонн груза и 8,8 тонн почты[10]. В 29 апреля 1929 году открылся первый международный маршрут из Дюссельдорфа — бельгийская авиакомпания Sabena начала полёты по маршруту Брюссель — Антверпен — Дюссельдорф — Гамбург, для чего в аэропорту было открыто отделение таможни[11]. В 1929 года деревня Лёхаузен вместе с прилегающей территорией, на которой был расположен аэропорт, вошла в состав города Дюссельдорф[12]. После того, как в 1931 году было установлено освещение, позволившее выполнять взлёты и посадки и в ночное время, в 1932 году Дюссельдорф наконец получил статус аэропорта второго класса. В том же году Luft Hansa открыла новые рейсы на Боркум и Нордернай, а Sabena — рейс Брюссель — Дюссельдорф — Берлин[13]. Увеличение размеров и веса самолётов привело к расширению и укреплению перрона в 1933 году[14].
После прихода к власти НСДАП ситуация в аэропорту изменилась. Под давлением новых властей Rheinische Bahngesellschaft AG была вынуждена выйти из состава акционеров DFG и передать свою долю городу. С 1934 года было усилено движение на маршруте Дюссельдорф — Берлин, где стали использоваться самолёты Junkers Ju 52. Значительно выросло количество спецрейсов. Национал-социалистический авиакорпус и Немецкая ассоциация воздушного спорта[de] проводили активное обучение пилотов и широко использовали аэропорт для учебных вылетов[15]. Параллельно полностью изменился характер застройки гольцхаймской пустоши. Была инициирована её активная застройка — после 1936 года были построены город-сад Штокум[de], жилой массив для сотрудников Rheinbahn в Кайзерверте и более 300 единиц жилья в Унтерате[de]. Наряду с этим активно шла и поддерживаемая многочисленными программами субсидирования частная застройка. Спустя годы тесная застройка прилежащих районов отрицательно скажется на перспективах развития аэропорта[16].
В 1937 году пассажирооборот в аэропорту достиг своего пика. Были выполнены свыше 4 000 взлётов и посадок, перевезены около 17 тысяч пассажиров, 120 тонн груза и 41 тонна почты. Однако в 1938 году командование Люфтваффе потребовало передачи всего аэроорта под военное командование. Город предложил в качестве альтернативый начать строительство нового гражданского аэропорта на севере Линторфа[de]. Однако эти планы не получили реализации — 1 сентября 1939 года началась Вторая мировая война[16].
Авиакомпании и направления
На конец 2014 года аэропорт обслуживает следующие авиакомпании:
Пассажирские рейсы
Грузовые рейсы
| Авиакомпания | Пункты назначения |
|---|---|
 Emirates SkyCargo |
Дубай (Аль-Мактум) |
 Swiss WorldCargo |
Цюрих |
 Волга-Днепр |
Ашхабад |
Экономическое состояние
Оператором аэропорта является общество с ограниченной ответственностью Flughafen Düsseldorf GmbH с уставным капиталом в 25 564 594,06 евро (50 миллионов немецких марок)[* 2][23]. Долями в компании владеют:
- 50 % — город Дюссельдорф
- 50 % — Airport Partners GmbH
В свою очередь по 40 % Airport Partners GmbH принадлежат компаниям AviAlliance GmbH [en] (ранее принадлежавшая Hochtief[24], а в настоящее время — канадскому пенсионному фонду Public Sector Pension Investment Board[en]) и Aer Rianta International plc (дочерняя компания ирландского государственного оператора Dublin Airport Authority plc[en]), а 20 % — AviAlliance Capital Co. KGaA [en][25].
При обороте в 429,2 миллиона евро чистая прибыль дюссельдорфского аэропорта в 2013 году составила 34,5 млн евро[26]. В аэропорту работают 2223 человека[27].
Транспорт
Аэропорт расположен в северной части Дюссельдорфа, в районе Лёхаузен[de] (5-й округ), неподалёку от Дюссельдорфской торговой выставки[en] и на границе с соседними городами — Дуйсбургом, Ратингеном и Меербушем.
Возле аэропорта проходит автобан A44[de], который отдельная Y-образная транспортная развязка (31 Düsseldorf-Flughafen) связывает прямо с аэропортом. А44 проходит в направлении с запада на восток (Ахен — Ратинген) и неподалёку от аэропорта пересекается с автобанами A52[de] (Эссен — Рурмонд), A57[de] (Кёльн — Ниймеген) и A3[de] (Эммерих — Кёльн — Франкфурт-на-Майне — Нюрнберг — Пассау), а также федеральной трассой 8 (8n)[de], обходящей аэропорт вдоль его западной и северной границ и переходящей в автобан A59[de], ведущий в Дуйсбург.
В северо-восточной части аэропорта, в 2.5 километрах от здания терминала на железнодорожной ветке Кёльн — Дуйсбург находится вокзал «Дюссельдорфский аэропорт», где ежедневно останавливаются около 300 поездов ближнего и дальнего следования. Терминалы, парковки и вокзал связывает автоматическая монорельсовая подвесная дорога[de] SkyTrain.
Под терминалом C расположена железнодорожная станция «Терминал аэропорта Дюссельдорф»[de]. Курсирующая в дневное с 20-минутным тактом городская электричка S11 обеспечивает прямую связь терминалов с центральными вокзалами Дюссельдорфа и Кёльна.
Напишите отзыв о статье "Дюссельдорф (аэропорт)"
Комментарии
- ↑ На территории современного музея "Кунстпаласт"
- ↑ Расчёт базируется на установленном Бундесбанком курсе 1 EUR = 1,95583 DM
Источники
- ↑ [www.dus.com/en/corporation/company/zahlen-und-fakten/verkehrszahlen Düsseldorfer Airport - Traffic figures] (англ.). dus.com. Проверено 22 июля 2015.
- ↑ Krauthäuser, 2007, S. 7.
- ↑ Krauthäuser, 2007, S. 6.
- ↑ 1 2 3 Krauthäuser, 2007, S. 8.
- ↑ 1 2 Krauthäuser, 2007, S. 9.
- ↑ Lange, Bruno. Das Buch der deutschen Luftfahrttechnik. — Verlag Dieter Hoffmann, 1970. — Bd. 1. — S. 365. — 437 S.
- ↑ Krauthäuser, 2007, S. 10.
- ↑ Krauthäuser, 2007, S. 11.
- ↑ 1 2 Krauthäuser, 2007, S. 12.
- ↑ Krauthäuser, 2007, S. 14.
- ↑ Krauthäuser, 2007, S. 14-15.
- ↑ Krauthäuser, 2007, S. 16.
- ↑ Krauthäuser, 2007, S. 20.
- ↑ Krauthäuser, 2007, S. 20-21.
- ↑ Krauthäuser, 2007, S. 21.
- ↑ 1 2 Krauthäuser, 2007, S. 23.
- ↑ [corporate.alitalia.it/en/media/press-releases/30-10-2014bis.html As of December 15, Alitalia will inaugurate new daily service to Berlin and Dusseldorf] (англ.). Alitalia.it (30 October 2014). Проверено 4 декабря 2014.
- ↑ [www.businesstraveller.com/news/ba-to-launch-new-london-city-routes BA to launch new London City routes] (англ.). Business Traveller (26 November 2013). Проверено 10 декабря 2014.
- ↑ [airlineroute.net/2014/05/09/abf7-dusstn-jun14/ airberlin Transfers Dusseldorf – London Stansted Service to ETIHAD Regional from June 2014] (англ.). Airline Route (4 May 2014). Проверено 10 декабря 2014.
- ↑ [www.kr-karlovarsky.cz/krajske_listy/Stranky/130923-lety-Dusseldorf.aspx#.UpepPCfyA78 Karlovarsky kraj pripravuje letecke spojeni se zapadni Evropou] (чешск.). Kr-karlovarsky.cz (23 сентября 2013). Проверено 10 декабря 2014.
- ↑ 1 2 3 4 [www.lufthansa.com/de/de/Online-Flugplan Lufthansa ® Deutschland – Online Flugplan] (нем.). Lufthansa.com. Проверено 10 декабря 2014.
- ↑ [booking.hamburgairways.com/?switch_site=1 Hamburg Airways: Поиск]. Hamburg Airways. Проверено 10 декабря 2014.
- ↑ Geschaeftsbericht 2013, S. 40.
- ↑ Robert Malina [books.google.de/books?id=2FNDdGf8Bi8C&pg=PA50#v=onepage&q&f=false Wettbewerbspotentiale im deutschen Flughafenmarkt am Beispiel der Berliner Flughäfen] (нем.) // Karl-Hans Hartwig Vorträge und Studien aus dem Institut für Verkehrswissenschaft an der Universität Münster. — Vandenhoeck & Ruprecht, 2006. — Nr. 42. — ISBN 9783525857922.
- ↑ Geschaeftsbericht 2013, S. 6.
- ↑ Geschaeftsbericht 2013, S. 2.
- ↑ Geschaeftsbericht 2013, S. 52.
Литература
- Flughafen Düsseldorf: vom Flugplatz Lohausen zu Düsseldorf International / Krauthäuser, Josef. — Allershausen: NARA, 2007. — 143 S. — ISBN 978-3-925671-52-4.
- Schönberg, Mirko. Flughafenstreit: die Kontroverse um den Ausbau des Düsseldorfer Flughafens von 1952 bis zum Angerland-Vergleich (1965). — Marburg: Tectum-Verlag, 2006. — 160 S. — ISBN 978-3-8288-9051-0.
- Siebzig Jahre Flughafen Düsseldorf: eine Retrospektive ; 1927 bis 1997 / Slevogt, Herbert. — Düsseldorf: Flughafen Düsseldorf GmbH/Druckerei Dehl, 1998. — 98 p.
- [www.dus.com/~/media/fdg/dus_com/konzern/unternehmen/standort/pdfs/geschaeftsbericht%202013.pdf Geschäftsbericht 2013] (нем.). Flughafen Düsseldorf GmbH (24.01.2014). Проверено 11 декабря 2014.
Ссылки
|
Дюссельдорф (аэропорт) на Викискладе? |
|---|
- [www.duesseldorf-international.de/ Официальный сайт аэропорта] (нем.)
- [www.facebook.com/dus Страница аэропорта в социальной сети] Facebook
- [www.youtube.com/user/flughafendus Видеоканал аэропорта] на YouTube
| ||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Дюссельдорф (аэропорт)
На гауптвахте, куда был отведен Пьер, офицер и солдаты, взявшие его, обращались с ним враждебно, но вместе с тем и уважительно. Еще чувствовалось в их отношении к нему и сомнение о том, кто он такой (не очень ли важный человек), и враждебность вследствие еще свежей их личной борьбы с ним.
Но когда, в утро другого дня, пришла смена, то Пьер почувствовал, что для нового караула – для офицеров и солдат – он уже не имел того смысла, который имел для тех, которые его взяли. И действительно, в этом большом, толстом человеке в мужицком кафтане караульные другого дня уже не видели того живого человека, который так отчаянно дрался с мародером и с конвойными солдатами и сказал торжественную фразу о спасении ребенка, а видели только семнадцатого из содержащихся зачем то, по приказанию высшего начальства, взятых русских. Ежели и было что нибудь особенное в Пьере, то только его неробкий, сосредоточенно задумчивый вид и французский язык, на котором он, удивительно для французов, хорошо изъяснялся. Несмотря на то, в тот же день Пьера соединили с другими взятыми подозрительными, так как отдельная комната, которую он занимал, понадобилась офицеру.
Все русские, содержавшиеся с Пьером, были люди самого низкого звания. И все они, узнав в Пьере барина, чуждались его, тем более что он говорил по французски. Пьер с грустью слышал над собою насмешки.
На другой день вечером Пьер узнал, что все эти содержащиеся (и, вероятно, он в том же числе) должны были быть судимы за поджигательство. На третий день Пьера водили с другими в какой то дом, где сидели французский генерал с белыми усами, два полковника и другие французы с шарфами на руках. Пьеру, наравне с другими, делали с той, мнимо превышающею человеческие слабости, точностью и определительностью, с которой обыкновенно обращаются с подсудимыми, вопросы о том, кто он? где он был? с какою целью? и т. п.
Вопросы эти, оставляя в стороне сущность жизненного дела и исключая возможность раскрытия этой сущности, как и все вопросы, делаемые на судах, имели целью только подставление того желобка, по которому судящие желали, чтобы потекли ответы подсудимого и привели его к желаемой цели, то есть к обвинению. Как только он начинал говорить что нибудь такое, что не удовлетворяло цели обвинения, так принимали желобок, и вода могла течь куда ей угодно. Кроме того, Пьер испытал то же, что во всех судах испытывает подсудимый: недоумение, для чего делали ему все эти вопросы. Ему чувствовалось, что только из снисходительности или как бы из учтивости употреблялась эта уловка подставляемого желобка. Он знал, что находился во власти этих людей, что только власть привела его сюда, что только власть давала им право требовать ответы на вопросы, что единственная цель этого собрания состояла в том, чтоб обвинить его. И поэтому, так как была власть и было желание обвинить, то не нужно было и уловки вопросов и суда. Очевидно было, что все ответы должны были привести к виновности. На вопрос, что он делал, когда его взяли, Пьер отвечал с некоторою трагичностью, что он нес к родителям ребенка, qu'il avait sauve des flammes [которого он спас из пламени]. – Для чего он дрался с мародером? Пьер отвечал, что он защищал женщину, что защита оскорбляемой женщины есть обязанность каждого человека, что… Его остановили: это не шло к делу. Для чего он был на дворе загоревшегося дома, на котором его видели свидетели? Он отвечал, что шел посмотреть, что делалось в Москве. Его опять остановили: у него не спрашивали, куда он шел, а для чего он находился подле пожара? Кто он? повторили ему первый вопрос, на который он сказал, что не хочет отвечать. Опять он отвечал, что не может сказать этого.
– Запишите, это нехорошо. Очень нехорошо, – строго сказал ему генерал с белыми усами и красным, румяным лицом.
На четвертый день пожары начались на Зубовском валу.
Пьера с тринадцатью другими отвели на Крымский Брод, в каретный сарай купеческого дома. Проходя по улицам, Пьер задыхался от дыма, который, казалось, стоял над всем городом. С разных сторон виднелись пожары. Пьер тогда еще не понимал значения сожженной Москвы и с ужасом смотрел на эти пожары.
В каретном сарае одного дома у Крымского Брода Пьер пробыл еще четыре дня и во время этих дней из разговора французских солдат узнал, что все содержащиеся здесь ожидали с каждым днем решения маршала. Какого маршала, Пьер не мог узнать от солдат. Для солдата, очевидно, маршал представлялся высшим и несколько таинственным звеном власти.
Эти первые дни, до 8 го сентября, – дня, в который пленных повели на вторичный допрос, были самые тяжелые для Пьера.
Х
8 го сентября в сарай к пленным вошел очень важный офицер, судя по почтительности, с которой с ним обращались караульные. Офицер этот, вероятно, штабный, с списком в руках, сделал перекличку всем русским, назвав Пьера: celui qui n'avoue pas son nom [тот, который не говорит своего имени]. И, равнодушно и лениво оглядев всех пленных, он приказал караульному офицеру прилично одеть и прибрать их, прежде чем вести к маршалу. Через час прибыла рота солдат, и Пьера с другими тринадцатью повели на Девичье поле. День был ясный, солнечный после дождя, и воздух был необыкновенно чист. Дым не стлался низом, как в тот день, когда Пьера вывели из гауптвахты Зубовского вала; дым поднимался столбами в чистом воздухе. Огня пожаров нигде не было видно, но со всех сторон поднимались столбы дыма, и вся Москва, все, что только мог видеть Пьер, было одно пожарище. Со всех сторон виднелись пустыри с печами и трубами и изредка обгорелые стены каменных домов. Пьер приглядывался к пожарищам и не узнавал знакомых кварталов города. Кое где виднелись уцелевшие церкви. Кремль, неразрушенный, белел издалека с своими башнями и Иваном Великим. Вблизи весело блестел купол Ново Девичьего монастыря, и особенно звонко слышался оттуда благовест. Благовест этот напомнил Пьеру, что было воскресенье и праздник рождества богородицы. Но казалось, некому было праздновать этот праздник: везде было разоренье пожарища, и из русского народа встречались только изредка оборванные, испуганные люди, которые прятались при виде французов.
Очевидно, русское гнездо было разорено и уничтожено; но за уничтожением этого русского порядка жизни Пьер бессознательно чувствовал, что над этим разоренным гнездом установился свой, совсем другой, но твердый французский порядок. Он чувствовал это по виду тех, бодро и весело, правильными рядами шедших солдат, которые конвоировали его с другими преступниками; он чувствовал это по виду какого то важного французского чиновника в парной коляске, управляемой солдатом, проехавшего ему навстречу. Он это чувствовал по веселым звукам полковой музыки, доносившимся с левой стороны поля, и в особенности он чувствовал и понимал это по тому списку, который, перекликая пленных, прочел нынче утром приезжавший французский офицер. Пьер был взят одними солдатами, отведен в одно, в другое место с десятками других людей; казалось, они могли бы забыть про него, смешать его с другими. Но нет: ответы его, данные на допросе, вернулись к нему в форме наименования его: celui qui n'avoue pas son nom. И под этим названием, которое страшно было Пьеру, его теперь вели куда то, с несомненной уверенностью, написанною на их лицах, что все остальные пленные и он были те самые, которых нужно, и что их ведут туда, куда нужно. Пьер чувствовал себя ничтожной щепкой, попавшей в колеса неизвестной ему, но правильно действующей машины.
Пьера с другими преступниками привели на правую сторону Девичьего поля, недалеко от монастыря, к большому белому дому с огромным садом. Это был дом князя Щербатова, в котором Пьер часто прежде бывал у хозяина и в котором теперь, как он узнал из разговора солдат, стоял маршал, герцог Экмюльский.
Их подвели к крыльцу и по одному стали вводить в дом. Пьера ввели шестым. Через стеклянную галерею, сени, переднюю, знакомые Пьеру, его ввели в длинный низкий кабинет, у дверей которого стоял адъютант.
Даву сидел на конце комнаты над столом, с очками на носу. Пьер близко подошел к нему. Даву, не поднимая глаз, видимо справлялся с какой то бумагой, лежавшей перед ним. Не поднимая же глаз, он тихо спросил:
– Qui etes vous? [Кто вы такой?]
Пьер молчал оттого, что не в силах был выговорить слова. Даву для Пьера не был просто французский генерал; для Пьера Даву был известный своей жестокостью человек. Глядя на холодное лицо Даву, который, как строгий учитель, соглашался до времени иметь терпение и ждать ответа, Пьер чувствовал, что всякая секунда промедления могла стоить ему жизни; но он не знал, что сказать. Сказать то же, что он говорил на первом допросе, он не решался; открыть свое звание и положение было и опасно и стыдно. Пьер молчал. Но прежде чем Пьер успел на что нибудь решиться, Даву приподнял голову, приподнял очки на лоб, прищурил глаза и пристально посмотрел на Пьера.
– Я знаю этого человека, – мерным, холодным голосом, очевидно рассчитанным для того, чтобы испугать Пьера, сказал он. Холод, пробежавший прежде по спине Пьера, охватил его голову, как тисками.
– Mon general, vous ne pouvez pas me connaitre, je ne vous ai jamais vu… [Вы не могли меня знать, генерал, я никогда не видал вас.]
– C'est un espion russe, [Это русский шпион,] – перебил его Даву, обращаясь к другому генералу, бывшему в комнате и которого не заметил Пьер. И Даву отвернулся. С неожиданным раскатом в голосе Пьер вдруг быстро заговорил.
– Non, Monseigneur, – сказал он, неожиданно вспомнив, что Даву был герцог. – Non, Monseigneur, vous n'avez pas pu me connaitre. Je suis un officier militionnaire et je n'ai pas quitte Moscou. [Нет, ваше высочество… Нет, ваше высочество, вы не могли меня знать. Я офицер милиции, и я не выезжал из Москвы.]
– Votre nom? [Ваше имя?] – повторил Даву.
– Besouhof. [Безухов.]
– Qu'est ce qui me prouvera que vous ne mentez pas? [Кто мне докажет, что вы не лжете?]
– Monseigneur! [Ваше высочество!] – вскрикнул Пьер не обиженным, но умоляющим голосом.
Даву поднял глаза и пристально посмотрел на Пьера. Несколько секунд они смотрели друг на друга, и этот взгляд спас Пьера. В этом взгляде, помимо всех условий войны и суда, между этими двумя людьми установились человеческие отношения. Оба они в эту одну минуту смутно перечувствовали бесчисленное количество вещей и поняли, что они оба дети человечества, что они братья.
В первом взгляде для Даву, приподнявшего только голову от своего списка, где людские дела и жизнь назывались нумерами, Пьер был только обстоятельство; и, не взяв на совесть дурного поступка, Даву застрелил бы его; но теперь уже он видел в нем человека. Он задумался на мгновение.
– Comment me prouverez vous la verite de ce que vous me dites? [Чем вы докажете мне справедливость ваших слов?] – сказал Даву холодно.
Пьер вспомнил Рамбаля и назвал его полк, и фамилию, и улицу, на которой был дом.
– Vous n'etes pas ce que vous dites, [Вы не то, что вы говорите.] – опять сказал Даву.
Пьер дрожащим, прерывающимся голосом стал приводить доказательства справедливости своего показания.
Но в это время вошел адъютант и что то доложил Даву.
Даву вдруг просиял при известии, сообщенном адъютантом, и стал застегиваться. Он, видимо, совсем забыл о Пьере.
Когда адъютант напомнил ему о пленном, он, нахмурившись, кивнул в сторону Пьера и сказал, чтобы его вели. Но куда должны были его вести – Пьер не знал: назад в балаган или на приготовленное место казни, которое, проходя по Девичьему полю, ему показывали товарищи.
Он обернул голову и видел, что адъютант переспрашивал что то.
– Oui, sans doute! [Да, разумеется!] – сказал Даву, но что «да», Пьер не знал.
Пьер не помнил, как, долго ли он шел и куда. Он, в состоянии совершенного бессмыслия и отупления, ничего не видя вокруг себя, передвигал ногами вместе с другими до тех пор, пока все остановились, и он остановился. Одна мысль за все это время была в голове Пьера. Это была мысль о том: кто, кто же, наконец, приговорил его к казни. Это были не те люди, которые допрашивали его в комиссии: из них ни один не хотел и, очевидно, не мог этого сделать. Это был не Даву, который так человечески посмотрел на него. Еще бы одна минута, и Даву понял бы, что они делают дурно, но этой минуте помешал адъютант, который вошел. И адъютант этот, очевидно, не хотел ничего худого, но он мог бы не войти. Кто же это, наконец, казнил, убивал, лишал жизни его – Пьера со всеми его воспоминаниями, стремлениями, надеждами, мыслями? Кто делал это? И Пьер чувствовал, что это был никто.
Это был порядок, склад обстоятельств.
Порядок какой то убивал его – Пьера, лишал его жизни, всего, уничтожал его.
От дома князя Щербатова пленных повели прямо вниз по Девичьему полю, левее Девичьего монастыря и подвели к огороду, на котором стоял столб. За столбом была вырыта большая яма с свежевыкопанной землей, и около ямы и столба полукругом стояла большая толпа народа. Толпа состояла из малого числа русских и большого числа наполеоновских войск вне строя: немцев, итальянцев и французов в разнородных мундирах. Справа и слева столба стояли фронты французских войск в синих мундирах с красными эполетами, в штиблетах и киверах.
Преступников расставили по известному порядку, который был в списке (Пьер стоял шестым), и подвели к столбу. Несколько барабанов вдруг ударили с двух сторон, и Пьер почувствовал, что с этим звуком как будто оторвалась часть его души. Он потерял способность думать и соображать. Он только мог видеть и слышать. И только одно желание было у него – желание, чтобы поскорее сделалось что то страшное, что должно было быть сделано. Пьер оглядывался на своих товарищей и рассматривал их.
Два человека с края были бритые острожные. Один высокий, худой; другой черный, мохнатый, мускулистый, с приплюснутым носом. Третий был дворовый, лет сорока пяти, с седеющими волосами и полным, хорошо откормленным телом. Четвертый был мужик, очень красивый, с окладистой русой бородой и черными глазами. Пятый был фабричный, желтый, худой малый, лет восемнадцати, в халате.
Пьер слышал, что французы совещались, как стрелять – по одному или по два? «По два», – холодно спокойно отвечал старший офицер. Сделалось передвижение в рядах солдат, и заметно было, что все торопились, – и торопились не так, как торопятся, чтобы сделать понятное для всех дело, но так, как торопятся, чтобы окончить необходимое, но неприятное и непостижимое дело.
Чиновник француз в шарфе подошел к правой стороне шеренги преступников в прочел по русски и по французски приговор.
Потом две пары французов подошли к преступникам и взяли, по указанию офицера, двух острожных, стоявших с края. Острожные, подойдя к столбу, остановились и, пока принесли мешки, молча смотрели вокруг себя, как смотрит подбитый зверь на подходящего охотника. Один все крестился, другой чесал спину и делал губами движение, подобное улыбке. Солдаты, торопясь руками, стали завязывать им глаза, надевать мешки и привязывать к столбу.
Двенадцать человек стрелков с ружьями мерным, твердым шагом вышли из за рядов и остановились в восьми шагах от столба. Пьер отвернулся, чтобы не видать того, что будет. Вдруг послышался треск и грохот, показавшиеся Пьеру громче самых страшных ударов грома, и он оглянулся. Был дым, и французы с бледными лицами и дрожащими руками что то делали у ямы. Повели других двух. Так же, такими же глазами и эти двое смотрели на всех, тщетно, одними глазами, молча, прося защиты и, видимо, не понимая и не веря тому, что будет. Они не могли верить, потому что они одни знали, что такое была для них их жизнь, и потому не понимали и не верили, чтобы можно было отнять ее.
Пьер хотел не смотреть и опять отвернулся; но опять как будто ужасный взрыв поразил его слух, и вместе с этими звуками он увидал дым, чью то кровь и бледные испуганные лица французов, опять что то делавших у столба, дрожащими руками толкая друг друга. Пьер, тяжело дыша, оглядывался вокруг себя, как будто спрашивая: что это такое? Тот же вопрос был и во всех взглядах, которые встречались со взглядом Пьера.
На всех лицах русских, на лицах французских солдат, офицеров, всех без исключения, он читал такой же испуг, ужас и борьбу, какие были в его сердце. «Да кто жо это делает наконец? Они все страдают так же, как и я. Кто же? Кто же?» – на секунду блеснуло в душе Пьера.
– Tirailleurs du 86 me, en avant! [Стрелки 86 го, вперед!] – прокричал кто то. Повели пятого, стоявшего рядом с Пьером, – одного. Пьер не понял того, что он спасен, что он и все остальные были приведены сюда только для присутствия при казни. Он со все возраставшим ужасом, не ощущая ни радости, ни успокоения, смотрел на то, что делалось. Пятый был фабричный в халате. Только что до него дотронулись, как он в ужасе отпрыгнул и схватился за Пьера (Пьер вздрогнул и оторвался от него). Фабричный не мог идти. Его тащили под мышки, и он что то кричал. Когда его подвели к столбу, он вдруг замолк. Он как будто вдруг что то понял. То ли он понял, что напрасно кричать, или то, что невозможно, чтобы его убили люди, но он стал у столба, ожидая повязки вместе с другими и, как подстреленный зверь, оглядываясь вокруг себя блестящими глазами.
Пьер уже не мог взять на себя отвернуться и закрыть глаза. Любопытство и волнение его и всей толпы при этом пятом убийстве дошло до высшей степени. Так же как и другие, этот пятый казался спокоен: он запахивал халат и почесывал одной босой ногой о другую.
Когда ему стали завязывать глаза, он поправил сам узел на затылке, который резал ему; потом, когда прислонили его к окровавленному столбу, он завалился назад, и, так как ему в этом положении было неловко, он поправился и, ровно поставив ноги, покойно прислонился. Пьер не сводил с него глаз, не упуская ни малейшего движения.
Должно быть, послышалась команда, должно быть, после команды раздались выстрелы восьми ружей. Но Пьер, сколько он ни старался вспомнить потом, не слыхал ни малейшего звука от выстрелов. Он видел только, как почему то вдруг опустился на веревках фабричный, как показалась кровь в двух местах и как самые веревки, от тяжести повисшего тела, распустились и фабричный, неестественно опустив голову и подвернув ногу, сел. Пьер подбежал к столбу. Никто не удерживал его. Вокруг фабричного что то делали испуганные, бледные люди. У одного старого усатого француза тряслась нижняя челюсть, когда он отвязывал веревки. Тело спустилось. Солдаты неловко и торопливо потащили его за столб и стали сталкивать в яму.
Все, очевидно, несомненно знали, что они были преступники, которым надо было скорее скрыть следы своего преступления.
Пьер заглянул в яму и увидел, что фабричный лежал там коленами кверху, близко к голове, одно плечо выше другого. И это плечо судорожно, равномерно опускалось и поднималось. Но уже лопатины земли сыпались на все тело. Один из солдат сердито, злобно и болезненно крикнул на Пьера, чтобы он вернулся. Но Пьер не понял его и стоял у столба, и никто не отгонял его.
Когда уже яма была вся засыпана, послышалась команда. Пьера отвели на его место, и французские войска, стоявшие фронтами по обеим сторонам столба, сделали полуоборот и стали проходить мерным шагом мимо столба. Двадцать четыре человека стрелков с разряженными ружьями, стоявшие в середине круга, примыкали бегом к своим местам, в то время как роты проходили мимо них.
Пьер смотрел теперь бессмысленными глазами на этих стрелков, которые попарно выбегали из круга. Все, кроме одного, присоединились к ротам. Молодой солдат с мертво бледным лицом, в кивере, свалившемся назад, спустив ружье, все еще стоял против ямы на том месте, с которого он стрелял. Он, как пьяный, шатался, делая то вперед, то назад несколько шагов, чтобы поддержать свое падающее тело. Старый солдат, унтер офицер, выбежал из рядов и, схватив за плечо молодого солдата, втащил его в роту. Толпа русских и французов стала расходиться. Все шли молча, с опущенными головами.
– Ca leur apprendra a incendier, [Это их научит поджигать.] – сказал кто то из французов. Пьер оглянулся на говорившего и увидал, что это был солдат, который хотел утешиться чем нибудь в том, что было сделано, но не мог. Не договорив начатого, он махнул рукою и пошел прочь.
После казни Пьера отделили от других подсудимых и оставили одного в небольшой, разоренной и загаженной церкви.
Перед вечером караульный унтер офицер с двумя солдатами вошел в церковь и объявил Пьеру, что он прощен и поступает теперь в бараки военнопленных. Не понимая того, что ему говорили, Пьер встал и пошел с солдатами. Его привели к построенным вверху поля из обгорелых досок, бревен и тесу балаганам и ввели в один из них. В темноте человек двадцать различных людей окружили Пьера. Пьер смотрел на них, не понимая, кто такие эти люди, зачем они и чего хотят от него. Он слышал слова, которые ему говорили, но не делал из них никакого вывода и приложения: не понимал их значения. Он сам отвечал на то, что у него спрашивали, но не соображал того, кто слушает его и как поймут его ответы. Он смотрел на лица и фигуры, и все они казались ему одинаково бессмысленны.
С той минуты, как Пьер увидал это страшное убийство, совершенное людьми, не хотевшими этого делать, в душе его как будто вдруг выдернута была та пружина, на которой все держалось и представлялось живым, и все завалилось в кучу бессмысленного сора. В нем, хотя он и не отдавал себе отчета, уничтожилась вера и в благоустройство мира, и в человеческую, и в свою душу, и в бога. Это состояние было испытываемо Пьером прежде, но никогда с такою силой, как теперь. Прежде, когда на Пьера находили такого рода сомнения, – сомнения эти имели источником собственную вину. И в самой глубине души Пьер тогда чувствовал, что от того отчаяния и тех сомнений было спасение в самом себе. Но теперь он чувствовал, что не его вина была причиной того, что мир завалился в его глазах и остались одни бессмысленные развалины. Он чувствовал, что возвратиться к вере в жизнь – не в его власти.
Вокруг него в темноте стояли люди: верно, что то их очень занимало в нем. Ему рассказывали что то, расспрашивали о чем то, потом повели куда то, и он, наконец, очутился в углу балагана рядом с какими то людьми, переговаривавшимися с разных сторон, смеявшимися.
– И вот, братцы мои… тот самый принц, который (с особенным ударением на слове который)… – говорил чей то голос в противуположном углу балагана.
Молча и неподвижно сидя у стены на соломе, Пьер то открывал, то закрывал глаза. Но только что он закрывал глаза, он видел пред собой то же страшное, в особенности страшное своей простотой, лицо фабричного и еще более страшные своим беспокойством лица невольных убийц. И он опять открывал глаза и бессмысленно смотрел в темноте вокруг себя.
Рядом с ним сидел, согнувшись, какой то маленький человек, присутствие которого Пьер заметил сначала по крепкому запаху пота, который отделялся от него при всяком его движении. Человек этот что то делал в темноте с своими ногами, и, несмотря на то, что Пьер не видал его лица, он чувствовал, что человек этот беспрестанно взглядывал на него. Присмотревшись в темноте, Пьер понял, что человек этот разувался. И то, каким образом он это делал, заинтересовало Пьера.
Размотав бечевки, которыми была завязана одна нога, он аккуратно свернул бечевки и тотчас принялся за другую ногу, взглядывая на Пьера. Пока одна рука вешала бечевку, другая уже принималась разматывать другую ногу. Таким образом аккуратно, круглыми, спорыми, без замедления следовавшими одно за другим движеньями, разувшись, человек развесил свою обувь на колышки, вбитые у него над головами, достал ножик, обрезал что то, сложил ножик, положил под изголовье и, получше усевшись, обнял свои поднятые колени обеими руками и прямо уставился на Пьера. Пьеру чувствовалось что то приятное, успокоительное и круглое в этих спорых движениях, в этом благоустроенном в углу его хозяйстве, в запахе даже этого человека, и он, не спуская глаз, смотрел на него.
– А много вы нужды увидали, барин? А? – сказал вдруг маленький человек. И такое выражение ласки и простоты было в певучем голосе человека, что Пьер хотел отвечать, но у него задрожала челюсть, и он почувствовал слезы. Маленький человек в ту же секунду, не давая Пьеру времени выказать свое смущение, заговорил тем же приятным голосом.
– Э, соколик, не тужи, – сказал он с той нежно певучей лаской, с которой говорят старые русские бабы. – Не тужи, дружок: час терпеть, а век жить! Вот так то, милый мой. А живем тут, слава богу, обиды нет. Тоже люди и худые и добрые есть, – сказал он и, еще говоря, гибким движением перегнулся на колени, встал и, прокашливаясь, пошел куда то.
– Ишь, шельма, пришла! – услыхал Пьер в конце балагана тот же ласковый голос. – Пришла шельма, помнит! Ну, ну, буде. – И солдат, отталкивая от себя собачонку, прыгавшую к нему, вернулся к своему месту и сел. В руках у него было что то завернуто в тряпке.
– Вот, покушайте, барин, – сказал он, опять возвращаясь к прежнему почтительному тону и развертывая и подавая Пьеру несколько печеных картошек. – В обеде похлебка была. А картошки важнеющие!
Пьер не ел целый день, и запах картофеля показался ему необыкновенно приятным. Он поблагодарил солдата и стал есть.
– Что ж, так то? – улыбаясь, сказал солдат и взял одну из картошек. – А ты вот как. – Он достал опять складной ножик, разрезал на своей ладони картошку на равные две половины, посыпал соли из тряпки и поднес Пьеру.
– Картошки важнеющие, – повторил он. – Ты покушай вот так то.
Пьеру казалось, что он никогда не ел кушанья вкуснее этого.
– Нет, мне все ничего, – сказал Пьер, – но за что они расстреляли этих несчастных!.. Последний лет двадцати.
– Тц, тц… – сказал маленький человек. – Греха то, греха то… – быстро прибавил он, и, как будто слова его всегда были готовы во рту его и нечаянно вылетали из него, он продолжал: – Что ж это, барин, вы так в Москве то остались?
– Я не думал, что они так скоро придут. Я нечаянно остался, – сказал Пьер.
– Да как же они взяли тебя, соколик, из дома твоего?
– Нет, я пошел на пожар, и тут они схватили меня, судили за поджигателя.
– Где суд, там и неправда, – вставил маленький человек.
– А ты давно здесь? – спросил Пьер, дожевывая последнюю картошку.
– Я то? В то воскресенье меня взяли из гошпиталя в Москве.
– Ты кто же, солдат?
– Солдаты Апшеронского полка. От лихорадки умирал. Нам и не сказали ничего. Наших человек двадцать лежало. И не думали, не гадали.
– Что ж, тебе скучно здесь? – спросил Пьер.
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
