Аверченко, Аркадий Тимофеевич

Аркадий Аверченко
Дата рождения:	15 (27) марта 1881
Место рождения:	Севастополь, Российская империя
Дата смерти:	12 марта 1925(1925-03-12)
Место смерти:	Прага, Чехословакия
Подданство:	Российская империя Российская империя
Род деятельности:	писатель, сатирик, юморист, театральный критик, драматург, редактор
Жанр:	сатира и юмор
Язык произведений:	русский
[www.arkadiyaverchenko.ru Сайт]
[www.lib.ru/RUSSLIT/AWERCHENKO/ Произведения на сайте Lib.ru]

Арка́дий Тимофе́евич Аве́рченко (15 [27] марта 1881, Севастополь — 12 марта 1925, Прага) — русский писатель, сатирик, драматург и театральный критик, редактор журналов "Сатирикон" (1908—1913) и "Новый Сатирикон" (1913—1918) .

Биография

Дореволюционная жизнь

Родился 15 (27) марта 1881 года в Севастополе в семье небогатого купца Тимофея Петровича Аверченко и Сусанны Павловны Софроновой, дочери отставного солдата с Полтавщины.

А. Т. Аверченко не получил никакого начального образования, так как ввиду плохого зрения и слабого здоровья не мог долго заниматься. Но недостаток образования со временем компенсировался природным умом.

Работать Аверченко начал рано, ещё в 15 лет. С 1896 по 1897 гг. служил младшим писцом в транспортной конторе Севастополя. Продержался он там недолго, чуть больше года, и впоследствии описал этот период своей жизни в иронической «Автобиографии», а также в рассказе «О пароходных гудках»

В 1897 году Аверченко уезжает работать конторщиком на Донбасс, на Брянский рудник. Там он проработал четыре года, впоследствии написав несколько рассказов о жизни на руднике («Вечером», «Молния» и др.).

В начале 1900-х годов он переезжает вместе с правлением рудников в Харьков, где 31 октября 1903 года в газете «Южный край» появляется его рассказ «Как мне пришлось застраховать жизнь» (позднее исправлен и переопубликован под названиями «Рыцарь индустрии», «Господин Цацкин»). Сам же Аверченко считал своим литературным дебютом рассказ «Праведник» (1904 год).

В 1906—1907 он, совершенно забросив службу, редактирует сатирические журналы «Штык» и «Меч», а в 1907 эти издания стали первой постоянной трибуной Аверченко, который вёл почти все разделы под многочисленными псевдонимами. Но его увольняют из правления со словами: «Вы хороший человек, но ни к чёрту не годитесь». После этого, в январе 1908 года, А. Т. Аверченко уезжает в Санкт-Петербург. По собственным словам, Аверченко уезжает в 1907 году из Харькова в Петербург, не оплатив штрафа в 500 рублей за содержание 9 номера журнала «Меч».

В столице он становится сотрудником второстепенных изданий, в том числе в теряющем подписчиков журнале М. Г. Корнфельда «Стрекоза».

В 1908 году группа молодых сотрудников «Стрекозы» решает издавать новый журнал «Сатирикон», секретарём, а вскоре и редактором которого становится Аверченко.

Аверченко многие годы с успехом работает в коллективе журнала с известными людьми — Тэффи, Сашей Чёрным, Осипом Дымовым, Н. В. Ремизовым (Ре-ми) и др. Именно там появились его самые блестящие юмористические рассказы. За время работы Аверченко в «Сатириконе» этот журнал стал необычайно популярен, по мотивам его рассказов ставились пьесы во многих театрах страны («Литейном театре», «Кривом зеркале», «Летучей мыши»). Для Аверченко работа в этом издании стала центральной вехой в творческой биографии. Продолжаются начатые в Харькове поиски собственных тем, стиля, жанра. За острую политическую направленность некоторых материалов Аверченко подвергался судебному преследованию, но популярность от этого не уменьшилась. В 1911—1912 Аверченко дважды ездит в путешествия по Европе со своими друзьями-сатириконцами (художниками А. А. Радаковым и Ремизовым). Эти путешествия послужили Аверченко богатым материалом для творчества: в 1912 году вышла его популярная книга «Экспедиция сатириконцев в Западную Европу».

А. Т. Аверченко писал также многочисленные театральные рецензии под псевдонимами Ave, Волк, Фома Опискин, Медуза-Горгона, Фальстаф и др.

После Октябрьской революции всё резко изменилось. В июле 1918 года большевики закрыли «Новый сатирикон» вместе с другими оппозиционными изданиями. Аверченко и весь коллектив журнала заняли отрицательную позицию по отношению к советской власти. Чтобы вернуться к себе в родной Севастополь (в Крым, занятый белыми), Аверченко пришлось пройти через многочисленные передряги, пробираясь через Россию и оккупированную немцами территорию Украины в Крым.

С июля 1919 года Аверченко работал в газете «Юг» (впоследствии «Юг России»), агитируя за помощь Добровольческой армии.

15 ноября 1920 Севастополь был взят красными. За несколько дней до этого Аверченко на одном из последних пароходов уехал в Константинополь.

В эмиграции

В Константинополе Аверченко почувствовал себя более-менее уютно, так как там в то время находилось огромное количество русских беженцев, таких же как и он.

13 апреля 1922 года Аверченко переезжает в Софию, затем в Белград. Ни в одном из этих городов Аверченко надолго не остался, а переехал 17 июня 1922 года в Прагу на постоянное место жительства. Снимал номер в отеле «Злата гуса» на Вацлавской площади.

Жизнь вдали от Родины, от родного языка была очень тяжела для Аверченко; этому были посвящены многие его произведения, в частности, рассказ «Трагедия русского писателя».

В Чехии Аверченко сразу приобрёл популярность; его творческие вечера пользовались шумным успехом, а многие рассказы были переведены на чешский.

Работая в известной газете «Prager Presse», Аркадий Тимофеевич написал много искромётных и остроумных рассказов, в которых всё же чувствовалась ностальгия и сильнейшая тоска по старой России, навеки канувшей в прошлое.

В 1925 году, после операции по удалению глаза Аркадий Аверченко серьёзно заболел. 28 января его в почти бессознательном состоянии положили в клинику при Пражской городской больнице с диагнозом «ослабление сердечной мышцы, расширение аорты и склероз почек». Спасти его не смогли, и утром 12 марта 1925 года он умер на 44-м году жизни.

Похоронен Аверченко на Ольшанском кладбище в Праге.

Творчество

Первый рассказ писателя «Уменье жить» был опубликован в 1902 году в харьковском журнале «Одуванчик». В период революционных событий 1905—1907 гг., обнаруживая в себе публицистический талант, Аверченко публикует в периодике очерки, фельетоны и юморески, а также выпускает быстро запрещённые цензурой несколько номеров собственных сатирических журналов «Штык» и «Меч».

В 1910 году выходят его сборники «Рассказы (юмористические). Книга первая», «Зайчики на стене. Рассказы (юмористические). Книга вторая» и «Весёлые устрицы»; последний имел более 20 переизданий. Эти книги сделали его имя известным среди большого количества российских читателей.

• После опубликования Аверченко статьи «Марк Твен» в журнале «Солнце России» за 1910 год (№ 12) такие критики, как В. Полонский и М. Кузмин заговорили о связи юмора Аверченко с традицией Марка Твена, др

Другие (А. Измайлов) сопоставляли его с ранним Чеховым. Аверченко затрагивал в своём творчестве разные темы, но главный его «герой» — это быт и жизнь обитателей Петербурга: писателей, судей, городовых, горничных, не блещущих умом, но всегда у него очаровательных дам. Аверченко издевается над глупостью некоторых обывателей города, вызывая у читателя ненависть к «среднему» человеку, к толпе.

В 1912 году в Петербурге получают жизнь книги писателя: «Круги по воде» и «Рассказы для выздоравливающих», после чего за Аверченко закрепляется звание «Короля смеха». Рассказы инсценировались и ставились в петербургских театрах.

На данном этапе в творчестве писателя выработался определённый комплексный тип рассказа. Аверченко утрирует, расписывает анекдотические ситуации, доводя их до полнейшего абсурда. Притом что его анекдоты не имеют и тени правдоподобия, они служат тем самым для большего отстранения действительности, которое было так необходимо интеллигентной публике того времени. Рассказ «Рыцарь индустрии» повествует о некоем Цацкине, который готов зарабатывать на жизнь абсолютно любым способом.

Постепенно в творчество Аверченко возвращаются трагические нотки, связанные с Первой Мировой войной. С началом войны появляются политические темы, публикуются патриотически ориентированные произведения Аверченко: «План генерала Мольтке», «Четыре стороны Вильгельма», «Случай с шарлатаном Кранкен» и другие. Очерки и фельетоны Аверченко полны горечи и передают то состояние разрухи, в которой находилась Россия накануне Октябрьской революции. В некоторых рассказах этого периода писатель показывает разгул спекуляции и нравственной нечистоплотности.

В военные и предреволюционные годы книги Аверченко активно издаются и переиздаются: «Одесские рассказы» (1911), «Сорные травы» (1914), «О хороших, в сущности, людях» (1914), «О маленьких — для больших» (1916), «Синее с золотом» (1917) и другие. Особое место среди них представляют «детские» рассказы (сб. «О маленьких — для больших», «Шалуны и ротозеи» (1915) и другие).

К 1917 году Аверченко перестаёт писать юмористические произведения. Теперь его основные темы — это обличение современной власти и политических деятелей. С 1917 по 1921 год в творчестве Аверченко мир разделён на две части: мир до революции и мир после революции. Эти два мира у писателя постепенно противопоставляются. Аверченко воспринимает революцию как обман рабочего человека, который должен в определённый момент спохватиться и вернуть всё на свои места в своей стране. И опять же Аверченко доводит ситуацию до абсурда: из жизни людей исчезают книги, в рассказе «Урок в советской школе» дети по книжке изучают, какая была еда. Также писатель изображает главных российских политиков Троцкого и Ленина в образах беспутного мужа и сварливой жены («Короли у себя дома»). Второй мир России у Аверченко — это мир беженцев, мир тех, кто «зацепился» за эмиграцию. Этот мир раздроблен и предстаёт, прежде всего, в образе Константинополя. Здесь можно отметить рассказы «Константинопольский зверинец» и «О гробах, тараканах и пустых внутри бабах», в котором три человека пытаются выжить в Константинополе, они делятся друг с другом своим опытом о том, как каждый из них зарабатывает себе на хлеб.

В 1921 году в Париже опубликовал сборник памфлетов «Дюжина ножей в спину революции», где герои — дворяне, купцы, чиновники, военные, рабочие — с ностальгией вспоминают о прошлой жизни. Книга вызвала отповедь в советской печати, в частности, Н. Мещеряков назвал её «юмором висельника» В этом же году вышла статья Ленина «Талантливая книжка», в которой Аверченко назван «озлобленным до умопомрачения белогвардейцем», однако при этом В. И. Ленин нашёл книгу «высокоталантливой». В ответ Аверченко пишет рассказ «Приятельское письмо Ленину от Аркадия Аверченко», в котором подытоживает свой эмигрантский путь «из петербургских „варяг“ в константинопольские „греки“, начиная с запрета большевиками „Нового Сатирикона“ и проведения широких арестов»

В том же году Аверченко выпускает сборник «Дюжина портретов в формате будуар».

Опыт эмигрантской жизни писателя отразился в его книге «Записки Простодушного» 1921 года. «Записки Простодушного» — сборник рассказов о жизни самых разнообразных характеров и типов человека, их радости и страданиях, приключениях и жестокой борьбе. Приблизительно в это же время выходят в свет сборник рассказов «Кипящий котёл» и драма «На море».

В 1922 году издаётся сборник «Дети». Аверченко описывает восприятие послереволюционных событий глазами ребёнка, особенности детской психологии и уникальной фантазии.

В 1923 году в берлинском книгоиздательстве «Север» вышел его сборник эмигрантских рассказов «Записки Простодушного».

Последней работой писателя стал роман «Шутка Мецената», написанный в Сопоте в 1923 году, а изданный в 1925 в Праге, уже после его смерти.

Библиография

Ниже указаны только прижизненные официальные издания (переиздания не указаны). Не указаны периодические издания, а также сборники, в которых Аверченко был соавтором. Во время вынужденной эмиграции писателя его книги и рассказы также нелегально (без уплаты авторских отчислений) перепечатывались в СССР (в списке не указаны). Список приводится по монографии () и по отсканированным материалам РГБ:

• Весёлые устрицы. Юмористические рассказы. — СПб: М. Г. Корнфельд, 1910.
• Юмористические рассказы. - СПб., Сатирикон, 1910
• Рассказы (юмористические). Книга первая. — СПб: Шиповник, 1910.
• Зайчики на стене. Рассказы (юмористические). Книга вторая. — СПб: Шиповник, 1910.
• Рассказы (юмористические). Книга третья. — СПб: Шиповник, 1911.
• 8 одноактных пьес. - СПб., М.Г. Корнфельд, 1911
• Надгробные плиты. - СПб., М. Г. Корнфельд, 1911
• Одесские рассказы. - СПб., М. Г. Корнфельд, 1911
• Под облаками. - СПб., М. Г. Корнфельд, 1911
• Специалисты. - СПб., М. Г. Корнфельд, 1911
• Круги по воде. Рассказы. — СПб: М. Г. Корнфельд, 1912.
• Рассказы для выздоравливающих. — СПб: М. Г. Корнфельд, 1912.
• Душистые цветы. - СПБ., М.Г. Корнфельд, 1912
• Заметки провинциала. - СПБ., М.Г. Корнфельд, 1912
• Миниатюры и монологи для сцены. - СПб., М. Г. Корнфельд, 1912
• Очередной рассказ. - СПб., М. Г. Корнфельд, 1912
• С корнем. - СПб., М. Г. Корнфельд, 1912
• Что им нужно. - СПб., М. Г. Корнфельд, 1912
• Чёрным по белому. Рассказы. — СПб: Типография товарищества "Грамотность", 1913. — 213 с.
• 8 одноактных пьес. - СПб., Новый Сатирикон, 1913
• Рассказы для выздоравливающих. - СПб., М. Г. Корнфельд, 1913
• [Фома Опискин]. Сорные травы. С предисловием Аркадия Аверченко. — СПб: Издание журнала «Новый Сатирикон», типография "Виктория", 1914.
• О хороших в сущности людях. — СПб: Новый Сатирикон, 1914.
• Бенгальские огни. - СПб., Новый Сатирикон, 1914
• Дети. - СПб., Виктория, 1914
• О немцах и о прочем таком.- Пг., Новый Сатирикон, 1914
• Свинцовые сухари. - Пг., Виктория, 1914
• Шалуны и ротозеи. — Пг: Новый Сатирикон, 1915-1916(?).
• Волчьи ямы. — Пг: Библиотека «Нового Сатирикона». Типография братьев В. и И. Линник, 1915.
• Чудеса в решете. — Пг: Новый Сатирикон, 1915.
• О маленьких — для больших. Рассказы о детях. — Пг: Новый Сатирикон, 1915.
• Записки театральной крысы. - СПБ., Грамотность, 1915
• Три случая. - Пг., Виктория, 1915
• Под холщёвыми небесами. — Пг: Издание товарищества «Новый Сатирикон», 1916.
• Без суфлёра. - Пг., Новый Сатирикон, 1916
• Позолоченные пилюли. - Пг., Виктория, 1916
• Караси и щуки. Рассказы последнего дня. — Пг: Типография «Грамотность», 1917.
• Синее с золотом. — Пг: Новый Сатирикон, 1917.
• Подходцев и двое других. Повесть. — Пг: Новый Сатирикон, 1917.
• Нечистая сила. Книга новых рассказов. — Севастополь: Новый Сатирикон, 1920.
• Дюжина ножей в спину революции. 12 новых рассказов. — Париж: Bibliotheque Universelle, 1921.
• Записки Простодушного. — Константинополь: Новый Сатирикон, 1921.
• Дети. Сборник рассказов с приложением «Руководства к рождению детей». — Константинополь: Культура, 1922.
• Кипящий котёл. Сборник рассказов. — Константинополь: Культура, 1922.
• Рай на земле. Правдивые рассказы о русской коммуне. — Загреб: Хорватский Штампарский Завод, 1922.
• Записки Простодушного. «Я в Европе»: Турция, Чехо-Словакия. Новые рассказы из жизни эмиграции. — Берлин: Акц. общ-во «Север», 1923.
• Двенадцать портретов (в формате «будуар»). — Париж-Берлин-Прага: Internationale Commerciale Revue, 1923.
• Чудаки на подмостках. Новая книга пьес и скэтчей для сцены и чтения. — Берлин: Златолира, 1923.
• Смешное в страшном. Новые рассказы 1920—1923. — Берлин: Акц. общ-во «Север», 1923.
• Отдых на крапиве. Новая книга рассказов. — Варшава: Добро, 1924.
• Пантеон советов молодым людям на все случаи жизни. — Берлин: Арбат, 1924. — 91 с.
• Рассказы циника. — Прага: Пламя, 1925.
• Шутка Мецената. Юмористический роман. — Прага: Пламя, 1925.

Сатирические типы

1. Политики: Госдума, октябристы;
2. Женские типы: Женщина недалёкая, но всегда желанная («Мозаика», «Жалкое существо»);
3. Люди искусства («Золотой век», «Поэт», «Неизлечимые»);
4. Быт города («День человеческий»)

Экранизации

• 1914 — «Сила сопротивления» (другое название «Что ей самое обидное»), автор сценария. Режиссёр — Евгений Бауэр. Производство — «А. Ханжонков и К°».
• 1916 «Человек без пуговиц». Режиссёр — Николай Маликов.
• 1963 — «Крыса на подносе». Телефильм по одноимённому рассказу. Режиссёр — Андрей Тутышкин. Производство — Мосфильм.

Литература

• Казак В. Лексикон русской литературы XX века = Lexikon der russischen Literatur ab 1917 / [пер. с нем.]. — М. : РИК «Культура», 1996. — XVIII, 491, [1] с. — 5000 экз. — ISBN 5-8334-0019-8.</span>
• Левицкий Д. А. Жизнь и творческий путь Аркадия Аверченко. — М.: Русский путь, 1999. — 552 с., ил. — ISBN 5-85887-047-3
• Спиридонова Л. А. Журнал «Сатирикон» и поэты-сатириконцы. — М., 1968.
• [archive.is/20121225052604/vika-milenko.narod.ru/stati/rozovie_dolini_detstva_arkadiya_averchenko/ Миленко В. Д. Севастополь Аркадия Аверченко. — Севастополь, 2007]
• Миленко В. Д. Аркадий Аверченко. Серия «Жизнь замечательных людей». — М.: Молодая гвардия, 2010. — 327[9] с: ил. — (Жизнь замечательных людей: сер. биогр.; вып. 1226) — ISBN 978-5-235-03316-0
• Колотило М. Н. Толстовский дом. Люди и судьбы / Под научн. ред. д. ист. н. В. Г. Смирнова-Волховского. — СПб.: Искусство России, 2010. — 296 с.: илл. ISBN 978-5-98361-119-1
• Колотило М. Н. Толстовский дом. Созвездие имён / Под научн. ред. д. ист. н. В. Г. Смирнова-Волховского. — СПб.: Искусство России, 2011. — 392 с.: ил., 600 экз. —(Труды музея «Толстовский дом»: вып. 2). — ISBN 978-5-98361-155-9
• Хлебина А. Е., Миленко В. Д. Аркадий Аверченко: встреча через 90 лет // Аверченко Аркадий. Русское лихолетье глазами короля смеха. — М.: Посев, 2011. — 428 с., ил. — ISBN 978-5-85824-204-8 (www.mdk-arbat.ru/bookcard?book_id=704540).
• Хлебина Анна, Миленко Виктория. Аркадий Аверченко: Беженские и эмигрантские годы (1918-1925). - М.: "Дмитрий Сечин", 2013. [www.labirint.ru/books/413683/]

Ссылки

• [www.lib.ru/RUSSLIT/AWERCHENKO/ Аверченко, Аркадий Тимофеевич] в библиотеке Максима Мошкова
• [vika-milenko.narod.ru/ "Аверченко и мир" - страница посвящённая творчеству писателя]
• [kudryats.journalisti.ru/?p=18770 Аркадий Аверченко: «Король смеха» в изгнании]
• [ocr.krossw.ru/html/averch/ Произведения. Библиография.]
• [az.lib.ru/a/awerchenko_a_t/ Сочинения Аверченко на сайте Lib.ru: Классика]
• [news.tut.by/tv/228697.html Круги на воде. Аркадий Аверченко: смерть юмора]

Отрывок, характеризующий Аверченко, Аркадий Тимофеевич

В начале июля в Москве распространялись все более и более тревожные слухи о ходе войны: говорили о воззвании государя к народу, о приезде самого государя из армии в Москву. И так как до 11 го июля манифест и воззвание не были получены, то о них и о положении России ходили преувеличенные слухи. Говорили, что государь уезжает потому, что армия в опасности, говорили, что Смоленск сдан, что у Наполеона миллион войска и что только чудо может спасти Россию.
11 го июля, в субботу, был получен манифест, но еще не напечатан; и Пьер, бывший у Ростовых, обещал на другой день, в воскресенье, приехать обедать и привезти манифест и воззвание, которые он достанет у графа Растопчина.
В это воскресенье Ростовы, по обыкновению, поехали к обедне в домовую церковь Разумовских. Был жаркий июльский день. Уже в десять часов, когда Ростовы выходили из кареты перед церковью, в жарком воздухе, в криках разносчиков, в ярких и светлых летних платьях толпы, в запыленных листьях дерев бульвара, в звуках музыки и белых панталонах прошедшего на развод батальона, в громе мостовой и ярком блеске жаркого солнца было то летнее томление, довольство и недовольство настоящим, которое особенно резко чувствуется в ясный жаркий день в городе. В церкви Разумовских была вся знать московская, все знакомые Ростовых (в этот год, как бы ожидая чего то, очень много богатых семей, обыкновенно разъезжающихся по деревням, остались в городе). Проходя позади ливрейного лакея, раздвигавшего толпу подле матери, Наташа услыхала голос молодого человека, слишком громким шепотом говорившего о ней:
– Это Ростова, та самая…
– Как похудела, а все таки хороша!
Она слышала, или ей показалось, что были упомянуты имена Курагина и Болконского. Впрочем, ей всегда это казалось. Ей всегда казалось, что все, глядя на нее, только и думают о том, что с ней случилось. Страдая и замирая в душе, как всегда в толпе, Наташа шла в своем лиловом шелковом с черными кружевами платье так, как умеют ходить женщины, – тем спокойнее и величавее, чем больнее и стыднее у ней было на душе. Она знала и не ошибалась, что она хороша, но это теперь не радовало ее, как прежде. Напротив, это мучило ее больше всего в последнее время и в особенности в этот яркий, жаркий летний день в городе. «Еще воскресенье, еще неделя, – говорила она себе, вспоминая, как она была тут в то воскресенье, – и все та же жизнь без жизни, и все те же условия, в которых так легко бывало жить прежде. Хороша, молода, и я знаю, что теперь добра, прежде я была дурная, а теперь я добра, я знаю, – думала она, – а так даром, ни для кого, проходят лучшие годы». Она стала подле матери и перекинулась с близко стоявшими знакомыми. Наташа по привычке рассмотрела туалеты дам, осудила tenue [манеру держаться] и неприличный способ креститься рукой на малом пространстве одной близко стоявшей дамы, опять с досадой подумала о том, что про нее судят, что и она судит, и вдруг, услыхав звуки службы, ужаснулась своей мерзости, ужаснулась тому, что прежняя чистота опять потеряна ею.
Благообразный, тихий старичок служил с той кроткой торжественностью, которая так величаво, успокоительно действует на души молящихся. Царские двери затворились, медленно задернулась завеса; таинственный тихий голос произнес что то оттуда. Непонятные для нее самой слезы стояли в груди Наташи, и радостное и томительное чувство волновало ее.
«Научи меня, что мне делать, как мне исправиться навсегда, навсегда, как мне быть с моей жизнью… – думала она.
Дьякон вышел на амвон, выправил, широко отставив большой палец, длинные волосы из под стихаря и, положив на груди крест, громко и торжественно стал читать слова молитвы:
– «Миром господу помолимся».
«Миром, – все вместе, без различия сословий, без вражды, а соединенные братской любовью – будем молиться», – думала Наташа.
– О свышнем мире и о спасении душ наших!
«О мире ангелов и душ всех бестелесных существ, которые живут над нами», – молилась Наташа.
Когда молились за воинство, она вспомнила брата и Денисова. Когда молились за плавающих и путешествующих, она вспомнила князя Андрея и молилась за него, и молилась за то, чтобы бог простил ей то зло, которое она ему сделала. Когда молились за любящих нас, она молилась о своих домашних, об отце, матери, Соне, в первый раз теперь понимая всю свою вину перед ними и чувствуя всю силу своей любви к ним. Когда молились о ненавидящих нас, она придумала себе врагов и ненавидящих для того, чтобы молиться за них. Она причисляла к врагам кредиторов и всех тех, которые имели дело с ее отцом, и всякий раз, при мысли о врагах и ненавидящих, она вспоминала Анатоля, сделавшего ей столько зла, и хотя он не был ненавидящий, она радостно молилась за него как за врага. Только на молитве она чувствовала себя в силах ясно и спокойно вспоминать и о князе Андрее, и об Анатоле, как об людях, к которым чувства ее уничтожались в сравнении с ее чувством страха и благоговения к богу. Когда молились за царскую фамилию и за Синод, она особенно низко кланялась и крестилась, говоря себе, что, ежели она не понимает, она не может сомневаться и все таки любит правительствующий Синод и молится за него.
Окончив ектенью, дьякон перекрестил вокруг груди орарь и произнес:
– «Сами себя и живот наш Христу богу предадим».
«Сами себя богу предадим, – повторила в своей душе Наташа. – Боже мой, предаю себя твоей воле, – думала она. – Ничего не хочу, не желаю; научи меня, что мне делать, куда употребить свою волю! Да возьми же меня, возьми меня! – с умиленным нетерпением в душе говорила Наташа, не крестясь, опустив свои тонкие руки и как будто ожидая, что вот вот невидимая сила возьмет ее и избавит от себя, от своих сожалений, желаний, укоров, надежд и пороков.
Графиня несколько раз во время службы оглядывалась на умиленное, с блестящими глазами, лицо своей дочери и молилась богу о том, чтобы он помог ей.
Неожиданно, в середине и не в порядке службы, который Наташа хорошо знала, дьячок вынес скамеечку, ту самую, на которой читались коленопреклоненные молитвы в троицын день, и поставил ее перед царскими дверьми. Священник вышел в своей лиловой бархатной скуфье, оправил волосы и с усилием стал на колена. Все сделали то же и с недоумением смотрели друг на друга. Это была молитва, только что полученная из Синода, молитва о спасении России от вражеского нашествия.
– «Господи боже сил, боже спасения нашего, – начал священник тем ясным, ненапыщенным и кротким голосом, которым читают только одни духовные славянские чтецы и который так неотразимо действует на русское сердце. – Господи боже сил, боже спасения нашего! Призри ныне в милости и щедротах на смиренные люди твоя, и человеколюбно услыши, и пощади, и помилуй нас. Се враг смущаяй землю твою и хотяй положити вселенную всю пусту, восста на ны; се людие беззаконии собрашася, еже погубити достояние твое, разорити честный Иерусалим твой, возлюбленную тебе Россию: осквернити храмы твои, раскопати алтари и поругатися святыне нашей. Доколе, господи, доколе грешницы восхвалятся? Доколе употребляти имать законопреступный власть?
Владыко господи! Услыши нас, молящихся тебе: укрепи силою твоею благочестивейшего, самодержавнейшего великого государя нашего императора Александра Павловича; помяни правду его и кротость, воздаждь ему по благости его, ею же хранит ны, твой возлюбленный Израиль. Благослови его советы, начинания и дела; утверди всемогущною твоею десницею царство его и подаждь ему победу на врага, яко же Моисею на Амалика, Гедеону на Мадиама и Давиду на Голиафа. Сохрани воинство его; положи лук медян мышцам, во имя твое ополчившихся, и препояши их силою на брань. Приими оружие и щит, и восстани в помощь нашу, да постыдятся и посрамятся мыслящий нам злая, да будут пред лицем верного ти воинства, яко прах пред лицем ветра, и ангел твой сильный да будет оскорбляяй и погоняяй их; да приидет им сеть, юже не сведают, и их ловитва, юже сокрыша, да обымет их; да падут под ногами рабов твоих и в попрание воем нашим да будут. Господи! не изнеможет у тебе спасати во многих и в малых; ты еси бог, да не превозможет противу тебе человек.
Боже отец наших! Помяни щедроты твоя и милости, яже от века суть: не отвержи нас от лица твоего, ниже возгнушайся недостоинством нашим, но помилуй нас по велицей милости твоей и по множеству щедрот твоих презри беззакония и грехи наша. Сердце чисто созижди в нас, и дух прав обнови во утробе нашей; всех нас укрепи верою в тя, утверди надеждою, одушеви истинною друг ко другу любовию, вооружи единодушием на праведное защищение одержания, еже дал еси нам и отцем нашим, да не вознесется жезл нечестивых на жребий освященных.
Господи боже наш, в него же веруем и на него же уповаем, не посрами нас от чаяния милости твоея и сотвори знамение во благо, яко да видят ненавидящий нас и православную веру нашу, и посрамятся и погибнут; и да уведят все страны, яко имя тебе господь, и мы людие твои. Яви нам, господи, ныне милость твою и спасение твое даждь нам; возвесели сердце рабов твоих о милости твоей; порази враги наши, и сокруши их под ноги верных твоих вскоре. Ты бо еси заступление, помощь и победа уповающим на тя, и тебе славу воссылаем, отцу и сыну и святому духу и ныне, и присно, и во веки веков. Аминь».
В том состоянии раскрытости душевной, в котором находилась Наташа, эта молитва сильно подействовала на нее. Она слушала каждое слово о победе Моисея на Амалика, и Гедеона на Мадиама, и Давида на Голиафа, и о разорении Иерусалима твоего и просила бога с той нежностью и размягченностью, которою было переполнено ее сердце; но не понимала хорошенько, о чем она просила бога в этой молитве. Она всей душой участвовала в прошении о духе правом, об укреплении сердца верою, надеждою и о воодушевлении их любовью. Но она не могла молиться о попрании под ноги врагов своих, когда она за несколько минут перед этим только желала иметь их больше, чтобы любить их, молиться за них. Но она тоже не могла сомневаться в правоте читаемой колено преклонной молитвы. Она ощущала в душе своей благоговейный и трепетный ужас перед наказанием, постигшим людей за их грехи, и в особенности за свои грехи, и просила бога о том, чтобы он простил их всех и ее и дал бы им всем и ей спокойствия и счастия в жизни. И ей казалось, что бог слышит ее молитву.


С того дня, как Пьер, уезжая от Ростовых и вспоминая благодарный взгляд Наташи, смотрел на комету, стоявшую на небе, и почувствовал, что для него открылось что то новое, – вечно мучивший его вопрос о тщете и безумности всего земного перестал представляться ему. Этот страшный вопрос: зачем? к чему? – который прежде представлялся ему в середине всякого занятия, теперь заменился для него не другим вопросом и не ответом на прежний вопрос, а представлением ее. Слышал ли он, и сам ли вел ничтожные разговоры, читал ли он, или узнавал про подлость и бессмысленность людскую, он не ужасался, как прежде; не спрашивал себя, из чего хлопочут люди, когда все так кратко и неизвестно, но вспоминал ее в том виде, в котором он видел ее в последний раз, и все сомнения его исчезали, не потому, что она отвечала на вопросы, которые представлялись ему, но потому, что представление о ней переносило его мгновенно в другую, светлую область душевной деятельности, в которой не могло быть правого или виноватого, в область красоты и любви, для которой стоило жить. Какая бы мерзость житейская ни представлялась ему, он говорил себе:
«Ну и пускай такой то обокрал государство и царя, а государство и царь воздают ему почести; а она вчера улыбнулась мне и просила приехать, и я люблю ее, и никто никогда не узнает этого», – думал он.
Пьер все так же ездил в общество, так же много пил и вел ту же праздную и рассеянную жизнь, потому что, кроме тех часов, которые он проводил у Ростовых, надо было проводить и остальное время, и привычки и знакомства, сделанные им в Москве, непреодолимо влекли его к той жизни, которая захватила его. Но в последнее время, когда с театра войны приходили все более и более тревожные слухи и когда здоровье Наташи стало поправляться и она перестала возбуждать в нем прежнее чувство бережливой жалости, им стало овладевать более и более непонятное для него беспокойство. Он чувствовал, что то положение, в котором он находился, не могло продолжаться долго, что наступает катастрофа, долженствующая изменить всю его жизнь, и с нетерпением отыскивал во всем признаки этой приближающейся катастрофы. Пьеру было открыто одним из братьев масонов следующее, выведенное из Апокалипсиса Иоанна Богослова, пророчество относительно Наполеона.
В Апокалипсисе, главе тринадцатой, стихе восемнадцатом сказано: «Зде мудрость есть; иже имать ум да почтет число зверино: число бо человеческо есть и число его шестьсот шестьдесят шесть».
И той же главы в стихе пятом: «И даны быта ему уста глаголюща велика и хульна; и дана бысть ему область творити месяц четыре – десять два».
Французские буквы, подобно еврейскому число изображению, по которому первыми десятью буквами означаются единицы, а прочими десятки, имеют следующее значение:
a b c d e f g h i k.. l..m..n..o..p..q..r..s..t.. u…v w.. x.. y.. z
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 20 30 40 50 60 70 80 90 100 110 120 130 140 150 160
Написав по этой азбуке цифрами слова L'empereur Napoleon [император Наполеон], выходит, что сумма этих чисел равна 666 ти и что поэтому Наполеон есть тот зверь, о котором предсказано в Апокалипсисе. Кроме того, написав по этой же азбуке слова quarante deux [сорок два], то есть предел, который был положен зверю глаголати велика и хульна, сумма этих чисел, изображающих quarante deux, опять равна 666 ти, из чего выходит, что предел власти Наполеона наступил в 1812 м году, в котором французскому императору минуло 42 года. Предсказание это очень поразило Пьера, и он часто задавал себе вопрос о том, что именно положит предел власти зверя, то есть Наполеона, и, на основании тех же изображений слов цифрами и вычислениями, старался найти ответ на занимавший его вопрос. Пьер написал в ответе на этот вопрос: L'empereur Alexandre? La nation Russe? [Император Александр? Русский народ?] Он счел буквы, но сумма цифр выходила гораздо больше или меньше 666 ти. Один раз, занимаясь этими вычислениями, он написал свое имя – Comte Pierre Besouhoff; сумма цифр тоже далеко не вышла. Он, изменив орфографию, поставив z вместо s, прибавил de, прибавил article le и все не получал желаемого результата. Тогда ему пришло в голову, что ежели бы ответ на искомый вопрос и заключался в его имени, то в ответе непременно была бы названа его национальность. Он написал Le Russe Besuhoff и, сочтя цифры, получил 671. Только 5 было лишних; 5 означает «е», то самое «е», которое было откинуто в article перед словом L'empereur. Откинув точно так же, хотя и неправильно, «е», Пьер получил искомый ответ; L'Russe Besuhof, равное 666 ти. Открытие это взволновало его. Как, какой связью был он соединен с тем великим событием, которое было предсказано в Апокалипсисе, он не знал; но он ни на минуту не усумнился в этой связи. Его любовь к Ростовой, антихрист, нашествие Наполеона, комета, 666, l'empereur Napoleon и l'Russe Besuhof – все это вместе должно было созреть, разразиться и вывести его из того заколдованного, ничтожного мира московских привычек, в которых, он чувствовал себя плененным, и привести его к великому подвигу и великому счастию.
Пьер накануне того воскресенья, в которое читали молитву, обещал Ростовым привезти им от графа Растопчина, с которым он был хорошо знаком, и воззвание к России, и последние известия из армии. Поутру, заехав к графу Растопчину, Пьер у него застал только что приехавшего курьера из армии.
Курьер был один из знакомых Пьеру московских бальных танцоров.
– Ради бога, не можете ли вы меня облегчить? – сказал курьер, – у меня полна сумка писем к родителям.
В числе этих писем было письмо от Николая Ростова к отцу. Пьер взял это письмо. Кроме того, граф Растопчин дал Пьеру воззвание государя к Москве, только что отпечатанное, последние приказы по армии и свою последнюю афишу. Просмотрев приказы по армии, Пьер нашел в одном из них между известиями о раненых, убитых и награжденных имя Николая Ростова, награжденного Георгием 4 й степени за оказанную храбрость в Островненском деле, и в том же приказе назначение князя Андрея Болконского командиром егерского полка. Хотя ему и не хотелось напоминать Ростовым о Болконском, но Пьер не мог воздержаться от желания порадовать их известием о награждении сына и, оставив у себя воззвание, афишу и другие приказы, с тем чтобы самому привезти их к обеду, послал печатный приказ и письмо к Ростовым.
Разговор с графом Растопчиным, его тон озабоченности и поспешности, встреча с курьером, беззаботно рассказывавшим о том, как дурно идут дела в армии, слухи о найденных в Москве шпионах, о бумаге, ходящей по Москве, в которой сказано, что Наполеон до осени обещает быть в обеих русских столицах, разговор об ожидаемом назавтра приезде государя – все это с новой силой возбуждало в Пьере то чувство волнения и ожидания, которое не оставляло его со времени появления кометы и в особенности с начала войны.
Пьеру давно уже приходила мысль поступить в военную службу, и он бы исполнил ее, ежели бы не мешала ему, во первых, принадлежность его к тому масонскому обществу, с которым он был связан клятвой и которое проповедывало вечный мир и уничтожение войны, и, во вторых, то, что ему, глядя на большое количество москвичей, надевших мундиры и проповедывающих патриотизм, было почему то совестно предпринять такой шаг. Главная же причина, по которой он не приводил в исполнение своего намерения поступить в военную службу, состояла в том неясном представлении, что он l'Russe Besuhof, имеющий значение звериного числа 666, что его участие в великом деле положения предела власти зверю, глаголящему велика и хульна, определено предвечно и что поэтому ему не должно предпринимать ничего и ждать того, что должно совершиться.


У Ростовых, как и всегда по воскресениям, обедал кое кто из близких знакомых.
Пьер приехал раньше, чтобы застать их одних.
Пьер за этот год так потолстел, что он был бы уродлив, ежели бы он не был так велик ростом, крупен членами и не был так силен, что, очевидно, легко носил свою толщину.
Он, пыхтя и что то бормоча про себя, вошел на лестницу. Кучер его уже не спрашивал, дожидаться ли. Он знал, что когда граф у Ростовых, то до двенадцатого часу. Лакеи Ростовых радостно бросились снимать с него плащ и принимать палку и шляпу. Пьер, по привычке клубной, и палку и шляпу оставлял в передней.
Первое лицо, которое он увидал у Ростовых, была Наташа. Еще прежде, чем он увидал ее, он, снимая плащ в передней, услыхал ее. Она пела солфеджи в зале. Он внал, что она не пела со времени своей болезни, и потому звук ее голоса удивил и обрадовал его. Он тихо отворил дверь и увидал Наташу в ее лиловом платье, в котором она была у обедни, прохаживающуюся по комнате и поющую. Она шла задом к нему, когда он отворил дверь, но когда она круто повернулась и увидала его толстое, удивленное лицо, она покраснела и быстро подошла к нему.
– Я хочу попробовать опять петь, – сказала она. – Все таки это занятие, – прибавила она, как будто извиняясь.
– И прекрасно.
– Как я рада, что вы приехали! Я нынче так счастлива! – сказала она с тем прежним оживлением, которого уже давно не видел в ней Пьер. – Вы знаете, Nicolas получил Георгиевский крест. Я так горда за него.
– Как же, я прислал приказ. Ну, я вам не хочу мешать, – прибавил он и хотел пройти в гостиную.
Наташа остановила его.
– Граф, что это, дурно, что я пою? – сказала она, покраснев, но, не спуская глаз, вопросительно глядя на Пьера.
– Нет… Отчего же? Напротив… Но отчего вы меня спрашиваете?
– Я сама не знаю, – быстро отвечала Наташа, – но я ничего бы не хотела сделать, что бы вам не нравилось. Я вам верю во всем. Вы не знаете, как вы для меля важны и как вы много для меня сделали!.. – Она говорила быстро и не замечая того, как Пьер покраснел при этих словах. – Я видела в том же приказе он, Болконский (быстро, шепотом проговорила она это слово), он в России и опять служит. Как вы думаете, – сказала она быстро, видимо, торопясь говорить, потому что она боялась за свои силы, – простит он меня когда нибудь? Не будет он иметь против меня злого чувства? Как вы думаете? Как вы думаете?
– Я думаю… – сказал Пьер. – Ему нечего прощать… Ежели бы я был на его месте… – По связи воспоминаний, Пьер мгновенно перенесся воображением к тому времени, когда он, утешая ее, сказал ей, что ежели бы он был не он, а лучший человек в мире и свободен, то он на коленях просил бы ее руки, и то же чувство жалости, нежности, любви охватило его, и те же слова были у него на устах. Но она не дала ему времени сказать их.
– Да вы – вы, – сказала она, с восторгом произнося это слово вы, – другое дело. Добрее, великодушнее, лучше вас я не знаю человека, и не может быть. Ежели бы вас не было тогда, да и теперь, я не знаю, что бы было со мною, потому что… – Слезы вдруг полились ей в глаза; она повернулась, подняла ноты к глазам, запела и пошла опять ходить по зале.
В это же время из гостиной выбежал Петя.