Блохин, Алексей Александрович

Алексей Александрович Блохин
Дата рождения:	30 мая 1897(1897-05-30)
Место рождения:	д. Головино, Ярославская губерния, Российская империя
Дата смерти:	6 октября 1942(1942-10-06) (45 лет)
Место смерти:	Ишимбай, БАССР, РСФСР, СССР
Страна:	Российская империя, СССР
Научная сфера:	Геология
Учёная степень:	кандидат геолого-минералогических наук
Учёное звание:	профессор
Альма-матер:	Московская горная академия
Известен как:	Первооткрыватель башкирской нефти
Награды и премии:

Алексе́й Алекса́ндрович Блохи́н (1897—1942) — советский геолог-нефтяник. Первооткрыватель в 1932 году башкирской нефти (Ишимбайское нефтяное месторождение, Второе Баку), основатель города Ишимбаево.

Биография

Алексей Александрович Блохин родился 18 (30) мая 1897 года в деревне Головино Ярославской губернии.

Образование

В 1909 году окончил сельскую школу.

В 1917 году окончил Костромскую гимназию № 1 c медалью.

В 1917 году поступил на Естественное отделение Физико-математического факультета МГУ (ставшего 1-ым Московским университетом в 1918 году), но прервал обучение из-за отсутствия средств.

В конце 1920 года был командирован из армии на учёбу в Геолого-разведочный факультет Московской горной академии. Окончил её в 1927 году со званием горного инженера, по специальности Геология нефтяных месторождений. В 1929 году защитил диплом по теме: «Геология и разведка нефтяных месторождений Керченского полуострова».

В 1929—1932 годах прошёл аспирантуру в АН СССР под руководством И. М. Губкина, получив звание учёного специалиста. В 1937 году ВАК присвоил ему звание Кандидат геолого-минералогических наук и профессор (1937).

Научная работа

В 1925—1926 годах студентом работал геологом Геолкома. Затем работал научным сотрудником Московского отделения Геолкома (1926—1928). Участвовал в исследовании геологии и нефтеносности районов Северного Кавказа и Керченского полуострова (1925—1929).

В 1929 году начал работать научным сотрудником Государственного исследовательского нефтяного института. Был командирован провести геологические исследования и предварительную разведку Стерлитамакского (Ишимбаевского) месторождения нефти Башкирской АССР. Рбюотал там до 1932 года. В 1931 году — начальник отряда по изучению геологии и нефтеносности Башкирского Приуралья

1930—1933 — Заведующий кафедрой геологии МНИ им. И. М. Губкина. Помощник начальника объединения Союзгеоразведка И. М. Губкина.

1932—1934 — Научный консультант треста Востокнефть.

1933—1939 — Зам. ответственного редактора журнала «Проблемы советской геологии». C 1940 года — член редколлегии журнала Известия АН СССР, серия геология.

1934—1937 — Главный инженер и заместитель начальника Главного геолого-гидро-геодезического управления (ГГГУ) Наркомтяжпрома.

С 1937 года — Заместитель директора по научной части Геологического института АН СССР.

1939—1942 — Научный руководитель Волго-Башкирской нефтяной экспедиции.

А. А. Блохин опубликовал 22 научные работы. Выявил области развития рифогенных структур в районе Ишимбай — Стерлитамак и открыл первое в Башкирии крупное Ишимбайское нефтяное месторождение. Провёл организаторскую работу при создании Союзгеоразведки и впоследствии Волго-Башкирской экспедиции в годы Великой Отечественной войны.

А. А. Блохин скончался 6 октября 1942 года в городе Ишимбае от болезни сердца. Власти Ишимбая и руководство «Башнефтекомбината» обратились к семье геолога с разрешением на захоронение его в этом городе. После получения согласия учёного похоронили в сквере между улицами Геологической, Молотова, Бульварной и Механической, позже названном именем геолога. На могиле установили беломраморный обелиск в виде буровой вышки, спроектированный первым ишимбайским художником И. М. Павловым. На могильном надгробии геолог был назван «первооткрывателем башкирской нефти».

Членство в комиссиях и организациях

• 1921 май — РКП(б).
• 1937 — Заместитель генерального секретаря Оргкомитета по созыву Международного геологического конгресса в Москве.
• 1937 — Главный редактор 25 томного издания «Геология СССР».

Память

В Ишимбае имеется улица Блохина, одна из главных транспортных артерий города, и сквер имени А. А. Блохина, расположенный в микрорайоне № 4, на пересечении улиц Блохина и Бульварной. В этом же городе 16 мая 1992 года в память 60-летия открытия башкирской нефти возле здания НГДУ «Ишимбайнефть» сооружён памятник А. А. Блохину из белого мрамора, автором которого является стерлитамакский скульптор М. П. Шабалтин.

В Стерлитамаке на фасаде офисного здания по адресу: улица Мира, д. 55, установлена мемориальная доска А. А. Блохину.

Могила

В середине 2000-х годов местные власти решили ликвидировать могилу А. А. Блохина в одноимённом сквере для строительства многоэтажного дома. Родственникам геолога было предложено перезахоронить останки к ишимбайскому мемориальному комплексу «Вышка-бабушка». Потомки учёного не планировали тревожить прах и от предложения чиновников отказались, пожелав увезти останки в Москву и похоронить их в родственной могиле Блохиных на Ваганьковском кладбище. 25 апреля 2007 года состоялось вскрытие могилы. Присутствовали внуки и правнуки учёного. Демонтировали надгробный обелиск и экскаватором вскопали под ним землю. Однако останки не были найдены, и чиновники пообещали родственникам А. А. Блохина их отыскать. Памятник, увезённый на территорию одного из предприятий, обещали установить в другом месте.

В последующие годы проводились безуспешные поиски праха, к 2014 году части обелиска по-прежнему лежали на территории предприятия, куда их поместили во время вскрытия могилы. Власти отменили решение о строительстве дома в сквере под настойчивым влиянием общественности и согласились благоустроить территорию к 75-летнему юбилею города. Планировалось восстановить надгробный обелиск на прежнее место, но впоследствии чиновники отказались от этого решения, потому что он им напоминал захоронение. В декабре 2014 года место обелиска заняла новая скульптура А. А. Блохина с двумя мемориальными стенами. Могила геолога больше не обозначена.

Литература

• Наливкин Д. В. А. А. Блохин // Известия АН СССР. Серия геология. 1942. № 5/6. С. 118—119.
• Тихомиров В. В., Воскресенская Н. А. 20 лет со дня смерти А. А. Блохина // Советская геология. 1962. № 11. С. 129—130.

Ссылки

• А. А. Блохин на [www.gubkin.ru/gallery/portrait/detail.php?ID=945&print=Y gubkin.ru]
• Зайнетдинов, Э. [www.istoki-rb.ru/detail.php?article=700&sphrase_id=231080&q=ишимбай Первооткрыватель] // Истоки. — 2010. — № 12 (884) (26 мая).</span>

Отрывок, характеризующий Блохин, Алексей Александрович

– Дежурного генерала скорее! Очень важное! – проговорил он кому то, поднимавшемуся и сопевшему в темноте сеней.
– С вечера нездоровы очень были, третью ночь не спят, – заступнически прошептал денщицкий голос. – Уж вы капитана разбудите сначала.
– Очень важное, от генерала Дохтурова, – сказал Болховитинов, входя в ощупанную им растворенную дверь. Денщик прошел вперед его и стал будить кого то:
– Ваше благородие, ваше благородие – кульер.
– Что, что? от кого? – проговорил чей то сонный голос.
– От Дохтурова и от Алексея Петровича. Наполеон в Фоминском, – сказал Болховитинов, не видя в темноте того, кто спрашивал его, но по звуку голоса предполагая, что это был не Коновницын.
Разбуженный человек зевал и тянулся.
– Будить то мне его не хочется, – сказал он, ощупывая что то. – Больнёшенек! Может, так, слухи.
– Вот донесение, – сказал Болховитинов, – велено сейчас же передать дежурному генералу.
– Постойте, огня зажгу. Куда ты, проклятый, всегда засунешь? – обращаясь к денщику, сказал тянувшийся человек. Это был Щербинин, адъютант Коновницына. – Нашел, нашел, – прибавил он.
Денщик рубил огонь, Щербинин ощупывал подсвечник.
– Ах, мерзкие, – с отвращением сказал он.
При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.


Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.