Писарев, Александр Александрович

Поделись знанием:
(перенаправлено с «А. А. Писарев»)
Перейти к: навигация, поиск
Александр Александрович Писарев

Портрет А.А.Писарева
мастерской[1] Джорджа Доу. Военная галерея Зимнего Дворца, Государственный Эрмитаж (Санкт-Петербург)
Дата рождения

16 августа 1780(1780-08-16)

Дата смерти

24 июня 1848(1848-06-24) (67 лет)

Принадлежность

Россия Россия

Годы службы

1797 — 1847 (с перерывом)

Звание

генерал-лейтенант

Командовал

Киевский грен. п. (1813-15)

Награды и премии

ордена Белого Орла, Св.Анны 1-й ст. с короной, Георгия 3-го кл., Владимира; прусский Пур ле Мерит, сардинский Маврикия и Лазаря 1-й ст.; золотая шпага «за храбрость»

Алекса́ндр Алекса́ндрович Пи́сарев (1780—1848) — русский литератор и поэт, генерал-лейтенант эпохи наполеоновских войн, варшавский военный губернатор (1840-45). Попечитель Московского университета, член Российской академии (1809), президент Московского общества испытателей природы (1825-30).





Биография

Из дворян Московской губернии. Родился в семье состоятельного и европейски образованного дворянина. Был зачислен в Сухопутный шляхетский корпус, окончил его в конце 1796 года и 2 апреля 1797 года был зачислен в звании подпоручика в лейб-гвардии Семёновский полк.

В 1805 году участвовал в битве под Аустерлицем. За отличие, проявленное в этом сражении, получил звание капитана. Сражался также в битве под Фридландом, после которой 17 августа 1807 года был повышен в звании до полковника.

Отечественная война и заграничные походы

На момент начала в 1812 году Отечественной войны продолжал нести службу в Семёновском полку, находившемся в составе 1-й бригады гвардейской пехотной дивизии 5-го резервного (гвардейского) корпуса 1-й Западной армии. Участвовал в Бородинской битве, сражениях при Малоярославце и под Красным. 21 января 1813 года возглавил Киевский гренадёрский полк.

Во время заграничного похода русской армии участвовал в сражении под Люценом, получив после него 15 сентября 1813 года звание генерал-майора и возглавив бригаду во 2-й гренадерской дивизии. 9 мая 1813 года получил орден Св. Георгия 4-го класса

За отличие в сражении с французами при Бауцене.
Впоследствии участвовал в так называемой Битве народов под Лейпцигом, где получил ранение в правую ногу. Участвовал во взятии Парижа, за которое 5 мая 1814 был награждён орденом Св. Георгия 3-го класса № 373
В ознаменование отличной храбрости, оказанной в сражении при Париже 18 марта 1814 года.

15 августа 1815 года был временно освобождён от занимаемой должности по причине ухудшения здоровья из-за полученных ранений.

20 сентября 1821 года возглавил 10-ю пехотную дивизию. 1 января 1823 года вышел в отставку с военной службы с правом ношения мундира и в тот же день был избран президентом Московского общества любителей истории и древностей Российских.

Общественная деятельность

В 1824 году Писарев был назначен попечителем Московского учебного округа и университета; за период пятилетнего пребывания в этой должности установил в округе почти военные порядки и настроил против себя многих профессоров, однако пользовался покровительством министра Шишкова, ввиду чего попросту не обращал внимания на их многочисленные жалобы.

В 1825—1830 годах занимал должность президента Московского общества испытателей природы. 30 декабря 1829 года был отправлен в отставку с должности попечителя и получил назначение сенатором, одновременно будучи возведён в ранг тайного советника. 1 января 1836 года вошёл в состав Совета по управлению Царством Польским, при наместнике Паскевиче. 25 марта 1840 года получил назначение Варшавским военным губернатором с повышением до генерал-лейтенанта. 30 декабря 1845 года был отправлен в отставку с губернаторской должности и заступил в Московский департамент Сената. 15 июля 1847 года вышел в отставку со службы по возрасту.

Литературная деятельность

С 1802 года занимался литературным творчеством — писал, в частности, басни и сатиры, позже перешёл на военно-патриотические оды, гимны и «хоры». Его произведения печатались в ряде журналов. В 1804 году вошёл в состав Вольного общества любителей словесности, наук и художеств, хотя в немалой степени расходился во взглядах со многими его членами. В 1829—1830 годах был председателем общества.

В 1807 году он написал сочинение «Предметы для художников, избранные из Российской истории, славянского баснословия[2] и из всех русских сочинений в стихах и прозе», за которое спустя два года, в 1809 году, был по предложению Державина избран в члены Российской академии. Когда в 1841 году Российская академия была переименована в Отделение русского языка и словесности Академии наук, Писарев стал его почётным членом, также он состоял как почётный член в Академии художеств.

Его перу принадлежат три книги по вопросам искусства, также Писарев в 1817 году издал «Военные письма и замечания, наиболее относящиеся к незабвенному 1812 году», где фактически выступил одним из первых российских историков Отечественной войны 1812 года. В 1825 году издал сборник «Калужские вечера, или Отрывки сочинений и переводов в стихах и прозе военных литераторов». В оба этих издания были включены также стихотворения его собственного авторства.

Семья

Жена (с 1818) — Агриппина Михайловна Дурасова (ум. 1877), племянница богача Н. А. Дурасова, дочь его сестры Аграфены Алексеевны (ум. 1835) от брака с дальним родственником Михаилом Зиновьевичем Дурасовым (1772—1828). Наследница подмосковных имений Люблино и Горки. После смерти мужа жила в Москве. По словам современника, несмотря на свое колоссальное состояние, мадам Писарева постоянно нуждалась в деньгах[3]. Чтобы покрыть долги она была вынуждена продать усадьбу Люблино и дом у Каменного моста, а позже и усадьбу Горки. Похоронена рядом с мужем на кладбище Симонова монастыря. В браке было три сына — Александр, Михаил (1823) и Сергей (1840), и две дочери — Софья и Ольга.

Напишите отзыв о статье "Писарев, Александр Александрович"

Примечания

  1. Государственный Эрмитаж. Западноевропейская живопись. Каталог / под ред. В. Ф. Левинсона-Лессинга; ред. А. Е. Кроль, К. М. Семенова. — 2-е издание, переработанное и дополненное. — Л.: Искусство, 1981. — Т. 2. — С. 259, кат.№ 8030. — 360 с.
  2. Т. е. языческой славянской мифологии.
  3. Д. И. Никифоров. Старая Москва: описание жизни в Москве со времен царей до двадцатого века. — М.: Унив. тип., 1902-1903. — Ч. 2. — 1903. — С. 52.

Ссылки

  • [www.museum.ru/1812/Persons/Slovar/sl_p18.html Словарь русских генералов, участников боевых действий против армии Наполеона Бонапарта в 1812—1815 гг.] // Российский архив : Сб. — М., студия «ТРИТЭ» Н. Михалкова, 1996. — Т. VII. — С. 514-515.
  • [az.lib.ru/p/pisarew_a_a/ Писарев Александр Александрович: Собрание сочинений]

Отрывок, характеризующий Писарев, Александр Александрович

Будут все враги у ног» и т.д.
Только что кончили певчие, как последовали новые и новые тосты, при которых всё больше и больше расчувствовался граф Илья Андреич, и еще больше билось посуды, и еще больше кричалось. Пили за здоровье Беклешова, Нарышкина, Уварова, Долгорукова, Апраксина, Валуева, за здоровье старшин, за здоровье распорядителя, за здоровье всех членов клуба, за здоровье всех гостей клуба и наконец отдельно за здоровье учредителя обеда графа Ильи Андреича. При этом тосте граф вынул платок и, закрыв им лицо, совершенно расплакался.


Пьер сидел против Долохова и Николая Ростова. Он много и жадно ел и много пил, как и всегда. Но те, которые его знали коротко, видели, что в нем произошла в нынешний день какая то большая перемена. Он молчал всё время обеда и, щурясь и морщась, глядел кругом себя или остановив глаза, с видом совершенной рассеянности, потирал пальцем переносицу. Лицо его было уныло и мрачно. Он, казалось, не видел и не слышал ничего, происходящего вокруг него, и думал о чем то одном, тяжелом и неразрешенном.
Этот неразрешенный, мучивший его вопрос, были намеки княжны в Москве на близость Долохова к его жене и в нынешнее утро полученное им анонимное письмо, в котором было сказано с той подлой шутливостью, которая свойственна всем анонимным письмам, что он плохо видит сквозь свои очки, и что связь его жены с Долоховым есть тайна только для одного него. Пьер решительно не поверил ни намекам княжны, ни письму, но ему страшно было теперь смотреть на Долохова, сидевшего перед ним. Всякий раз, как нечаянно взгляд его встречался с прекрасными, наглыми глазами Долохова, Пьер чувствовал, как что то ужасное, безобразное поднималось в его душе, и он скорее отворачивался. Невольно вспоминая всё прошедшее своей жены и ее отношения с Долоховым, Пьер видел ясно, что то, что сказано было в письме, могло быть правда, могло по крайней мере казаться правдой, ежели бы это касалось не его жены. Пьер вспоминал невольно, как Долохов, которому было возвращено всё после кампании, вернулся в Петербург и приехал к нему. Пользуясь своими кутежными отношениями дружбы с Пьером, Долохов прямо приехал к нему в дом, и Пьер поместил его и дал ему взаймы денег. Пьер вспоминал, как Элен улыбаясь выражала свое неудовольствие за то, что Долохов живет в их доме, и как Долохов цинически хвалил ему красоту его жены, и как он с того времени до приезда в Москву ни на минуту не разлучался с ними.
«Да, он очень красив, думал Пьер, я знаю его. Для него была бы особенная прелесть в том, чтобы осрамить мое имя и посмеяться надо мной, именно потому, что я хлопотал за него и призрел его, помог ему. Я знаю, я понимаю, какую соль это в его глазах должно бы придавать его обману, ежели бы это была правда. Да, ежели бы это была правда; но я не верю, не имею права и не могу верить». Он вспоминал то выражение, которое принимало лицо Долохова, когда на него находили минуты жестокости, как те, в которые он связывал квартального с медведем и пускал его на воду, или когда он вызывал без всякой причины на дуэль человека, или убивал из пистолета лошадь ямщика. Это выражение часто было на лице Долохова, когда он смотрел на него. «Да, он бретёр, думал Пьер, ему ничего не значит убить человека, ему должно казаться, что все боятся его, ему должно быть приятно это. Он должен думать, что и я боюсь его. И действительно я боюсь его», думал Пьер, и опять при этих мыслях он чувствовал, как что то страшное и безобразное поднималось в его душе. Долохов, Денисов и Ростов сидели теперь против Пьера и казались очень веселы. Ростов весело переговаривался с своими двумя приятелями, из которых один был лихой гусар, другой известный бретёр и повеса, и изредка насмешливо поглядывал на Пьера, который на этом обеде поражал своей сосредоточенной, рассеянной, массивной фигурой. Ростов недоброжелательно смотрел на Пьера, во первых, потому, что Пьер в его гусарских глазах был штатский богач, муж красавицы, вообще баба; во вторых, потому, что Пьер в сосредоточенности и рассеянности своего настроения не узнал Ростова и не ответил на его поклон. Когда стали пить здоровье государя, Пьер задумавшись не встал и не взял бокала.
– Что ж вы? – закричал ему Ростов, восторженно озлобленными глазами глядя на него. – Разве вы не слышите; здоровье государя императора! – Пьер, вздохнув, покорно встал, выпил свой бокал и, дождавшись, когда все сели, с своей доброй улыбкой обратился к Ростову.
– А я вас и не узнал, – сказал он. – Но Ростову было не до этого, он кричал ура!
– Что ж ты не возобновишь знакомство, – сказал Долохов Ростову.
– Бог с ним, дурак, – сказал Ростов.
– Надо лелеять мужей хорошеньких женщин, – сказал Денисов. Пьер не слышал, что они говорили, но знал, что говорят про него. Он покраснел и отвернулся.
– Ну, теперь за здоровье красивых женщин, – сказал Долохов, и с серьезным выражением, но с улыбающимся в углах ртом, с бокалом обратился к Пьеру.
– За здоровье красивых женщин, Петруша, и их любовников, – сказал он.
Пьер, опустив глаза, пил из своего бокала, не глядя на Долохова и не отвечая ему. Лакей, раздававший кантату Кутузова, положил листок Пьеру, как более почетному гостю. Он хотел взять его, но Долохов перегнулся, выхватил листок из его руки и стал читать. Пьер взглянул на Долохова, зрачки его опустились: что то страшное и безобразное, мутившее его во всё время обеда, поднялось и овладело им. Он нагнулся всем тучным телом через стол: – Не смейте брать! – крикнул он.
Услыхав этот крик и увидав, к кому он относился, Несвицкий и сосед с правой стороны испуганно и поспешно обратились к Безухову.
– Полноте, полно, что вы? – шептали испуганные голоса. Долохов посмотрел на Пьера светлыми, веселыми, жестокими глазами, с той же улыбкой, как будто он говорил: «А вот это я люблю». – Не дам, – проговорил он отчетливо.
Бледный, с трясущейся губой, Пьер рванул лист. – Вы… вы… негодяй!.. я вас вызываю, – проговорил он, и двинув стул, встал из за стола. В ту самую секунду, как Пьер сделал это и произнес эти слова, он почувствовал, что вопрос о виновности его жены, мучивший его эти последние сутки, был окончательно и несомненно решен утвердительно. Он ненавидел ее и навсегда был разорван с нею. Несмотря на просьбы Денисова, чтобы Ростов не вмешивался в это дело, Ростов согласился быть секундантом Долохова, и после стола переговорил с Несвицким, секундантом Безухова, об условиях дуэли. Пьер уехал домой, а Ростов с Долоховым и Денисовым до позднего вечера просидели в клубе, слушая цыган и песенников.
– Так до завтра, в Сокольниках, – сказал Долохов, прощаясь с Ростовым на крыльце клуба.
– И ты спокоен? – спросил Ростов…
Долохов остановился. – Вот видишь ли, я тебе в двух словах открою всю тайну дуэли. Ежели ты идешь на дуэль и пишешь завещания да нежные письма родителям, ежели ты думаешь о том, что тебя могут убить, ты – дурак и наверно пропал; а ты иди с твердым намерением его убить, как можно поскорее и повернее, тогда всё исправно. Как мне говаривал наш костромской медвежатник: медведя то, говорит, как не бояться? да как увидишь его, и страх прошел, как бы только не ушел! Ну так то и я. A demain, mon cher! [До завтра, мой милый!]
На другой день, в 8 часов утра, Пьер с Несвицким приехали в Сокольницкий лес и нашли там уже Долохова, Денисова и Ростова. Пьер имел вид человека, занятого какими то соображениями, вовсе не касающимися до предстоящего дела. Осунувшееся лицо его было желто. Он видимо не спал ту ночь. Он рассеянно оглядывался вокруг себя и морщился, как будто от яркого солнца. Два соображения исключительно занимали его: виновность его жены, в которой после бессонной ночи уже не оставалось ни малейшего сомнения, и невинность Долохова, не имевшего никакой причины беречь честь чужого для него человека. «Может быть, я бы то же самое сделал бы на его месте, думал Пьер. Даже наверное я бы сделал то же самое; к чему же эта дуэль, это убийство? Или я убью его, или он попадет мне в голову, в локоть, в коленку. Уйти отсюда, бежать, зарыться куда нибудь», приходило ему в голову. Но именно в те минуты, когда ему приходили такие мысли. он с особенно спокойным и рассеянным видом, внушавшим уважение смотревшим на него, спрашивал: «Скоро ли, и готово ли?»