Яковлев, Александр Николаевич

Александр Николаевич Яковлев<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Председатель Российской партии социальной демократии
18 февраля 1995 — 23 марта 2000
Предшественник:	должность учреждена
Преемник:	Титов, Константин Алексеевич
Член Политбюро ЦК КПСС
28 июня 1987 — 13 июля 1990
Секретарь ЦК КПСС
6 марта 1986 — 13 июля 1990
Кандидат в члены Политбюро ЦК КПСС
28 января — 28 июня 1987
Заведующий отделом пропаганды ЦК КПСС
5 июля 1985 — март 1986
Директор ИМЭМО АН СССР
май 1983 — июль 1985
Предшественник:	Иноземцев, Николай Николаевич
Преемник:	Примаков, Евгений Максимович
Чрезвычайный и Полномочный Посол СССР в Канаде
1 июня 1973 — 31 октября 1983
Предшественник:	Мирошниченко, Борис Пантелеймонович
Преемник:	Родионов, Алексей Алексеевич
Старший советник Президента СССР
январь 1991 — 29 июля 1991
Рождение:	2 декабря 1923(1923-12-02) дер. Королёво, Ярославская губерния, РСФСР, СССР
Смерть:	18 октября 2005(2005-10-18) (81 год) Москва, Россия
Место погребения:	Троекуровское кладбище
Отец:	Яковлев Николай Алексеевич
Мать:	Яковлева Агафья Михайловна (урождённая Ляпушкина)
Супруга:	Нина Ивановна Яковлева (урождённая Смирнова)
Дети:	Наталия, Анатолий
Партия:	КПСС (1944—1991), РПСД (1995—2002)
Образование:	Ярославский государственный педагогический институт им. К. Д. Ушинского
Учёная степень:	доктор исторических наук
Военная служба
Годы службы:	1941—1943
Принадлежность:	СССР СССР
Род войск:	морская пехота
Звание:
Автограф:
Награды:

Алекса́ндр Никола́евич Я́ковлев (2 декабря 1923 года, дер. Королёво, Ярославская губерния — 18 октября 2005 года, г. Москва) — советский и российский политический деятель, публицист, академик РАН, один из главных идеологов, «архитекторов» перестройки.

Участник Великой Отечественной войны. Член Коммунистической партии с 1944 года по август 1991 года, член и секретарь ЦК КПСС (1986—1990), член Политбюро ЦК КПСС (1987—1990). В 1995—2000 Председатель Российской партии социальной демократии.

Биография

Детство

Родился 2 декабря 1923 года в деревне Королёво Ярославской губернии (ныне Ярославский район, Ярославская область в крестьянской семье. Отец — Николай Алексеевич, мать — Агафья Михайловна.

В 1938—1941 годах учился в школе в посёлке Красные Ткачи.

Участник войны

Участник Великой Отечественной войны. Яковлев был призван на военную службу Ярославским РВК вскоре после окончания средней школы, 6 августа 1941 г. По воспоминаниям самого А. Н. Яковлева, он служил рядовым в учебном артиллерийском дивизионе, затем был зачислен курсантом 2-го Ленинградского стрелково-пулемётного училища, эвакуированного из Ленинграда в Глазов.

После окончания училища 2 февраля 1942 г. лейтенант Яковлев был зачислен в действующую армию. Служил командиром взвода на Волховском фронте в составе 6-й бригады морской пехоты. В августе 1942 года был тяжело ранен и эвакуирован в тыл на излечение. До февраля 1943 года находился в госпитале, после чего был демобилизован по болезни.

Партийная работа

В 1944 году вступил в ВКП(б) . После демобилизации Яковлев занимал должность старшего преподавателя и начальника кафедры военной и физической подготовки Ярославского педагогического института им. К. Д. Ушинского (ноябрь 1943 г. — ноябрь 1944 г.). Одновременно он учился в ЯГПИ на историческом факультете. Не окончив институт, он в октябре 1945 года был направлен на учёбу в Высшую партийную школу при ЦК ВКП(б). Однако учёба длилась недолго, и в 1946 г. в связи с реорганизацией ВПШ А. Н. Яковлев был направлен в распоряжение Ярославского обкома ВКП(б).

С 1946 года в течение двух лет Яковлев работал инструктором отдела пропаганды и агитации Ярославского обкома КПСС, затем — до 1950 года — членом редколлегии областной газеты «Северный рабочий». В 1950 году был утверждён заместителем заведующего отделом пропаганды и агитации Ярославского обкома КПСС, а в следующем году — заведующим отделом школ и вузов того же обкома партии.

В 1953 году Яковлева переводят в Москву. С марта 1953 по 1956 год он работал инструктором ЦК КПСС — в отделе школ; в отделе науки, школ и вузов.

В 1956—1959 годах Яковлев был направлен в Академию общественных наук при ЦК КПСС, где учился в аспирантуре на кафедре международного коммунистического и рабочего движения. С 1958 по 1959 годы стажировался в Колумбийском университете (США). На стажировке Яковлев был в одной группе с сотрудником КГБ Олегом Калугиным, научным руководителем А.Яковлева в США был один из видных советологов и автор концепции политического плюрализма для СССР en:David Truman, среди лекторов Яковлев выделял автора доктрины сдерживания коммунизма и одновременно критика внешней политики США Дж. Ф.Кеннана, а также участника Потстдамской конференции, директора Русского института, одного из идеологов холодной войны, Ф.Мосли (Philip E.Mosely).

В 1960 году окончил аспирантуру Академии общественных наук при ЦК КПСС, защитил кандидатскую диссертацию по теме: «Критика Американской буржуазной литературы по вопросу внешней политики США 1953—1957 гг.».

С апреля 1960 по 1973 год вновь работал в аппарате ЦК КПСС (в отделе пропаганды ЦК) — поочередно инструктором, зав. сектором, с июля 1965 года — первым заместителем заведующего отделом пропаганды ЦК КПСС (назначение подписал Брежнев), в течение последних четырёх лет исполнял обязанности заведующего этим отделом. Одновременно (с 1966 до 1973 года) входил в состав редколлегии журнала «Коммунист».

В 1967 году защитил докторскую диссертацию по теме: «Политическая наука США и основные внешнеполитические доктрины американского империализма (критический анализ послевоенной политической литературы по проблемам войны, мира и международных отношений 1945—1966 гг.)».

Стоял у истоков организации второй программы Всесоюзного радио — радиостанции «Маяк», которая начала вещание в 1964 году. В августе 1968 года был направлен в Прагу, где в качестве представителя ЦК наблюдал за ситуацией во время ввода войск стран-участниц Варшавского договора в Чехословакию. Вернувшись через неделю в Москву, в беседе с Л. И. Брежневым выступил против снятия А. Дубчека.

В конце 1960-х — начале 1970-х выступал за развитие в СССР социологии как науки, в частности поддерживал деятельность Ю. А. Левады, Б. А. Грушина и Т. И. Заславской.

В 1971—1976 годах являлся членом Центральной ревизионной комиссии КПСС.

В ноябре 1972 года опубликовал в «Литературной газете» свою знаменитую статью «Против антиисторизма», в которой выступил против национализма (в том числе в литературных журналах). Статья обострила и так существующие противоречия в среде интеллигенции: между «западниками» и «почвенниками». В связи с критикой статьи со стороны М. А. Шолохова и после соответствующего обсуждения вопроса на Секретариате и в Политбюро ЦК, в 1973 году Яковлев был отстранен от работы в партийном аппарате и направлен послом в Канаду, где пробыл 10 лет. В годы пребывания в Канаде сдружился с премьер-министром страны Пьером Трюдо, Трюдо называл своих сыновей русскими именами Миша и Саша в знак любви к русской культуре.

В 1983 году член Политбюро ЦК КПСС секретарь ЦК КПСС М. С. Горбачёв посетил Канаду, возобновил знакомство с Яковлевым, а затем настоял на его возвращении в Москву.

В 1984 году Яковлев был избран депутатом Верховного Совета СССР. Летом 1985 стал заведующим отделом пропаганды ЦК КПСС. В 1986 стал членом ЦК КПСС, секретарем ЦК, курирующим вопросы идеологии, информации и культуры, на июньском (1987 года) пленуме — членом Политбюро, в 1989 — народным депутатом СССР.

Директор ИМЭМО

В 1982 году умирает академик Иноземцев (в то время директор Института мировой экономики и международных отношений).

Кандидатура Яковлева была предложена М. С. Горбачёвым, «который близко познакомился с ним в ходе подготовки своего визита в Канаду 17—24 мая 1983 г.». При поддержке тогдашнего генерального секретаря ЦК КПСС Ю. В. Андропова, К. У. Черненко и А. А. Громыко, также при содействии П. Н. Федосеева, А. М. Александрова и Г. А. Арбатова в мае 1983 года был назначен директором ИМЭМО (альтернативным кандидатом был С. М. Меньшиков).

В период руководства Яковлева (1983—1985) институтом была направлена записка в ЦК КПСС о целесообразности создания в СССР предприятий с участием иностранного капитала, а в Госплан СССР — записка о надвигающемся экономическом кризисе и углубляющемся отставании СССР от развитых западных стран.

С. М. Меньшиков вспоминал, что с приходом к власти Андропова «было принято решение о подготовке новой редакции Программы КПСС», по его утверждению, директор ИМЭМО А. Н. Яковлев «фактически возглавлял группу по подготовке новой программы партии».

Идеолог Перестройки

Летом 1985 года Яковлев стал заведующим отделом пропаганды ЦК КПСС. В 1986 году был избран членом ЦК КПСС и стал секретарём ЦК, курировавшим совместно с Е. К. Лигачёвым вопросы идеологии, информации и культуры. Выступал за всемерное развитие связей с западными странами, а также со странами Азиатско-Тихоокеанского региона и Ближнего Востока (в частности, и с Израилем).

Способствовал публикации в СССР произведений Набокова, Солженицына, Рыбакова, Приставкина, Дудинцева, выходу на экраны около 30 ранее запрещённых фильмов. Инициатор решения Политбюро ЦК КПСС (май 1988) об издании на базе издательства «Правда» и журнала «Вопросы философии» ранее запрещённых трудов русских философов.

Способствовал восстановлению отношений между советским государством и Русской православной церковью, возвращению РПЦ Оптиной пустыни, Толгского монастыря, за что был награждён церковным орденом преподобного Сергия Радонежского.

В 1987 году принимал активное участие в чистке советского генералитета по «делу Руста», способствовал назначению на пост министра обороны Дмитрия Язова. Рекомендовал назначить председателем КГБ В. А. Крючкова, с которым был близко знаком ещё со времен совместной работы в 60-х годах в ЦК КПСС.

На XIX Всесоюзной конференции КПСС возглавил комиссию, подготовившую резолюцию «О гласности». В августе 1988 года совершил визит в Латвийскую ССР, где одобрил деятельность местных властей и неформальных организаций. На сентябрьском (1988 г.) Пленуме ЦК КПСС ему было поручено курировать от ЦК КПСС внешнюю политику СССР.

С октября 1988 года — председатель Комиссии Политбюро ЦК по дополнительному изучению материалов, связанных с репрессиями 1930—1940-х и начала 1950-х годов.

Генеральный прокурор СССР (1988—1990) Александр Сухарев:

Я знал Яковлева, когда он был заместителем Генерального секретаря ЦК КПСС по идеологии, и занимался реабилитацией людей, пострадавших от сталинских репрессий. Реальные цифры этих репрессий были у меня. Яковлев просил помочь ему. Я предупреждал его, что с этой численностью репрессированных по политическим делам надо быть крайне осторожным. У меня были большие сомнения о численности политических осужденных и репрессированных по политическим мотивам во времена руководства нашей страной Сталиным. Эта цифра должна была быть ниже, чем была объявлена при Горбачеве в три раза. Особенно это касалось Казахстана, Средней Азии, Кавказа и Закавказья. В начале 1930 годов в тех регионах были распространено конокрадство и вообще там было много случаев хищения государственной собственности. Осужденные по этим составам попали в места лишения свободы, а позже были причислены «скопом» к политическим осужденным. Я говорил Яковлеву: поскольку они попали в лагеря по уголовному составу и задолго до политических чисток 1937−1938 годов, их жертвами политических репрессий считать нельзя. Я убеждал Яковлева, что вообще нельзя причислять к жертвам репрессий всех подряд, включая тех, кто попал в лагеря за «бытовуху» или уголовщину. Ведь потом исторические выводы будут неверными. На мои замечания он мне говорил: «Давай-ка сделаем все дела, сколько бы их ни было, хоть миллиона три, политическими, всем скопом, чего нам с тобой их разбирать-то?». Самое грубое, 11 % из его списка пострадавших от сталинских репрессий никакого отношения к осужденным по политическим статьям не имели. И на этом мы с ним расстались, и у меня о нём осталось крайне негативное мнение.

— eadaily.com/ru/news/2016/08/19/eks-genprokuror-sssr-mihail-gorbachev-glavnaya-prichina-kotoraya-podtolknula-sssr-k-razvalu

В 1989 г. был избран народным депутатом СССР. На II съезде народных депутатов СССР в декабре 1989 года Яковлев сделал доклад о последствиях подписания в 1939 году Договора о ненападении между СССР и Германией («пакта Молотова — Риббентропа») и секретных протоколов к нему. Съезд принял резолюцию (после повторного голосования), впервые признававшую наличие секретных протоколов к пакту (оригиналы были найдены только осенью 1992 года) и осудившую их подписание.

7 мая 1991 года в газете «Советская Россия» было опубликовано открытое письмо «Архитектор у развалин» Геннадия Зюганова, адресованное Яковлеву, в котором содержалась резкая критика политики Перестройки.

С марта 1990 года по январь 1991 года — член Президентского Совета СССР. На следующий день после назначения на этот пост подал заявление о выходе из состава Политбюро и сложении с себя обязанностей секретаря ЦК. На XXVIII съезде КПСС отказался от выдвижения на пост Генерального секретаря. После роспуска Президентского совета был назначен старшим советником Президента СССР. Подал в отставку с этого поста 29 июля 1991 года, разойдясь с Горбачёвым в видении перспектив Союза (Яковлев выступал за конфедерацию). В июле 1991 г. создал, вместе с Э. А. Шеварднадзе, альтернативное КПСС Движение демократических реформ (ДДР). 15 августа 1991 года был исключён из КПСС(по другим данным, сам вышел из партии 17 августа того же года).

Во время событий 19-21 августа 1991 г. поддержал российское правительство и Б. Н. Ельцина в борьбе против ГКЧП. В конце сентября 1991 года был назначен Государственным советником по особым поручениям и членом Политического консультативного совета при Президенте СССР.

После Перестройки

После распада СССР с января 1992 года занимал должность вице-президента Горбачёв-Фонда. В конце года назначен председателем Комиссии при Президенте Российской Федерации по реабилитации жертв политических репрессий и вёл огромную работу в этом направлении. В 1993—1995 годах также возглавлял Федеральную службу по телевидению и радиовещанию и Государственную телерадиокомпанию «Останкино». С 1995 года был председателем Совета директоров ОРТ. С 1995 года председатель Российской партии социальной демократии.

Призывал к суду над большевистским режимом, резко выступал против антисемитизма, считая его позорным явлением для России. Подвергался критике со стороны националистической и коммунистической прессы, которые обвиняли его в русофобии и предательстве. В феврале 1993 г. был обвинён экс-председателем КГБ В. А. Крючковым в «несанкционированных контактах» с иностранной разведкой, однако после специального расследования, проведённого Генпрокуратурой и Службой внешней разведки, эти данные не подтвердились. Руководитель нелегальной разведки СССР Ю.Дроздов не подтверждает, что А.Яковлев был в списке агентов влияния Запада, переданным М.Горбачеву, руководителем КГБ Крючковым.

Возглавлял Международный фонд «Демократия» (Фонд Александра Н. Яковлева), в котором подготовил к печати тома исторических документов, Международный фонд милосердия и здоровья и Леонардо-клуб (Россия). В январе 2004 вошёл в состав «Комитета-2008: Свободный выбор». 28 апреля 2005 вошёл в наблюдательный совет общественной организации «Открытая Россия». 22 февраля 2005 года подписал открытое письмо, в котором призывал международное правозащитное сообщество признать бывшего руководителя и совладельца компании «ЮКОС» политическим заключённым.

Похороны

Умер 18 октября 2005 года. Гражданская панихида состоялась 21 октября в здании РАН. Похоронен на Троекуровском кладбище в Москве.

Высказывания и взгляды

• Политические выводы марксизма неприемлемы для складывающейся цивилизации, ищущей путь к смягчению конфликтов и исходных противоречий бытия.
• Монособственность и моновласть — не социализм. К действительному социализму нужно идти через рыночную экономику, налаживая свободное бесцензурное передвижение информационных потоков, создавая нормальную систему обратных связей.
• Нужно, чтобы нами правили не люди, а законы.
• Несмотря на нищих в переходах, на войны на окраинах, на беженцев, на безработицу, на новых русских со всеми их прелестями — сегодня страна лучше, чем 15 лет назад (2005 год).

О Горбачёве

Горбачев мог утопить в словах, грамотно их складывая, любой вопрос. И делал это виртуозно. Но после беседы вспомнить было нечего, а это особенно ценится в международных переговорах. Он умело скрывал за словесной изгородью свои действительные мысли и намерения. До души его добраться невозможно. Мне порой казалось, что он и сам побаивается заглянуть внутрь себя, опасаясь узнать о себе нечто такое, чего и сам ещё не знает или не хочет знать.

О перестройке

Критики приводят различные отрицательные оценки Яковлева, обвинения его в предательстве «советской родины», умышленном ослаблении и развале советского строя и КПСС. Бывший председатель КГБ СССР Владимир Крючков в своей книге «Личное дело» (1994) писал:

«Я ни разу не слышал от Яковлева тёплого слова о Родине, не замечал, чтобы он чем-то гордился, к примеру, нашей победой в Великой Отечественной войне. Меня это особенно поражало, ведь он сам был участником войны, получил тяжёлое ранение. Видимо, стремление разрушать, развенчивать всё и вся брало верх над справедливостью, самыми естественными человеческими чувствами, над элементарной порядочностью по отношению к Родине и собственному народу». И ещё — я никогда не слышал от него ни одного доброго слова о русском народе. Да и само понятие «народ» для него вообще никогда не существовало.

Отвечая на обвинения в «антипатриотизме», Яковлев, в частности, говорил в интервью «Новым известиям» 8 апреля 2004 г. под названием «О любви к Родине не надо кричать»: «Патриотизм не требует шума. Это, если хотите, в известной мере интимное дело каждого. Любить свою страну — значит видеть её недостатки и пытаться убедить общество не делать того, чего не надо делать». Сам Яковлев период 1985—1991 определял как общественные преобразования, имевшие целью освобождение общественных сил для нового исторического творчества.

В 2001 году Яковлев, вспоминая о своей деятельности, признавался: «На первых порах перестройки нам пришлось частично лгать, лицемерить, лукавить — другого пути не было. Мы должны были — и в этом специфика перестройки тоталитарного строя — сломать тоталитарную коммунистическую партию».

Во вступительной статье к изданию «Чёрной книги коммунизма» на русском языке Яковлев говорил об этом периоде::

…я много и въедливо изучал работы Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина, Мао и других «классиков» марксизма, основателей новой религии — религии ненависти, мести и атеизма. <…> Давным-давно, более 40 лет назад, я понял, что марксизм-ленинизм — это не наука, а публицистика — людоедская и самоедская. Поскольку я жил и работал в высших «орбитах» режима, в том числе и на самой высшей — в Политбюро ЦК КПСС при Горбачёве, — я хорошо представлял, что все эти теории и планы — бред, а главное, на чём держался режим, — это номенклатурный аппарат, кадры, люди, деятели. Деятели были разные: толковые, глупые, просто дураки. Но все были циники. Все до одного, и я — в том числе. Прилюдно молились лжекумирам, ритуал был святостью, истинные убеждения — держали при себе.

После XX съезда в сверхузком кругу своих ближайших друзей и единомышленников мы часто обсуждали проблемы демократизации страны и общества. Избрали простой, как кувалда, метод пропаганды «идей» позднего Ленина. <…> Группа истинных, а не мнимых реформаторов разработали (разумеется, устно) следующий план: авторитетом Ленина ударить по Сталину, по сталинизму. А затем, в случае успеха, Плехановым и социал-демократией бить по Ленину, либерализмом и «нравственным социализмом» — по революционаризму вообще. <…>

Советский тоталитарный режим можно было разрушить только через гласность и тоталитарную дисциплину партии, прикрываясь при этом интересами совершенствования социализма. <…> Оглядываясь назад, могу с гордостью сказать, что хитроумная, но весьма простая тактика — механизмы тоталитаризма против системы тоталитаризма — сработала.

В 2003 году Яковлев говорил, что ещё в 1985 году предложил Горбачёву план изменений в стране, однако Горбачёв ответил, что пока «рано». По мнению Яковлева, Горбачёв тогда ещё не думал, что «с советским строем пора кончать». Яковлев также отмечал, что ему приходилось преодолевать сильное сопротивление части партийного аппарата и

Для пользы дела приходилось и отступать, и лукавить. Я сам грешен — лукавил не раз. Говорил про «обновление социализма», а сам знал, к чему дело идет.

Библиография

Автор более 25 книг, переведённых на английский, японский, французский, китайский, немецкий, испанский и др. языки, в том числе:

• Идейная нищета апологетов «холодной войны». — М.: Соцэкгиз, 1961., 238 с., 10 000 экз.
• Старый миф в Новом свете. — М., Знание, 1962. — 32 с., 36 000 экз.
• Призыв убивать. — М., Политиздат, 1965, — 104 с., 50 000 экз.
• Идеология американской «империи». — М., Мысль, 1967.
• Pax Americana. Имперская идеология; истоки, доктрины М., Молодая гвардия, 1969.
• От Трумэна до Рейгана. Доктрины и реальности ядерного века. М., Молодая гвардия, 1984, 2-е изд. — М., 1985.

После начала перестройки Яковлевым были изданы книги «Реализм — земля перестройки», «Муки прочтения бытия», «Предисловие. Обвал. Послесловие», «Горькая чаша. Большевизм и Реформация в России», «По мощам и елей», «Постижение», «Крестосев», политические мемуары «Омут памяти. От Столыпина до Путина», «Сумерки», а также десятки статей. В них содержатся авторское осмысление советского опыта, анализ теоретических и практических аспектов демократических преобразований в России. Ответственный редактор сборника «Россия и США: дипломатические отношения, 1900—1917. Документы» (1999). Под его редакцией выходило многотомное издание «Россия. XX век. Документы».

• Реализм — земля перестройки. М., 1990
• Муки прочтения бытия. — М., Новости, 1991
• Предисловие. Обвал. Послесловие. — М., Новости, 1992
• Горькая чаша. — Ярославль, 1994.
• По мощам и елей. — М., 1995
• Постижение. — М., Вагриус, 1998
• Крестосев. — М., Вагриус, 2000
• [www.lebed.com/2005/art4364.htm Сумерки России] М.: Материк, 2003. — 688 стр. ISBN 5-85646-097-9 тир. 5000 экз.; 2-е изд. М.: Материк, 2005. ISBN 5-85646-147-9
• Александр Яковлев: Свобода — моя религия. Сборник. — М.: Вагриус, 2003. — 352 с., ил. — 1500 экз.
• Александр Яковлев. Перестройка: 1985—1991. М., Международный фонд «Демократия», 2008.
• [www.alexanderyakovlev.org/fond/issues/1003302 Александр Яковлев. Избранные интервью: 1992—2005.] М., Международный фонд «Демократия», 2009.

Литература

• Shulgan, Christopher. The Soviet Ambassador: The Making of the Radical Behind Perestroika. McClelland & Stewart, 2008. ISBN 0-7710-7996-6, ISBN 978-0-7710-7996-2 (содержит также исследование о возможном идейном влиянии на А. Н. Яковлева знакомства с самоуправляемой экономически независимой крестьянской коммуной духоборов в Канаде)
• И.Минутко. Провидец. М.: Независимое издательство «ПИК», Российская политическая энциклопедия, 2010. 560 с., 2 000 экз., ISBN 5-7358-0336-0

Награды

• Орден «За заслуги перед Отечеством» II степени;
• Орден Октябрьской Революции;
• Орден Красного Знамени;
• Орден Отечественной войны I степени;
• Три ордена Трудового Красного Знамени;
• Орден Дружбы народов;
• Орден Красной Звезды;
• Орден преподобного Сергия Радонежского III степени (РПЦ, 1997 год);
• Большой офицерский крест ордена «За заслуги перед Федеративной Республикой Германия»;
• Командор ордена «За заслуги перед Польской республикой»;
• Орден Великого князя Литовского Гядиминаса (Литва);
• Орден Трёх звёзд (Латвия);
• Орден Креста земли Марии 2 степени (Эстония, 3 февраля 2003 года);
• Орден Освободителя (Венесуэла);
• а также многими медалями.

Почётные звания

• С 1984 года член-корреспондент (Отделение экономики, специальность «Мировая экономика и международные отношения») АН СССР.
• С 1990 года действительный член Академии наук СССР по Отделению мировой экономики и международных отношений.
• Почётный доктор Даремского и Экзетерского университетов (Великобритания).
• Почётный доктор университета Сока (Япония).
• Награждён почётной Серебряной медалью Пражского университета.

Ссылки

• [www.ras.ru/win/db/show_per.asp?P=.id-2493.ln-ru Профиль Александра Николаевича Яковлева] на официальном сайте РАН
• [www.alexanderyakovlev.org/personal-archive Биография на сайте alexanderyakovlev.org]
• [web.archive.org/web/20060721222709/www.imemo.ru/history/yakovr.htm Биография на сайте imemo.ru (сохранённая версия на archive.org)]
• [www.pseudology.org/democracy/Yakovlev_AN.htm Биография на сайте pseudology.org]
• [web.archive.org/web/20080211115306/www.idf.ru/bio.shtml Биография на сайте idf.ru (сохранённая версия на archive.org)]
• [isaran.ru/?q=ru/person&guid=24E48019-8582-FEA3-E25D-E28826D651C8 Историческая справка] на сайте Архива РАН
• [www.alexanderyakovlev.org/ Интернет-проект «Архив Александра Н. Яковлева» с базами документов]
• [archive.svoboda.org/programs/FTF/2001/FTF.072901.asp Радио Свобода. Лицом к лицу / Александр Яковлев]

Отрывок, характеризующий Яковлев, Александр Николаевич

«Господи Боже! Тот, Кто там в этом небе, спаси, прости и защити меня!» прошептал про себя Ростов.
Гусары подбежали к коноводам, голоса стали громче и спокойнее, носилки скрылись из глаз.
– Что, бг'ат, понюхал пог'оху?… – прокричал ему над ухом голос Васьки Денисова.
«Всё кончилось; но я трус, да, я трус», подумал Ростов и, тяжело вздыхая, взял из рук коновода своего отставившего ногу Грачика и стал садиться.
– Что это было, картечь? – спросил он у Денисова.
– Да еще какая! – прокричал Денисов. – Молодцами г'аботали! А г'абота сквег'ная! Атака – любезное дело, г'убай в песи, а тут, чог'т знает что, бьют как в мишень.
И Денисов отъехал к остановившейся недалеко от Ростова группе: полкового командира, Несвицкого, Жеркова и свитского офицера.
«Однако, кажется, никто не заметил», думал про себя Ростов. И действительно, никто ничего не заметил, потому что каждому было знакомо то чувство, которое испытал в первый раз необстреленный юнкер.
– Вот вам реляция и будет, – сказал Жерков, – глядишь, и меня в подпоручики произведут.
– Доложите князу, что я мост зажигал, – сказал полковник торжественно и весело.
– А коли про потерю спросят?
– Пустячок! – пробасил полковник, – два гусара ранено, и один наповал , – сказал он с видимою радостью, не в силах удержаться от счастливой улыбки, звучно отрубая красивое слово наповал .


Преследуемая стотысячною французскою армией под начальством Бонапарта, встречаемая враждебно расположенными жителями, не доверяя более своим союзникам, испытывая недостаток продовольствия и принужденная действовать вне всех предвидимых условий войны, русская тридцатипятитысячная армия, под начальством Кутузова, поспешно отступала вниз по Дунаю, останавливаясь там, где она бывала настигнута неприятелем, и отбиваясь ариергардными делами, лишь насколько это было нужно для того, чтоб отступать, не теряя тяжестей. Были дела при Ламбахе, Амштетене и Мельке; но, несмотря на храбрость и стойкость, признаваемую самим неприятелем, с которою дрались русские, последствием этих дел было только еще быстрейшее отступление. Австрийские войска, избежавшие плена под Ульмом и присоединившиеся к Кутузову у Браунау, отделились теперь от русской армии, и Кутузов был предоставлен только своим слабым, истощенным силам. Защищать более Вену нельзя было и думать. Вместо наступательной, глубоко обдуманной, по законам новой науки – стратегии, войны, план которой был передан Кутузову в его бытность в Вене австрийским гофкригсратом, единственная, почти недостижимая цель, представлявшаяся теперь Кутузову, состояла в том, чтобы, не погубив армии подобно Маку под Ульмом, соединиться с войсками, шедшими из России.
28 го октября Кутузов с армией перешел на левый берег Дуная и в первый раз остановился, положив Дунай между собой и главными силами французов. 30 го он атаковал находившуюся на левом берегу Дуная дивизию Мортье и разбил ее. В этом деле в первый раз взяты трофеи: знамя, орудия и два неприятельские генерала. В первый раз после двухнедельного отступления русские войска остановились и после борьбы не только удержали поле сражения, но прогнали французов. Несмотря на то, что войска были раздеты, изнурены, на одну треть ослаблены отсталыми, ранеными, убитыми и больными; несмотря на то, что на той стороне Дуная были оставлены больные и раненые с письмом Кутузова, поручавшим их человеколюбию неприятеля; несмотря на то, что большие госпитали и дома в Кремсе, обращенные в лазареты, не могли уже вмещать в себе всех больных и раненых, – несмотря на всё это, остановка при Кремсе и победа над Мортье значительно подняли дух войска. Во всей армии и в главной квартире ходили самые радостные, хотя и несправедливые слухи о мнимом приближении колонн из России, о какой то победе, одержанной австрийцами, и об отступлении испуганного Бонапарта.
Князь Андрей находился во время сражения при убитом в этом деле австрийском генерале Шмите. Под ним была ранена лошадь, и сам он был слегка оцарапан в руку пулей. В знак особой милости главнокомандующего он был послан с известием об этой победе к австрийскому двору, находившемуся уже не в Вене, которой угрожали французские войска, а в Брюнне. В ночь сражения, взволнованный, но не усталый(несмотря на свое несильное на вид сложение, князь Андрей мог переносить физическую усталость гораздо лучше самых сильных людей), верхом приехав с донесением от Дохтурова в Кремс к Кутузову, князь Андрей был в ту же ночь отправлен курьером в Брюнн. Отправление курьером, кроме наград, означало важный шаг к повышению.
Ночь была темная, звездная; дорога чернелась между белевшим снегом, выпавшим накануне, в день сражения. То перебирая впечатления прошедшего сражения, то радостно воображая впечатление, которое он произведет известием о победе, вспоминая проводы главнокомандующего и товарищей, князь Андрей скакал в почтовой бричке, испытывая чувство человека, долго ждавшего и, наконец, достигшего начала желаемого счастия. Как скоро он закрывал глаза, в ушах его раздавалась пальба ружей и орудий, которая сливалась со стуком колес и впечатлением победы. То ему начинало представляться, что русские бегут, что он сам убит; но он поспешно просыпался, со счастием как будто вновь узнавал, что ничего этого не было, и что, напротив, французы бежали. Он снова вспоминал все подробности победы, свое спокойное мужество во время сражения и, успокоившись, задремывал… После темной звездной ночи наступило яркое, веселое утро. Снег таял на солнце, лошади быстро скакали, и безразлично вправе и влеве проходили новые разнообразные леса, поля, деревни.
На одной из станций он обогнал обоз русских раненых. Русский офицер, ведший транспорт, развалясь на передней телеге, что то кричал, ругая грубыми словами солдата. В длинных немецких форшпанах тряслось по каменистой дороге по шести и более бледных, перевязанных и грязных раненых. Некоторые из них говорили (он слышал русский говор), другие ели хлеб, самые тяжелые молча, с кротким и болезненным детским участием, смотрели на скачущего мимо их курьера.
Князь Андрей велел остановиться и спросил у солдата, в каком деле ранены. «Позавчера на Дунаю», отвечал солдат. Князь Андрей достал кошелек и дал солдату три золотых.
– На всех, – прибавил он, обращаясь к подошедшему офицеру. – Поправляйтесь, ребята, – обратился он к солдатам, – еще дела много.
– Что, г. адъютант, какие новости? – спросил офицер, видимо желая разговориться.
– Хорошие! Вперед, – крикнул он ямщику и поскакал далее.
Уже было совсем темно, когда князь Андрей въехал в Брюнн и увидал себя окруженным высокими домами, огнями лавок, окон домов и фонарей, шумящими по мостовой красивыми экипажами и всею тою атмосферой большого оживленного города, которая всегда так привлекательна для военного человека после лагеря. Князь Андрей, несмотря на быструю езду и бессонную ночь, подъезжая ко дворцу, чувствовал себя еще более оживленным, чем накануне. Только глаза блестели лихорадочным блеском, и мысли изменялись с чрезвычайною быстротой и ясностью. Живо представились ему опять все подробности сражения уже не смутно, но определенно, в сжатом изложении, которое он в воображении делал императору Францу. Живо представились ему случайные вопросы, которые могли быть ему сделаны,и те ответы,которые он сделает на них.Он полагал,что его сейчас же представят императору. Но у большого подъезда дворца к нему выбежал чиновник и, узнав в нем курьера, проводил его на другой подъезд.
– Из коридора направо; там, Euer Hochgeboren, [Ваше высокородие,] найдете дежурного флигель адъютанта, – сказал ему чиновник. – Он проводит к военному министру.
Дежурный флигель адъютант, встретивший князя Андрея, попросил его подождать и пошел к военному министру. Через пять минут флигель адъютант вернулся и, особенно учтиво наклонясь и пропуская князя Андрея вперед себя, провел его через коридор в кабинет, где занимался военный министр. Флигель адъютант своею изысканною учтивостью, казалось, хотел оградить себя от попыток фамильярности русского адъютанта. Радостное чувство князя Андрея значительно ослабело, когда он подходил к двери кабинета военного министра. Он почувствовал себя оскорбленным, и чувство оскорбления перешло в то же мгновенье незаметно для него самого в чувство презрения, ни на чем не основанного. Находчивый же ум в то же мгновение подсказал ему ту точку зрения, с которой он имел право презирать и адъютанта и военного министра. «Им, должно быть, очень легко покажется одерживать победы, не нюхая пороха!» подумал он. Глаза его презрительно прищурились; он особенно медленно вошел в кабинет военного министра. Чувство это еще более усилилось, когда он увидал военного министра, сидевшего над большим столом и первые две минуты не обращавшего внимания на вошедшего. Военный министр опустил свою лысую, с седыми висками, голову между двух восковых свечей и читал, отмечая карандашом, бумаги. Он дочитывал, не поднимая головы, в то время как отворилась дверь и послышались шаги.
– Возьмите это и передайте, – сказал военный министр своему адъютанту, подавая бумаги и не обращая еще внимания на курьера.
Князь Андрей почувствовал, что либо из всех дел, занимавших военного министра, действия кутузовской армии менее всего могли его интересовать, либо нужно было это дать почувствовать русскому курьеру. «Но мне это совершенно всё равно», подумал он. Военный министр сдвинул остальные бумаги, сровнял их края с краями и поднял голову. У него была умная и характерная голова. Но в то же мгновение, как он обратился к князю Андрею, умное и твердое выражение лица военного министра, видимо, привычно и сознательно изменилось: на лице его остановилась глупая, притворная, не скрывающая своего притворства, улыбка человека, принимающего одного за другим много просителей.
– От генерала фельдмаршала Кутузова? – спросил он. – Надеюсь, хорошие вести? Было столкновение с Мортье? Победа? Пора!
Он взял депешу, которая была на его имя, и стал читать ее с грустным выражением.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Шмит! – сказал он по немецки. – Какое несчастие, какое несчастие!
Пробежав депешу, он положил ее на стол и взглянул на князя Андрея, видимо, что то соображая.
– Ах, какое несчастие! Дело, вы говорите, решительное? Мортье не взят, однако. (Он подумал.) Очень рад, что вы привезли хорошие вести, хотя смерть Шмита есть дорогая плата за победу. Его величество, верно, пожелает вас видеть, но не нынче. Благодарю вас, отдохните. Завтра будьте на выходе после парада. Впрочем, я вам дам знать.
Исчезнувшая во время разговора глупая улыбка опять явилась на лице военного министра.
– До свидания, очень благодарю вас. Государь император, вероятно, пожелает вас видеть, – повторил он и наклонил голову.
Когда князь Андрей вышел из дворца, он почувствовал, что весь интерес и счастие, доставленные ему победой, оставлены им теперь и переданы в равнодушные руки военного министра и учтивого адъютанта. Весь склад мыслей его мгновенно изменился: сражение представилось ему давнишним, далеким воспоминанием.


Князь Андрей остановился в Брюнне у своего знакомого, русского дипломата .Билибина.
– А, милый князь, нет приятнее гостя, – сказал Билибин, выходя навстречу князю Андрею. – Франц, в мою спальню вещи князя! – обратился он к слуге, провожавшему Болконского. – Что, вестником победы? Прекрасно. А я сижу больной, как видите.
Князь Андрей, умывшись и одевшись, вышел в роскошный кабинет дипломата и сел за приготовленный обед. Билибин покойно уселся у камина.
Князь Андрей не только после своего путешествия, но и после всего похода, во время которого он был лишен всех удобств чистоты и изящества жизни, испытывал приятное чувство отдыха среди тех роскошных условий жизни, к которым он привык с детства. Кроме того ему было приятно после австрийского приема поговорить хоть не по русски (они говорили по французски), но с русским человеком, который, он предполагал, разделял общее русское отвращение (теперь особенно живо испытываемое) к австрийцам.
Билибин был человек лет тридцати пяти, холостой, одного общества с князем Андреем. Они были знакомы еще в Петербурге, но еще ближе познакомились в последний приезд князя Андрея в Вену вместе с Кутузовым. Как князь Андрей был молодой человек, обещающий пойти далеко на военном поприще, так, и еще более, обещал Билибин на дипломатическом. Он был еще молодой человек, но уже немолодой дипломат, так как он начал служить с шестнадцати лет, был в Париже, в Копенгагене и теперь в Вене занимал довольно значительное место. И канцлер и наш посланник в Вене знали его и дорожили им. Он был не из того большого количества дипломатов, которые обязаны иметь только отрицательные достоинства, не делать известных вещей и говорить по французски для того, чтобы быть очень хорошими дипломатами; он был один из тех дипломатов, которые любят и умеют работать, и, несмотря на свою лень, он иногда проводил ночи за письменным столом. Он работал одинаково хорошо, в чем бы ни состояла сущность работы. Его интересовал не вопрос «зачем?», а вопрос «как?». В чем состояло дипломатическое дело, ему было всё равно; но составить искусно, метко и изящно циркуляр, меморандум или донесение – в этом он находил большое удовольствие. Заслуги Билибина ценились, кроме письменных работ, еще и по его искусству обращаться и говорить в высших сферах.
Билибин любил разговор так же, как он любил работу, только тогда, когда разговор мог быть изящно остроумен. В обществе он постоянно выжидал случая сказать что нибудь замечательное и вступал в разговор не иначе, как при этих условиях. Разговор Билибина постоянно пересыпался оригинально остроумными, законченными фразами, имеющими общий интерес.
Эти фразы изготовлялись во внутренней лаборатории Билибина, как будто нарочно, портативного свойства, для того, чтобы ничтожные светские люди удобно могли запоминать их и переносить из гостиных в гостиные. И действительно, les mots de Bilibine se colportaient dans les salons de Vienne, [Отзывы Билибина расходились по венским гостиным] и часто имели влияние на так называемые важные дела.
Худое, истощенное, желтоватое лицо его было всё покрыто крупными морщинами, которые всегда казались так чистоплотно и старательно промыты, как кончики пальцев после бани. Движения этих морщин составляли главную игру его физиономии. То у него морщился лоб широкими складками, брови поднимались кверху, то брови спускались книзу, и у щек образовывались крупные морщины. Глубоко поставленные, небольшие глаза всегда смотрели прямо и весело.
– Ну, теперь расскажите нам ваши подвиги, – сказал он.
Болконский самым скромным образом, ни разу не упоминая о себе, рассказал дело и прием военного министра.
– Ils m'ont recu avec ma nouvelle, comme un chien dans un jeu de quilles, [Они приняли меня с этою вестью, как принимают собаку, когда она мешает игре в кегли,] – заключил он.
Билибин усмехнулся и распустил складки кожи.
– Cependant, mon cher, – сказал он, рассматривая издалека свой ноготь и подбирая кожу над левым глазом, – malgre la haute estime que je professe pour le православное российское воинство, j'avoue que votre victoire n'est pas des plus victorieuses. [Однако, мой милый, при всем моем уважении к православному российскому воинству, я полагаю, что победа ваша не из самых блестящих.]
Он продолжал всё так же на французском языке, произнося по русски только те слова, которые он презрительно хотел подчеркнуть.
– Как же? Вы со всею массой своею обрушились на несчастного Мортье при одной дивизии, и этот Мортье уходит у вас между рук? Где же победа?
– Однако, серьезно говоря, – отвечал князь Андрей, – всё таки мы можем сказать без хвастовства, что это немного получше Ульма…
– Отчего вы не взяли нам одного, хоть одного маршала?
– Оттого, что не всё делается, как предполагается, и не так регулярно, как на параде. Мы полагали, как я вам говорил, зайти в тыл к семи часам утра, а не пришли и к пяти вечера.
– Отчего же вы не пришли к семи часам утра? Вам надо было притти в семь часов утра, – улыбаясь сказал Билибин, – надо было притти в семь часов утра.
– Отчего вы не внушили Бонапарту дипломатическим путем, что ему лучше оставить Геную? – тем же тоном сказал князь Андрей.
– Я знаю, – перебил Билибин, – вы думаете, что очень легко брать маршалов, сидя на диване перед камином. Это правда, а всё таки, зачем вы его не взяли? И не удивляйтесь, что не только военный министр, но и августейший император и король Франц не будут очень осчастливлены вашей победой; да и я, несчастный секретарь русского посольства, не чувствую никакой потребности в знак радости дать моему Францу талер и отпустить его с своей Liebchen [милой] на Пратер… Правда, здесь нет Пратера.
Он посмотрел прямо на князя Андрея и вдруг спустил собранную кожу со лба.
– Теперь мой черед спросить вас «отчего», мой милый, – сказал Болконский. – Я вам признаюсь, что не понимаю, может быть, тут есть дипломатические тонкости выше моего слабого ума, но я не понимаю: Мак теряет целую армию, эрцгерцог Фердинанд и эрцгерцог Карл не дают никаких признаков жизни и делают ошибки за ошибками, наконец, один Кутузов одерживает действительную победу, уничтожает charme [очарование] французов, и военный министр не интересуется даже знать подробности.
– Именно от этого, мой милый. Voyez vous, mon cher: [Видите ли, мой милый:] ура! за царя, за Русь, за веру! Tout ca est bel et bon, [все это прекрасно и хорошо,] но что нам, я говорю – австрийскому двору, за дело до ваших побед? Привезите вы нам свое хорошенькое известие о победе эрцгерцога Карла или Фердинанда – un archiduc vaut l'autre, [один эрцгерцог стоит другого,] как вам известно – хоть над ротой пожарной команды Бонапарте, это другое дело, мы прогремим в пушки. А то это, как нарочно, может только дразнить нас. Эрцгерцог Карл ничего не делает, эрцгерцог Фердинанд покрывается позором. Вену вы бросаете, не защищаете больше, comme si vous nous disiez: [как если бы вы нам сказали:] с нами Бог, а Бог с вами, с вашей столицей. Один генерал, которого мы все любили, Шмит: вы его подводите под пулю и поздравляете нас с победой!… Согласитесь, что раздразнительнее того известия, которое вы привозите, нельзя придумать. C'est comme un fait expres, comme un fait expres. [Это как нарочно, как нарочно.] Кроме того, ну, одержи вы точно блестящую победу, одержи победу даже эрцгерцог Карл, что ж бы это переменило в общем ходе дел? Теперь уж поздно, когда Вена занята французскими войсками.
– Как занята? Вена занята?
– Не только занята, но Бонапарте в Шенбрунне, а граф, наш милый граф Врбна отправляется к нему за приказаниями.
Болконский после усталости и впечатлений путешествия, приема и в особенности после обеда чувствовал, что он не понимает всего значения слов, которые он слышал.
– Нынче утром был здесь граф Лихтенфельс, – продолжал Билибин, – и показывал мне письмо, в котором подробно описан парад французов в Вене. Le prince Murat et tout le tremblement… [Принц Мюрат и все такое…] Вы видите, что ваша победа не очень то радостна, и что вы не можете быть приняты как спаситель…
– Право, для меня всё равно, совершенно всё равно! – сказал князь Андрей, начиная понимать,что известие его о сражении под Кремсом действительно имело мало важности ввиду таких событий, как занятие столицы Австрии. – Как же Вена взята? А мост и знаменитый tete de pont, [мостовое укрепление,] и князь Ауэрсперг? У нас были слухи, что князь Ауэрсперг защищает Вену, – сказал он.
– Князь Ауэрсперг стоит на этой, на нашей, стороне и защищает нас; я думаю, очень плохо защищает, но всё таки защищает. А Вена на той стороне. Нет, мост еще не взят и, надеюсь, не будет взят, потому что он минирован, и его велено взорвать. В противном случае мы были бы давно в горах Богемии, и вы с вашею армией провели бы дурную четверть часа между двух огней.
– Но это всё таки не значит, чтобы кампания была кончена, – сказал князь Андрей.
– А я думаю, что кончена. И так думают большие колпаки здесь, но не смеют сказать этого. Будет то, что я говорил в начале кампании, что не ваша echauffouree de Durenstein, [дюренштейнская стычка,] вообще не порох решит дело, а те, кто его выдумали, – сказал Билибин, повторяя одно из своих mots [словечек], распуская кожу на лбу и приостанавливаясь. – Вопрос только в том, что скажет берлинское свидание императора Александра с прусским королем. Ежели Пруссия вступит в союз, on forcera la main a l'Autriche, [принудят Австрию,] и будет война. Ежели же нет, то дело только в том, чтоб условиться, где составлять первоначальные статьи нового Саmро Formio. [Кампо Формио.]
– Но что за необычайная гениальность! – вдруг вскрикнул князь Андрей, сжимая свою маленькую руку и ударяя ею по столу. – И что за счастие этому человеку!
– Buonaparte? [Буонапарте?] – вопросительно сказал Билибин, морща лоб и этим давая чувствовать, что сейчас будет un mot [словечко]. – Bu onaparte? – сказал он, ударяя особенно на u . – Я думаю, однако, что теперь, когда он предписывает законы Австрии из Шенбрунна, il faut lui faire grace de l'u . [надо его избавить от и.] Я решительно делаю нововведение и называю его Bonaparte tout court [просто Бонапарт].
– Нет, без шуток, – сказал князь Андрей, – неужели вы думаете,что кампания кончена?
– Я вот что думаю. Австрия осталась в дурах, а она к этому не привыкла. И она отплатит. А в дурах она осталась оттого, что, во первых, провинции разорены (on dit, le православное est terrible pour le pillage), [говорят, что православное ужасно по части грабежей,] армия разбита, столица взята, и всё это pour les beaux yeux du [ради прекрасных глаз,] Сардинское величество. И потому – entre nous, mon cher [между нами, мой милый] – я чутьем слышу, что нас обманывают, я чутьем слышу сношения с Францией и проекты мира, тайного мира, отдельно заключенного.
– Это не может быть! – сказал князь Андрей, – это было бы слишком гадко.
– Qui vivra verra, [Поживем, увидим,] – сказал Билибин, распуская опять кожу в знак окончания разговора.
Когда князь Андрей пришел в приготовленную для него комнату и в чистом белье лег на пуховики и душистые гретые подушки, – он почувствовал, что то сражение, о котором он привез известие, было далеко, далеко от него. Прусский союз, измена Австрии, новое торжество Бонапарта, выход и парад, и прием императора Франца на завтра занимали его.
Он закрыл глаза, но в то же мгновение в ушах его затрещала канонада, пальба, стук колес экипажа, и вот опять спускаются с горы растянутые ниткой мушкатеры, и французы стреляют, и он чувствует, как содрогается его сердце, и он выезжает вперед рядом с Шмитом, и пули весело свистят вокруг него, и он испытывает то чувство удесятеренной радости жизни, какого он не испытывал с самого детства.
Он пробудился…
«Да, всё это было!…» сказал он, счастливо, детски улыбаясь сам себе, и заснул крепким, молодым сном.


На другой день он проснулся поздно. Возобновляя впечатления прошедшего, он вспомнил прежде всего то, что нынче надо представляться императору Францу, вспомнил военного министра, учтивого австрийского флигель адъютанта, Билибина и разговор вчерашнего вечера. Одевшись в полную парадную форму, которой он уже давно не надевал, для поездки во дворец, он, свежий, оживленный и красивый, с подвязанною рукой, вошел в кабинет Билибина. В кабинете находились четыре господина дипломатического корпуса. С князем Ипполитом Курагиным, который был секретарем посольства, Болконский был знаком; с другими его познакомил Билибин.
Господа, бывавшие у Билибина, светские, молодые, богатые и веселые люди, составляли и в Вене и здесь отдельный кружок, который Билибин, бывший главой этого кружка, называл наши, les nфtres. В кружке этом, состоявшем почти исключительно из дипломатов, видимо, были свои, не имеющие ничего общего с войной и политикой, интересы высшего света, отношений к некоторым женщинам и канцелярской стороны службы. Эти господа, повидимому, охотно, как своего (честь, которую они делали немногим), приняли в свой кружок князя Андрея. Из учтивости, и как предмет для вступления в разговор, ему сделали несколько вопросов об армии и сражении, и разговор опять рассыпался на непоследовательные, веселые шутки и пересуды.
– Но особенно хорошо, – говорил один, рассказывая неудачу товарища дипломата, – особенно хорошо то, что канцлер прямо сказал ему, что назначение его в Лондон есть повышение, и чтоб он так и смотрел на это. Видите вы его фигуру при этом?…
– Но что всего хуже, господа, я вам выдаю Курагина: человек в несчастии, и этим то пользуется этот Дон Жуан, этот ужасный человек!
Князь Ипполит лежал в вольтеровском кресле, положив ноги через ручку. Он засмеялся.
– Parlez moi de ca, [Ну ка, ну ка,] – сказал он.
– О, Дон Жуан! О, змея! – послышались голоса.
– Вы не знаете, Болконский, – обратился Билибин к князю Андрею, – что все ужасы французской армии (я чуть было не сказал – русской армии) – ничто в сравнении с тем, что наделал между женщинами этот человек.
– La femme est la compagne de l'homme, [Женщина – подруга мужчины,] – произнес князь Ипполит и стал смотреть в лорнет на свои поднятые ноги.
Билибин и наши расхохотались, глядя в глаза Ипполиту. Князь Андрей видел, что этот Ипполит, которого он (должно было признаться) почти ревновал к своей жене, был шутом в этом обществе.
– Нет, я должен вас угостить Курагиным, – сказал Билибин тихо Болконскому. – Он прелестен, когда рассуждает о политике, надо видеть эту важность.
Он подсел к Ипполиту и, собрав на лбу свои складки, завел с ним разговор о политике. Князь Андрей и другие обступили обоих.
– Le cabinet de Berlin ne peut pas exprimer un sentiment d'alliance, – начал Ипполит, значительно оглядывая всех, – sans exprimer… comme dans sa derieniere note… vous comprenez… vous comprenez… et puis si sa Majeste l'Empereur ne deroge pas au principe de notre alliance… [Берлинский кабинет не может выразить свое мнение о союзе, не выражая… как в своей последней ноте… вы понимаете… вы понимаете… впрочем, если его величество император не изменит сущности нашего союза…]
– Attendez, je n'ai pas fini… – сказал он князю Андрею, хватая его за руку. – Je suppose que l'intervention sera plus forte que la non intervention. Et… – Он помолчал. – On ne pourra pas imputer a la fin de non recevoir notre depeche du 28 novembre. Voila comment tout cela finira. [Подождите, я не кончил. Я думаю, что вмешательство будет прочнее чем невмешательство И… Невозможно считать дело оконченным непринятием нашей депеши от 28 ноября. Чем то всё это кончится.]
И он отпустил руку Болконского, показывая тем, что теперь он совсем кончил.
– Demosthenes, je te reconnais au caillou que tu as cache dans ta bouche d'or! [Демосфен, я узнаю тебя по камешку, который ты скрываешь в своих золотых устах!] – сказал Билибин, y которого шапка волос подвинулась на голове от удовольствия.
Все засмеялись. Ипполит смеялся громче всех. Он, видимо, страдал, задыхался, но не мог удержаться от дикого смеха, растягивающего его всегда неподвижное лицо.
– Ну вот что, господа, – сказал Билибин, – Болконский мой гость в доме и здесь в Брюнне, и я хочу его угостить, сколько могу, всеми радостями здешней жизни. Ежели бы мы были в Брюнне, это было бы легко; но здесь, dans ce vilain trou morave [в этой скверной моравской дыре], это труднее, и я прошу у всех вас помощи. Il faut lui faire les honneurs de Brunn. [Надо ему показать Брюнн.] Вы возьмите на себя театр, я – общество, вы, Ипполит, разумеется, – женщин.
– Надо ему показать Амели, прелесть! – сказал один из наших, целуя кончики пальцев.
– Вообще этого кровожадного солдата, – сказал Билибин, – надо обратить к более человеколюбивым взглядам.
– Едва ли я воспользуюсь вашим гостеприимством, господа, и теперь мне пора ехать, – взглядывая на часы, сказал Болконский.
– Куда?
– К императору.
– О! о! о!
– Ну, до свидания, Болконский! До свидания, князь; приезжайте же обедать раньше, – пocлшaлиcь голоса. – Мы беремся за вас.
– Старайтесь как можно более расхваливать порядок в доставлении провианта и маршрутов, когда будете говорить с императором, – сказал Билибин, провожая до передней Болконского.
– И желал бы хвалить, но не могу, сколько знаю, – улыбаясь отвечал Болконский.
– Ну, вообще как можно больше говорите. Его страсть – аудиенции; а говорить сам он не любит и не умеет, как увидите.


На выходе император Франц только пристально вгляделся в лицо князя Андрея, стоявшего в назначенном месте между австрийскими офицерами, и кивнул ему своей длинной головой. Но после выхода вчерашний флигель адъютант с учтивостью передал Болконскому желание императора дать ему аудиенцию.
Император Франц принял его, стоя посредине комнаты. Перед тем как начинать разговор, князя Андрея поразило то, что император как будто смешался, не зная, что сказать, и покраснел.
– Скажите, когда началось сражение? – спросил он поспешно.
Князь Андрей отвечал. После этого вопроса следовали другие, столь же простые вопросы: «здоров ли Кутузов? как давно выехал он из Кремса?» и т. п. Император говорил с таким выражением, как будто вся цель его состояла только в том, чтобы сделать известное количество вопросов. Ответы же на эти вопросы, как было слишком очевидно, не могли интересовать его.
– В котором часу началось сражение? – спросил император.
– Не могу донести вашему величеству, в котором часу началось сражение с фронта, но в Дюренштейне, где я находился, войско начало атаку в 6 часу вечера, – сказал Болконский, оживляясь и при этом случае предполагая, что ему удастся представить уже готовое в его голове правдивое описание всего того, что он знал и видел.
Но император улыбнулся и перебил его:
– Сколько миль?
– Откуда и докуда, ваше величество?
– От Дюренштейна до Кремса?
– Три с половиною мили, ваше величество.
– Французы оставили левый берег?
– Как доносили лазутчики, в ночь на плотах переправились последние.
– Достаточно ли фуража в Кремсе?
– Фураж не был доставлен в том количестве…
Император перебил его.
– В котором часу убит генерал Шмит?…
– В семь часов, кажется.
– В 7 часов. Очень печально! Очень печально!
Император сказал, что он благодарит, и поклонился. Князь Андрей вышел и тотчас же со всех сторон был окружен придворными. Со всех сторон глядели на него ласковые глаза и слышались ласковые слова. Вчерашний флигель адъютант делал ему упреки, зачем он не остановился во дворце, и предлагал ему свой дом. Военный министр подошел, поздравляя его с орденом Марии Терезии З й степени, которым жаловал его император. Камергер императрицы приглашал его к ее величеству. Эрцгерцогиня тоже желала его видеть. Он не знал, кому отвечать, и несколько секунд собирался с мыслями. Русский посланник взял его за плечо, отвел к окну и стал говорить с ним.
Вопреки словам Билибина, известие, привезенное им, было принято радостно. Назначено было благодарственное молебствие. Кутузов был награжден Марией Терезией большого креста, и вся армия получила награды. Болконский получал приглашения со всех сторон и всё утро должен был делать визиты главным сановникам Австрии. Окончив свои визиты в пятом часу вечера, мысленно сочиняя письмо отцу о сражении и о своей поездке в Брюнн, князь Андрей возвращался домой к Билибину. У крыльца дома, занимаемого Билибиным, стояла до половины уложенная вещами бричка, и Франц, слуга Билибина, с трудом таща чемодан, вышел из двери.
Прежде чем ехать к Билибину, князь Андрей поехал в книжную лавку запастись на поход книгами и засиделся в лавке.
– Что такое? – спросил Болконский.
– Ach, Erlaucht? – сказал Франц, с трудом взваливая чемодан в бричку. – Wir ziehen noch weiter. Der Bosewicht ist schon wieder hinter uns her! [Ах, ваше сиятельство! Мы отправляемся еще далее. Злодей уж опять за нами по пятам.]
– Что такое? Что? – спрашивал князь Андрей.
Билибин вышел навстречу Болконскому. На всегда спокойном лице Билибина было волнение.
– Non, non, avouez que c'est charmant, – говорил он, – cette histoire du pont de Thabor (мост в Вене). Ils l'ont passe sans coup ferir. [Нет, нет, признайтесь, что это прелесть, эта история с Таборским мостом. Они перешли его без сопротивления.]
Князь Андрей ничего не понимал.
– Да откуда же вы, что вы не знаете того, что уже знают все кучера в городе?
– Я от эрцгерцогини. Там я ничего не слыхал.
– И не видали, что везде укладываются?
– Не видал… Да в чем дело? – нетерпеливо спросил князь Андрей.
– В чем дело? Дело в том, что французы перешли мост, который защищает Ауэсперг, и мост не взорвали, так что Мюрат бежит теперь по дороге к Брюнну, и нынче завтра они будут здесь.
– Как здесь? Да как же не взорвали мост, когда он минирован?
– А это я у вас спрашиваю. Этого никто, и сам Бонапарте, не знает.
Болконский пожал плечами.
– Но ежели мост перейден, значит, и армия погибла: она будет отрезана, – сказал он.
– В этом то и штука, – отвечал Билибин. – Слушайте. Вступают французы в Вену, как я вам говорил. Всё очень хорошо. На другой день, то есть вчера, господа маршалы: Мюрат Ланн и Бельяр, садятся верхом и отправляются на мост. (Заметьте, все трое гасконцы.) Господа, – говорит один, – вы знаете, что Таборский мост минирован и контраминирован, и что перед ним грозный tete de pont и пятнадцать тысяч войска, которому велено взорвать мост и нас не пускать. Но нашему государю императору Наполеону будет приятно, ежели мы возьмем этот мост. Проедемте втроем и возьмем этот мост. – Поедемте, говорят другие; и они отправляются и берут мост, переходят его и теперь со всею армией по сю сторону Дуная направляются на нас, на вас и на ваши сообщения.
– Полноте шутить, – грустно и серьезно сказал князь Андрей.
Известие это было горестно и вместе с тем приятно князю Андрею.
Как только он узнал, что русская армия находится в таком безнадежном положении, ему пришло в голову, что ему то именно предназначено вывести русскую армию из этого положения, что вот он, тот Тулон, который выведет его из рядов неизвестных офицеров и откроет ему первый путь к славе! Слушая Билибина, он соображал уже, как, приехав к армии, он на военном совете подаст мнение, которое одно спасет армию, и как ему одному будет поручено исполнение этого плана.