А Той

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
А Той
Ah Toy
Род деятельности:

проститутка, сутенёрша

Дата рождения:

1829(1829)

Место рождения:

Гонконг

Подданство:

Британский Гонконг

Дата смерти:

1928(1928)

Место смерти:

Сан-Франциско

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

А Той, или А Цхой[n 1] (англ. Ah Toy) — американская проститутка и сутенёрша, в юности эмигрировавшая из Китая. Стала известна как одна из главных сутенёрш Западного побережья.

Эмигрировала из Гонконга в Сан-Франциско в 1849 году в возрасте 20 лет. Современники описывали её как высокую, хорошо сложенную девушку с забинтованными ногами, сносно говорящую на английском[1].

На пике Калифорнийской золотой лихорадки, которая сопровождалась наплывом в регионе одиноких, но богатых золотоискателей, А Той стала одной из самых успешных проституток Сан-Франциско. В одной из заметок, опубликованных в местной газете The San Francisco Examiner, утверждалось, что мужчины выстраиваются в очередь, чтобы за унцию золота (примерно 16 долларов) всего лишь посмотреть на лицо чудесной китаянки. В течение года или двух А Той стала сутенёршей и стала содержать бордель на Пайк-стрит (Pike Street) (нынешняя Walter U. Lum Place в Чайна-тауне). Она также приобрела известность благодаря появлению в суде в качестве истицы (А Той подавала иск против одного своего клиента, который рассчитался латунными опилками вместо золотой пыли, а также защищала в суде право заниматься сутенёрством без уплаты налогов руководству Чайна-тауна)[1].

В 1850-х годах бизнес А Той процветал: многие уважаемые деятели Сан-Франциско были завсегдатаями её чаепитий, а из Китая приходили регулярные поставки живого товара (девочек 12—14 лет, которые попадали в рабство, зачастую не ведая о том, чем им предстоит заниматься). В своей книге «Свет и тени Чайнатауна» (1896) Уильям Боде так описывал мадам А Той: «Очевидно, она была леди хорошего достатка и высокого происхождения, обладавшей редкими способностями и простой искренностью, острым, проницательным умом и необычной прозорливостью. На её званых вечерах встречались политики и церковники, а приглашение на её чаепития почиталось за высокую честь»[2].

В 1851 году деятельность А Той привлекла внимание местного комитета бдительности[en] — независимого органа местного самоуправления, возникшего как реакция на коррумпированность местных органов власти. Впрочем, в скором времени подозрения были сняты, по слухам, не последнюю роль сыграло то, что инспектор комитета, контролирующий деятельность борделей, Джон Кларк (англ. John A. Clark) сам являлся поклонником А Той[1].

В 1857 году А Той продала свой дом и вернулась в Китай, утверждая, что никогда больше не вернётся в США. Впрочем, через некоторое время она всё-таки вернулась. В марте 1859 года в прессе появилось сообщение, что она была арестована за содержание притона[1].

Следующее сообщение об А Той встречается лишь в 1928 году в связи с её смертью: бывшая «мамочка» скончалась, не дожив три недели до своего столетия. Сообщалось, что свои последние годы она доживала в Санта-Кларе (Калифорния) вместе с мужем, а после его смерти в 1909 году — со своим деверем[1].

Напишите отзыв о статье "А Той"



Комментарии

  1. Несмотря на то, что в англоязычных источниках повсеместно указано имя Ah Toy, профессор Джуди Юн в качестве оригинального написания имени указывает 亞彩 (А Цхой), а не 阿台, которое могло бы читаться как А Той[1].

Примечания

  1. 1 2 3 4 5 6 Yung, Judy. Ah Toy : [англ.]. — Biographical dictionary of Chinese women: the Qing Period, 1644—1911. — Armonk, N.Y. ; London : Routledge, 2015. — P. 3—4. — 600 p. — (Biographical Dictionary of Chinese Women). — ISBN 978-0765600431.</span>
  2. Bode, William. Lights and Shadows of Chinatown : [англ.]. — San Francisco : Crocker, 1896. — [23] p., 32 p. ill. : plates.</span>
  3. </ol>

К:Википедия:Изолированные статьи (тип: не указан)

Отрывок, характеризующий А Той

– Граф, что это, дурно, что я пою? – сказала она, покраснев, но, не спуская глаз, вопросительно глядя на Пьера.
– Нет… Отчего же? Напротив… Но отчего вы меня спрашиваете?
– Я сама не знаю, – быстро отвечала Наташа, – но я ничего бы не хотела сделать, что бы вам не нравилось. Я вам верю во всем. Вы не знаете, как вы для меля важны и как вы много для меня сделали!.. – Она говорила быстро и не замечая того, как Пьер покраснел при этих словах. – Я видела в том же приказе он, Болконский (быстро, шепотом проговорила она это слово), он в России и опять служит. Как вы думаете, – сказала она быстро, видимо, торопясь говорить, потому что она боялась за свои силы, – простит он меня когда нибудь? Не будет он иметь против меня злого чувства? Как вы думаете? Как вы думаете?
– Я думаю… – сказал Пьер. – Ему нечего прощать… Ежели бы я был на его месте… – По связи воспоминаний, Пьер мгновенно перенесся воображением к тому времени, когда он, утешая ее, сказал ей, что ежели бы он был не он, а лучший человек в мире и свободен, то он на коленях просил бы ее руки, и то же чувство жалости, нежности, любви охватило его, и те же слова были у него на устах. Но она не дала ему времени сказать их.
– Да вы – вы, – сказала она, с восторгом произнося это слово вы, – другое дело. Добрее, великодушнее, лучше вас я не знаю человека, и не может быть. Ежели бы вас не было тогда, да и теперь, я не знаю, что бы было со мною, потому что… – Слезы вдруг полились ей в глаза; она повернулась, подняла ноты к глазам, запела и пошла опять ходить по зале.
В это же время из гостиной выбежал Петя.
Петя был теперь красивый, румяный пятнадцатилетний мальчик с толстыми, красными губами, похожий на Наташу. Он готовился в университет, но в последнее время, с товарищем своим Оболенским, тайно решил, что пойдет в гусары.
Петя выскочил к своему тезке, чтобы переговорить о деле.
Он просил его узнать, примут ли его в гусары.
Пьер шел по гостиной, не слушая Петю.
Петя дернул его за руку, чтоб обратить на себя его вниманье.
– Ну что мое дело, Петр Кирилыч. Ради бога! Одна надежда на вас, – говорил Петя.
– Ах да, твое дело. В гусары то? Скажу, скажу. Нынче скажу все.
– Ну что, mon cher, ну что, достали манифест? – спросил старый граф. – А графинюшка была у обедни у Разумовских, молитву новую слышала. Очень хорошая, говорит.
– Достал, – отвечал Пьер. – Завтра государь будет… Необычайное дворянское собрание и, говорят, по десяти с тысячи набор. Да, поздравляю вас.
– Да, да, слава богу. Ну, а из армии что?
– Наши опять отступили. Под Смоленском уже, говорят, – отвечал Пьер.
– Боже мой, боже мой! – сказал граф. – Где же манифест?
– Воззвание! Ах, да! – Пьер стал в карманах искать бумаг и не мог найти их. Продолжая охлопывать карманы, он поцеловал руку у вошедшей графини и беспокойно оглядывался, очевидно, ожидая Наташу, которая не пела больше, но и не приходила в гостиную.
– Ей богу, не знаю, куда я его дел, – сказал он.
– Ну уж, вечно растеряет все, – сказала графиня. Наташа вошла с размягченным, взволнованным лицом и села, молча глядя на Пьера. Как только она вошла в комнату, лицо Пьера, до этого пасмурное, просияло, и он, продолжая отыскивать бумаги, несколько раз взглядывал на нее.
– Ей богу, я съезжу, я дома забыл. Непременно…
– Ну, к обеду опоздаете.
– Ах, и кучер уехал.
Но Соня, пошедшая в переднюю искать бумаги, нашла их в шляпе Пьера, куда он их старательно заложил за подкладку. Пьер было хотел читать.
– Нет, после обеда, – сказал старый граф, видимо, в этом чтении предвидевший большое удовольствие.
За обедом, за которым пили шампанское за здоровье нового Георгиевского кавалера, Шиншин рассказывал городские новости о болезни старой грузинской княгини, о том, что Метивье исчез из Москвы, и о том, что к Растопчину привели какого то немца и объявили ему, что это шампиньон (так рассказывал сам граф Растопчин), и как граф Растопчин велел шампиньона отпустить, сказав народу, что это не шампиньон, а просто старый гриб немец.
– Хватают, хватают, – сказал граф, – я графине и то говорю, чтобы поменьше говорила по французски. Теперь не время.