Лида Баарова

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Баарова, Лида»)
Перейти к: навигация, поиск
Лида Баарова
Lída Baarová

Л. Баарова в фильме «Патриоты» . 1937
Имя при рождении:

Ludmila Babková

Дата рождения:

14 сентября 1914(1914-09-14)

Место рождения:

Прага

Дата смерти:

27 октября 2000(2000-10-27) (86 лет)

Место смерти:

Зальцбург

Гражданство:

Чехия Чехия

Профессия:

актриса

Лида Баарова (чеш. Lída Baarová, настоящее имя Людмила Бабкова (чеш. Ludmila Babková), 14 сентября 1914, Прага — 27 октября 2000, Зальцбург) — чешская актриса, звезда предвоенного немецкого кинематографа и любовница Йозефа Геббельса.





Биография

Мать Лиды Бааровой была театральной актрисой. Актрисой стала и младшая сестра Лиды Бааровой — Зорка Яну (1921-1946).

Лида Баарова обучалась актёрскому мастерству в Пражской консерватории. В 17 лет она уже играла в Чешском национальном театре в Праге и получила первую роль в кино. Баарова также записала несколько пластинок. Немецкие кинопродюсеры увидели в ней экзотическую женщину-вамп, и в 1934 г. Лида Баарова получила приглашение от киностудии «Ufa» и переехала в Германию.

Дорога к славе

В том же году в павильонах киностудии Лида Баарова была представлена Адольфу Гитлеру, на которого молодая чешская актриса произвела неизгладимое впечатление, напомнив о трагически погибшей Ангелике Раубаль. Гитлер несколько раз приглашал Баарову на чаепития в рейхсканцелярию.

В 1935 г. Баарова снялась в фильме «Баркарола», имевшем оглушительный успех. На съёмках этого фильма она познакомилась с актёром Густавом Фрёлихом, с которым её связали в дальнейшем близкие отношения. За «Баркаролой» последовали другие успешные работы в кино и театральные роли. На Баарову обратили внимание и в Голливуде, но она отказалась от семилетнего контракта, предложенного ей в 1937 г. киностудией «MGM», сомневаясь, что сможет добиться успеха за океаном. Об этом своём решении она впоследствии пожалела, заметив своему биографу, что она могла бы быть знаменитой, как Марлен Дитрих. В немецком кино Лида Баарова с её лёгким иностранным акцентом, придававшим ей налёт иноземности, воплощала образы исключительно привлекательных женщин, милых и робких, единственной мечтой которых было выйти замуж за любимого мужчину.

Соседями Бааровой и Фрёлиха в фешенебельном пригороде Берлина Шваненвердер была идеальная немецкая семья Геббельсов. Знакомство с Йозефом Геббельсом после нескольких месяцев настойчивого ухаживания со стороны рейхсминистра пропаганды переросло в страстный роман, продлившийся более года и ставший достоянием общественности. Ради Лиды Бааровой Геббельс даже был готов развестись с женой. Магда Геббельс всячески пыталась спасти семью и, по словам Лиды Бааровой, даже встречалась с ней, чтобы предложить компромиссное решение для сложившейся ситуации и поделить мужа, но не нашла поддержки.

В конце концов в любовный треугольник по просьбе Магды Геббельс вмешался фюрер. Гитлер был крёстным отцом детей Геббельса, и его симпатии были на стороне Магды. Геббельс попросил у Гитлера отставку, чтобы, разведясь с Магдой, уехать со своей Лидушкой за границу. Гитлер отставку не принял и запретил Геббельсу видеться с Бааровой. 15 октября 1938 года Геббельс предпринял попытку самоубийства.

Бааровой было запрещено сниматься в кино, была организована её травля. Фильм 1938 г. «Прусская любовная история» с участием Лиды Бааровой был запрещён к показу и появился на экранах Западной Германии только в 1950 г. под названием «Любовная легенда».

Баарова вернулась в Чехословакию, а в 1941 г. переехала в Италию, но так и не смогла достойно вернуться в кино. После оккупации Италии американскими войсками вернулась в Прагу, где у неё завязались отношения со старым знакомым, актёром Гансом Альберсом. В апреле 1945 г. по дороге в Германию к Гансу Альберсу Лида Баарова была задержана американцами, отправлена в тюрьму, а затем экстрадирована в Чехословакию.

Послевоенные годы

На родине Бааровой грозил смертный приговор за работу на нацистов, но на судебном процессе она смогла доказать, что работала в Германии до начала войны и получила только срок тюремного заключения. Судебные преследования дорого обошлись Бааровой: во время следствия умерла её мать, а младшая сестра Зорка Яну покончила жизнь самоубийством.

В тюрьме Баарову часто посещал её поклонник Ян Копецкий (чеш. Jan Kopecky), который сумел добиться освобождения актрисы благодаря родственным связям в послевоенном правительстве Чехословакии. Баарова и Копецкий поженились в 1949 г., некоторое время работали вместе в созданном ими передвижном театре марионеток, а позднее сбежали в Австрию. Копецкий эмигрировал оттуда в Аргентину, а Лида Баарова осталась на лечении в санатории шведского доктора Курта Лундвалла (швед. Kurt Lundwall).

В 1956 г. она разошлась со Яном Копецким, а в 1958 г. вышла замуж за Лундвалла, с которым счастливо прожила до самой смерти мужа в 1980 г. Последние двадцать лет жизни Лида Баарова провела в забвении и нищете в Зальцбурге. Родина холодно относилась к актрисе.

В 1995 г. актриса опубликовала мемуары под названием «Сладкая горечь моей жизни», где рассказала о жизни высших эшелонов власти в нацистской Германии и признала роман с Геббельсом, который отрицала всю жизнь.

Избранная фильмография

Напишите отзыв о статье "Лида Баарова"

Ссылки

  • Исповедь актрисы Лиды Бааровой [www.svobodanews.ru/content/transcript/1948306.html Радио Свобода (звук, текст) ]

Отрывок, характеризующий Лида Баарова


В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.


Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Лида_Баарова&oldid=78998313»