Баба Тахер Орьян

Баба Тахер Орьян (перс. بابا طاهر‎ — Bâbâ Tâher, около 1000 — после 1055) — один из ранних представителей персидской поэзии, мистик. Большая часть его биографии остаётся не прояснённой.

Биография

Баба Тахер жил, предположительно, в Хамадане между 1000 и 1055 годами. По другим сведениям, он умер в 1019 году. Его описывают как очень доверчивого и скромного человека, который однако часто оказывался объектом шуток со стороны сограждан. Одна из легенд гласит, что как-то зимой люди посоветовали ему искупаться в морозной воде городского фонтана, чтобы стать поэтом. Поверив им, он разделся и вошёл в воду. Увидев, что люди смеются над ним, он разочаровался и вышел из фонтана. Однако после этого он в действительности стал поэтом.

Баба Тахер писал на языке «лори» (известном также как лурский диалект). Его четверостишия дубейти проникнуты экстатическим стремлением к постижению Бога как конечной истины (хакк) и обличают неправедность и несправедливости этого мира. Простота и безыскусственность образных средств в поэзии Бабы Тахер Орьяна сближает её с фольклором. Стихи Баба Тахира долгое время передавались из уст в уста и были записаны не ранее XVII века. Также он писал теологические трактаты на арабском языке.

Дубейти

Примеры дубейти (в переводе Д.М. Седых):

Таким уж создан я – весёлым и печальным,
И всё ж нельзя меня считать необычайным.
Из праха создан я. Кого там только нет?!
А значит, я таким родился не случайно.

Печаль моей любви меня в пустыни гонит,
И жизнь моя, увы, в песках несчастий тонет.
А ты твердишь: терпи! Я плачу, но терплю,
Хоть знаю, что меня терпение хоронит.

Дыхание твоё свежей рассветных рос,
Хмелею без вина от амбры черных кос,
Когда же по ночам твой образ обнимаю,
От ложа поутру исходит запах роз.

Я плачу по ночам, живу, как полутруп,
Но с близкими – и то на излиянья скуп.
Кто настежь пред людьми распахивает двери
В тайник своей души, безумен или глуп.

И НЕБУ,И ЗЕМЛЕ...(РУБАИ) 9)

 Тобою потрясён я, словно ад, пылаю,
 Неверным так пылать - и то не пожелаю,
 Но всё же на огонь лечу, как мотылёк.
 А, может, этот ад и есть блаженство рая?

11)

 Всей красоты твоей я так и не постиг.
 Тюльпаны с горных круч ко мне приходят в стих.
 Но ты - красивей их, к тому ж - цветут неделю,
 А ты - надежда всех бессчётных дней моих.

27)

  Всевышний судия! Так поступать не дело!
  Ни ночи нет, ни дня, чтоб сердце не болело.
  Я вечно слёзы лью - и всё из-за него.
  Возьми его назад, оно мне надоело.

44)

  Могу ли я тебя в разлуке позабыть?
  Иной свободы нет, как, мучаясь, любить!
  И, если в сердце ты остаться не захочешь,
  Свободе в нём не быть и красоте не быть.

57)

  Ты - слиток серебра. Хоть по твоей вине
  Пылаю день и ночь, увы, не льнёшь ко мне.
  Я знаю отчего. Ты,как огня боишься, 
  Того, что серебро расплавится в огне.

116)

   Молчанию гробниц мой плач вполне под стать,
   Хоть плачу от того, что не могу молчать.
   Мне говорят: "Молчишь - не знаешь, значит, горя"
   Нет, горя я хлебнул, но мочи нет кричать.

148)

   Любовь дарит шипы. А розы - лишь вначале. 
   Опять вернулись дни сомнений и печали. 
   Я получил письмо. Красавица моя 
   Мне больше не верна. Была ль верна? Едва ли.

190)

   Я сердце положить готов на твой порог, 
   Я голову отдать мечу в залог. 
   На что она, когда собою не владею? 
   Когда от страсти я, безумец, изнемог?

191)

   Любовь к тебе слепит и жжёт сильней огня, 
   Лишь горсточку золы оставив от меня. 
   Но даже если ты любовь под корень срубишь, 
   Побеги прорастут немедленно из пня.

262)

   Одни - боятся мук, другие - жаждут мук, 
   Одним - подай бальзам, другим - подай недуг, 
   А мне по сердцу то, что нравится любимой. 
   Приму и радость встреч, приму и боль разлук.

278)

   Счастливцы те, кому к тебе доступен вход, 
   Ты осыпаешь их дождём своих щедрот. 
   Таков закон любви, проверенный веками: 
   Кто дерзок, тот всегда срывает лучший плод.

Литература

• Жуковский В. Кое-что о Баба-Тахире Голыше. «Записки Восточного отделения Русского археологического общества». 1901. т. 13.
• Занд М. И. Шесть веков славы. — М. 1964. с. 172—73.
• Заби-холла Сафа. Тарихе адабият дар Иран. т. 2. — Тегеран. 1336. (1957).
• Browne E. G. A literary history of Persia. v. 2. — Camb. 1956.

Отрывок, характеризующий Баба Тахер Орьян

– Вы, верно, не все рассказываете; вы, верно, сделали что нибудь… – сказала Наташа и помолчала, – хорошее.
Пьер продолжал рассказывать дальше. Когда он рассказывал про казнь, он хотел обойти страшные подробности; но Наташа требовала, чтобы он ничего не пропускал.
Пьер начал было рассказывать про Каратаева (он уже встал из за стола и ходил, Наташа следила за ним глазами) и остановился.
– Нет, вы не можете понять, чему я научился у этого безграмотного человека – дурачка.
– Нет, нет, говорите, – сказала Наташа. – Он где же?
– Его убили почти при мне. – И Пьер стал рассказывать последнее время их отступления, болезнь Каратаева (голос его дрожал беспрестанно) и его смерть.
Пьер рассказывал свои похождения так, как он никогда их еще не рассказывал никому, как он сам с собою никогда еще не вспоминал их. Он видел теперь как будто новое значение во всем том, что он пережил. Теперь, когда он рассказывал все это Наташе, он испытывал то редкое наслаждение, которое дают женщины, слушая мужчину, – не умные женщины, которые, слушая, стараются или запомнить, что им говорят, для того чтобы обогатить свой ум и при случае пересказать то же или приладить рассказываемое к своему и сообщить поскорее свои умные речи, выработанные в своем маленьком умственном хозяйстве; а то наслажденье, которое дают настоящие женщины, одаренные способностью выбирания и всасыванья в себя всего лучшего, что только есть в проявлениях мужчины. Наташа, сама не зная этого, была вся внимание: она не упускала ни слова, ни колебания голоса, ни взгляда, ни вздрагиванья мускула лица, ни жеста Пьера. Она на лету ловила еще не высказанное слово и прямо вносила в свое раскрытое сердце, угадывая тайный смысл всей душевной работы Пьера.
Княжна Марья понимала рассказ, сочувствовала ему, но она теперь видела другое, что поглощало все ее внимание; она видела возможность любви и счастия между Наташей и Пьером. И в первый раз пришедшая ей эта мысль наполняла ее душу радостию.
Было три часа ночи. Официанты с грустными и строгими лицами приходили переменять свечи, но никто не замечал их.
Пьер кончил свой рассказ. Наташа блестящими, оживленными глазами продолжала упорно и внимательно глядеть на Пьера, как будто желая понять еще то остальное, что он не высказал, может быть. Пьер в стыдливом и счастливом смущении изредка взглядывал на нее и придумывал, что бы сказать теперь, чтобы перевести разговор на другой предмет. Княжна Марья молчала. Никому в голову не приходило, что три часа ночи и что пора спать.
– Говорят: несчастия, страдания, – сказал Пьер. – Да ежели бы сейчас, сию минуту мне сказали: хочешь оставаться, чем ты был до плена, или сначала пережить все это? Ради бога, еще раз плен и лошадиное мясо. Мы думаем, как нас выкинет из привычной дорожки, что все пропало; а тут только начинается новое, хорошее. Пока есть жизнь, есть и счастье. Впереди много, много. Это я вам говорю, – сказал он, обращаясь к Наташе.
– Да, да, – сказала она, отвечая на совсем другое, – и я ничего бы не желала, как только пережить все сначала.
Пьер внимательно посмотрел на нее.
– Да, и больше ничего, – подтвердила Наташа.
– Неправда, неправда, – закричал Пьер. – Я не виноват, что я жив и хочу жить; и вы тоже.
Вдруг Наташа опустила голову на руки и заплакала.
– Что ты, Наташа? – сказала княжна Марья.
– Ничего, ничего. – Она улыбнулась сквозь слезы Пьеру. – Прощайте, пора спать.
Пьер встал и простился.

Княжна Марья и Наташа, как и всегда, сошлись в спальне. Они поговорили о том, что рассказывал Пьер. Княжна Марья не говорила своего мнения о Пьере. Наташа тоже не говорила о нем.
– Ну, прощай, Мари, – сказала Наташа. – Знаешь, я часто боюсь, что мы не говорим о нем (князе Андрее), как будто мы боимся унизить наше чувство, и забываем.
Княжна Марья тяжело вздохнула и этим вздохом признала справедливость слов Наташи; но словами она не согласилась с ней.
– Разве можно забыть? – сказала она.
– Мне так хорошо было нынче рассказать все; и тяжело, и больно, и хорошо. Очень хорошо, – сказала Наташа, – я уверена, что он точно любил его. От этого я рассказала ему… ничего, что я рассказала ему? – вдруг покраснев, спросила она.
– Пьеру? О нет! Какой он прекрасный, – сказала княжна Марья.
– Знаешь, Мари, – вдруг сказала Наташа с шаловливой улыбкой, которой давно не видала княжна Марья на ее лице. – Он сделался какой то чистый, гладкий, свежий; точно из бани, ты понимаешь? – морально из бани. Правда?