Бабичевы

Бабичевы
Описание герба: Выдержка из Общего гербовника Щит разделен на четыре части, из которых в первой в лазуревом поле золотой крест и под ним серебряный полумесяц, рогами обращенный влево. Во второй части гербового щита в серебряном поле латинская буква А, имеющая сверху острый конец стрелы. В третьей части в золотом поле на щите, положенном диагонально, протянувшийся чёрный лев. В четвёртой же части в червленом поле положена диагонально, острием нижнему правому углу, серебряная шпага. Щит покрывают княжеские мантия и корона.
Том и лист Общего гербовника:	V, 5
Титул:	Князья
Часть родословной книги:	VI
Подданство:
Великое княжество Московское
Царство Русское
Российская империя

Эта статья — о княжеском роде. О носителях фамилии см. Бабичев.

Бабичевы — русский княжеский род.

Происхождение и история рода

Отрасль князей Друцких, также как и Путятины, происходят от Семёна Дмитриевича кн. Друцкого, правнука Михаила Романовича (князя Слонимского, получившего в удел Друцк), а именно от его сына князя Ивана Семёновича Большого «Бабы».

Родоначальник Бабичевых оказывается храбрым воеводою, присланным от Витовта Литовского со вспомогательною дружиною к зятю его, великому князю московскому Василию Дмитриевичу, и оставшимся в Москве. Он служил и сыну Василия Дмитриевича, Василию Васильевичу Темному, разбив врага его Шемяку. При Темном младший из сыновей Бабы, Семен Иванович, убит (1455 г.) на Оке, под Перевидском, не оставив потомства, которое продолжалось от трех старших его братьев: Федора Ивановича Соколинского да от Константина и Василия Ивановичей Бабичей. У старшего из братьев было четыре сына: Семен Федорович Соколинский, умерший в московской тюрьме, Федор Федорович, Василий Федорович Щербатой (бездетный) да Иван Озерецкий, отъехавший в Польшу и сделавшийся там родоначальником князей Друцких-Озерецких. Сестра же их, княжна Аграфена Федоровна Бабичева, была за великим князем рязанским Иваном Васильевичем. У второго из сыновей Бабы — Константина Ивановича была одна дочь княжна Анна Константиновна, выданная за князя Дмитрия Федоровича Воротынского, воеводу Ивана III. Из пяти сыновей (Бориса, Дмитрия, Михаила и следующих) третьего сына Бабы — Василия Ивановича замечательны, как воеводы, два старших: князь Семен Васильевич, убитый (вместе с дядею князем Семеном Ивановичем, в 1455 г.) под Перевидском, и князь Юрий Васильевич, при Иване III бывший наместником в Пскове в 1496 г. Четвёртый брат их — князь Дмитрий Иванович с отличием служил в новгородских походах 1492 и 1495 гг.

Из пяти правнуков Бабы, сыновей четвёртого внука его Семена Васильевича, в родословце XVI века не показываемых, четвёртый князь Василий Семенович (а по родословцу Иван Семенович, даже не третий сын Семена Васильевича, а внук родоначальника), — получил от Ивана III поместья в новгородских пятинах, был родоначальником новгородской ветви, скоро прекратившейся и обогатившей своими вотчинами род Юрия Васильевича, и теперь существующий. Младший брат Василия, князь Андрей Семенович, при Грозном был воеводою в Полоцке, а до того описывал Звенигород с уездом (1555 г.). В последний раз имя его упоминается в подписях под грамотою польским послам: об отказе в перемирии (1566 г.).

У князя Василия Семеновича по родословной книге князя Долгорукова будто бы было два сына: Петр и Борис Васильевичи (XXII колена), не оставившие потомства, но это ошибка. У Юрия Васильевича было два сына (а в «Российской родословной книге» прибавлен ещё третий — Михаил, и от него произведен сын, XXII колена, Иван Михайлович совсем произвольно). В действительности же при двух сыновьях Юрия Васильевича старший из них князь Дмитрий (прозв. Колышка) имел сына Ивана Дмитриевича, у которого было три, а не один сын князь Лев Иванович (князем Долгоруковым представляемый внуком несуществовавшего Михаила Юрьевича). Лев Иванович оставил четырёх сыновей (Андрея, Григория, Михаила и Льва Львовичей) — дворян по московскому списку царствования Алексея Михайловича. Из них Григорий Львович (второй сын Льва Ивановича) был царским стольником при Петре I, а сыновья его, Михаил и Яков Григорьевичи, — стряпчими (1692 г.). У Михаила Львовича (дворянина московского 1672 г.) был сын Степан Михайлович, стряпчий 1692 г. А у младшего сына Льва Львовича (дворянина московского 1671 г.) был сын Григорий Львович, в 1692 году стряпчий, а в 1694 году — стольник. У старшего сына Льва Ивановича — Андрея Львовича, дворянина московского (1640—1658 гг.) был всего один сын — Василий (дворянин же московский, 1677 г.), отец стряпчих Василия (1676 г.) и Ивана (1692 г.) Васильевичей, из которых у второго были два же сына — Иван и Григорий (1802 г.) Ивановичи. У старшего из них было опять два сына — Петр и Иван Ивановичи, а у второго четыре: Дмитрий, Иван, Петр и Александр Григорьевичи.

Князь Петр Иванович был секунд-майор, а брат его Николай Иванович (род 1760 г. и умер 1823 г.), премьер-майор, женатый на Анне Андреевне Кикиной, сестре известного статс-секретаря императоров Александра I и Николая I. Сестры их, княжны Екатерина и Мария Ивановны Бабичевы, в 1823 году были ещё девицами.

Князь Дмитрий Григорьевич Бабичев, хотя женатый на Екатерине Ивановне NN, не оставил потомства. Он был прокурором в Симбирске, в литературе известен как автор комедии в 5 действиях: «Училище дружества» (СПб. 1776 г.). С 1789 г. он вступил в члены «Вольного экономического общества» и помещал статьи в его издании. От брата же его Ивана Григорьевича потомство — в лице трех сыновей (Федора да двух Иванов Ивановичей) — существовало в настоящем веке. Младший из этих трех братьев (Иван Иванович 2-й) умер в чине подполковника, 22 апреля 1815 г.

В Польше оставшаяся ветвь потомков князя Бабы не представляет связной последовательности колен и, следовательно, такой точности, которая исключает сомнения и невероятности. Из польских князей Бабичей, как лицо несомненно существовавшее и пользовавшееся влиянием, был современник князя Острожского, ревнитель православия, князь Фома Иванович Бабич, основатель Православного Львовского Братства (1586 г.).

Генеалогия

• Михаил Романович Друцкий
  • Семён
    • Дмитрий (? — около 1399)
      • Семён (? — после 1422)
        • Иван Большой Баба (около 1400? — после 1436)
          ∞ Евдокия, дочь Андрея Мезецкого
          • Фёдор Бабич (около 1410? — после 1446)
            • Семён —> Друцкие-Соколинские
            • Фёдор Конопля ∞ Елена Вагановская —> Конопли-Соколинские
            • Иван —> Друцкие-Озерецкие
            • Василий Щербатый─(x)
          • Иван─(x)
          • Семён─(?-в 1455)(x)
          • Константин Бабич (около 1410?-около 1442)
          • Василий Бабич
            • Дмитрий Бабичев
              • Василий Бабичев
              • Богдан Бабичев
              • Андрей Бабичев
              • Юрий Бабичев
            • Аграфена Васильевна Бабичева (?—после 1520)
              ∞ Иван Васильевич Рязанский

Символика герба

1. «Золотой крест и серебряный полумесяц» являют собой лояльность к Православию и Исламу в душах носителей фамилии.
2. Буква «А» со стрелой на вершине означает стремление к знаниям. Многие представители Рода являлись являются руководителями высших учебных заведений, учеными, поэтами, художниками, музыкантами.
3. «Черный лев» возлегающий на щите олицетворяет мудрость и неагрессивную силу, которая используется для защиты и процветания Рода — фамилии.
4. «Серебряная шпага», опущенная острием вниз, олицетворяет защиту Русской Земли от иноземцев. Многие представители Рода являются генералами и высшими офицерами Российской армии и флота. Шпага, как известно, является оружием старших офицеров Российской армии (аналогично Катане — самурайскому мечу).

Известные представители Бабичевых

князь Бабичев Андрей Семенович, при Грозном участвовал в покорении Полояра и оставлен править им.

Князь Иван Иванович Бабичев был депутатом в комиссии нового уложения 1767 года.

Князь Юрий Иванович Бабичев был воеводой в Иван-Городе, в 1496 году передавший эту крепость шведам.

Княжна Аграфена Васильевна Бабичева (XX поколение от Рюрика) стала женой великого князя Ивана Васильевича Рязанского.

Бабичев (Андрей Кондратьевич) — родился 19 августа 1797 года в Полтавской губернии, умер 4 июня 1850; кандидат Харьковского университета (1820), с 1819 по 1827 — адъюнкт философских наук в Ришельевском лицее, 1828 — учитель словесности и истории в с.-петербургском землемерном училище при департаменте уделов, 1830 — 33 — адъюнкт-профессор уголовного права в Харьковском университете, 1833 — 37 — директор таганрогской гимназии, потерявший место «за вольные мысли», затем 1846 — 47 — учитель латинского языка псковской гимназии. Ему принадлежит оставшееся в рукописи, и вероятно потерянное, сокращение Свода Законов, начало которого (вступление) помещено в «Чтениях московского общества истории и древностей российских»

Князь Фома Иванович Бабичев, в 1586 принимал участие в организации Львовского православного братства, основанного для защиты православния от униатов и католиков на землях Западной Украины.

Князь Дмитрий Иванович Бабичев (1757—1790) в 1789 занимал должность прокурора Симбирской верхней расправы, с 1788 состоял членом Вольного экономического общества, занимался усовершенствованиями в области сельского хозяйства, за что и получил от общества серебряную медаль.

В «Истории родов русского дворянства» род князей Бабичевых указан как угасший.

См. также

• Рюриковичи
• Список княжеских родов России

Источники

• Бабичевы // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Бабичи // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Баба-Друцкой, Иван Семенович // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.
• «История родов русского дворянства» П. Н. Петров, СПб, Книгоиздательство Г.Гоппе, 1886 [www.russianfamily.ru/b/babichevi.html]
• «Титулованые роды Российской империи» С. В. Любимов, СПб, тип. т-во «Общественная польза», 1910
• [ru.rodovid.org/wk/Род:Друцкие-Бабичевы Род:Друцкие-Бабичевы] на Родоводе

• «Рюриковичи. История династии» Е. В. Пчелов, Москва, ОЛМА-ПРЕСС, 2001
• Халиков А. Х. [kitap.net.ru/halikov5.php 500 русских фамилий булгаро-татарского происхождения]. — Казань, 1992.
• Долгоруков П. В. Российская родословная книга. — СПб.: Тип. Карла Вингебера, 1854. — Т. 1. — С. 133.
• [www.history-ryazan.ru/node/9894 История Рязанского края: Бабичевы (князья)]. Проверено 17 июня 2013. [www.webcitation.org/6E86NnN0c Архивировано из первоисточника 2 февраля 2013].
• Тройницкий С.Н. [www.heraldrybooks.ru/text.php?id=484#2 О гербе князей Бабичевых] // Гербовед : ж. — 1914. — № 10.

Отрывок, характеризующий Бабичевы

– До чего… до чего довели! – проговорил вдруг Кутузов взволнованным голосом, очевидно, ясно представив себе, из рассказа князя Андрея, положение, в котором находилась Россия. – Дай срок, дай срок, – прибавил он с злобным выражением лица и, очевидно, не желая продолжать этого волновавшего его разговора, сказал: – Я тебя вызвал, чтоб оставить при себе.
– Благодарю вашу светлость, – отвечал князь Андрей, – но я боюсь, что не гожусь больше для штабов, – сказал он с улыбкой, которую Кутузов заметил. Кутузов вопросительно посмотрел на него. – А главное, – прибавил князь Андрей, – я привык к полку, полюбил офицеров, и люди меня, кажется, полюбили. Мне бы жалко было оставить полк. Ежели я отказываюсь от чести быть при вас, то поверьте…
Умное, доброе и вместе с тем тонко насмешливое выражение светилось на пухлом лице Кутузова. Он перебил Болконского:
– Жалею, ты бы мне нужен был; но ты прав, ты прав. Нам не сюда люди нужны. Советчиков всегда много, а людей нет. Не такие бы полки были, если бы все советчики служили там в полках, как ты. Я тебя с Аустерлица помню… Помню, помню, с знаменем помню, – сказал Кутузов, и радостная краска бросилась в лицо князя Андрея при этом воспоминании. Кутузов притянул его за руку, подставляя ему щеку, и опять князь Андрей на глазах старика увидал слезы. Хотя князь Андрей и знал, что Кутузов был слаб на слезы и что он теперь особенно ласкает его и жалеет вследствие желания выказать сочувствие к его потере, но князю Андрею и радостно и лестно было это воспоминание об Аустерлице.
– Иди с богом своей дорогой. Я знаю, твоя дорога – это дорога чести. – Он помолчал. – Я жалел о тебе в Букареште: мне послать надо было. – И, переменив разговор, Кутузов начал говорить о турецкой войне и заключенном мире. – Да, немало упрекали меня, – сказал Кутузов, – и за войну и за мир… а все пришло вовремя. Tout vient a point a celui qui sait attendre. [Все приходит вовремя для того, кто умеет ждать.] A и там советчиков не меньше было, чем здесь… – продолжал он, возвращаясь к советчикам, которые, видимо, занимали его. – Ох, советчики, советчики! – сказал он. Если бы всех слушать, мы бы там, в Турции, и мира не заключили, да и войны бы не кончили. Всё поскорее, а скорое на долгое выходит. Если бы Каменский не умер, он бы пропал. Он с тридцатью тысячами штурмовал крепости. Взять крепость не трудно, трудно кампанию выиграть. А для этого не нужно штурмовать и атаковать, а нужно терпение и время. Каменский на Рущук солдат послал, а я их одних (терпение и время) посылал и взял больше крепостей, чем Каменский, и лошадиное мясо турок есть заставил. – Он покачал головой. – И французы тоже будут! Верь моему слову, – воодушевляясь, проговорил Кутузов, ударяя себя в грудь, – будут у меня лошадиное мясо есть! – И опять глаза его залоснились слезами.
– Однако до лжно же будет принять сражение? – сказал князь Андрей.
– До лжно будет, если все этого захотят, нечего делать… А ведь, голубчик: нет сильнее тех двух воинов, терпение и время; те всё сделают, да советчики n'entendent pas de cette oreille, voila le mal. [этим ухом не слышат, – вот что плохо.] Одни хотят, другие не хотят. Что ж делать? – спросил он, видимо, ожидая ответа. – Да, что ты велишь делать? – повторил он, и глаза его блестели глубоким, умным выражением. – Я тебе скажу, что делать, – проговорил он, так как князь Андрей все таки не отвечал. – Я тебе скажу, что делать и что я делаю. Dans le doute, mon cher, – он помолчал, – abstiens toi, [В сомнении, мой милый, воздерживайся.] – выговорил он с расстановкой.
– Ну, прощай, дружок; помни, что я всей душой несу с тобой твою потерю и что я тебе не светлейший, не князь и не главнокомандующий, а я тебе отец. Ежели что нужно, прямо ко мне. Прощай, голубчик. – Он опять обнял и поцеловал его. И еще князь Андрей не успел выйти в дверь, как Кутузов успокоительно вздохнул и взялся опять за неконченный роман мадам Жанлис «Les chevaliers du Cygne».
Как и отчего это случилось, князь Андрей не мог бы никак объяснить; но после этого свидания с Кутузовым он вернулся к своему полку успокоенный насчет общего хода дела и насчет того, кому оно вверено было. Чем больше он видел отсутствие всего личного в этом старике, в котором оставались как будто одни привычки страстей и вместо ума (группирующего события и делающего выводы) одна способность спокойного созерцания хода событий, тем более он был спокоен за то, что все будет так, как должно быть. «У него не будет ничего своего. Он ничего не придумает, ничего не предпримет, – думал князь Андрей, – но он все выслушает, все запомнит, все поставит на свое место, ничему полезному не помешает и ничего вредного не позволит. Он понимает, что есть что то сильнее и значительнее его воли, – это неизбежный ход событий, и он умеет видеть их, умеет понимать их значение и, ввиду этого значения, умеет отрекаться от участия в этих событиях, от своей личной волн, направленной на другое. А главное, – думал князь Андрей, – почему веришь ему, – это то, что он русский, несмотря на роман Жанлис и французские поговорки; это то, что голос его задрожал, когда он сказал: „До чего довели!“, и что он захлипал, говоря о том, что он „заставит их есть лошадиное мясо“. На этом же чувстве, которое более или менее смутно испытывали все, и основано было то единомыслие и общее одобрение, которое сопутствовало народному, противному придворным соображениям, избранию Кутузова в главнокомандующие.


После отъезда государя из Москвы московская жизнь потекла прежним, обычным порядком, и течение этой жизни было так обычно, что трудно было вспомнить о бывших днях патриотического восторга и увлечения, и трудно было верить, что действительно Россия в опасности и что члены Английского клуба суть вместе с тем и сыны отечества, готовые для него на всякую жертву. Одно, что напоминало о бывшем во время пребывания государя в Москве общем восторженно патриотическом настроении, было требование пожертвований людьми и деньгами, которые, как скоро они были сделаны, облеклись в законную, официальную форму и казались неизбежны.
С приближением неприятеля к Москве взгляд москвичей на свое положение не только не делался серьезнее, но, напротив, еще легкомысленнее, как это всегда бывает с людьми, которые видят приближающуюся большую опасность. При приближении опасности всегда два голоса одинаково сильно говорят в душе человека: один весьма разумно говорит о том, чтобы человек обдумал самое свойство опасности и средства для избавления от нее; другой еще разумнее говорит, что слишком тяжело и мучительно думать об опасности, тогда как предвидеть все и спастись от общего хода дела не во власти человека, и потому лучше отвернуться от тяжелого, до тех пор пока оно не наступило, и думать о приятном. В одиночестве человек большею частью отдается первому голосу, в обществе, напротив, – второму. Так было и теперь с жителями Москвы. Давно так не веселились в Москве, как этот год.
Растопчинские афишки с изображением вверху питейного дома, целовальника и московского мещанина Карпушки Чигирина, который, быв в ратниках и выпив лишний крючок на тычке, услыхал, будто Бонапарт хочет идти на Москву, рассердился, разругал скверными словами всех французов, вышел из питейного дома и заговорил под орлом собравшемуся народу, читались и обсуживались наравне с последним буриме Василия Львовича Пушкина.
В клубе, в угловой комнате, собирались читать эти афиши, и некоторым нравилось, как Карпушка подтрунивал над французами, говоря, что они от капусты раздуются, от каши перелопаются, от щей задохнутся, что они все карлики и что их троих одна баба вилами закинет. Некоторые не одобряли этого тона и говорила, что это пошло и глупо. Рассказывали о том, что французов и даже всех иностранцев Растопчин выслал из Москвы, что между ними шпионы и агенты Наполеона; но рассказывали это преимущественно для того, чтобы при этом случае передать остроумные слова, сказанные Растопчиным при их отправлении. Иностранцев отправляли на барке в Нижний, и Растопчин сказал им: «Rentrez en vous meme, entrez dans la barque et n'en faites pas une barque ne Charon». [войдите сами в себя и в эту лодку и постарайтесь, чтобы эта лодка не сделалась для вас лодкой Харона.] Рассказывали, что уже выслали из Москвы все присутственные места, и тут же прибавляли шутку Шиншина, что за это одно Москва должна быть благодарна Наполеону. Рассказывали, что Мамонову его полк будет стоить восемьсот тысяч, что Безухов еще больше затратил на своих ратников, но что лучше всего в поступке Безухова то, что он сам оденется в мундир и поедет верхом перед полком и ничего не будет брать за места с тех, которые будут смотреть на него.
– Вы никому не делаете милости, – сказала Жюли Друбецкая, собирая и прижимая кучку нащипанной корпии тонкими пальцами, покрытыми кольцами.
Жюли собиралась на другой день уезжать из Москвы и делала прощальный вечер.
– Безухов est ridicule [смешон], но он так добр, так мил. Что за удовольствие быть так caustique [злоязычным]?
– Штраф! – сказал молодой человек в ополченском мундире, которого Жюли называла «mon chevalier» [мой рыцарь] и который с нею вместе ехал в Нижний.
В обществе Жюли, как и во многих обществах Москвы, было положено говорить только по русски, и те, которые ошибались, говоря французские слова, платили штраф в пользу комитета пожертвований.
– Другой штраф за галлицизм, – сказал русский писатель, бывший в гостиной. – «Удовольствие быть не по русски.
– Вы никому не делаете милости, – продолжала Жюли к ополченцу, не обращая внимания на замечание сочинителя. – За caustique виновата, – сказала она, – и плачу, но за удовольствие сказать вам правду я готова еще заплатить; за галлицизмы не отвечаю, – обратилась она к сочинителю: – у меня нет ни денег, ни времени, как у князя Голицына, взять учителя и учиться по русски. А вот и он, – сказала Жюли. – Quand on… [Когда.] Нет, нет, – обратилась она к ополченцу, – не поймаете. Когда говорят про солнце – видят его лучи, – сказала хозяйка, любезно улыбаясь Пьеру. – Мы только говорили о вас, – с свойственной светским женщинам свободой лжи сказала Жюли. – Мы говорили, что ваш полк, верно, будет лучше мамоновского.