Бабочка (балет)
| Бабочка | |
| Le Papillon | |
 Эмма Ливри в роли Фарфаллы, 1861 | |
| Композитор | |
|---|---|
| Автор либретто | |
| Хореограф | |
| Сценография |
Юг Мартен (Hugues Martin), Эдуард Деплешен, Франсуа Ноло (François Nolau), Огюст Рубе (Auguste Rubé), Шарль Камбон (Charles Cambon), Жозеф Тьери (Joseph Thierry); костюмы — Альфреда Альбера (Alfred Albert) |
| Последующие редакции | |
| Количество действий |
2 акта, 4 картины |
| Первая постановка |
26 ноября 1860 |
| Место первой постановки | |
«Бабочка» (фр. Le Papillon) — двухактный «фантастический балет» на музыку Жака Оффенбаха по либретто Анри де Сен-Жоржа; единственный полноценный балет Оффенбаха и единственный спектакль, поставленный балериной Марией Тальони.
Премьера состоялась 26 ноября 1860 года в парижской Императорской Опере на сцене театра Ле Пелетье[fr] после представления оперы Доницетти «Лючия ди Ламмермур». Главную партию Фарфаллы исполнила балерина Эмма Ливри.
Содержание
Спектакль Тальони
Отец и наставник постановщицы, балетмейстер Филиппо Тальони, посетив репетиции балета, остался недоволен постановкой и сурово изрёк, что «всё разваливается». В то же время он одобрил танцы, поставленные дочерью, как «хорошо сочинённые и очень миленькие»[1]:243. Роль главной героини, Фарфаллы, Тальони, которая начиная с 1859 года вела в Опере класс усовершенствования балерин, отдала своей любимой ученице Эмме Ливри.
Балет имел огромный успех: император Наполеон III дважды ездил в театр на его представление, исполнительнице главной роли тут же предложили ангажемент сразу два лондонских театра, а знаменитый скульптор Жан-Огюст Барр[en] к статуэткам великих Тальони и Эльслер добавил статуэтку Ливри в костюме Бабочки[2]:116. Самой Тальони был заказан новый балет для её ученицы.
Несмотря на свою популярность, этот спектакль совсем недолго продержался в репертуаре Оперы. Из-за трагической гибели Эммы Ливри, с которой в ноябре 1862 года произошёл несчастный случай на репетиции, балет сошёл со сцены, так как никто не мог представить в главной роли какую-либо другую танцовщицу[2].
Последующие постановки
Редакция Петипа
В начале 1874 года балетмейстер Мариус Петипа представил свою редакцию балета Тальони в Петербурге, на сцене Большого театра. Премьера «фантастического балета в 4-х актах» на музыку Людвига Минкуса состоялась в бенефис балерины Екатерины Вазем. Этот спектакль, среди нескольких других, Петипа показывал Августу Бурнонвилю во время визита последнего в Петербург весной того же года[1]:404.
Вариации фей серебра и золота исполняли сёстры Анна и Александра Симские:В чеканных, сверкающих движениях их танца, в чётком беге на пальцах и отрывистых мелких заносках Петипа предвосхищал звенящие, переливающиеся танцевальные напевы фей золота и серебра из «Спящей красавицы»[3]:244.
Pas de deux Лакотта
В 1976 году балетмейстер Пьер Лакотт на музыку из партитуры этого спектакля поставил для себя и балерины Доминик Кальфуни[fr] «Pas de deux из балета „Бабочка“» (премьера состоялась 23 декабря на сцене парижской Оперы). В России его с успехом исполняла балерина Ирина Колпакова.
См. также
- «Бабочки» — балет Михаила Фокина на музыку Роберта Шумана, сценография Мстислава Добужинского, костюмы Льва Бакста и Петра Ламбина (1912).
- «Бабочка, роза и фиалка» — балет Мариуса Петипа для Марии Суровщиковой на музыку принца Ольденбургского (1857).
Напишите отзыв о статье "Бабочка (балет)"
Примечания
- ↑ 1 2 В. М. Красовская. Западноевропейский балетный театр. Очерки истории : Романтизм. — М. : АРТ СТД РФ, 1996. — 432 с.</span>
- ↑ 1 2 Ivor Guest. Le Ballet de l'Opéra de Paris. — Paris: Flammarion, 2001. — 336 с. — ISBN 2-0801-28302.
- ↑ В. М. Красовская. Русский балетный театр второй половины XIX века. — Л. : Искусство, 1963. — 552 с.</span>
</ol>
Отрывок, характеризующий Бабочка (балет)
Действительно, другой француз, с ружьем на перевес подбежал к борющимся, и участь рыжего артиллериста, всё еще не понимавшего того, что ожидает его, и с торжеством выдернувшего банник, должна была решиться. Но князь Андрей не видал, чем это кончилось. Как бы со всего размаха крепкой палкой кто то из ближайших солдат, как ему показалось, ударил его в голову. Немного это больно было, а главное, неприятно, потому что боль эта развлекала его и мешала ему видеть то, на что он смотрел.«Что это? я падаю? у меня ноги подкашиваются», подумал он и упал на спину. Он раскрыл глаза, надеясь увидать, чем кончилась борьба французов с артиллеристами, и желая знать, убит или нет рыжий артиллерист, взяты или спасены пушки. Но он ничего не видал. Над ним не было ничего уже, кроме неба – высокого неба, не ясного, но всё таки неизмеримо высокого, с тихо ползущими по нем серыми облаками. «Как тихо, спокойно и торжественно, совсем не так, как я бежал, – подумал князь Андрей, – не так, как мы бежали, кричали и дрались; совсем не так, как с озлобленными и испуганными лицами тащили друг у друга банник француз и артиллерист, – совсем не так ползут облака по этому высокому бесконечному небу. Как же я не видал прежде этого высокого неба? И как я счастлив, я, что узнал его наконец. Да! всё пустое, всё обман, кроме этого бесконечного неба. Ничего, ничего нет, кроме его. Но и того даже нет, ничего нет, кроме тишины, успокоения. И слава Богу!…»
На правом фланге у Багратиона в 9 ть часов дело еще не начиналось. Не желая согласиться на требование Долгорукова начинать дело и желая отклонить от себя ответственность, князь Багратион предложил Долгорукову послать спросить о том главнокомандующего. Багратион знал, что, по расстоянию почти 10 ти верст, отделявшему один фланг от другого, ежели не убьют того, кого пошлют (что было очень вероятно), и ежели он даже и найдет главнокомандующего, что было весьма трудно, посланный не успеет вернуться раньше вечера.
Багратион оглянул свою свиту своими большими, ничего невыражающими, невыспавшимися глазами, и невольно замиравшее от волнения и надежды детское лицо Ростова первое бросилось ему в глаза. Он послал его.
– А ежели я встречу его величество прежде, чем главнокомандующего, ваше сиятельство? – сказал Ростов, держа руку у козырька.
– Можете передать его величеству, – поспешно перебивая Багратиона, сказал Долгоруков.
Сменившись из цепи, Ростов успел соснуть несколько часов перед утром и чувствовал себя веселым, смелым, решительным, с тою упругостью движений, уверенностью в свое счастие и в том расположении духа, в котором всё кажется легко, весело и возможно.
Все желания его исполнялись в это утро; давалось генеральное сражение, он участвовал в нем; мало того, он был ординарцем при храбрейшем генерале; мало того, он ехал с поручением к Кутузову, а может быть, и к самому государю. Утро было ясное, лошадь под ним была добрая. На душе его было радостно и счастливо. Получив приказание, он пустил лошадь и поскакал вдоль по линии. Сначала он ехал по линии Багратионовых войск, еще не вступавших в дело и стоявших неподвижно; потом он въехал в пространство, занимаемое кавалерией Уварова и здесь заметил уже передвижения и признаки приготовлений к делу; проехав кавалерию Уварова, он уже ясно услыхал звуки пушечной и орудийной стрельбы впереди себя. Стрельба всё усиливалась.
В свежем, утреннем воздухе раздавались уже, не как прежде в неравные промежутки, по два, по три выстрела и потом один или два орудийных выстрела, а по скатам гор, впереди Працена, слышались перекаты ружейной пальбы, перебиваемой такими частыми выстрелами из орудий, что иногда несколько пушечных выстрелов уже не отделялись друг от друга, а сливались в один общий гул.
Видно было, как по скатам дымки ружей как будто бегали, догоняя друг друга, и как дымы орудий клубились, расплывались и сливались одни с другими. Видны были, по блеску штыков между дымом, двигавшиеся массы пехоты и узкие полосы артиллерии с зелеными ящиками.
Ростов на пригорке остановил на минуту лошадь, чтобы рассмотреть то, что делалось; но как он ни напрягал внимание, он ничего не мог ни понять, ни разобрать из того, что делалось: двигались там в дыму какие то люди, двигались и спереди и сзади какие то холсты войск; но зачем? кто? куда? нельзя было понять. Вид этот и звуки эти не только не возбуждали в нем какого нибудь унылого или робкого чувства, но, напротив, придавали ему энергии и решительности.
«Ну, еще, еще наддай!» – обращался он мысленно к этим звукам и опять пускался скакать по линии, всё дальше и дальше проникая в область войск, уже вступивших в дело.
«Уж как это там будет, не знаю, а всё будет хорошо!» думал Ростов.
