Бабст, Иван Кондратьевич

Иван Кондратьевич Бабст
Дата рождения:	20 октября (1 ноября) 1823(1823-11-01)
Место рождения:	г. Коротояк, Воронежская губерния
Дата смерти:	6 (18) июля 1881(1881-07-18) (57 лет)
Место смерти:	с. Белавино, Московская губерния
Страна:	Российская империя
Научная сфера:	история, экономика
Учёное звание:	профессор
Альма-матер:	Императорский Московский университет (1846)
Известные ученики:	А. И. Чупров
Награды и премии:

Ива́н Кондра́тьевич Бабст (1823—1881) — русский историк, экономист, публицист, редактор.

Биография

Родился в дворянской семье 20 октября (1 ноября) 1823 года в уездном городе Коротояк (Воронежская губерния) — сын майора (позже — полковника) Казанского драгунского полка.

Окончил Рижскую гимназию в 1841 году и в следующем году поступил на 1-е (историко-филологическое) отделение философского факультета Московского университета, которое окончил кандидатом в 1846 году; ученик Т. Н. Грановского. Был оставлен при университете на кафедре всеобщей истории и стал преподавать историю в Московском сиротском доме (1847—1851). С июля 1851 года, после защиты магистерской диссертации «Государственные мужи Древней Греции в эпоху её распадения» исполнял должность адъюнкта в Казанском университете. Защитив в Московском университете 28 марта 1853 года докторскую диссертацию «Джон Ло, или Финансовый кризис Франции в первые годы регентства», с октября того же года преподавал в Казанском университете в качестве экстраординарного профессора: с марта 1856 года — ординарный профессор по кафедре политической экономии и статистики.

В 1857 году женился на французской подданной Марцелине-Каролине Фрерон, которая родила семерых детей: Евгения (род. 1859), Надежда (род. 1861), Александр (род. 1863), Сергей (род. 1863), Екатерина (род. 1869), Ольга (род. 1871), Алексей (род. 1873).

В Московском университете был ординарным профессором в период 1857—1874 годов. Одновременно в 1863—1868 годах был директором Лазаревского института восточных языков; не являясь востоковедом, хотел свернуть в нём изучение восточных языков и открыть обычную гимназию. Преподавал также в Академии практических наук (1860—1864), Александровском военном училище (1863—1870) и в пансионе Эннеса; в 1862 году преподавал политэкономию и статистику наследнику цесаревичу великому князю Николаю Александровичу, а впоследствии и Александру Александровичу. В соавторстве с К. П. Победоносцевым издал «Письма о путешествии государя наследника цесаревича по России от Петербурга до Крыма» (М., 1864).

Ф. В. Чижов привлёк его к изданию «Вестника промышленности»; редактировал этот журнал (1860—1861), а также газету «Акционер» (1860—1862); заведовал экономическим отделом в газетах И. С. Аксакова «Москва» и «Москвич» (1867—1868).

Заслуженный профессор Московского университета с 1859 года; действительный статский советник с 1866 года. С 1867 года — управляющий Московским купеческим банком, пайщиком которого был.

Имел ордена: Св. Станислава 2-й степени с императорской короной (1865), персидский Льва и Солнца 2-й степени со звездой (1866), Св. Владимира 3-й степени (1869).

Умер 6 (18) июля 1881 года в селе Белавино Звенигородского уезда Московской губернии. Похоронен там же.

Научная деятельность

В начале научной деятельности занимался проблемами мировой истории. С 1850-х годов научные интересы Бабста сосредоточились на вопросах политэкономии, экономической географии, статистики. Широкий резонанс имела его речь «О некоторых условиях, способствующих умножению народного капитала» (издана в 1856 году). Работы публиковал в «Русском вестнике», «Экономическом указателе», «Атенее», газете «Русские ведомости», участвовал в других периодических изданиях. Автор путевых очерков «От Москвы до Лейпцига» (1859).

В экономических работах сочетал идеи классической политической экономии со взглядами исторической школы. Основные работы по политической экономии и статистике («Курс политической экономии», 1859; «Мысли о современных нуждах нашего народного хозяйства», 1860, и другие).

В выступлениях до обострения социально-политических противоречий в конце 1850-х — начале 1860-х годов обнаруживается критика крепостничества, обоснования необходимости преобразований и ограничения роли иностранного капитала в России.

Сочинения

• О некоторых условиях, способствующих умножению народного капитала. Речь в Казанском университете. М., 1857.
• Курс политической экономии. М., 1859.
• Публичные лекции политической экономии… вып. [1] — 5 // Вестник промышленности. 1860, № 3-4, 6-7, 11-12.
• Мысли о современных нуждах нашего народного хозяйства. М., 1860.
• Лейбниц. Биографический очерк // Современник. 1848. Т. 7. № 2. Отд. 4. С. 87-108.
• Государственные мужи древней Греции в эпоху её распадения. М., 1851.
• Исторический метод в политической экономии // Русский вестник. 1856. Т. 3, кн. 1.
• От Москвы до Лейпцига. М., 1859.
• Бабст И. К. Избранные труды. М., М.: Наука, 1999. 301 с.
• Бабст И. К., Победоносцев К. П. Письма о путешествии Государя Наследника Цесаревича по России от Петербурга до Крыма. СПб.: Русская симфония, 2010. 666 с.

Литература

• [vivaldi.nlr.ru/ab000000657/view#page=149 Бабст Иван Кондратьевич] // Список гражданским чинам четвертого класса. Исправлен по 15-е июня 1881 года. — СПб.: Типография Правительствующего сената, 1881. — С. 97.
• Покидченко М. Г. [gallery.economicus.ru/cgi-bin/frame_rightn.pl?type=ru&links=./ru/babst/biogr/babst_b1.txt&name=babst&img=brief.gif Бабст и его время] // Бабст И. К. Избранные труды. М., 1999.
• Дюков В. В. Иван Кондратьевич Бабст, 1824—1881. Казань, 2002. 16 c. ISBN 5-7464-1003-9
• Бабст, Иван Кондратьевич // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.
• Бабст Иван Кондратьевич // Большая советская энциклопедия : [в 30 т.] / гл. ред. А. М. Прохоров. — 3-е изд. — М. : Советская энциклопедия, 1969—1978.</span>
• Русские писатели. 1800—1917. Биографический словарь. — М.: Большая Российская энциклопедия, 1989. — Т. 1: А — Г. — С. 135—136.
• Тебиев Б. К. Иван Кондратьевич Бабст (Пантеон экономических мыслителей России) // Школьный экономический журнал. — 2001. — № 3. — С. 4—12.
• Волков В. А., Куликова М. В., Логинов В. С. Московские профессора XVIII — начала XX веков. Гуманитарные и общественные науки. — М.: Янус-К; Московские учебники и картолитография, 2006. — С. 23. — 300 с. — 2 000 экз. — ISBN 5—8037—0164—5.

Ссылки

• [hrono.ru/biograf/bio_b/babst_ik.php Бабст Иван Кондратьевич]. «Хронос». Проверено 8 марта 2016.
• [letopis.msu.ru/peoples/775 Летопись Московского университета]

Отрывок, характеризующий Бабст, Иван Кондратьевич

Но в это время вошел адъютант и что то доложил Даву.
Даву вдруг просиял при известии, сообщенном адъютантом, и стал застегиваться. Он, видимо, совсем забыл о Пьере.
Когда адъютант напомнил ему о пленном, он, нахмурившись, кивнул в сторону Пьера и сказал, чтобы его вели. Но куда должны были его вести – Пьер не знал: назад в балаган или на приготовленное место казни, которое, проходя по Девичьему полю, ему показывали товарищи.
Он обернул голову и видел, что адъютант переспрашивал что то.
– Oui, sans doute! [Да, разумеется!] – сказал Даву, но что «да», Пьер не знал.
Пьер не помнил, как, долго ли он шел и куда. Он, в состоянии совершенного бессмыслия и отупления, ничего не видя вокруг себя, передвигал ногами вместе с другими до тех пор, пока все остановились, и он остановился. Одна мысль за все это время была в голове Пьера. Это была мысль о том: кто, кто же, наконец, приговорил его к казни. Это были не те люди, которые допрашивали его в комиссии: из них ни один не хотел и, очевидно, не мог этого сделать. Это был не Даву, который так человечески посмотрел на него. Еще бы одна минута, и Даву понял бы, что они делают дурно, но этой минуте помешал адъютант, который вошел. И адъютант этот, очевидно, не хотел ничего худого, но он мог бы не войти. Кто же это, наконец, казнил, убивал, лишал жизни его – Пьера со всеми его воспоминаниями, стремлениями, надеждами, мыслями? Кто делал это? И Пьер чувствовал, что это был никто.
Это был порядок, склад обстоятельств.
Порядок какой то убивал его – Пьера, лишал его жизни, всего, уничтожал его.


От дома князя Щербатова пленных повели прямо вниз по Девичьему полю, левее Девичьего монастыря и подвели к огороду, на котором стоял столб. За столбом была вырыта большая яма с свежевыкопанной землей, и около ямы и столба полукругом стояла большая толпа народа. Толпа состояла из малого числа русских и большого числа наполеоновских войск вне строя: немцев, итальянцев и французов в разнородных мундирах. Справа и слева столба стояли фронты французских войск в синих мундирах с красными эполетами, в штиблетах и киверах.
Преступников расставили по известному порядку, который был в списке (Пьер стоял шестым), и подвели к столбу. Несколько барабанов вдруг ударили с двух сторон, и Пьер почувствовал, что с этим звуком как будто оторвалась часть его души. Он потерял способность думать и соображать. Он только мог видеть и слышать. И только одно желание было у него – желание, чтобы поскорее сделалось что то страшное, что должно было быть сделано. Пьер оглядывался на своих товарищей и рассматривал их.
Два человека с края были бритые острожные. Один высокий, худой; другой черный, мохнатый, мускулистый, с приплюснутым носом. Третий был дворовый, лет сорока пяти, с седеющими волосами и полным, хорошо откормленным телом. Четвертый был мужик, очень красивый, с окладистой русой бородой и черными глазами. Пятый был фабричный, желтый, худой малый, лет восемнадцати, в халате.
Пьер слышал, что французы совещались, как стрелять – по одному или по два? «По два», – холодно спокойно отвечал старший офицер. Сделалось передвижение в рядах солдат, и заметно было, что все торопились, – и торопились не так, как торопятся, чтобы сделать понятное для всех дело, но так, как торопятся, чтобы окончить необходимое, но неприятное и непостижимое дело.
Чиновник француз в шарфе подошел к правой стороне шеренги преступников в прочел по русски и по французски приговор.
Потом две пары французов подошли к преступникам и взяли, по указанию офицера, двух острожных, стоявших с края. Острожные, подойдя к столбу, остановились и, пока принесли мешки, молча смотрели вокруг себя, как смотрит подбитый зверь на подходящего охотника. Один все крестился, другой чесал спину и делал губами движение, подобное улыбке. Солдаты, торопясь руками, стали завязывать им глаза, надевать мешки и привязывать к столбу.
Двенадцать человек стрелков с ружьями мерным, твердым шагом вышли из за рядов и остановились в восьми шагах от столба. Пьер отвернулся, чтобы не видать того, что будет. Вдруг послышался треск и грохот, показавшиеся Пьеру громче самых страшных ударов грома, и он оглянулся. Был дым, и французы с бледными лицами и дрожащими руками что то делали у ямы. Повели других двух. Так же, такими же глазами и эти двое смотрели на всех, тщетно, одними глазами, молча, прося защиты и, видимо, не понимая и не веря тому, что будет. Они не могли верить, потому что они одни знали, что такое была для них их жизнь, и потому не понимали и не верили, чтобы можно было отнять ее.
Пьер хотел не смотреть и опять отвернулся; но опять как будто ужасный взрыв поразил его слух, и вместе с этими звуками он увидал дым, чью то кровь и бледные испуганные лица французов, опять что то делавших у столба, дрожащими руками толкая друг друга. Пьер, тяжело дыша, оглядывался вокруг себя, как будто спрашивая: что это такое? Тот же вопрос был и во всех взглядах, которые встречались со взглядом Пьера.
На всех лицах русских, на лицах французских солдат, офицеров, всех без исключения, он читал такой же испуг, ужас и борьбу, какие были в его сердце. «Да кто жо это делает наконец? Они все страдают так же, как и я. Кто же? Кто же?» – на секунду блеснуло в душе Пьера.
– Tirailleurs du 86 me, en avant! [Стрелки 86 го, вперед!] – прокричал кто то. Повели пятого, стоявшего рядом с Пьером, – одного. Пьер не понял того, что он спасен, что он и все остальные были приведены сюда только для присутствия при казни. Он со все возраставшим ужасом, не ощущая ни радости, ни успокоения, смотрел на то, что делалось. Пятый был фабричный в халате. Только что до него дотронулись, как он в ужасе отпрыгнул и схватился за Пьера (Пьер вздрогнул и оторвался от него). Фабричный не мог идти. Его тащили под мышки, и он что то кричал. Когда его подвели к столбу, он вдруг замолк. Он как будто вдруг что то понял. То ли он понял, что напрасно кричать, или то, что невозможно, чтобы его убили люди, но он стал у столба, ожидая повязки вместе с другими и, как подстреленный зверь, оглядываясь вокруг себя блестящими глазами.
Пьер уже не мог взять на себя отвернуться и закрыть глаза. Любопытство и волнение его и всей толпы при этом пятом убийстве дошло до высшей степени. Так же как и другие, этот пятый казался спокоен: он запахивал халат и почесывал одной босой ногой о другую.
Когда ему стали завязывать глаза, он поправил сам узел на затылке, который резал ему; потом, когда прислонили его к окровавленному столбу, он завалился назад, и, так как ему в этом положении было неловко, он поправился и, ровно поставив ноги, покойно прислонился. Пьер не сводил с него глаз, не упуская ни малейшего движения.
Должно быть, послышалась команда, должно быть, после команды раздались выстрелы восьми ружей. Но Пьер, сколько он ни старался вспомнить потом, не слыхал ни малейшего звука от выстрелов. Он видел только, как почему то вдруг опустился на веревках фабричный, как показалась кровь в двух местах и как самые веревки, от тяжести повисшего тела, распустились и фабричный, неестественно опустив голову и подвернув ногу, сел. Пьер подбежал к столбу. Никто не удерживал его. Вокруг фабричного что то делали испуганные, бледные люди. У одного старого усатого француза тряслась нижняя челюсть, когда он отвязывал веревки. Тело спустилось. Солдаты неловко и торопливо потащили его за столб и стали сталкивать в яму.
Все, очевидно, несомненно знали, что они были преступники, которым надо было скорее скрыть следы своего преступления.
Пьер заглянул в яму и увидел, что фабричный лежал там коленами кверху, близко к голове, одно плечо выше другого. И это плечо судорожно, равномерно опускалось и поднималось. Но уже лопатины земли сыпались на все тело. Один из солдат сердито, злобно и болезненно крикнул на Пьера, чтобы он вернулся. Но Пьер не понял его и стоял у столба, и никто не отгонял его.
Когда уже яма была вся засыпана, послышалась команда. Пьера отвели на его место, и французские войска, стоявшие фронтами по обеим сторонам столба, сделали полуоборот и стали проходить мерным шагом мимо столба. Двадцать четыре человека стрелков с разряженными ружьями, стоявшие в середине круга, примыкали бегом к своим местам, в то время как роты проходили мимо них.
Пьер смотрел теперь бессмысленными глазами на этих стрелков, которые попарно выбегали из круга. Все, кроме одного, присоединились к ротам. Молодой солдат с мертво бледным лицом, в кивере, свалившемся назад, спустив ружье, все еще стоял против ямы на том месте, с которого он стрелял. Он, как пьяный, шатался, делая то вперед, то назад несколько шагов, чтобы поддержать свое падающее тело. Старый солдат, унтер офицер, выбежал из рядов и, схватив за плечо молодого солдата, втащил его в роту. Толпа русских и французов стала расходиться. Все шли молча, с опущенными головами.
– Ca leur apprendra a incendier, [Это их научит поджигать.] – сказал кто то из французов. Пьер оглянулся на говорившего и увидал, что это был солдат, который хотел утешиться чем нибудь в том, что было сделано, но не мог. Не договорив начатого, он махнул рукою и пошел прочь.


После казни Пьера отделили от других подсудимых и оставили одного в небольшой, разоренной и загаженной церкви.
Перед вечером караульный унтер офицер с двумя солдатами вошел в церковь и объявил Пьеру, что он прощен и поступает теперь в бараки военнопленных. Не понимая того, что ему говорили, Пьер встал и пошел с солдатами. Его привели к построенным вверху поля из обгорелых досок, бревен и тесу балаганам и ввели в один из них. В темноте человек двадцать различных людей окружили Пьера. Пьер смотрел на них, не понимая, кто такие эти люди, зачем они и чего хотят от него. Он слышал слова, которые ему говорили, но не делал из них никакого вывода и приложения: не понимал их значения. Он сам отвечал на то, что у него спрашивали, но не соображал того, кто слушает его и как поймут его ответы. Он смотрел на лица и фигуры, и все они казались ему одинаково бессмысленны.
С той минуты, как Пьер увидал это страшное убийство, совершенное людьми, не хотевшими этого делать, в душе его как будто вдруг выдернута была та пружина, на которой все держалось и представлялось живым, и все завалилось в кучу бессмысленного сора. В нем, хотя он и не отдавал себе отчета, уничтожилась вера и в благоустройство мира, и в человеческую, и в свою душу, и в бога. Это состояние было испытываемо Пьером прежде, но никогда с такою силой, как теперь. Прежде, когда на Пьера находили такого рода сомнения, – сомнения эти имели источником собственную вину. И в самой глубине души Пьер тогда чувствовал, что от того отчаяния и тех сомнений было спасение в самом себе. Но теперь он чувствовал, что не его вина была причиной того, что мир завалился в его глазах и остались одни бессмысленные развалины. Он чувствовал, что возвратиться к вере в жизнь – не в его власти.