Бабурин, Дмитрий Сергеевич

Дмитрий Сергеевич Бабурин
Дата рождения:	8 (21) сентября 1909(1909-09-21)
Место рождения:	д. Сумароково, Московская губерния, Российская империя
Дата смерти:	5 декабря 1982(1982-12-05) (73 года)
Место смерти:	Московская область, РСФСР, СССР
Страна:	СССР СССР
Научная сфера:	история
Место работы:	Историко-архивный институт; МГПИ им. В. П. Потёмкина; МГПИ им. В. И. Ленина
Учёная степень:	кандидат исторических наук (1939)
Учёное звание:	профессор (1961)
Альма-матер:	Высший коммунистический институт просвещения; Историко-архивный институт (аспирантура)
Известные ученики:	Э. М. Щагин
Известен как:	архивист

Дми́трий Серге́евич Бабу́рин (8 (21) сентября 1909 года, д. Сумароково, Рузского уезда Московской губернии — 5 декабря 1982 года, Московская область) — советский историк. Кандидат исторических наук (1939), профессор (1961). Майор.

Биография

Родился в деревне Сумароково Рузского уезда Московской губернии в крестьянской семье, в которой был третьим ребёнком.

В 1920-х годах стал комсомольцем. Занимался агитационной работой в деревнях, был корреспондентом местной многотиражки.

В 1927—1930 годах учился в Московском педагогический техникум имени Профинтерна, который успешно окончил.

В октябре 1932 года окончил также школу авиаспециалистов в Монино по специальности летчика-наблюдателя и авиатехника.

С 1932 года преподавал историю и обществоведение в средних школах № 344 и № 346 Бауманского района Москвы. В школе № 346 был директором в 1938—1939 годах. С 1932 года — член ВКП(б).

Параллельно с работой в образовании Бабурин активно готовил себя к исследовательской работе. В 1931 году был организован Высший коммунистический институт просвещения (ВКИП) — научно-учебное заведение, готовившее научных работников и преподавателей педагогических дисциплин для вузов и руководящих работников системы народного образования с трехлетним сроком обучения. Д. С. Бабурин окончил его в 1934 году.

В Московском историко-архивном институте и Главном архивном управлении НКВД СССР (1934—1947)

• 1934—1938 — аспирант Московского историко-архивного института (МИАИ).
• 1938—1941 — преподаватель, доцент кафедры истории СССР в МИАИ, заместитель директора и некоторое время и. о. директора института.
• 1941—1944 — председатель Центральной экспертно-проверочной комиссии (ЦЭПК), начальник отдела комплектования Главного архивного управления (Управления государственных архивов) НКВД СССР.
• 1944—1947 — директор Историко-архивного института Главного архивного управления НКВД СССР.

В 1934 году, успешно выдержав конкурсные испытания, Д. С. Бабурин, несмотря на отсутствие высшего образования, был принят в аспирантуру Московского историко-архивного института, где учился под руководством профессоров П. Г. Любомирова и Ю. В. Готье. Окончив аспирантуру, Бабурин получил звание учителя средней школы, а 7 января 1939 года он успешно защитил кандидатскую диссертацию. Это была, наряду с работой М. С. Френкеля, одна из первых диссертаций, защищенная в Историко-архивном институте. Опубликованная на основе диссертации монография стала первой в серии трудов Историко-архивного института.

Ещё до защиты диссертации Д. С. Бабурин начал преподавательскую деятельность в Историко-архивном институте. В тяжелое время идеологических «чисток» и передачи института (вместе со всем архивным делом) в ведение НКВД, Бабурин в начале 1939 года занял должность заместителя директора МИАИ по учебной работе (по другим документам — по учебной и научной работе). К этому времени относится выговор, вынесенный ему по партийной линии за то, что, вступая в партию, Бабурин скрыл, что его отец перед революцией некоторое время занимался мелкой торговлей, а значит, был «торговцем-спекулянтом». Ставился вопрос об увольнении Бабурина из института, однако этого не произошло. Напротив, после того как 16 июня 1939 года был снят с работы директор ИАИ К. С. Гулевич, Бабурин несколько месяцев исполнял обязанности директора института.

В 1941 году Бабурин покинул МИАИ и был назначен председателем Центральной экспертно-проверочной комиссии Главного архивного управления НКВД СССР (ЦЭПК ГАУ НКВД; архивное дело в СССР с 1938 по 1960 год было подчинено ведомству внутренних дел), главными задачами которой были проведение экспертизы документов, определение сроков их хранения и уничтожения, а также контроль над деятельностью экспертных комиссий архивов. При непосредственном участии главы ЦЭПК был создан Центральный государственный архив РСФСР Дальнего Востока в Томске на основе архивных фондов, эвакуированных их Хабаровска; в ряде архивов организованы отделы для хранения документов, связанных с Великой Отечественной войной.

В августе 1943 года научный совет Управления государственных архивов (УГА; так в 1941—1944 годах называлось Главное архивное управление) НКВД СССР обсуждал проблемы комплектования государственного архивного фонда. Центральным событием обсуждения был доклад Д. С. Бабурина «О научных принципах и практических задачах по комплектованию Государственного архивного фонда», содержавший в себе инициативу создания в УГА специального научного центра с целью разработки вопросов научно-исторической экспертизы документов. Вскоре на основании содержавшихся в докладе предложений был организован отдел комплектования, возглавленный Бабуриным.

В конце 1944 года Бабурин был вновь переведён на работу в Историко-архивный институт, став его директором. Во многом благодаря ему этот полузакрытый вуз в системе НКВД, занимавшийся подготовкой архивистов-практиков, стал одним из центров исторической науки, где работали многие выдающиеся ученые-историки. Однако здоровье оставляло желать лучшего: Бабурин заболел тяжёлой формой туберкулёза и летом 1947 года был по состоянию здоровья освобожден от должности директора ИАИ и уволен в запас из органов МВД в звании майора (приказ министра внутренних дел СССР № 1004 от 22 июля 1947 года).

В МГПИ им. В. П. Потёмкина и МГПИ им. В. И. Ленина (1951—1982)

• 1948—1950 — докторант Института истории АН СССР.
• 1950—1951 — младший научный сотрудник в Институте востоковедения АН СССР.
• 1951—1960 — доцент кафедры истории СССР, декан исторического и историко-филологического факультета Московского городского педагогического института им. В. П. Потёмкина.
• 1960—1982 — доцент (до 1961), профессор (1961—1976), профессор-консультант (с 1976) кафедры истории СССР исторического факультета Московского государственного педагогического института им. В. И. Ленина; в 1971—1976 годах — заведующий кафедрой.

Тяжелая болезнь надолго заставила Д. С. Бабурина прекратить активную деятельность. Он перенёс тяжелую операцию, лишился легкого и несколько месяцев находился между жизнью и смертью, став инвалидом и практически не вставая с постели. Оправившись после болезни, Бабурин в 1948 году поступил в докторантуру Института истории АН СССР, подготовил к защите докторскую диссертацию. Однако из-за негативных отзывов на монографию по истории советских государственных учреждений и запрета на её публикацию Бабурин вынужден был в 1950 году отказаться от защиты докторской диссертации и покинуть Институт истории. Некоторое время он работал младшим научным сотрудником в Институте востоковедения АН СССР.

В 1951 году Д. С. Бабурин сумел добиться перевода на кафедру истории СССР исторического факультета Московского городского педагогического института им. В. П. Потёмкина, которую возглавлял тогда академик И. И. Минц, и вернуться к преподавательской деятельности. Собравшая сильный профессорско-преподавательский коллектив, кафедра стала для Бабурина многолетним местом научной и преподавательской работы. Вскоре он стал деканом исторического (с 1958 года — историко-филологического) факультета и занимал эту должность вплоть до 1960 года, когда МГПИ им. В. П. Потёмкина был объединен с ведущим педагогическим вузом СССР — Московским государственным педагогическим институтом им. В. И. Ленина.

При объединении коллективов историко-филологических факультетов двух институтов объединенную кафедру истории СССР возглавил академик И. И. Минц, а Д. С. Бабурин стал его заместителем. Слияние двух кафедральных коллективов, один из которых (МГПИ им. В. И. Ленина) славился добротной организацией учебно-воспитательного процесса, а другой (МГПИ им. В. П. Потемкина) — научно-исследовательской деятельностью, помимо понятных проблем, привело также к становлению одной из наиболее сильных исторических кафедр среди педагогических вузов страны. В 1961 году Бабурин стал профессором, а в 1971 году — сменил И. И. Минца на посту заведующего кафедрой, которую возглавлял на протяжении пяти лет (1971—1976).

За время руководства кафедрой истории СССР Д. С. Бабурин сумел укрепить её научный и преподавательский потенциал: на кафедру были приглашены работать такие уже тогда или впоследствии известные историки, как Н. И. Павленко, В. Б. Кобрин, А. Г. Кузьмин, В. Г. Тюкавкин (ставший преемником Бабурина на посту заведующего кафедрой), Л. М. Ляшенко, А. Ф. Киселев. Значителен и список личных учеников Бабурина, под его руководством было защищено более 40 кандидатских диссертаций, хотя сам он докторскую диссертацию так и не защитил.

Научная работа

При поступлении в аспирантуру Д. С. Бабурин избрал своей научной специальностью историю государственных учреждений дореволюционной России и занялся исследованием Мануфактур-коллегии. На эту тему была написана кандидатская диссертация, позже опубликованная как «Очерки по истории Мануфактур-коллегии» (1939). Эта работа была первым в советской историографии систематическим исследованием политики российской монархии XVIII столетия в области промышленности.

В конце 1930-х годов написал для многотомной «Истории СССР», работа над которой велась в АН СССР, несколько разделов, посвященных государственным реформам первой половины XVIII века. В те же предвоенные годы под редакцией Бабурина был опубликован первый в СССР учебник по истории архивного дела, а в 1940 году на стеклографе было размножено фундаментальное учебное пособие по истории государственных учреждений России, на протяжении многих лет остававшееся единственным по данной проблематике, а сам Бабурин уже в начале 1940-х годов приобрел авторитет серьезного историка-архивоведа.

В годы работы в Государственном архивном управлении (1941—1944) под руководством Бабурина было разработано несколько руководящих и справочных материалов по комплектованию архивов, документоведению и исторической экспертизе документальных материалов. В числе прочего были подготовлены «Перечень типовых документальных материалов, образующихся в деятельности народных комиссариатов и других учреждений, организаций и предприятий Союза ССР с указанием срока хранения материалов» (1943) и путеводители по государственным архивам СССР.

В те же годы Бабурин написал несколько работ по истории Всероссийской чрезвычайной комиссии, о гражданской войне в Семиречье. Позже, уйдя с руководящей работы и победив болезнь, Бабурин подготовил монографию по истории советских государственных учреждений — теме, с которой была связана его докторская диссертация. В 1950 году монография была готова к выходу в свет, но её вёрстка была рассыпана, так как в работе были усмотрены отход от «интернационалистических позиций» и «апологетика» некоторых позже репрессированных государственных деятелей первых лет советской власти (сохранилось только два тома переплетной вёрстки). Вместе с монографией был поставлен крест и на докторской диссертации.

Ученик Д. С. Бабурина А. Ф. Киселев вспоминал:

У Дмитрия Сергеевича было много мыслей, которые не вписывались в советскую историографию. Ученый в нём преобладал, и глубоко жаль, что в те времена этот светлый ум не имел возможности излагать свои размышления в статьях и книгах, но он верил, что у нас все получится, и потому буквально пестовал каждого.

Семья

В 1930 году женился на Татьяне Степановне Колокольчиковой, с которой прожил более 50 лет.

Дочери: Ольга и Наталья.

Избранные труды

• Бабурин Д. С. Материалы к обзору фондов Мануфактур-коллегии и Мануфактур-конторы // Архивное дело. — 1937. — № 2 (43).
• Бабурин Д. С. Очерки по истории Мануфактур-коллегии. — М., 1939. — 396 с.
• История государственных учреждений СССР 1917—1922 гг. — 1946-[1956].
• Материалы к истории ВЧК. / Сост. Д. С. Бабурин. — М., 1947
• Бабурин Д. С. Из истории гражданской войны в Семиречье. // Труды историко-архивного института. Т. 3 . — М., 1947.
• Народный комиссариат по делам национальностей в первый период его деятельности. — 1953 (1946 - 1963).
• Бабурин Д. С. Реформа высших и центральных органов государственного управления. // Очерки истории СССР: Период феодализма: Россия в первой четверти XVIII в. Преобразования Петра I — М.: Изд-во АН СССР, 1954. — С. 291—317.
• Бабурин Д. С. Наркомпрод в первые годы Советской власти. // Исторические записки. Т. 61. — М., 1957. — С. 333—369.

Литература

• Батаева Т. В. "Наш набор 1945 г. был послевоенным...": воспоминания об Историко-архивном институте // Отечественные архивы. — 2005. — № 1.
• Добренькая М. В. [mosarchiv.mos.ru/images/conf/baburin_doklad_dobr.doc Фотографии из личного фонда историка-архивиста Д. С. Бабурина: иллюстрация или самостоятельный источник] // Круглый стол «Архивы и архивисты. История и судьбы», 12 декабря 2006 года. — 2006.
• Кац А. А. Д. С. Бабурин: историк, архивист, педагог: (по материалам его личного фонда в ЦАДКМ) // Вестник архивиста. — 2002. — № 4-5. — С. 61-74.
• Киселёв А. Ф. Профессорские розы. // Высшее образование сегодня. — 2004. — № 7. — С. 62-73.
• Киселёв А. Ф. Кафедра. Профессорские розы. — М.: Логос, 2006. — 352 с. — ISBN 5-98704-043-4..
• Ковальчук Н. А. Историко-архивный институт стал моим родным домом: (воспоминания о годах учебы в институте. 1940-1947) // Отечественные архивы. — 2003. — № 5.
• Чернобаев А. А. Бабурин Дмитрий Сергеевич // Историки России: Кто есть кто в изучении отечественной истории. — Саратов, 2000. — С. 43.

Ссылки

• [guides.rusarchives.ru/browse/guidebook.html?bid=407&sid=1246196#refid1246008 Центральный московский архив-музей личных собраний (ЦМАМЛС). Фонд 7: Бабурин Дмитрий Сергеевич (1909—1982), историк, преподаватель. (197 единиц хранения 1903—1989 годов)].

Отрывок, характеризующий Бабурин, Дмитрий Сергеевич

– Я тебе говорила, – отвечала Наташа, – что у меня нет воли, как ты не понимаешь этого: я его люблю!
– Так я не допущу до этого, я расскажу, – с прорвавшимися слезами вскрикнула Соня.
– Что ты, ради Бога… Ежели ты расскажешь, ты мой враг, – заговорила Наташа. – Ты хочешь моего несчастия, ты хочешь, чтоб нас разлучили…
Увидав этот страх Наташи, Соня заплакала слезами стыда и жалости за свою подругу.
– Но что было между вами? – спросила она. – Что он говорил тебе? Зачем он не ездит в дом?
Наташа не отвечала на ее вопрос.
– Ради Бога, Соня, никому не говори, не мучай меня, – упрашивала Наташа. – Ты помни, что нельзя вмешиваться в такие дела. Я тебе открыла…
– Но зачем эти тайны! Отчего же он не ездит в дом? – спрашивала Соня. – Отчего он прямо не ищет твоей руки? Ведь князь Андрей дал тебе полную свободу, ежели уж так; но я не верю этому. Наташа, ты подумала, какие могут быть тайные причины ?
Наташа удивленными глазами смотрела на Соню. Видно, ей самой в первый раз представлялся этот вопрос и она не знала, что отвечать на него.
– Какие причины, не знаю. Но стало быть есть причины!
Соня вздохнула и недоверчиво покачала головой.
– Ежели бы были причины… – начала она. Но Наташа угадывая ее сомнение, испуганно перебила ее.
– Соня, нельзя сомневаться в нем, нельзя, нельзя, ты понимаешь ли? – прокричала она.
– Любит ли он тебя?
– Любит ли? – повторила Наташа с улыбкой сожаления о непонятливости своей подруги. – Ведь ты прочла письмо, ты видела его?
– Но если он неблагородный человек?
– Он!… неблагородный человек? Коли бы ты знала! – говорила Наташа.
– Если он благородный человек, то он или должен объявить свое намерение, или перестать видеться с тобой; и ежели ты не хочешь этого сделать, то я сделаю это, я напишу ему, я скажу папа, – решительно сказала Соня.
– Да я жить не могу без него! – закричала Наташа.
– Наташа, я не понимаю тебя. И что ты говоришь! Вспомни об отце, о Nicolas.
– Мне никого не нужно, я никого не люблю, кроме его. Как ты смеешь говорить, что он неблагороден? Ты разве не знаешь, что я его люблю? – кричала Наташа. – Соня, уйди, я не хочу с тобой ссориться, уйди, ради Бога уйди: ты видишь, как я мучаюсь, – злобно кричала Наташа сдержанно раздраженным и отчаянным голосом. Соня разрыдалась и выбежала из комнаты.
Наташа подошла к столу и, не думав ни минуты, написала тот ответ княжне Марье, который она не могла написать целое утро. В письме этом она коротко писала княжне Марье, что все недоразуменья их кончены, что, пользуясь великодушием князя Андрея, который уезжая дал ей свободу, она просит ее забыть всё и простить ее ежели она перед нею виновата, но что она не может быть его женой. Всё это ей казалось так легко, просто и ясно в эту минуту.

В пятницу Ростовы должны были ехать в деревню, а граф в среду поехал с покупщиком в свою подмосковную.
В день отъезда графа, Соня с Наташей были званы на большой обед к Карагиным, и Марья Дмитриевна повезла их. На обеде этом Наташа опять встретилась с Анатолем, и Соня заметила, что Наташа говорила с ним что то, желая не быть услышанной, и всё время обеда была еще более взволнована, чем прежде. Когда они вернулись домой, Наташа начала первая с Соней то объяснение, которого ждала ее подруга.
– Вот ты, Соня, говорила разные глупости про него, – начала Наташа кротким голосом, тем голосом, которым говорят дети, когда хотят, чтобы их похвалили. – Мы объяснились с ним нынче.
– Ну, что же, что? Ну что ж он сказал? Наташа, как я рада, что ты не сердишься на меня. Говори мне всё, всю правду. Что же он сказал?
Наташа задумалась.
– Ах Соня, если бы ты знала его так, как я! Он сказал… Он спрашивал меня о том, как я обещала Болконскому. Он обрадовался, что от меня зависит отказать ему.
Соня грустно вздохнула.
– Но ведь ты не отказала Болконскому, – сказала она.
– А может быть я и отказала! Может быть с Болконским всё кончено. Почему ты думаешь про меня так дурно?
– Я ничего не думаю, я только не понимаю этого…
– Подожди, Соня, ты всё поймешь. Увидишь, какой он человек. Ты не думай дурное ни про меня, ни про него.
– Я ни про кого не думаю дурное: я всех люблю и всех жалею. Но что же мне делать?
Соня не сдавалась на нежный тон, с которым к ней обращалась Наташа. Чем размягченнее и искательнее было выражение лица Наташи, тем серьезнее и строже было лицо Сони.
– Наташа, – сказала она, – ты просила меня не говорить с тобой, я и не говорила, теперь ты сама начала. Наташа, я не верю ему. Зачем эта тайна?
– Опять, опять! – перебила Наташа.
– Наташа, я боюсь за тебя.
– Чего бояться?
– Я боюсь, что ты погубишь себя, – решительно сказала Соня, сама испугавшись того что она сказала.
Лицо Наташи опять выразило злобу.
– И погублю, погублю, как можно скорее погублю себя. Не ваше дело. Не вам, а мне дурно будет. Оставь, оставь меня. Я ненавижу тебя.
– Наташа! – испуганно взывала Соня.
– Ненавижу, ненавижу! И ты мой враг навсегда!
Наташа выбежала из комнаты.
Наташа не говорила больше с Соней и избегала ее. С тем же выражением взволнованного удивления и преступности она ходила по комнатам, принимаясь то за то, то за другое занятие и тотчас же бросая их.
Как это ни тяжело было для Сони, но она, не спуская глаз, следила за своей подругой.
Накануне того дня, в который должен был вернуться граф, Соня заметила, что Наташа сидела всё утро у окна гостиной, как будто ожидая чего то и что она сделала какой то знак проехавшему военному, которого Соня приняла за Анатоля.
Соня стала еще внимательнее наблюдать свою подругу и заметила, что Наташа была всё время обеда и вечер в странном и неестественном состоянии (отвечала невпопад на делаемые ей вопросы, начинала и не доканчивала фразы, всему смеялась).
После чая Соня увидала робеющую горничную девушку, выжидавшую ее у двери Наташи. Она пропустила ее и, подслушав у двери, узнала, что опять было передано письмо. И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи был какой нибудь страшный план на нынешний вечер. Соня постучалась к ней. Наташа не пустила ее.
«Она убежит с ним! думала Соня. Она на всё способна. Нынче в лице ее было что то особенно жалкое и решительное. Она заплакала, прощаясь с дяденькой, вспоминала Соня. Да это верно, она бежит с ним, – но что мне делать?» думала Соня, припоминая теперь те признаки, которые ясно доказывали, почему у Наташи было какое то страшное намерение. «Графа нет. Что мне делать, написать к Курагину, требуя от него объяснения? Но кто велит ему ответить? Писать Пьеру, как просил князь Андрей в случае несчастия?… Но может быть, в самом деле она уже отказала Болконскому (она вчера отослала письмо княжне Марье). Дяденьки нет!» Сказать Марье Дмитриевне, которая так верила в Наташу, Соне казалось ужасно. «Но так или иначе, думала Соня, стоя в темном коридоре: теперь или никогда пришло время доказать, что я помню благодеяния их семейства и люблю Nicolas. Нет, я хоть три ночи не буду спать, а не выйду из этого коридора и силой не пущу ее, и не дам позору обрушиться на их семейство», думала она.


Анатоль последнее время переселился к Долохову. План похищения Ростовой уже несколько дней был обдуман и приготовлен Долоховым, и в тот день, когда Соня, подслушав у двери Наташу, решилась оберегать ее, план этот должен был быть приведен в исполнение. Наташа в десять часов вечера обещала выйти к Курагину на заднее крыльцо. Курагин должен был посадить ее в приготовленную тройку и везти за 60 верст от Москвы в село Каменку, где был приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их. В Каменке и была готова подстава, которая должна была вывезти их на Варшавскую дорогу и там на почтовых они должны были скакать за границу.
У Анатоля были и паспорт, и подорожная, и десять тысяч денег, взятые у сестры, и десять тысяч, занятые через посредство Долохова.
Два свидетеля – Хвостиков, бывший приказный, которого употреблял для игры Долохов и Макарин, отставной гусар, добродушный и слабый человек, питавший беспредельную любовь к Курагину – сидели в первой комнате за чаем.
В большом кабинете Долохова, убранном от стен до потолка персидскими коврами, медвежьими шкурами и оружием, сидел Долохов в дорожном бешмете и сапогах перед раскрытым бюро, на котором лежали счеты и пачки денег. Анатоль в расстегнутом мундире ходил из той комнаты, где сидели свидетели, через кабинет в заднюю комнату, где его лакей француз с другими укладывал последние вещи. Долохов считал деньги и записывал.
– Ну, – сказал он, – Хвостикову надо дать две тысячи.
– Ну и дай, – сказал Анатоль.
– Макарка (они так звали Макарина), этот бескорыстно за тебя в огонь и в воду. Ну вот и кончены счеты, – сказал Долохов, показывая ему записку. – Так?
– Да, разумеется, так, – сказал Анатоль, видимо не слушавший Долохова и с улыбкой, не сходившей у него с лица, смотревший вперед себя.
Долохов захлопнул бюро и обратился к Анатолю с насмешливой улыбкой.
– А знаешь что – брось всё это: еще время есть! – сказал он.
– Дурак! – сказал Анатоль. – Перестань говорить глупости. Ежели бы ты знал… Это чорт знает, что такое!
– Право брось, – сказал Долохов. – Я тебе дело говорю. Разве это шутка, что ты затеял?
– Ну, опять, опять дразнить? Пошел к чорту! А?… – сморщившись сказал Анатоль. – Право не до твоих дурацких шуток. – И он ушел из комнаты.
Долохов презрительно и снисходительно улыбался, когда Анатоль вышел.
– Ты постой, – сказал он вслед Анатолю, – я не шучу, я дело говорю, поди, поди сюда.
Анатоль опять вошел в комнату и, стараясь сосредоточить внимание, смотрел на Долохова, очевидно невольно покоряясь ему.
– Ты меня слушай, я тебе последний раз говорю. Что мне с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашел, кто паспорт взял, кто денег достал? Всё я.
– Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? – Анатоль вздохнул и обнял Долохова.
– Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
– Ах! глупости, глупости! – опять сморщившись заговорил Анатоль. – Ведь я тебе толковал. А? – И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. – Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, – cказал он, загибая палец, – значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!
– Право, брось! Ты только себя свяжешь…
– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их, он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда сажали господа.
– Уж вы меня вызвольте, батюшка Федор Иваныч или ваше сиятельство, – говорил он. – Обезлошадничал вовсе, на ярманку ехать уж ссудите, что можете.
И Анатоль и Долохов, когда бывали в деньгах, давали ему по тысяче и по две рублей.
Балага был русый, с красным лицом и в особенности красной, толстой шеей, приземистый, курносый мужик, лет двадцати семи, с блестящими маленькими глазами и маленькой бородкой. Он был одет в тонком синем кафтане на шелковой подкладке, надетом на полушубке.
Он перекрестился на передний угол и подошел к Долохову, протягивая черную, небольшую руку.
– Федору Ивановичу! – сказал он, кланяясь.
– Здорово, брат. – Ну вот и он.
– Здравствуй, ваше сиятельство, – сказал он входившему Анатолю и тоже протянул руку.
– Я тебе говорю, Балага, – сказал Анатоль, кладя ему руки на плечи, – любишь ты меня или нет? А? Теперь службу сослужи… На каких приехал? А?
– Как посол приказал, на ваших на зверьях, – сказал Балага.
– Ну, слышишь, Балага! Зарежь всю тройку, а чтобы в три часа приехать. А?
– Как зарежешь, на чем поедем? – сказал Балага, подмигивая.
– Ну, я тебе морду разобью, ты не шути! – вдруг, выкатив глаза, крикнул Анатоль.
– Что ж шутить, – посмеиваясь сказал ямщик. – Разве я для своих господ пожалею? Что мочи скакать будет лошадям, то и ехать будем.
– А! – сказал Анатоль. – Ну садись.
– Что ж, садись! – сказал Долохов.
– Постою, Федор Иванович.
– Садись, врешь, пей, – сказал Анатоль и налил ему большой стакан мадеры. Глаза ямщика засветились на вино. Отказываясь для приличия, он выпил и отерся шелковым красным платком, который лежал у него в шапке.
– Что ж, когда ехать то, ваше сиятельство?
– Да вот… (Анатоль посмотрел на часы) сейчас и ехать. Смотри же, Балага. А? Поспеешь?
– Да как выезд – счастлив ли будет, а то отчего же не поспеть? – сказал Балага. – Доставляли же в Тверь, в семь часов поспевали. Помнишь небось, ваше сиятельство.
– Ты знаешь ли, на Рожество из Твери я раз ехал, – сказал Анатоль с улыбкой воспоминания, обращаясь к Макарину, который во все глаза умиленно смотрел на Курагина. – Ты веришь ли, Макарка, что дух захватывало, как мы летели. Въехали в обоз, через два воза перескочили. А?