Багайоко, Тьекоро

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
В Википедии есть статьи о других людях с фамилией Багайоко.
Тьекоро Багайоко
фр.  Tiécoro Bagayoko <tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Директор Службы национальной безопасности Мали
22 ноября 1968 — 28 февраля 1978
Генеральный директор полиции Мали
19 сентября 1969 — 28 февраля 1978
Предшественник: Умар Боре
Преемник: Алиун Бадра Диуф
Член Военного комитета национального освобождения Мали
19 ноября 1968 — 28 февраля 1978
 
Рождение: 19 июля 1937(1937-07-19)
Гундам, Французский Судан
Смерть: 26 августа 1983(1983-08-26) (46 лет)
Таоденни, Республика Мали
Место погребения: = Тауденни
Отец: Мусса Багайоко
Мать: Мата Саджи Косса
Супруга: Айссата Келетигу Думбиа (с 1962)
Тенимба Диалло (с 1970)
Нене Баяба Си (с 1976)
Образование: Школа сынов полка в Кати (Французский Судан), военная авиационная школа (СССР), курсы повышения квалификации (США, 1965)
Профессия: Военный, пилот
 
Военная служба
Звание: подполковник

Тьекоро Багайоко (фр.  Tiécoro Bagayoko; 19 июля 1937, Гундам, Французский Судан — 26 августа 1983, Тауденни, Республика Мали) — военный, политический и государственный деятель Мали, один из организаторов переворота 1968 года, директор Службы национальной безопасности Мали, генеральный директор полиции, подполковник. Считался одним из сторонников жёсткого курса и главным организатором репрессий против оппозиции и деятелей свергнутого режима. Смещён с постов во время событий 28 февраля 1978 года и приговорён к смертной казни по обвинению в государственной измене. Разжалован и отправлен на каторжные работы в Тауденни, где был убит в 1983 году.





Биография

Тьекоро Багайоко родился 19 июля 1937 года в центральной части Французского Судана в городе Гундам (ныне область Тимбукту) в семье Муссы Багайоко и Маты Саджи Коссы из народа бамбара. Его детские годы прошли в Гундаме, где служил Мусса Багайоко, затем семья переехала в Каес, а в 1950 году, когда отца перевели в Бамако, Тьекоро последовал за ним. Из Бамако он был отправлен во французскую Школу сынов полка в Кати, где получил военное образование, что позволяло юному африканцу в будущем занять относительно высокое положение, недостижимое для большинства соотечественников[примечание 1].

Военная карьера

Окончив Школу в 1955 году Тьекоро Багайоко был зачислен во французскую колониальную армию и получил сержантское звание. В 1958 году он был направлен на войну в Алжире, где за участие в боевых действиях получил Медаль Креста Спасения французской армии. Но в 1960 году Мали стала независимым государством, начала строительство национальных вооружённых сил и нуждалась в офицерских кадрах. Многие сержанты-малийцы, служившие Франции, теперь возвращались на родину, где им открывалась перспектива офицерской карьеры. В их числе был и Тьекоро Багайоко, не скрывавший своего честолюбия и желания выдвинуться.

Его ждал неожиданный поворот: правительство Мали во главе с Модибо Кейтой разорвало традиционные связи с Францией и переориентировалось на социалистические страны. Теперь страна нуждалась не просто в офицерах, а в военных специалистах высокого уровня, способных освоить современную технику. И вернувшийся Багайоко был послан на учёбу в Советский Союз, поддерживавший Фронт национального освобождения, с которым тот недавно воевал в Алжире. В СССР Тьекоро Багайоко окончил школу военно-воздушных сил и получил квалификацию пилота, став одним из первых лётчиков-малийцев — об этом можно было и не мечтать, продолжи он службу в армии Франции. Тьекоро вернулся в Бамако, где участвовал в создании малийских ВВС, которые теперь оснащались советскими самолётами и вертолётами, в том числе учебными МиГ-15УТИ и реактивными истребителями МиГ-17, а в 1965 году прошёл стажировку и в США[1].

Лейтенант, арестовавший президента

После эвакуации французской военно-воздушной базы № 162 в Бамако первая эскадрилья малийских ВВС была дислоцирована в Сену в 15 километрах к югу от столицы (ныне международный аэропорт Бамако-Сену). Здесь лейтенант Тьекоро Багайоко продолжил службу после обучения за границей, и в 1968 году принял активное участие в заговоре военных против президента Модибо Кейты. Вместе со штурманом Филифингом Сиссоко он установил контакт с группой Муссы Траоре и Йоро Диаките в Военной школе в Кати и вошёл в оперативный штаб заговорщиков[2]. Багайоко и Сиссоко привлекли к заговору парашютиста Сунгало Самаке из лагеря Джикорони и в ночь переворота 19 ноября 1968 года возглавили группы десантников, предназначавшиеся для установления контроля над ключевыми объектами Бамако. Багайоко руководил захватом штаба Народной милиции, а затем вместе с Сунгало Самаке и танкистом Амаду Баба Диаррой на бронетранспортёрах отправился по направлению к Куликоро, чтобы арестовать президента Модибо Кейту. Когда военные остановили президентский кортеж у Массалы, именно Тьекоро Багайоко объявил Кейте о смещении[3]. Его слова — «От имени Военного комитета национального освобождения я прошу Вас подняться в эту бронемашину» — вошли в легенду и до сих пор передаются в различных вариантах. Правда в 1990 году профессор Бинту Сананкуа, опиравшаяся на опровержение Муссы Траоре, в своей книге назвала этот эпизод с участием Багайоко не более чем мифом, мало относящимся к реальности[4]. Только в 2007 году участник ареста Кейты капитан Сунгало Самаке в своих мемуарах подтвердил, что именно этот никому не известный лейтенант арестовал одного из самых известных тогда политиков планеты. Малийский журналист Саути Хайдара позднее писал, что Багайоко «оказался единственным военным, который, не моргнув глазом осмелился заявить творцу независимости Мали, что тот больше не президент...» (фр.  avait été le seul militaire à avoir osé regarder sans sourciller l’artisan de l’indépendance du Mali pour lui dire qu’il n’était plus president…)[5].

Шеф малийских спецслужб. «Ястреб» и «салопарды»

Тьекоро Багайоко, как один из руководителей заговора, вошёл в состав правящего Военного комитета национального освобождения, где стал отвечать за государственную безопасность и полицию. В этом была своего рода насмешка судьбы: тридцатилетний лейтенант, по пути в Кати отчитывавший Модибо Кейту за расправу над лидерами оппозиции[3], теперь должен был сам подавлять оппозицию новому военному режиму. Возглавив Службу национальной безопасности, а в 1969 году став генеральным директором полиции[6], Багайоко взялся за дело в масштабах и с жестокостью, невиданными в истории независимого Мали. Первыми политзаключёнными стали многочисленные министры и высшие чиновники правительства Кейты, функционеры правящей партии Суданский союз, активисты Союза малийской молодёжи, профсоюзов и Народной милиции. Но не прошло и года, как настала очередь военных. Уже в августе 1969 года силами безопасности был раскрыт заговор капитана Диби Силаса Диарры, планировавшего в ходе военного переворота отстранить от власти ВКНО и вернуть Мали к гражданскому правлению. В ходе процесса 10—14 декабря суд государственной безопасности приговорил 33 офицера к каторжным работам и Багайоко лично пришёл на отправку первой партии заключённых на только что открытую каторгу в Тауденни. Он крикнул вслед осуждённым: — «До свидания, господа туристы!» («Au revoir Messieurs les touristes !» — употребив слово «до свидания» вместо «прощайте», Багайоко и не подозревал, насколько символична эта небрежность)[7].

С активной военной оппозицией было покончено и основными оппонентами режима оставались студенчество и профсоюзы, по-прежнему разделявшее левые убеждения и требовавшие демократизации общественной жизни. Когда в 1970 году студенты учебных заведений Бамако создали координационное бюро и организовали всеобщую забастовку, Багайоко с подразделением десантников лично объезжал школы и лицеи и восстанавливал там порядок прикладами и ремнями портупей. В Высшей нормальной школе на холме Бадалабугу учащиеся и члены учебного бюро были согнаны на площадку перед зданием. Багайоко обратился к ним с балкона и заявил, что бунтующие будут «насухо побриты осколками бутылок за государственный счёт» (фр.  rasés à sec, au tesson de bouteille et aux frais de l’Etat)[8]. Волнения были подавлены, а в аудиториях учебных заведений вскоре обнаружилось множество полицейских агентов и добровольных доносителей, сообщавших в ведомство Багайоко о настроениях и высказываниях студентов. И высказывания теперь могли обойтись авторам очень дорого…

Получивший в народе прозвище Джанго (Django) или Ястреб [9], Багайоко выявлял противников режима[5], которых презрительно называл «салопардами» (salopards[примечание 2])[10], и расправлялся с ними самыми разными способами. Террор против политических оппозиционеров и профсоюзных деятелей, аресты, высылки, произвольное содержание под стражей и жестокое обращение с заключёнными стали нормой дня. Студенты, устроившие забастовку, были отправлены в военные лагеря, где многие из них погибли, функционеры Суданского союза годами без суда содержались в тюрьмах, где умирали от плохих условий содержания. Пустынный малийский север обрёл дурную славу: сахарские соляные копи в Тауденни и Тегаззаре, военная тюрьма в Кидале постоянно принимали новых осуждённых, многие из которых больше уже никогда не вернулись домой. Багайоко обвиняли в том, что он культивировал пытки, приказывал резать арестованных осколками бутылок и применять электрошок[5]. Старший сержант Самба Сангаре, ставший писателем заговорщик 1969 года, называл пытки, применявшиеся людьми Багайоко, достойными нацистского Гестапо. Он подтверждал эти слова, показывая свои изуродованные ноги и демонстрируя шрамы на теле[11]. Шеф полиции говорил оппозиционерам, что тюрьма и каторга для них не единственный путь, что они могут сразу погибнуть под колёсами машины: «Вы знаете, что наши дороги очень узки и несчастные случаи не редкость. И именно мы составляем протокол» (фр.  Vous savez, nos routes sont étroites et un accident est vite arrivé. Et c’est nous qui faisons le constat ).

Репрессии настигали не только политических противников режима, но и всех, вставших на дороге у новых правителей. В том числе и предпринимателей, «спасённых» военными от притеснений Модибо Кейты. Несколько коммерсантов, которые затронули интересы Тьекоро Багайоко, были без суда отправлены на «экскурсию» в Тауденни. Их побрили, в насмешку оставив на голове гребни из волос, избивали, топили в бочках с водой, а через три дня отпустили по домам[7].

Тьекоро Багайоко до сих пор обвиняют и в смерти Модибо Кейты, последовавшей в мае 1977 года. Многочисленные слухи об убийстве бывшего президента ходили с первого дня, а в 2007 году отвечавший за охрану заключённого капитан Сунгало Самаке в своих мемуарах заявил, что Кейта был отравлен доктором Фараном Самаке. Родственники доктора, который в свою очередь покончил с собой после ареста Багайоко, обратились в суд, обвиняя издателя мемуаров в клевете. Процесс по этому делу в первой инстанции завершился отказом в удовлетворении иска родственников, при том, что вина доктора Фарана Самаке так же в суде никогда доказана не была. Дети Фарана Самаке обратились в Апелляционный суд Мали, а сам факт убийства Модибо Кейты пока так и не был доказан юридически[5][12][13].

В кругу знакомых Тьекоро Багайоко находились люди, которые осмеливались говорить шефу полиции, что он терроризирует людей и сеет страх среди населения. Но Багайоко не без иронии отвечал: «Я не злой. Просто малийцы меня бояться» (фр.  Je ne suis pas méchant. Les Maliens ont naturellement peur de moi »)[5].

Конец «Банды трёх»

Проблема дальнейшего политического развития Мали вызвала раскол в ВКНО. Военные могли провести выборы и вернуться в казармы, но в этом случае единственной реальной политической силой стал бы распущенный Суданский союз. Рассчитывать на запрещённые при Кейте политические партии не приходилось — все они, за исключением Партии перегруппировки, стояли позициях, ещё более близких к марксизму, а население продолжало симпатизировать левым идеям. По мнению малийских исследователей именно эта проблема и привела к конфликту февраля 1978 года. Уже в конце 1977 года по стране шли упорные слухи о том, что идея Траоре о возвращении армии в казармы и переходе к гражданскому правлению вызвала конфликт в правящем Военном комитете, и он перестал собираться на свои плановые заседания. Управление страной фактически прекратилось, и службы государства начали погружаться в атмосферу неопределённости.

В январе 1978 года по стране распространилась листовка под названием «Le Mali, un gouvernement sous l’autorité du CMLN / Une administration dirigée par l’Impératrice» (Мали, правительство под властью ВКНО / Администрация, которой руководит Императрица) с критикой Муссы Траоре и его жены Мириам[14]. Руководство полиции Бамако потребовало от своего Главного управления и лично от Тьекоро Багайоко внести ясность в ситуацию. 14 января тот собрал в здании управления импровизированное совещание, на котором описал комиссарам округов и начальникам отделов полиции ситуацию в ВКНО. Багайоко заявил, что все члены правящего комитета должны прекратить агитацию за политику возвращения в казармы или перехода к гражданской жизни. Но неустойчивый паритет между двумя группами в руководстве Мали затягивался. 9 февраля Тьекоро Багайоко собрал ещё одно совещание в Главном управления полиции и опять изложил своё видение ситуации и перспектив развития страны. Это ничего не изменило. Прошла неделя, затем другая, государственные службы ждали указаний сверху, но власть молчала…[15].

Гром грянул в последний день февраля. Директор Службы национальной безопасности, генеральный директор полиции подполковник Тьекоро Багайоко, министр обороны подполковник Киссима Дукара и министр внутренних дел Карим Дембеле были арестованы по обвинению в подготовке государственного переворота[16][1]. 28 февраля 1978 года в 20:15 Мусса Траоре выступил по радио с обращением к нации и сообщил об их аресте, обвинив соратников в государственной измене, разглашении государственной тайны, клевете и спекуляциях (фр.  pour haute trahison, diffusion de secrets d'Etat, mensonges et speculations). Характеристика Багайоко, данная Траоре в этом выступлении, была краткой: «Что касается бывшего подполковника Тьекоро Багайоко, то в его случае критика представляется бесполезной, его махинации известны всем. Он олицетворял ужас и клевету» (фр.  Pour l'ex-lieutenant-colonel Tiécoro Bagayoko, il apparaît inutile d'épiloguer sur son cas tant ses agissements sont connus de tous. Il personnifiait la terreur et la calomnie.). «Пришёл конец царству злоупотреблений и террора» (фр.  Fini le règne des abus et de la terreur) — подводил черту Мусса Траоре[14], но арест силовиков потянул за собой цепь других арестов. 9 марта 1978 года был отправлен в тюрьму комиссар 1-го столичного полицейского округа капитан Мамаду Белько Н’Диэ (в 2010 году, после долгого заключения, он выпустит книгу воспоминаний «Когда власть бредит»). Были арестованы и отправлены в лагерь Джикорони все участники совещаний в Главном управлении полиции. Они предстали перед следственной комиссией во главе с командиром батальона Сори Ибрахимом Силлой и отправились на каторгу[15]. 30 апреля по обвинению в коррупции были арестованы и близкие родственники Багайоко, директора Малийского общества импорта и экспорта (Somiex) и Малийского общества текстиля (Comatex) [16].

Процесс над «Бандой трёх» (фр.  La bande des trois») [16], как по аналогии с китайской «Бандой четырёх» окрестили соотечественники Багайоко, Дукару и Дембеле, прошёл 18 — 21 октября 1978 года. Бывший шеф спецслужб был приговорён к смертной казни[16] и разжалован в солдаты 2-го класса[1]. Но под давлением Франции казнь откладывалась и Тьекоро Багайоко пока отправили на север.

В «солнечном Тауденни». Жертва своего творения

Каторга на соляных копях в Тауденни была учреждена в 1969 году главой временного правительства капитаном Йоро Диаките и шефом малийского Сюрте Тьекоро Багайоко. В 1973 году рухнувший с политических вершин Диаките был замучен на этих соляных копях и похоронен под кучей песка и пыли. Теперь по его следам шёл и Багайоко… По злой иронии судьбы он и его подельники прибыли в Тауденни незадолго до того, как вышли на свободу Самба Сангаре и другие оставшиеся в живых участники заговора 1969 года, которых Багайоко когда-то назвал «туристами». Их «свидание» действительно состоялось[11][17]. Тьекоро Багайоко оказался среди людей, которых сам отправил умирать под солнцем Сахары. Однако, как уверял Сангаре, заключённые не стали ему мстить, а только предоставили самому себе: «Мы подвели черту под их прошлым. У них были свои проблемы» (фр.  Nous avons mis un trait sur le passé. Ils avaient leur problem). Руководство каторги не стало подвергать Багайоко обычным физическим истязаниям, но и условия каторжных работ для бывшего начальника улучшать не стало. Основатель каторги возмущался тем, что власти поместили персон его уровня к «бандитам и ворам», но ему возразили, что он и сам послал в такие условия множество высокопоставленных лиц[7].

Через год он ненадолго вернулся в столицу. 28 июня 1980 года Багайоко, Дембеле, Дукара и главный интендант армии Нуун Диавара снова предстали перед судом по обвинению в хищении общественных средств. Багайоко получил дополнительно 5 лет принудительных работ и на этот раз покинул Бамако навсегда[16]. В составе группы заключенных он вернулся в Тауденни под надзор старшего аджюдана Нфали ульд Бойды. Ульд Бойда считал, что условия каторги, созданной Багайоко, были слишком комфортными для осуждённых и распорядился начать добычу соли в 12 километрах от лагеря. Теперь заключённые просыпались в 04:00 утра, в 04:30 отправлялись в путь и только в 06:30 прибывали на шахту. Работы продолжались с 07:00 до 18:00 с получасовым перерывом, и заключённые медленно сгорали на солнце, добывая и перекладывая бруски соли. Ульд Бойда в кулинарных терминах назвал эти работы «маринованием» заключённых перед их «окончательным приготовлением» [15].

Отблеск возмездия

Только через три года Мусса Траоре решился окончательно избавиться от бывшего соратника (малийский политик Амаду Талль утверждал, что казнь Багайоко стала возможной после прихода к власти во Франции Франсуа Миттерана). В середине августа 1983 года в Тауденни была направлена боевая группа старшего лейтенанта Муссы Камары. По прибытии на место его люди сразу же убили нескольких заключённых, а всем остальным режим содержания был ужесточён. Теперь они должны были каждый день с 06:00 до 18:00 бегом переносить на голове кирпичи в форт Ньянтао в полукилометре от лагеря[10]. Тьекоро Багайоко три дня отказывался ходить на эти работы и сказал капитану Сунгало Самаке, знакомому по заговору 1968 года: «Никогда не говори моим детям, что я умер по пути за кирпичами» (фр. On ne dira jamais à mes enfants que je suis mort en train de prendre des briques)[8].

В один из дней к Багайоко подошли двое солдат и сообщили, что из форта прибыл вестовой и что его вызывает к себе Мусса Камара. Рано утром 19 августа бывший шеф полиции рассказал об этом своему сокамернику Мамаду Белько Н’Диэ[10] и, предвидя скорую смерть, оделся в спортивную форму своей любимой футбольной команды «Джолиба». Багайоко полушутя сказал на прощание капитану Сунгало Самаке: «Добрый Господь встретит меня. Он мне скажет: „Эх ты! С тех пор как ты родился, что ты сделал хорошего?“ Он меня пнёт: „бабах!“, и я окажусь в раю» (фр. Le Bon Dieu me recevra. Il me dira : Eh toi ! Depuis que tu es né, qu’est-ce que tu as fait de bon ? Il va me donner un grand coup de pied : « badanw ! » et je vais me retrouver dans le paradis).

«Если я умру, то не надо обо мне молиться, так как я и сам не молюсь» (фр. Si je meurs, il ne faut pas prier sur moi, car je ne prie pas moi-même) — после этих слов Тьекоро Багайоко отправился в форт Ньянтао навстречу смерти[8]. Вскоре (Амаду Таль утверждает, что это было в то же утро, однако надпись на могиле Багайоко указывает на 26 августа) в форт была вызвана похоронная команда заключённых во главе с Мамаду Бобо Соу. В её состав определили Абдулая Юсуфа Майгу, Махамаду Диарру, Тумани Сидибе, бывшего главного интенданта армии Нууна Диавару, Алиу Траоре, и капитана Сунгало Самаке, одну из ключевых фигур переворота 1968 года. Они доставили тело Тьекоро Багайоко в лагерь и похоронили. Мнения членов команды о причине смерти бывшего подполковника будут расходиться: Н’Диэ утверждал, что ясно видел следы удушения, однако Майга заявлял, что никаких видимых следов убийства на теле видно не было[10]. Заключённые не смогли выкопать в очень твёрдой почве Тауденни глубокую могилу[10], и бывший всесильный глава полиции и спецслужб был похоронен в углублении под кучей песка, перемешанного с кусками соли. На могиле была установлена металлическая табличка, на которой было грубо и с двумя ошибками выгравировано «Ici repose Tiecoro Bacayoko 1937 — 26.8.83» («Здесь покоится Тьекоро Багайоко 1937 — 26.8.83»)[18].

Покровитель малийского футбола

Тьекоро Багайоко был горячим поклонником футбола. Он стал президентом футбольного клуба Djoliba Athletic, ныне самого крупного футбольного клуба Мали, и оказывал ему покровительство[1]. Багайоко сделал «Джолибу» своей личной командой, произвольно привлекал средства для её развития, давал ей привилегии и едва ли не принуждал своих высокопоставленных сотрудников к участию в её делах[8]. Дошло до того, что шеф полиции вмешался в арбитраж, за что Мали на год была лишена права участия в межафриканских соревнованиях[1][примечание 3]. Уже на каторге Багайоко постоянно вспоминал о своей команде и даже просил сокамерников похоронить его в спортивной форме «Джолибы» и в футбольных бутсах[8].

Семья

Тьекоро Багайоко впервые сочетался браком в 1962 году с Айсатой Келетигу Думбиа (Aïssata Keletigui Doumbia (Assétou Kourouma по документам). В этом браке родились:

  • Муса Багайоко (Moussa Bagayoko);
  • Мама Багайоко (Mama Bagayoko).

В 1970 году Багайоко женился на Тенимбе Диалло (Tenimba Diallo), от которой имел 4 детей:

  • Мата Саджи Багайоко (Mata Sadji Bagayoko);
  • Фатума Багайоко (Fatouma Bagayoko);
  • Айссата Багайоко (Aïssata Bagayoko)
  • Мохамед Багайко (Mohamed Bagayoko)

В 1976 году Багайоко женился на Нене Баяба Си (Néné Bayaba Sy) от которой имел дочь Кати Ассету Багайоко (Caty Assetou Bagayoko), которая впоследствии стала известна тем, что в 2011 году принимала участие в предвыборной кампании бывшего премьер-министра Модибо Сидибе[1].

След в современности

Интересен тот факт, что Багайоко в своё время оказывал особое покровительство Модибо Сидибе, будущему премьер-министру страны (2007 −2011)[9]. Под его непосредственным началом служил и нынешний премьер-министр Мали Дьянго Сиссоко, с 1972 года занимавший посты директора Службы исполнения наказаний Мали и начальника центральной тюрьмы Бамако.

Личность Багайоко и её оценки

Малийский политик и писатель, профессор антропологии Паскаль Баба Кулибали (1951—2008), лично сталкивавшийся с подполковником во время забастовки 1970 года в Высшей нормальной школе, в 2009 году писал в своём очерке «Тьекоро Багайоко: неординарная личность»:

Невысокий, но пышущий здоровьем, с уверенностью, переходящей в высокомерие, Тьекоро с первого мгновения подавлял своим стальным взглядом, который был очень к лицу первому полицейскому нового режима...»

Интересы Тьекоро Багайоко не ограничивались страстью к футболу: не без его покровительства была создана и известная афро-поп-группа «Ambassadeurs du motel». В её состав привлекли потомка средневекового императора Мали Сундиаты Кейты Салифа Кейту, получившего затем всемирную известность[19]. Паскаль Кулибали передавал ходившие по Бамако слухи, что Багайоко стал безраздельным хозяином в столичном мотеле, где «Ambassadeurs» играли для него и его свиты, и куда полиция свозила для своего шефа самых привлекательных женщин Бамако, забирая их даже из семей[8]. Сам Багайоко, похоже, не согласился бы с обвинениями в разгуле и злоупотреблениях. После ареста в 1978 году в письме капитану Сулеи он просил того добиваться своей моральной реабилитации. Багайоко писал: «Ты на самом деле знаешь, что я ничего не расхищал. Я ничего не совершил и ничего не промотал». (Tu sais bien que je n’ai rien détourné. Je n’ai rien réalisé et rien bouffé)[8]. В том же письме арестованный Багайоко предавался раздумьям о своей судьбе и кратко излагал свои взгляды на мир:

Я размышляю о некой фатальности моих обстоятельств, о той жестокой участи, которой удостаиваются те, кто борется за великие идеи. […] Надо уметь умирать, чтобы иметь честь жить согласно такой этике. Военный, политик - кандидат в покойники. Кто убил, тот будет убит (подчеркнуто автором) […] Я спрашиваю себя, не был ли я лишён разума. Я сделал из песчинки гору. Я выбрал армию, я сделал всё для того, чтобы прийти во власть и эта власть приговорила меня к смерти. […] Я часто говорю, что ад - это для живых, так как только они могут страдать. Для нас, неверующих, это именно так, мы так считаем. Смерть - это вечный мир. Где в этом видна Божественная справедливость? Я неверующий, но для верующих она, возможно, есть[8].

В современном Мали оценки Тьекоро Багайоко в основном осуждающие. Журналист Саути Хайдара пишет о нём как об одной из ключевых фигур, «сильных личностей» «военно-фашистской диктатуры» (dictature militaro-fasciste)[20]. Его называют очень кровожадным (plus sangunaires) и самым худшим из малийцев (c’est le pire des maliens)[20], «анфан терриблем ВКНО» (l’enfant terrible du comité militaire)[21][примечание 4], «грозным Тьекоро… правой рукой Муссы Траоре и сильной личностью Военного комитета» (le redoutable Tiékoro, bras droit de Moussa Traoré et homme fort du comité militaire)[9]. Но при всём осуждении репрессивнойй практики Багайоко и его роли в истории страны, убийство этого деятеля никем не оправдывается. Тьекоро Багайоко рассматривается и как преступник, и как жертва режима, не признававшего прав человека[10]. Более того, президент Ассоциации бывших малийских спортсменов во Франции (ASSOMAF) Сейба Кулибали, которого Багайоко в 1974 году привёл в команду «Джолиба», в одном из своих интервью выразил ему благодарность за поддержку и назвал то ли «большим», то ли «великим человеком» (un grand home)[22].

Профессор Паскаль Кулибали, пытавшийся беспристрастно разобраться в личности Багайоко и подчёркивавший, что не желает его реабилитации хоть в каком либо смысле, отмечал неоднозначность этой фигуры:

Попав из правительственного кабинета в соляные копи, Тьекоро был вынужден спешно приспосабливаться к новым условиям и производил впечатление своей стойкостью. Каторжник не выдаёт охранникам и сокамерникам никаких признаков недовольства своим положением и даже, напротив, упражняется в насмешках и в юморе. Его готовность к неизбежной смерти демонстрирует вершины мужества. [...] Если жизнь этого необычного человека должна наводить на размышления, то его смерть склоняет к ним ещё больше[8].

В 2012 году старейшина малийской журналистики, директор журнала «L’Indépendant» Саути Хайдара писал: «Бесчинства в конце концов всегда настигают своих творцов, как „сбившийся с дороги теленок в конце концов всегда находит свою родительницу посреди стада из тысяч коров“, согласно индийской пословице!» (фр.  Les exactions finissent toujours par rattraper leurs auteurs, comme « le veau égaré finit toujours par retrouver sa génitrice au milieu d’un troupeau de mille vaches )[5].

Напишите отзыв о статье "Багайоко, Тьекоро"

Примечания

  1. ↑ Школа сынов полка в Кати принимала детей африканцев, служивших в колониальной армии. По окончании Школы они в обязательном порядке должны были проходить службу в войсках, в основном в Полку сенегальских стрелков.
  2. ↑ Salopard — от фр. salope — неряха или шлюха.
  3. ↑ Такая модель поведения Багайоко невольно наводит на аналогию с поведением генерала Василия Сталина, известного своими спортивными пристрастиями. Можно допустить, что во время учёбы в СССР Багайоко, несмотря на языковый барьер, действительно мог узнать об этом человеке, чья популярность в советских ВВС ещё не угасла, а его ранняя смерть в 1962 году только подогрела интерес к многочисленным легендам. Однако никаких сведений об этом, как и об учёбе Тьекоро Багайоко в СССР, пока не опубликовано. Неизвестно даже, в каком училище, и в какие годы он проходил обучение.
  4. ↑ Пришедшее из французского языка выражение «Анфан террибль» (Ужасный ребёнок) в том числе означает и человека несносного, капризного, создающего другим большие проблемы. В случае с Багайоко имеется в виду и то, что он не признавал моральных норм и считался, пожалуй, самым одиозным членом ВКНО. Нечасто, но устойчиво применявшееся в России долгое время, это выражение в последние десятилетия используется крайне редко.
  1. ↑ 1 2 3 4 5 6 Moussa Konaté, 1991, p. 66—67.
  2. ↑ Bintou Sanankoua. [www.webafriqa.net/library/history/bintou-sanankoua/chute-modibo-keita/tombeurs-modibo-keita.html La chute de Modibo Keita. VI. — Les «tombeurs» de Modibo Keita] (французский). webAfriqa (1990). Проверено 30 января 2013. [www.webcitation.org/6E9V6AHgC Архивировано из первоисточника 3 февраля 2013].
  3. ↑ 1 2 Soungalo Samaké. [www.malijet.com/a_la_une_du_mali/8498-le_jour_du_coup_d_etat.html Le jour du coup d’Etat] (французский). MaliJet (18 Novembre 2008). Проверено 19 мая 2013. [www.webcitation.org/6GsJcXHKK Архивировано из первоисточника 25 мая 2013].
  4. ↑ Bintou Sanankoua [www.webafriqa.net/library/history/bintou-sanankoua/chute-modibo-keita/arrestation-modibo-keita.html La chute de Modibo Keita. III. — L'arrestation de Modibo Keita.] (французский). webAfriqa (1990). Проверено 30 января 2013. [www.webcitation.org/6EEsNvwPW Архивировано из первоисточника 7 февраля 2013].
  5. ↑ 1 2 3 4 5 6 Saouti HAIDARA. [bamada.net/ligne-de-force-petit-rappel-historique-pour-militaires-ferus-dexactions Ligne de force : Petit rappel historique pour militaires férus d’exactions] (французский). Bamada.net (30 November 2012). Проверено 18 июля 2013.
  6. ↑ [www.police.gov.ml/site-127.0.0.1-20130307-181534/index.php?option=com_content&view=article&id=57&Itemid=73 Directeurs Généraux] (французский). DIRECTION GENERALE DE LA POLICE NATIONALE (2012). Проверено 18 июля 2013.
  7. ↑ 1 2 3 Tiébilé Dramé. [www.diasporaction.com/index.php?option=com_content&view=article&id=2256:temoignage--dans-lenfer-de-taoudenit Témoignage : Dans l’enfer de Taoudenit] (французский). Le Républicain (14/02/2011). Проверено 18 июля 2013.
  8. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 Pascal Baba Couloubaly. [www.afribone.com/spip.php?article18699 Tiécoro Bagayoko : Un homme peu ordinaire] (французский). Les Echos (17 Avril 2009). Проверено 18 июля 2013.
  9. ↑ 1 2 3 S. El Moctar Kounta. [www.diasporaction.com/index.php?option=com_content&view=article&id=2675:ce-que-nous-disions-de-modibo-sidibe-il-y-a-quatre-ans Ce que nous disions de Modibo Sidibé il y a quatre ans] (французский). Le Républicain (31/03/2011). Проверено 18 июля 2013.
  10. ↑ 1 2 3 4 5 6 Amadou Tall. [www.bamanet.net/index.php/actualite/autres-presses/11615-la-mort-de-kissima-doukara-et-de-tiekoro-bagayogo-suite--koulouba-envoie-lescadron-de-la-mort-.html Т La mort de Kissima DOUKARA et de Tiékoro BAGAYOGO (suite) : Koulouba envoie l'escadron de la mort] (французский). le Matin (Thursday, 21 October 2010 10:16). Проверено 18 июля 2013.
  11. ↑ 1 2 Sékou Tamboura. [www.afribone.com/spip.php?article17583 Les révélations de Samba Sangaré(3) : Comment le capitaine Yoro Diakité a péri à Taoudénit] (французский). Afribone Mali SA (16 Février 2009). Проверено 18 июля 2013.
  12. ↑ Alexis Kalambry. [www.bamanet.net/index.php/actualite/les-echos/11797-proces-contre-amadou-djicoronila-reecriture-de-lhistoire-du-mali-en-marche.html PROCES CONTRE AMADOU DJICORONI,La réécriture de l'Histoire du Mali en marche] (французский). BamaNet (Friday, 29 October 2010 09:12). Проверено 18 июля 2013.
  13. ↑ Abdoulaye DIARRA. [news.abamako.com/h/535.html Procès sur la mort de Modibo Kéita : La Cour d’Appel renvoie Amadou Djicoroni et les héritiers de feu Faran Samaké au 14 juin] (французский). L'Indépendant (Publié le mardi 8 mai 2012). Проверено 18 июля 2013.
  14. ↑ 1 2 [bamanet.net/index.php/actualite/les-echos/3294-arrestation-des-kissima-karim-et-tiecoro-le-message-du-colonel-moussa-traore-a-la-nation-.html Arrestation des Kissima, Karim et Tiécoro: Le message du colonel Moussa Traoré à la nation] (французский). BamaNet (Friday, 17 April 2009 10:35). Проверено 5 июля 2013. [www.webcitation.org/6HuPVNH3M Архивировано из первоисточника 6 июля 2013].
  15. ↑ 1 2 3 Amadou Tall. [www.maliweb.net/news/histoire-politique/2010/10/14/article,1405.html Les droits de l'Homme sous le CMLN et l'UDPM : La mort de Kissima Doukara et de Tiékoro Bagayogo] (французский). Le Matin (14 oct 2010). Проверено 18 июля 2013.
  16. ↑ 1 2 3 4 5 Serge Nédelec, 1993.
  17. ↑ Sékou Tamboura. [www.afribone.com/spip.php?article31680 Le sergent chef Samba Sangaréb n’est plus : Retour sur l’odyssée d’un rescapé de Taoudénit] (французский). Afribone Mali SA (18 Février 2011.). Проверено 18 июля 2013.
  18. ↑ Barbara und Henner Papendieck, Fotos: Wieland Schmidt. [www.mali-nord.de/galerie/Reise_nach_Taoudeni/large-132.html Logbuch einer Reise von Timbuktu nach Taoudeni 23. – 28. 12. 2007] (2007). Проверено 18 июля 2013.
  19. ↑ Lachaud Martine. [www.lexpress.fr/informations/salif-keita-peau-blanche-et-sang-noir_624491.html Salif Keita, peau blanche et sang noir] (французский). L'Express (02/10/1997). Проверено 18 июля 2013.
  20. ↑ 1 2 Saouti Labass HAIDARA. [djaladjomathematiques.blogspot.ru/2008/03/ma-vie-de-soldat-quand-le-tortionnaire.html "Ma vie de soldat" : Quand le tortionnaire de Moussa Traoré témoigne des horreurs du régime militaro-fasciste] (французский). L'Indépendant (31/03/2008). Проверено 18 июля 2013.
  21. ↑ Mamadou Lamine DOUMBIA. [www.maliweb.net/news/politique/chroniques/2011/06/03/article,23806.html Roue libre : On ne connaîtra plus la vérité sur la mort de Modibo Kéïta] (французский). L'Indépendant (3 juin 2011). Проверено 18 июля 2013.
  22. ↑ [www.malifootball.com/201209132258/seyba-coulibaly-president-de-lassomaf-association-des-anciens-sportifs-malien-en-france-qpour-perpetuer-luvre-et-la-memoire-des-anciens-sportifs-maliensq.html Seyba Coulibaly, président de l'ASSOMAF (Association des Anciens Sportifs Maliens en France: "Pour perpétuer l'œuvre et la mémoire des anciens sportifs maliens" Read more: Seyba Coulibaly, président de l'ASSOMAF (Association des Anciens Sportifs Maliens en France: "Pour perpétuer l'œuvre et la mémoire des anciens sportifs maliens] (французский). MaliFootball. Проверено 18 июля 2013.

Литература

  • Moussa Konaté. Ils ont assassiné l'espoir. — Paris: Éditions L'Harmattan, 1991.
  • Serge Nédelec. La révolte scolaire malienne de 1979-1980 Essai d'histoire immédiate dans Catherine Coquery-Vidrovitch, Histoire africaine du XXe siècle : sociétés, villes, cultures, vol. Numéros 14-15 de Cahier (Centre national de la recherche scientifique (France). Groupe de recherches "Afrique noire"). — Paris: Editions L'Harmattan, 1993. — ISBN 273842001X, 9782738420015.
  • Mamadou Belco N’Diaye. Quand le pouvoir délire. — Bamako: Edition EDIM – SA, 2010.

Отрывок, характеризующий Багайоко, Тьекоро

Графиня стала успокоивать Наташу. Наташа, вслушивавшаяся сначала в слова матери, вдруг прервала ее:
– Перестаньте, мама, я и не думаю, и не хочу думать! Так, поездил и перестал, и перестал…
Голос ее задрожал, она чуть не заплакала, но оправилась и спокойно продолжала: – И совсем я не хочу выходить замуж. И я его боюсь; я теперь совсем, совсем, успокоилась…
На другой день после этого разговора Наташа надела то старое платье, которое было ей особенно известно за доставляемую им по утрам веселость, и с утра начала тот свой прежний образ жизни, от которого она отстала после бала. Она, напившись чаю, пошла в залу, которую она особенно любила за сильный резонанс, и начала петь свои солфеджи (упражнения пения). Окончив первый урок, она остановилась на середине залы и повторила одну музыкальную фразу, особенно понравившуюся ей. Она прислушалась радостно к той (как будто неожиданной для нее) прелести, с которой эти звуки переливаясь наполнили всю пустоту залы и медленно замерли, и ей вдруг стало весело. «Что об этом думать много и так хорошо», сказала она себе и стала взад и вперед ходить по зале, ступая не простыми шагами по звонкому паркету, но на всяком шагу переступая с каблучка (на ней были новые, любимые башмаки) на носок, и так же радостно, как и к звукам своего голоса прислушиваясь к этому мерному топоту каблучка и поскрипыванью носка. Проходя мимо зеркала, она заглянула в него. – «Вот она я!» как будто говорило выражение ее лица при виде себя. – «Ну, и хорошо. И никого мне не нужно».
Лакей хотел войти, чтобы убрать что то в зале, но она не пустила его, опять затворив за ним дверь, и продолжала свою прогулку. Она возвратилась в это утро опять к своему любимому состоянию любви к себе и восхищения перед собою. – «Что за прелесть эта Наташа!» сказала она опять про себя словами какого то третьего, собирательного, мужского лица. – «Хороша, голос, молода, и никому она не мешает, оставьте только ее в покое». Но сколько бы ни оставляли ее в покое, она уже не могла быть покойна и тотчас же почувствовала это.
В передней отворилась дверь подъезда, кто то спросил: дома ли? и послышались чьи то шаги. Наташа смотрелась в зеркало, но она не видала себя. Она слушала звуки в передней. Когда она увидала себя, лицо ее было бледно. Это был он. Она это верно знала, хотя чуть слышала звук его голоса из затворенных дверей.
Наташа, бледная и испуганная, вбежала в гостиную.
– Мама, Болконский приехал! – сказала она. – Мама, это ужасно, это несносно! – Я не хочу… мучиться! Что же мне делать?…
Еще графиня не успела ответить ей, как князь Андрей с тревожным и серьезным лицом вошел в гостиную. Как только он увидал Наташу, лицо его просияло. Он поцеловал руку графини и Наташи и сел подле дивана.
– Давно уже мы не имели удовольствия… – начала было графиня, но князь Андрей перебил ее, отвечая на ее вопрос и очевидно торопясь сказать то, что ему было нужно.
– Я не был у вас всё это время, потому что был у отца: мне нужно было переговорить с ним о весьма важном деле. Я вчера ночью только вернулся, – сказал он, взглянув на Наташу. – Мне нужно переговорить с вами, графиня, – прибавил он после минутного молчания.
Графиня, тяжело вздохнув, опустила глаза.
– Я к вашим услугам, – проговорила она.
Наташа знала, что ей надо уйти, но она не могла этого сделать: что то сжимало ей горло, и она неучтиво, прямо, открытыми глазами смотрела на князя Андрея.
«Сейчас? Сию минуту!… Нет, это не может быть!» думала она.
Он опять взглянул на нее, и этот взгляд убедил ее в том, что она не ошиблась. – Да, сейчас, сию минуту решалась ее судьба.
– Поди, Наташа, я позову тебя, – сказала графиня шопотом.
Наташа испуганными, умоляющими глазами взглянула на князя Андрея и на мать, и вышла.
– Я приехал, графиня, просить руки вашей дочери, – сказал князь Андрей. Лицо графини вспыхнуло, но она ничего не сказала.
– Ваше предложение… – степенно начала графиня. – Он молчал, глядя ей в глаза. – Ваше предложение… (она сконфузилась) нам приятно, и… я принимаю ваше предложение, я рада. И муж мой… я надеюсь… но от нее самой будет зависеть…
– Я скажу ей тогда, когда буду иметь ваше согласие… даете ли вы мне его? – сказал князь Андрей.
– Да, – сказала графиня и протянула ему руку и с смешанным чувством отчужденности и нежности прижалась губами к его лбу, когда он наклонился над ее рукой. Она желала любить его, как сына; но чувствовала, что он был чужой и страшный для нее человек. – Я уверена, что мой муж будет согласен, – сказала графиня, – но ваш батюшка…
– Мой отец, которому я сообщил свои планы, непременным условием согласия положил то, чтобы свадьба была не раньше года. И это то я хотел сообщить вам, – сказал князь Андрей.
– Правда, что Наташа еще молода, но так долго.
– Это не могло быть иначе, – со вздохом сказал князь Андрей.
– Я пошлю вам ее, – сказала графиня и вышла из комнаты.
– Господи, помилуй нас, – твердила она, отыскивая дочь. Соня сказала, что Наташа в спальне. Наташа сидела на своей кровати, бледная, с сухими глазами, смотрела на образа и, быстро крестясь, шептала что то. Увидав мать, она вскочила и бросилась к ней.
– Что? Мама?… Что?
– Поди, поди к нему. Он просит твоей руки, – сказала графиня холодно, как показалось Наташе… – Поди… поди, – проговорила мать с грустью и укоризной вслед убегавшей дочери, и тяжело вздохнула.
Наташа не помнила, как она вошла в гостиную. Войдя в дверь и увидав его, она остановилась. «Неужели этот чужой человек сделался теперь всё для меня?» спросила она себя и мгновенно ответила: «Да, всё: он один теперь дороже для меня всего на свете». Князь Андрей подошел к ней, опустив глаза.
– Я полюбил вас с той минуты, как увидал вас. Могу ли я надеяться?
Он взглянул на нее, и серьезная страстность выражения ее лица поразила его. Лицо ее говорило: «Зачем спрашивать? Зачем сомневаться в том, чего нельзя не знать? Зачем говорить, когда нельзя словами выразить того, что чувствуешь».
Она приблизилась к нему и остановилась. Он взял ее руку и поцеловал.
– Любите ли вы меня?
– Да, да, – как будто с досадой проговорила Наташа, громко вздохнула, другой раз, чаще и чаще, и зарыдала.
– Об чем? Что с вами?
– Ах, я так счастлива, – отвечала она, улыбнулась сквозь слезы, нагнулась ближе к нему, подумала секунду, как будто спрашивая себя, можно ли это, и поцеловала его.
Князь Андрей держал ее руки, смотрел ей в глаза, и не находил в своей душе прежней любви к ней. В душе его вдруг повернулось что то: не было прежней поэтической и таинственной прелести желания, а была жалость к ее женской и детской слабости, был страх перед ее преданностью и доверчивостью, тяжелое и вместе радостное сознание долга, навеки связавшего его с нею. Настоящее чувство, хотя и не было так светло и поэтично как прежнее, было серьезнее и сильнее.
– Сказала ли вам maman, что это не может быть раньше года? – сказал князь Андрей, продолжая глядеть в ее глаза. «Неужели это я, та девочка ребенок (все так говорили обо мне) думала Наташа, неужели я теперь с этой минуты жена , равная этого чужого, милого, умного человека, уважаемого даже отцом моим. Неужели это правда! неужели правда, что теперь уже нельзя шутить жизнию, теперь уж я большая, теперь уж лежит на мне ответственность за всякое мое дело и слово? Да, что он спросил у меня?»
– Нет, – отвечала она, но она не понимала того, что он спрашивал.
– Простите меня, – сказал князь Андрей, – но вы так молоды, а я уже так много испытал жизни. Мне страшно за вас. Вы не знаете себя.
Наташа с сосредоточенным вниманием слушала, стараясь понять смысл его слов и не понимала.
– Как ни тяжел мне будет этот год, отсрочивающий мое счастье, – продолжал князь Андрей, – в этот срок вы поверите себя. Я прошу вас через год сделать мое счастье; но вы свободны: помолвка наша останется тайной и, ежели вы убедились бы, что вы не любите меня, или полюбили бы… – сказал князь Андрей с неестественной улыбкой.
– Зачем вы это говорите? – перебила его Наташа. – Вы знаете, что с того самого дня, как вы в первый раз приехали в Отрадное, я полюбила вас, – сказала она, твердо уверенная, что она говорила правду.
– В год вы узнаете себя…
– Целый год! – вдруг сказала Наташа, теперь только поняв то, что свадьба отсрочена на год. – Да отчего ж год? Отчего ж год?… – Князь Андрей стал ей объяснять причины этой отсрочки. Наташа не слушала его.
– И нельзя иначе? – спросила она. Князь Андрей ничего не ответил, но в лице его выразилась невозможность изменить это решение.
– Это ужасно! Нет, это ужасно, ужасно! – вдруг заговорила Наташа и опять зарыдала. – Я умру, дожидаясь года: это нельзя, это ужасно. – Она взглянула в лицо своего жениха и увидала на нем выражение сострадания и недоумения.
– Нет, нет, я всё сделаю, – сказала она, вдруг остановив слезы, – я так счастлива! – Отец и мать вошли в комнату и благословили жениха и невесту.
С этого дня князь Андрей женихом стал ездить к Ростовым.


Обручения не было и никому не было объявлено о помолвке Болконского с Наташей; на этом настоял князь Андрей. Он говорил, что так как он причиной отсрочки, то он и должен нести всю тяжесть ее. Он говорил, что он навеки связал себя своим словом, но что он не хочет связывать Наташу и предоставляет ей полную свободу. Ежели она через полгода почувствует, что она не любит его, она будет в своем праве, ежели откажет ему. Само собою разумеется, что ни родители, ни Наташа не хотели слышать об этом; но князь Андрей настаивал на своем. Князь Андрей бывал каждый день у Ростовых, но не как жених обращался с Наташей: он говорил ей вы и целовал только ее руку. Между князем Андреем и Наташей после дня предложения установились совсем другие чем прежде, близкие, простые отношения. Они как будто до сих пор не знали друг друга. И он и она любили вспоминать о том, как они смотрели друг на друга, когда были еще ничем , теперь оба они чувствовали себя совсем другими существами: тогда притворными, теперь простыми и искренними. Сначала в семействе чувствовалась неловкость в обращении с князем Андреем; он казался человеком из чуждого мира, и Наташа долго приучала домашних к князю Андрею и с гордостью уверяла всех, что он только кажется таким особенным, а что он такой же, как и все, и что она его не боится и что никто не должен бояться его. После нескольких дней, в семействе к нему привыкли и не стесняясь вели при нем прежний образ жизни, в котором он принимал участие. Он про хозяйство умел говорить с графом и про наряды с графиней и Наташей, и про альбомы и канву с Соней. Иногда домашние Ростовы между собою и при князе Андрее удивлялись тому, как всё это случилось и как очевидны были предзнаменования этого: и приезд князя Андрея в Отрадное, и их приезд в Петербург, и сходство между Наташей и князем Андреем, которое заметила няня в первый приезд князя Андрея, и столкновение в 1805 м году между Андреем и Николаем, и еще много других предзнаменований того, что случилось, было замечено домашними.
В доме царствовала та поэтическая скука и молчаливость, которая всегда сопутствует присутствию жениха и невесты. Часто сидя вместе, все молчали. Иногда вставали и уходили, и жених с невестой, оставаясь одни, всё также молчали. Редко они говорили о будущей своей жизни. Князю Андрею страшно и совестно было говорить об этом. Наташа разделяла это чувство, как и все его чувства, которые она постоянно угадывала. Один раз Наташа стала расспрашивать про его сына. Князь Андрей покраснел, что с ним часто случалось теперь и что особенно любила Наташа, и сказал, что сын его не будет жить с ними.
– Отчего? – испуганно сказала Наташа.
– Я не могу отнять его у деда и потом…
– Как бы я его любила! – сказала Наташа, тотчас же угадав его мысль; но я знаю, вы хотите, чтобы не было предлогов обвинять вас и меня.
Старый граф иногда подходил к князю Андрею, целовал его, спрашивал у него совета на счет воспитания Пети или службы Николая. Старая графиня вздыхала, глядя на них. Соня боялась всякую минуту быть лишней и старалась находить предлоги оставлять их одних, когда им этого и не нужно было. Когда князь Андрей говорил (он очень хорошо рассказывал), Наташа с гордостью слушала его; когда она говорила, то со страхом и радостью замечала, что он внимательно и испытующе смотрит на нее. Она с недоумением спрашивала себя: «Что он ищет во мне? Чего то он добивается своим взглядом! Что, как нет во мне того, что он ищет этим взглядом?» Иногда она входила в свойственное ей безумно веселое расположение духа, и тогда она особенно любила слушать и смотреть, как князь Андрей смеялся. Он редко смеялся, но зато, когда он смеялся, то отдавался весь своему смеху, и всякий раз после этого смеха она чувствовала себя ближе к нему. Наташа была бы совершенно счастлива, ежели бы мысль о предстоящей и приближающейся разлуке не пугала ее, так как и он бледнел и холодел при одной мысли о том.
Накануне своего отъезда из Петербурга, князь Андрей привез с собой Пьера, со времени бала ни разу не бывшего у Ростовых. Пьер казался растерянным и смущенным. Он разговаривал с матерью. Наташа села с Соней у шахматного столика, приглашая этим к себе князя Андрея. Он подошел к ним.
– Вы ведь давно знаете Безухого? – спросил он. – Вы любите его?
– Да, он славный, но смешной очень.
И она, как всегда говоря о Пьере, стала рассказывать анекдоты о его рассеянности, анекдоты, которые даже выдумывали на него.
– Вы знаете, я поверил ему нашу тайну, – сказал князь Андрей. – Я знаю его с детства. Это золотое сердце. Я вас прошу, Натали, – сказал он вдруг серьезно; – я уеду, Бог знает, что может случиться. Вы можете разлю… Ну, знаю, что я не должен говорить об этом. Одно, – чтобы ни случилось с вами, когда меня не будет…
– Что ж случится?…
– Какое бы горе ни было, – продолжал князь Андрей, – я вас прошу, m lle Sophie, что бы ни случилось, обратитесь к нему одному за советом и помощью. Это самый рассеянный и смешной человек, но самое золотое сердце.
Ни отец и мать, ни Соня, ни сам князь Андрей не могли предвидеть того, как подействует на Наташу расставанье с ее женихом. Красная и взволнованная, с сухими глазами, она ходила этот день по дому, занимаясь самыми ничтожными делами, как будто не понимая того, что ожидает ее. Она не плакала и в ту минуту, как он, прощаясь, последний раз поцеловал ее руку. – Не уезжайте! – только проговорила она ему таким голосом, который заставил его задуматься о том, не нужно ли ему действительно остаться и который он долго помнил после этого. Когда он уехал, она тоже не плакала; но несколько дней она не плача сидела в своей комнате, не интересовалась ничем и только говорила иногда: – Ах, зачем он уехал!
Но через две недели после его отъезда, она так же неожиданно для окружающих ее, очнулась от своей нравственной болезни, стала такая же как прежде, но только с измененной нравственной физиогномией, как дети с другим лицом встают с постели после продолжительной болезни.


Здоровье и характер князя Николая Андреича Болконского, в этот последний год после отъезда сына, очень ослабели. Он сделался еще более раздражителен, чем прежде, и все вспышки его беспричинного гнева большей частью обрушивались на княжне Марье. Он как будто старательно изыскивал все больные места ее, чтобы как можно жесточе нравственно мучить ее. У княжны Марьи были две страсти и потому две радости: племянник Николушка и религия, и обе были любимыми темами нападений и насмешек князя. О чем бы ни заговорили, он сводил разговор на суеверия старых девок или на баловство и порчу детей. – «Тебе хочется его (Николеньку) сделать такой же старой девкой, как ты сама; напрасно: князю Андрею нужно сына, а не девку», говорил он. Или, обращаясь к mademoiselle Bourime, он спрашивал ее при княжне Марье, как ей нравятся наши попы и образа, и шутил…
Он беспрестанно больно оскорблял княжну Марью, но дочь даже не делала усилий над собой, чтобы прощать его. Разве мог он быть виноват перед нею, и разве мог отец ее, который, она всё таки знала это, любил ее, быть несправедливым? Да и что такое справедливость? Княжна никогда не думала об этом гордом слове: «справедливость». Все сложные законы человечества сосредоточивались для нее в одном простом и ясном законе – в законе любви и самоотвержения, преподанном нам Тем, Который с любовью страдал за человечество, когда сам он – Бог. Что ей было за дело до справедливости или несправедливости других людей? Ей надо было самой страдать и любить, и это она делала.
Зимой в Лысые Горы приезжал князь Андрей, был весел, кроток и нежен, каким его давно не видала княжна Марья. Она предчувствовала, что с ним что то случилось, но он не сказал ничего княжне Марье о своей любви. Перед отъездом князь Андрей долго беседовал о чем то с отцом и княжна Марья заметила, что перед отъездом оба были недовольны друг другом.
Вскоре после отъезда князя Андрея, княжна Марья писала из Лысых Гор в Петербург своему другу Жюли Карагиной, которую княжна Марья мечтала, как мечтают всегда девушки, выдать за своего брата, и которая в это время была в трауре по случаю смерти своего брата, убитого в Турции.
«Горести, видно, общий удел наш, милый и нежный друг Julieie».
«Ваша потеря так ужасна, что я иначе не могу себе объяснить ее, как особенную милость Бога, Который хочет испытать – любя вас – вас и вашу превосходную мать. Ах, мой друг, религия, и только одна религия, может нас, уже не говорю утешить, но избавить от отчаяния; одна религия может объяснить нам то, чего без ее помощи не может понять человек: для чего, зачем существа добрые, возвышенные, умеющие находить счастие в жизни, никому не только не вредящие, но необходимые для счастия других – призываются к Богу, а остаются жить злые, бесполезные, вредные, или такие, которые в тягость себе и другим. Первая смерть, которую я видела и которую никогда не забуду – смерть моей милой невестки, произвела на меня такое впечатление. Точно так же как вы спрашиваете судьбу, для чего было умирать вашему прекрасному брату, точно так же спрашивала я, для чего было умирать этому ангелу Лизе, которая не только не сделала какого нибудь зла человеку, но никогда кроме добрых мыслей не имела в своей душе. И что ж, мой друг, вот прошло с тех пор пять лет, и я, с своим ничтожным умом, уже начинаю ясно понимать, для чего ей нужно было умереть, и каким образом эта смерть была только выражением бесконечной благости Творца, все действия Которого, хотя мы их большею частью не понимаем, суть только проявления Его бесконечной любви к Своему творению. Может быть, я часто думаю, она была слишком ангельски невинна для того, чтобы иметь силу перенести все обязанности матери. Она была безупречна, как молодая жена; может быть, она не могла бы быть такою матерью. Теперь, мало того, что она оставила нам, и в особенности князю Андрею, самое чистое сожаление и воспоминание, она там вероятно получит то место, которого я не смею надеяться для себя. Но, не говоря уже о ней одной, эта ранняя и страшная смерть имела самое благотворное влияние, несмотря на всю печаль, на меня и на брата. Тогда, в минуту потери, эти мысли не могли притти мне; тогда я с ужасом отогнала бы их, но теперь это так ясно и несомненно. Пишу всё это вам, мой друг, только для того, чтобы убедить вас в евангельской истине, сделавшейся для меня жизненным правилом: ни один волос с головы не упадет без Его воли. А воля Его руководствуется только одною беспредельною любовью к нам, и потому всё, что ни случается с нами, всё для нашего блага. Вы спрашиваете, проведем ли мы следующую зиму в Москве? Несмотря на всё желание вас видеть, не думаю и не желаю этого. И вы удивитесь, что причиною тому Буонапарте. И вот почему: здоровье отца моего заметно слабеет: он не может переносить противоречий и делается раздражителен. Раздражительность эта, как вы знаете, обращена преимущественно на политические дела. Он не может перенести мысли о том, что Буонапарте ведет дело как с равными, со всеми государями Европы и в особенности с нашим, внуком Великой Екатерины! Как вы знаете, я совершенно равнодушна к политическим делам, но из слов моего отца и разговоров его с Михаилом Ивановичем, я знаю всё, что делается в мире, и в особенности все почести, воздаваемые Буонапарте, которого, как кажется, еще только в Лысых Горах на всем земном шаре не признают ни великим человеком, ни еще менее французским императором. И мой отец не может переносить этого. Мне кажется, что мой отец, преимущественно вследствие своего взгляда на политические дела и предвидя столкновения, которые у него будут, вследствие его манеры, не стесняясь ни с кем, высказывать свои мнения, неохотно говорит о поездке в Москву. Всё, что он выиграет от лечения, он потеряет вследствие споров о Буонапарте, которые неминуемы. Во всяком случае это решится очень скоро. Семейная жизнь наша идет по старому, за исключением присутствия брата Андрея. Он, как я уже писала вам, очень изменился последнее время. После его горя, он теперь только, в нынешнем году, совершенно нравственно ожил. Он стал таким, каким я его знала ребенком: добрым, нежным, с тем золотым сердцем, которому я не знаю равного. Он понял, как мне кажется, что жизнь для него не кончена. Но вместе с этой нравственной переменой, он физически очень ослабел. Он стал худее чем прежде, нервнее. Я боюсь за него и рада, что он предпринял эту поездку за границу, которую доктора уже давно предписывали ему. Я надеюсь, что это поправит его. Вы мне пишете, что в Петербурге о нем говорят, как об одном из самых деятельных, образованных и умных молодых людей. Простите за самолюбие родства – я никогда в этом не сомневалась. Нельзя счесть добро, которое он здесь сделал всем, начиная с своих мужиков и до дворян. Приехав в Петербург, он взял только то, что ему следовало. Удивляюсь, каким образом вообще доходят слухи из Петербурга в Москву и особенно такие неверные, как тот, о котором вы мне пишете, – слух о мнимой женитьбе брата на маленькой Ростовой. Я не думаю, чтобы Андрей когда нибудь женился на ком бы то ни было и в особенности на ней. И вот почему: во первых я знаю, что хотя он и редко говорит о покойной жене, но печаль этой потери слишком глубоко вкоренилась в его сердце, чтобы когда нибудь он решился дать ей преемницу и мачеху нашему маленькому ангелу. Во вторых потому, что, сколько я знаю, эта девушка не из того разряда женщин, которые могут нравиться князю Андрею. Не думаю, чтобы князь Андрей выбрал ее своею женою, и откровенно скажу: я не желаю этого. Но я заболталась, кончаю свой второй листок. Прощайте, мой милый друг; да сохранит вас Бог под Своим святым и могучим покровом. Моя милая подруга, mademoiselle Bourienne, целует вас.
Мари».


В середине лета, княжна Марья получила неожиданное письмо от князя Андрея из Швейцарии, в котором он сообщал ей странную и неожиданную новость. Князь Андрей объявлял о своей помолвке с Ростовой. Всё письмо его дышало любовной восторженностью к своей невесте и нежной дружбой и доверием к сестре. Он писал, что никогда не любил так, как любит теперь, и что теперь только понял и узнал жизнь; он просил сестру простить его за то, что в свой приезд в Лысые Горы он ничего не сказал ей об этом решении, хотя и говорил об этом с отцом. Он не сказал ей этого потому, что княжна Марья стала бы просить отца дать свое согласие, и не достигнув бы цели, раздражила бы отца, и на себе бы понесла всю тяжесть его неудовольствия. Впрочем, писал он, тогда еще дело не было так окончательно решено, как теперь. «Тогда отец назначил мне срок, год, и вот уже шесть месяцев, половина прошло из назначенного срока, и я остаюсь более, чем когда нибудь тверд в своем решении. Ежели бы доктора не задерживали меня здесь, на водах, я бы сам был в России, но теперь возвращение мое я должен отложить еще на три месяца. Ты знаешь меня и мои отношения с отцом. Мне ничего от него не нужно, я был и буду всегда независим, но сделать противное его воле, заслужить его гнев, когда может быть так недолго осталось ему быть с нами, разрушило бы наполовину мое счастие. Я пишу теперь ему письмо о том же и прошу тебя, выбрав добрую минуту, передать ему письмо и известить меня о том, как он смотрит на всё это и есть ли надежда на то, чтобы он согласился сократить срок на три месяца».
После долгих колебаний, сомнений и молитв, княжна Марья передала письмо отцу. На другой день старый князь сказал ей спокойно:
– Напиши брату, чтоб подождал, пока умру… Не долго – скоро развяжу…
Княжна хотела возразить что то, но отец не допустил ее, и стал всё более и более возвышать голос.
– Женись, женись, голубчик… Родство хорошее!… Умные люди, а? Богатые, а? Да. Хороша мачеха у Николушки будет! Напиши ты ему, что пускай женится хоть завтра. Мачеха Николушки будет – она, а я на Бурьенке женюсь!… Ха, ха, ха, и ему чтоб без мачехи не быть! Только одно, в моем доме больше баб не нужно; пускай женится, сам по себе живет. Может, и ты к нему переедешь? – обратился он к княжне Марье: – с Богом, по морозцу, по морозцу… по морозцу!…
После этой вспышки, князь не говорил больше ни разу об этом деле. Но сдержанная досада за малодушие сына выразилась в отношениях отца с дочерью. К прежним предлогам насмешек прибавился еще новый – разговор о мачехе и любезности к m lle Bourienne.
– Отчего же мне на ней не жениться? – говорил он дочери. – Славная княгиня будет! – И в последнее время, к недоуменью и удивлению своему, княжна Марья стала замечать, что отец ее действительно начинал больше и больше приближать к себе француженку. Княжна Марья написала князю Андрею о том, как отец принял его письмо; но утешала брата, подавая надежду примирить отца с этою мыслью.
Николушка и его воспитание, Andre и религия были утешениями и радостями княжны Марьи; но кроме того, так как каждому человеку нужны свои личные надежды, у княжны Марьи была в самой глубокой тайне ее души скрытая мечта и надежда, доставлявшая ей главное утешение в ее жизни. Утешительную эту мечту и надежду дали ей божьи люди – юродивые и странники, посещавшие ее тайно от князя. Чем больше жила княжна Марья, чем больше испытывала она жизнь и наблюдала ее, тем более удивляла ее близорукость людей, ищущих здесь на земле наслаждений и счастия; трудящихся, страдающих, борющихся и делающих зло друг другу, для достижения этого невозможного, призрачного и порочного счастия. «Князь Андрей любил жену, она умерла, ему мало этого, он хочет связать свое счастие с другой женщиной. Отец не хочет этого, потому что желает для Андрея более знатного и богатого супружества. И все они борются и страдают, и мучают, и портят свою душу, свою вечную душу, для достижения благ, которым срок есть мгновенье. Мало того, что мы сами знаем это, – Христос, сын Бога сошел на землю и сказал нам, что эта жизнь есть мгновенная жизнь, испытание, а мы всё держимся за нее и думаем в ней найти счастье. Как никто не понял этого? – думала княжна Марья. Никто кроме этих презренных божьих людей, которые с сумками за плечами приходят ко мне с заднего крыльца, боясь попасться на глаза князю, и не для того, чтобы не пострадать от него, а для того, чтобы его не ввести в грех. Оставить семью, родину, все заботы о мирских благах для того, чтобы не прилепляясь ни к чему, ходить в посконном рубище, под чужим именем с места на место, не делая вреда людям, и молясь за них, молясь и за тех, которые гонят, и за тех, которые покровительствуют: выше этой истины и жизни нет истины и жизни!»
Была одна странница, Федосьюшка, 50 ти летняя, маленькая, тихенькая, рябая женщина, ходившая уже более 30 ти лет босиком и в веригах. Ее особенно любила княжна Марья. Однажды, когда в темной комнате, при свете одной лампадки, Федосьюшка рассказывала о своей жизни, – княжне Марье вдруг с такой силой пришла мысль о том, что Федосьюшка одна нашла верный путь жизни, что она решилась сама пойти странствовать. Когда Федосьюшка пошла спать, княжна Марья долго думала над этим и наконец решила, что как ни странно это было – ей надо было итти странствовать. Она поверила свое намерение только одному духовнику монаху, отцу Акинфию, и духовник одобрил ее намерение. Под предлогом подарка странницам, княжна Марья припасла себе полное одеяние странницы: рубашку, лапти, кафтан и черный платок. Часто подходя к заветному комоду, княжна Марья останавливалась в нерешительности о том, не наступило ли уже время для приведения в исполнение ее намерения.
Часто слушая рассказы странниц, она возбуждалась их простыми, для них механическими, а для нее полными глубокого смысла речами, так что она была несколько раз готова бросить всё и бежать из дому. В воображении своем она уже видела себя с Федосьюшкой в грубом рубище, шагающей с палочкой и котомочкой по пыльной дороге, направляя свое странствие без зависти, без любви человеческой, без желаний от угодников к угодникам, и в конце концов, туда, где нет ни печали, ни воздыхания, а вечная радость и блаженство.
«Приду к одному месту, помолюсь; не успею привыкнуть, полюбить – пойду дальше. И буду итти до тех пор, пока ноги подкосятся, и лягу и умру где нибудь, и приду наконец в ту вечную, тихую пристань, где нет ни печали, ни воздыхания!…» думала княжна Марья.
Но потом, увидав отца и особенно маленького Коко, она ослабевала в своем намерении, потихоньку плакала и чувствовала, что она грешница: любила отца и племянника больше, чем Бога.



Библейское предание говорит, что отсутствие труда – праздность была условием блаженства первого человека до его падения. Любовь к праздности осталась та же и в падшем человеке, но проклятие всё тяготеет над человеком, и не только потому, что мы в поте лица должны снискивать хлеб свой, но потому, что по нравственным свойствам своим мы не можем быть праздны и спокойны. Тайный голос говорит, что мы должны быть виновны за то, что праздны. Ежели бы мог человек найти состояние, в котором он, будучи праздным, чувствовал бы себя полезным и исполняющим свой долг, он бы нашел одну сторону первобытного блаженства. И таким состоянием обязательной и безупречной праздности пользуется целое сословие – сословие военное. В этой то обязательной и безупречной праздности состояла и будет состоять главная привлекательность военной службы.
Николай Ростов испытывал вполне это блаженство, после 1807 года продолжая служить в Павлоградском полку, в котором он уже командовал эскадроном, принятым от Денисова.
Ростов сделался загрубелым, добрым малым, которого московские знакомые нашли бы несколько mauvais genre [дурного тона], но который был любим и уважаем товарищами, подчиненными и начальством и который был доволен своей жизнью. В последнее время, в 1809 году, он чаще в письмах из дому находил сетования матери на то, что дела расстраиваются хуже и хуже, и что пора бы ему приехать домой, обрадовать и успокоить стариков родителей.
Читая эти письма, Николай испытывал страх, что хотят вывести его из той среды, в которой он, оградив себя от всей житейской путаницы, жил так тихо и спокойно. Он чувствовал, что рано или поздно придется опять вступить в тот омут жизни с расстройствами и поправлениями дел, с учетами управляющих, ссорами, интригами, с связями, с обществом, с любовью Сони и обещанием ей. Всё это было страшно трудно, запутано, и он отвечал на письма матери, холодными классическими письмами, начинавшимися: Ma chere maman [Моя милая матушка] и кончавшимися: votre obeissant fils, [Ваш послушный сын,] умалчивая о том, когда он намерен приехать. В 1810 году он получил письма родных, в которых извещали его о помолвке Наташи с Болконским и о том, что свадьба будет через год, потому что старый князь не согласен. Это письмо огорчило, оскорбило Николая. Во первых, ему жалко было потерять из дома Наташу, которую он любил больше всех из семьи; во вторых, он с своей гусарской точки зрения жалел о том, что его не было при этом, потому что он бы показал этому Болконскому, что совсем не такая большая честь родство с ним и что, ежели он любит Наташу, то может обойтись и без разрешения сумасбродного отца. Минуту он колебался не попроситься ли в отпуск, чтоб увидать Наташу невестой, но тут подошли маневры, пришли соображения о Соне, о путанице, и Николай опять отложил. Но весной того же года он получил письмо матери, писавшей тайно от графа, и письмо это убедило его ехать. Она писала, что ежели Николай не приедет и не возьмется за дела, то всё именье пойдет с молотка и все пойдут по миру. Граф так слаб, так вверился Митеньке, и так добр, и так все его обманывают, что всё идет хуже и хуже. «Ради Бога, умоляю тебя, приезжай сейчас же, ежели ты не хочешь сделать меня и всё твое семейство несчастными», писала графиня.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Багайоко,_Тьекоро&oldid=81545952»