Багдикян, Бен

Бен Багдикян
Ben Haig Bagdikian
Дата рождения:	26 января 1920(1920-01-26)
Дата смерти:	11 марта 2016(2016-03-11) (96 лет)
Место смерти:	Беркли, Калифорния, США

Бен Айк Багдикян (англ. Ben Haig Bagdikian; 26 января 1920, Кахраманмараш, Османская империя — 11 марта 2016, Беркли, Калифорния, США) — армяно-американский учёный и публицист, профессор Высшей школы журналистики Калифорнийского университета в Беркли, автор книги «Монополия средств информации» (The Media Monopoly, 1983).

Биография

Бен Багдикян родился в 1920 году в Мараше, в Османской империи — современной Турции. Начав работать в 1941 в качестве репортёра в газете Morning Union (Спрингфилд, Массачусетс), впоследствии стал ведущим журналистом США, работая в The Saturday Evening Post, The Washington Post, Fortune, Post публикуя материалы о гигантах нефтяного бизнеса и получив Пулитцеровскую премию.

Багдикян занимался изучением СМИ. Им собран огромный фактический материал, позволявший ему аргументировано, с большим знанием дела характеризовать роль массмедиа в общественно-политической жизни США, указывать на основные тенденции их развития. Он большое внимание уделял проблеме взаимодействия СМИ с представителями власти, её влияния на мировоззрение своей аудитории, а также связанной с этим ответственности.

Бен Бегдикян скончался 11 марта 2016 года.

«Монополия средств информации»

Написанная им в 1982 году «Монополия средств информации» является одной из крупных публикаций автора на эту тему. Свойственный этой работе живой стиль изложения, умение в широкодоступной, яркой форме, на большом количестве конкретных примеров осветить различные аспекты функционирования того весьма сложного социального организма, которым являются современные средства массовой информации США, делают книгу интересной для широкого круга читателей. Но дело, конечно, не только в форме. Американские издатели 1982 года снабдили книгу подзаголовком «Потрясающий отчёт о пятидесяти корпорациях, которые контролируют то, что видит, слышит и читает Америка». Это конечно же проявление определённого стиля американских издателей, но «потрясающи» тут высказывания, оценки деятельности американских СМИ, представляющие собой, что называется, свидетельства из первых рук. Важны выводы, к которым приходит автор — человек, знающий предмет своего анализа изнутри.

«Мир становится более динамичным, перемены происходят быстрее и создают новые проблемы, которые требуют новых решений, возникает постоянная необходимость в более широких и разнообразных источниках общественной информации. Но происходит как раз обратное».

Главный из выводов состоит в том, что СМИ в США всё в большей степени превращаются в институт, подрывающий коренных принципов демократии, функционирующий в интересах узкой группы, а не широкой общественности.

«Мы в Соединённых Штатах зависим от наших средств массовой информации, которые должны сигнализировать о „слабости в нашем общественном порядке“. В 1921 году, когда судили Сакко и Ванцетти, газеты не сумели направить такой сигнал, хотя была простая возможность сделать это. В 1927 году, когда обвиняемые были казнены, значительная часть прессы изменила своё мнение. Это не спасло двух человек, но прояснило кое-что относительно масс-медиа».

Одним из основных тезисов, выдвигаемых в книге, является утверждение о качественно новом этапе концентрации власти в сфере СМИ в США.

«Чтобы выразить эту меняющуюся картину, им следует действовать через основные сложившиеся институты, причём эти институты должны быть разными. Наиболее важными институтами, воздействующими на формирование нашего представления о реальном социальном мире являются газеты, журналы, радио, телевидение, книги и кино. В связи с тем, что наши взгляды на окружающий мир складываются под настойчивым влиянием их симпатий и антипатий, мне представляется очень важным написать о них».

Американские исследователи давно уже обратили внимание на процесс неуклонного уменьшения числа независимых источников массовой информации и сосредоточение всё большего их количества в руках крупных владельцев.

«Двадцать корпорация контролируют более половины из 61 миллиона ежедневных газет, двадцать корпораций получают более половины доходов от 11 тысячи журналов, три корпорации контролируют бóльшую часть доходов от телевидения, десять корпорация осуществляют аналогичный контроль на радио».

Существовавшая на рубеже веков ситуация, когда житель почти любого американского города мог черпать сведения о событиях местного и общенационального характера из газет, принадлежащих разным людям, уже к середине нашего столетия практически полностью изменилась. Жители огромного большинства городов лишились такой возможности. Удельный вес городов, имеющих только одну газету (от общего числа городов с газетами), возрос до 79 % в 1945 году, а в 1954 году города, имеющие только одну газету или только одного издателя выходящих газет, составили уже 94 %.

«Это произошло не в результате дурных намерений или заговора».

Писалось о том, что наряду с сокращением числа городов, имеющих конкурирующие газетные издания, уменьшается и число газет в тех городах (как правило, крупных), в которых ещё сохраняется газетная конкуренция (например, Нью-Йорк):

«Уровень конкурирующих газет выше».

Наглядно выявившаяся в первые послевоенные десятилетия тенденция концентрации СМИ в США, в последующий период не только сохранилась, но и вышла, как показывает Багдикян, на качественно новый уровень. Речь уже идёт не просто о сокращении числа независимых источников информации и превращении фигуры хозяина некоего средства массовой информации в небытие.

«Концентрация гигантских фирм в области СМИ, которые держат под контролем информацию американской общественности, сама по себе вызывает беспокойство. Отношения СМИ и ведущих банков мира представляет собой корпоративное взаимосмешение: контролёры контролируют друг друга».

По свидетельству автора, с конца 60-х происходит концентрация информационного дела в руках узкой группы монополий, принадлежащих к самым верхам американского бизнеса:

«Сегодня в США вряд ли найдётся отрасль промышленности, которая не имела бы в своём распоряжении влиятельного СМИ».

Факты, приводимые в книге, доказывают, что подавляющее большинство американских газет и ТВ станций сосредоточено ныне в руках пятидесяти мощных корпораций, входящих в экономическую элиту США. Если в начале 60-х годов прошлого века тревогу и возмущение американской общественности вызывал уже тот факт, что в стране существовало 136 газетных концернов, владевших тогда 37 % общего числа ежедневных газетных изданий, то на момент выхода книги в восьмидесятые монополизация газетного дела такие масштабы, что доля газет, находящихся 69 %. Причём сократилось и число владеющих газетами концернов, поглощённые магнатами:

«Внедрение ценностей корпораций не может быть достигнуто без постоянной идеологической обработки со стороны основных СМИ».

Содержание информационной деятельности газет и телевизионных станций зависит от соображений чисто коммерческого характера, определяющих её постоянную ориентированность на интересы большого бизнеса, рекламодателей, и насколько далека она от удовлетворения подлинных интересов американского населения в получении объективной и всесторонней информации:

«Большая часть страниц, уделяющих внимание бизнесу, представляет собой пропаганду корпораций в форме пресс-релизов, публикуемых слово в слово. Ежедневно печатаются миллионы биржевых сводок, хотя только 2 % американских семей играют на бирже. Среди большинства тем, традиционно замалчиваемых СМИ, значительное место занимают истории, в которых замешаны корпорации».

В работе Багдикяна много внимания уделено вопросу о причинах монополизации СМИ. Помещение капиталов в сферу СМИ является, как справедливо подчеркивает автор, весьма прибыльным в США бизнесом, приносящим его владельцам многомиллионные доходы:

«Всё это напоминает грандиозный бесплатный завтрак. Владельцы СМИ регулярно внушают трудящимся мысль, что население получает газеты и журналы по цене, гораздо меньшей их себестоимости, и всё это благодаря рекламе. На деле же читатель только переплачивает за почтовую доставку более тяжёлой газеты… Цена в 1980 достигала 20 центов, то есть была в десять раз выше, чем в 1940».

Но в то же время многие, особенно печатные СМИ показали свою значительную экономическую неустойчивость, примеры которой представлены в книге. Именно сложность ведения финансовых дел газет и др. называет Багдикян как одну из существенных причин монополизации СМИ в руках крупных предпринимателей, способных поддерживать необходимое эффективное функционирование — обеспечивать новым конкурентоспособным техническим оборудованием. Важнейший причина монополизации СМИ в США по мнению Багдикяна — борьба за рекламодателя, ведь поступления от рекламы являются основным источником доходов. А чем больше тираж издания тем выше можно установить расценки за размещение объявлений. Чем больше тираж — тем меньше количество газет. Но «крупные рекламодатели вовсе не ставят своей целью и даже не желают создания монополии в области СМИ. Временами они горько жалеют, что это лишает их возможности торговаться о цене рекламного места».

Багдикяна тревожит не просто монополизация СМИ, а социальные последствия этого явления. Само по себе уничтожение конкуренции между газетами или другими СМИ не имеет значения, возможно она даже освобождает редакции от погони за сенсациями, дешёвых скандалов.

Негативные социальные последствия

Исчезновение конкуренции между СМИ лишает аудиторию возможности выбирать и сравнивать сообщения, создаёт односторонность в подаче и оценке. Так 85 % газет, находящихся в собственности крупных информационных концернов, публикуют, согласно исследованию 1975 года, унифицированную информацию: «Мир становится более динамичным, перемены происходят быстрее и создают новые проблемы, которые требуют новых решений, возникает постоянная необходимость в более широких и разнообразных источниках общественной информации. Но происходит как раз обратное».

Как отмечает Багдикян, влияние соображений экономической выгоды, воздействие на информационный процесс установок чисто экономического характера приводят к «социальной стерильности и замалчиванию основных проблем, стоящих за важными событиями, о которых сообщается в информации», что лишает американских граждан «ясного представления о политической жизни».

«Конечно, повседневное и детальное вмешательство „сверху“ в освещение текущих событий наблюдается редко. Учитывая, что редакторам приходится ежечасно принимать решения, такое вмешательство просто физически невозможно».

«СМИ, лишенные реального смысла вследствие аполитичности и стерильности своих материалов, подстриженные под одну гребёнку в результате их монополизации, служащие больше торговцам, чем населению, заполненные пустыми материалами, представляют угрозу не только своему собственному будущему, но и всему государству».

Но не только в этом кроется проблема. Большинство рекламодателей, обеспечивая бóльшую часть дохода СМИ, считают себя вправе вмешиваться и диктовать условия в отношении освещения (и замалчивания) затрагивающих их политические и социально-экономические интересы. «Крупные информационные корпорации имеют свои собственные комитеты политических действий для оказания финансовой поддержки нужным кандидатам и поражения нежелательных».

Наиболее это проявилось в первой половине прошлого столетия. Багдикян приводит многочисленные яркие примеры грубого использования бизнесом своей власти для изменения позиций газет и журналов, примеры подкупа журналистов, а то и убийства несогласных.

«Размеры империй Херста и Люса имели два отрицательных последствия для качества публичных выступлений. Объединённая мощь их империй позволяла им формировать соответствующую национальную атмосферу. Результатом этой огромной власти относительно узкой идеологии корпораций было создание широко распространившихся в Соединённых штатах Америки политических и экономических иллюзий при почти полном отсутствии видимого противодействия им».

В восьмидесятые крупные американские медиаконцерны приобрели некоторую экономическую независимость:

«Крупные СМИ и гигантские корпорации всегда были союзниками. Сейчас они представляют собой единое целое». Образуя единое целое с монополистическим капиталом, информационные корпорации вместе с тем воспроизводят и характеризующие его отдельные разногласия в подходе ко многим социальным и политическим проблемам.

Подвергая справедливой критике последствия монополизации СМИ в США, Багдикян связывает все надежды на «выздоровление» с возвращением независимости местным органам информации, с восстановлением конкуренции и деконцентрализацией информационных монополий. «Только местные журналисты могут справиться с этой проблемой. Ответ заключается не в ликвидации частных предприятий, а в справедливом распределении власти».

Библиография

• In the Midst of Plenty: A New Report on the Poor in America, Boston: Beacon Press, 1964.
• The Information Machines: Their impact on Men and the Media, New York: Harper & Row, 1971, ISBN 0-06-090258-2
• The Effete Conspiracy and Other Crime by the Press, New York: Harper, 1974. ISBN 0-06-090343-0
• Caged: Eight Prisoners & Their Keepers, New York: Harper, 1976. ISBN 0-06-010174-1
• The Media Monopoly, Boston: Beacon Press, 1983. ISBN 0-8070-6179-4
  • New Edition with extensions The New Media Monopoly, Boston: Beacon Press, 2004. ISBN 0-8070-6187-5
• Double Vision: Reflections on My Heritage, Life, and Profession, Boston: Beacon Press, 1995. ISBN 0-8070-7066-1
• Бен Багдикян. Монополия средств информации = The Media Monopoly / Пер. с англ. / Б. Багдикян; Общ. ред. и вступ. ст., с. 5-31, Г. И. Вайнштейна. — М.: Прогресс, 1987. — 316 с.

Ссылки

• la.indymedia.org/news/2003/01/27081.php

Отрывок, характеризующий Багдикян, Бен

Князь Василий исполнил обещание, данное на вечере у Анны Павловны княгине Друбецкой, просившей его о своем единственном сыне Борисе. О нем было доложено государю, и, не в пример другим, он был переведен в гвардию Семеновского полка прапорщиком. Но адъютантом или состоящим при Кутузове Борис так и не был назначен, несмотря на все хлопоты и происки Анны Михайловны. Вскоре после вечера Анны Павловны Анна Михайловна вернулась в Москву, прямо к своим богатым родственникам Ростовым, у которых она стояла в Москве и у которых с детства воспитывался и годами живал ее обожаемый Боренька, только что произведенный в армейские и тотчас же переведенный в гвардейские прапорщики. Гвардия уже вышла из Петербурга 10 го августа, и сын, оставшийся для обмундирования в Москве, должен был догнать ее по дороге в Радзивилов.
У Ростовых были именинницы Натальи, мать и меньшая дочь. С утра, не переставая, подъезжали и отъезжали цуги, подвозившие поздравителей к большому, всей Москве известному дому графини Ростовой на Поварской. Графиня с красивой старшею дочерью и гостями, не перестававшими сменять один другого, сидели в гостиной.
Графиня была женщина с восточным типом худого лица, лет сорока пяти, видимо изнуренная детьми, которых у ней было двенадцать человек. Медлительность ее движений и говора, происходившая от слабости сил, придавала ей значительный вид, внушавший уважение. Княгиня Анна Михайловна Друбецкая, как домашний человек, сидела тут же, помогая в деле принимания и занимания разговором гостей. Молодежь была в задних комнатах, не находя нужным участвовать в приеме визитов. Граф встречал и провожал гостей, приглашая всех к обеду.
«Очень, очень вам благодарен, ma chere или mon cher [моя дорогая или мой дорогой] (ma сherе или mon cher он говорил всем без исключения, без малейших оттенков как выше, так и ниже его стоявшим людям) за себя и за дорогих именинниц. Смотрите же, приезжайте обедать. Вы меня обидите, mon cher. Душевно прошу вас от всего семейства, ma chere». Эти слова с одинаковым выражением на полном веселом и чисто выбритом лице и с одинаково крепким пожатием руки и повторяемыми короткими поклонами говорил он всем без исключения и изменения. Проводив одного гостя, граф возвращался к тому или той, которые еще были в гостиной; придвинув кресла и с видом человека, любящего и умеющего пожить, молодецки расставив ноги и положив на колена руки, он значительно покачивался, предлагал догадки о погоде, советовался о здоровье, иногда на русском, иногда на очень дурном, но самоуверенном французском языке, и снова с видом усталого, но твердого в исполнении обязанности человека шел провожать, оправляя редкие седые волосы на лысине, и опять звал обедать. Иногда, возвращаясь из передней, он заходил через цветочную и официантскую в большую мраморную залу, где накрывали стол на восемьдесят кувертов, и, глядя на официантов, носивших серебро и фарфор, расставлявших столы и развертывавших камчатные скатерти, подзывал к себе Дмитрия Васильевича, дворянина, занимавшегося всеми его делами, и говорил: «Ну, ну, Митенька, смотри, чтоб всё было хорошо. Так, так, – говорил он, с удовольствием оглядывая огромный раздвинутый стол. – Главное – сервировка. То то…» И он уходил, самодовольно вздыхая, опять в гостиную.
– Марья Львовна Карагина с дочерью! – басом доложил огромный графинин выездной лакей, входя в двери гостиной.
Графиня подумала и понюхала из золотой табакерки с портретом мужа.
– Замучили меня эти визиты, – сказала она. – Ну, уж ее последнюю приму. Чопорна очень. Проси, – сказала она лакею грустным голосом, как будто говорила: «ну, уж добивайте!»
Высокая, полная, с гордым видом дама с круглолицей улыбающейся дочкой, шумя платьями, вошли в гостиную.
«Chere comtesse, il y a si longtemps… elle a ete alitee la pauvre enfant… au bal des Razoumowsky… et la comtesse Apraksine… j'ai ete si heureuse…» [Дорогая графиня, как давно… она должна была пролежать в постеле, бедное дитя… на балу у Разумовских… и графиня Апраксина… была так счастлива…] послышались оживленные женские голоса, перебивая один другой и сливаясь с шумом платьев и передвиганием стульев. Начался тот разговор, который затевают ровно настолько, чтобы при первой паузе встать, зашуметь платьями, проговорить: «Je suis bien charmee; la sante de maman… et la comtesse Apraksine» [Я в восхищении; здоровье мамы… и графиня Апраксина] и, опять зашумев платьями, пройти в переднюю, надеть шубу или плащ и уехать. Разговор зашел о главной городской новости того времени – о болезни известного богача и красавца Екатерининского времени старого графа Безухого и о его незаконном сыне Пьере, который так неприлично вел себя на вечере у Анны Павловны Шерер.
– Я очень жалею бедного графа, – проговорила гостья, – здоровье его и так плохо, а теперь это огорченье от сына, это его убьет!
– Что такое? – спросила графиня, как будто не зная, о чем говорит гостья, хотя она раз пятнадцать уже слышала причину огорчения графа Безухого.
– Вот нынешнее воспитание! Еще за границей, – проговорила гостья, – этот молодой человек предоставлен был самому себе, и теперь в Петербурге, говорят, он такие ужасы наделал, что его с полицией выслали оттуда.
– Скажите! – сказала графиня.
– Он дурно выбирал свои знакомства, – вмешалась княгиня Анна Михайловна. – Сын князя Василия, он и один Долохов, они, говорят, Бог знает что делали. И оба пострадали. Долохов разжалован в солдаты, а сын Безухого выслан в Москву. Анатоля Курагина – того отец как то замял. Но выслали таки из Петербурга.
– Да что, бишь, они сделали? – спросила графиня.
– Это совершенные разбойники, особенно Долохов, – говорила гостья. – Он сын Марьи Ивановны Долоховой, такой почтенной дамы, и что же? Можете себе представить: они втроем достали где то медведя, посадили с собой в карету и повезли к актрисам. Прибежала полиция их унимать. Они поймали квартального и привязали его спина со спиной к медведю и пустили медведя в Мойку; медведь плавает, а квартальный на нем.
– Хороша, ma chere, фигура квартального, – закричал граф, помирая со смеху.
– Ах, ужас какой! Чему тут смеяться, граф?
Но дамы невольно смеялись и сами.
– Насилу спасли этого несчастного, – продолжала гостья. – И это сын графа Кирилла Владимировича Безухова так умно забавляется! – прибавила она. – А говорили, что так хорошо воспитан и умен. Вот всё воспитание заграничное куда довело. Надеюсь, что здесь его никто не примет, несмотря на его богатство. Мне хотели его представить. Я решительно отказалась: у меня дочери.
– Отчего вы говорите, что этот молодой человек так богат? – спросила графиня, нагибаясь от девиц, которые тотчас же сделали вид, что не слушают. – Ведь у него только незаконные дети. Кажется… и Пьер незаконный.
Гостья махнула рукой.
– У него их двадцать незаконных, я думаю.
Княгиня Анна Михайловна вмешалась в разговор, видимо, желая выказать свои связи и свое знание всех светских обстоятельств.
– Вот в чем дело, – сказала она значительно и тоже полушопотом. – Репутация графа Кирилла Владимировича известна… Детям своим он и счет потерял, но этот Пьер любимый был.
– Как старик был хорош, – сказала графиня, – еще прошлого года! Красивее мужчины я не видывала.
– Теперь очень переменился, – сказала Анна Михайловна. – Так я хотела сказать, – продолжала она, – по жене прямой наследник всего именья князь Василий, но Пьера отец очень любил, занимался его воспитанием и писал государю… так что никто не знает, ежели он умрет (он так плох, что этого ждут каждую минуту, и Lorrain приехал из Петербурга), кому достанется это огромное состояние, Пьеру или князю Василию. Сорок тысяч душ и миллионы. Я это очень хорошо знаю, потому что мне сам князь Василий это говорил. Да и Кирилл Владимирович мне приходится троюродным дядей по матери. Он и крестил Борю, – прибавила она, как будто не приписывая этому обстоятельству никакого значения.
– Князь Василий приехал в Москву вчера. Он едет на ревизию, мне говорили, – сказала гостья.
– Да, но, entre nous, [между нами,] – сказала княгиня, – это предлог, он приехал собственно к графу Кирилле Владимировичу, узнав, что он так плох.
– Однако, ma chere, это славная штука, – сказал граф и, заметив, что старшая гостья его не слушала, обратился уже к барышням. – Хороша фигура была у квартального, я воображаю.
И он, представив, как махал руками квартальный, опять захохотал звучным и басистым смехом, колебавшим всё его полное тело, как смеются люди, всегда хорошо евшие и особенно пившие. – Так, пожалуйста же, обедать к нам, – сказал он.


Наступило молчание. Графиня глядела на гостью, приятно улыбаясь, впрочем, не скрывая того, что не огорчится теперь нисколько, если гостья поднимется и уедет. Дочь гостьи уже оправляла платье, вопросительно глядя на мать, как вдруг из соседней комнаты послышался бег к двери нескольких мужских и женских ног, грохот зацепленного и поваленного стула, и в комнату вбежала тринадцатилетняя девочка, запахнув что то короткою кисейною юбкою, и остановилась по средине комнаты. Очевидно было, она нечаянно, с нерассчитанного бега, заскочила так далеко. В дверях в ту же минуту показались студент с малиновым воротником, гвардейский офицер, пятнадцатилетняя девочка и толстый румяный мальчик в детской курточке.
Граф вскочил и, раскачиваясь, широко расставил руки вокруг бежавшей девочки.
– А, вот она! – смеясь закричал он. – Именинница! Ma chere, именинница!
– Ma chere, il y a un temps pour tout, [Милая, на все есть время,] – сказала графиня, притворяясь строгою. – Ты ее все балуешь, Elie, – прибавила она мужу.
– Bonjour, ma chere, je vous felicite, [Здравствуйте, моя милая, поздравляю вас,] – сказала гостья. – Quelle delicuse enfant! [Какое прелестное дитя!] – прибавила она, обращаясь к матери.
Черноглазая, с большим ртом, некрасивая, но живая девочка, с своими детскими открытыми плечиками, которые, сжимаясь, двигались в своем корсаже от быстрого бега, с своими сбившимися назад черными кудрями, тоненькими оголенными руками и маленькими ножками в кружевных панталончиках и открытых башмачках, была в том милом возрасте, когда девочка уже не ребенок, а ребенок еще не девушка. Вывернувшись от отца, она подбежала к матери и, не обращая никакого внимания на ее строгое замечание, спрятала свое раскрасневшееся лицо в кружевах материной мантильи и засмеялась. Она смеялась чему то, толкуя отрывисто про куклу, которую вынула из под юбочки.
– Видите?… Кукла… Мими… Видите.
И Наташа не могла больше говорить (ей всё смешно казалось). Она упала на мать и расхохоталась так громко и звонко, что все, даже чопорная гостья, против воли засмеялись.
– Ну, поди, поди с своим уродом! – сказала мать, притворно сердито отталкивая дочь. – Это моя меньшая, – обратилась она к гостье.
Наташа, оторвав на минуту лицо от кружевной косынки матери, взглянула на нее снизу сквозь слезы смеха и опять спрятала лицо.
Гостья, принужденная любоваться семейною сценой, сочла нужным принять в ней какое нибудь участие.
– Скажите, моя милая, – сказала она, обращаясь к Наташе, – как же вам приходится эта Мими? Дочь, верно?
Наташе не понравился тон снисхождения до детского разговора, с которым гостья обратилась к ней. Она ничего не ответила и серьезно посмотрела на гостью.
Между тем всё это молодое поколение: Борис – офицер, сын княгини Анны Михайловны, Николай – студент, старший сын графа, Соня – пятнадцатилетняя племянница графа, и маленький Петруша – меньшой сын, все разместились в гостиной и, видимо, старались удержать в границах приличия оживление и веселость, которыми еще дышала каждая их черта. Видно было, что там, в задних комнатах, откуда они все так стремительно прибежали, у них были разговоры веселее, чем здесь о городских сплетнях, погоде и comtesse Apraksine. [о графине Апраксиной.] Изредка они взглядывали друг на друга и едва удерживались от смеха.
Два молодые человека, студент и офицер, друзья с детства, были одних лет и оба красивы, но не похожи друг на друга. Борис был высокий белокурый юноша с правильными тонкими чертами спокойного и красивого лица; Николай был невысокий курчавый молодой человек с открытым выражением лица. На верхней губе его уже показывались черные волосики, и во всем лице выражались стремительность и восторженность.
Николай покраснел, как только вошел в гостиную. Видно было, что он искал и не находил, что сказать; Борис, напротив, тотчас же нашелся и рассказал спокойно, шутливо, как эту Мими куклу он знал еще молодою девицей с неиспорченным еще носом, как она в пять лет на его памяти состарелась и как у ней по всему черепу треснула голова. Сказав это, он взглянул на Наташу. Наташа отвернулась от него, взглянула на младшего брата, который, зажмурившись, трясся от беззвучного смеха, и, не в силах более удерживаться, прыгнула и побежала из комнаты так скоро, как только могли нести ее быстрые ножки. Борис не рассмеялся.
– Вы, кажется, тоже хотели ехать, maman? Карета нужна? – .сказал он, с улыбкой обращаясь к матери.
– Да, поди, поди, вели приготовить, – сказала она, уливаясь.
Борис вышел тихо в двери и пошел за Наташей, толстый мальчик сердито побежал за ними, как будто досадуя на расстройство, происшедшее в его занятиях.


Из молодежи, не считая старшей дочери графини (которая была четырьмя годами старше сестры и держала себя уже, как большая) и гостьи барышни, в гостиной остались Николай и Соня племянница. Соня была тоненькая, миниатюрненькая брюнетка с мягким, отененным длинными ресницами взглядом, густой черною косой, два раза обвившею ее голову, и желтоватым оттенком кожи на лице и в особенности на обнаженных худощавых, но грациозных мускулистых руках и шее. Плавностью движений, мягкостью и гибкостью маленьких членов и несколько хитрою и сдержанною манерой она напоминала красивого, но еще не сформировавшегося котенка, который будет прелестною кошечкой. Она, видимо, считала приличным выказывать улыбкой участие к общему разговору; но против воли ее глаза из под длинных густых ресниц смотрели на уезжавшего в армию cousin [двоюродного брата] с таким девическим страстным обожанием, что улыбка ее не могла ни на мгновение обмануть никого, и видно было, что кошечка присела только для того, чтоб еще энергичнее прыгнуть и заиграть с своим соusin, как скоро только они так же, как Борис с Наташей, выберутся из этой гостиной.