Багиров, Джахангир Мирджафар оглы

Джахангир Багиров
азерб. Cahangir Bağırov
Место смерти	вблизи города Обоянь
Принадлежность	СССР СССР
Род войск	Военно-воздушные силы
Годы службы	1938—1943
Звание
Часть	40-й гвардейский истребительный авиационный полк
Награды и премии

Джахангир (Джангир) Мирджафар оглы Багиров (азерб. Cahangir Mircəfər oğlu Bağırov;), известный также под именем Владимир — советский лётчик времён Великой Отечественной войны, гвардии старший лейтенант, кавалер ордена Ленина. Сын первого секретаря ЦК КП Азербайджана Мирджафара Багирова. Первый азербайджанец, совершивший воздушный таран.

Биография

Джахангир Багиров родился 6 октября 1919 года в городе Астрахань в семье начальника караульной службы, в будущем первого секретаря ЦК КП Азербайджана Мирджафара Багирова и его жены Марии. Азербайджанец. В 1926 году умирает его мать.

Накануне Великой Отечественной войны Багиров заканчивает Международный факультет МГУ. В РККА с 1938 года. Окончил Ташкентское военное училище. Кандидат в члены ВКП(б) с 1942 года.

На фронтах Великой Отечественной войны с 15 июля 1941 года в должности командира взвода 616-го стрелкового полка Западного фронта. Получив ранение в обе руки в боях 26 октября 1941 года, попал на излечение в госпиталь. После выздоровления направлен в Руставскую военную авиационную школу Закавказского фронта. По окончании обучения направлен в 40-й гвардейский истребительный авиационный полк на должность лётчика. Освоив новый самолет Ла-5, с 1 мая 1943 года принял участие в боевых действиях.

Первое боевое крещение получил в воздушном бою с превосходящими силами противника: 22 самолета Ла-5 против 15 Ме-109Ф, Fw-190, до 50-ти Ju-88 и Ме-110, которые тремя воздушными эшелонами производили налет на города Обоянь и Бобрышево.

В 1942 году, в тяжёлом воздушном бою под Серпуховом Багиров получил ранение в левую руку, но, несмотря на это, смог мастерски посадить самолёт. Джахангир едва переносил госпиталь, хотел как можно скорее вернуться на фронт.

В своём письме отцу Джахангир писал, что ему стыдно смотреть людям в глаза, так как он молодой, здоровый и сидит в тылу:

Дорогой папа. Вот уже два с половиной месяца, как после ранения я нахожусь не на своем месте. Сейчас, когда моя родина в опасности и тысячи моих соотечественников бьются с врагом не на жизнь, а на смерть, я нахожусь в позиции наблюдателя. А я должен быть там, где идут самые ожесточённые бои. Ведь я твой сын, сын моей родины, Партии. Если бы ты знал, как мне стыдно смотреть людям в глаза, ведь я молодой, здоровый и сижу в тылу. Прошу тебя, ускорь мой отъезд на фронт. Еще неделю могу потерпеть, а потом уеду в первую же часть, какую встречу, и на фронт. Жду с нетерпением отправки на фронт и докажу, что твой сын достоин своего отца и родины. Целую крепко, твой Владимир.

В этом же письме от 4 февраля 1943 года Джахангир писал, что ему не нужны хвалёные самолёты иностранной марки, он готов выйти в небо на У-2. Прочитав письмо сына, Багиров вызвал к себе председателя Центральной медицинской комиссии Мустафу Топчибашева и протянул ему письмо сына. Топчибашев, который подтвердил решение комиссии медэкспертизы о негодности Багирова, воскликнул:

Товарищ Багиров, но Ваш сын действительно негоден для армии. Разве можно водить самолёт с раненой рукой? Нужно лечиться около года.

Но Мирджафар Багиров взял ответственность на себя. Через неделю он пришёл в военный госпиталь. Обойдя все палаты, зашёл к сыну. Увидев отца, Джангир поднял перевязанную руку и воскликнул: «Отец, я уже выздоровел!». Багиров сказал, что прочитал его письмо, и пожелал ему «вернуться живым и с Победой…».

5 июня 1943 года Багиров погиб в воздушном бою. В составе группы из четырнадцати Ла-5 Багиров вылетел на перехват шести Ju-88 и 8-ми Ме-109. В этом бою гвардии старший лейтенант Багиров протаранил Ме-109, который, объятый пламенем, рухнул в 5 км юго-восточнее с. Белая.

За этот подвиг Багиров Указом Президиума Верховного Совета СССР от 9 июня 1943 года был посмертно награждён орденом Ленина. Тело Багирова при помощи Ази Асланова было доставлено в Баку, где Багиров был похоронен на Ясамальском кладбище города рядом с могилой своей матери.

По словам азербайджанского историка Адгёзала Мамедова, автора книги про Мирджафара Багирова, Джахангира хотели наградить звездой Героя Советского Союза, но Багиров воспротивился, сказав, что для сына первого секретаря ЦК это будет нескромно. «Чем мой сын отличается от других воинов?» — заявил Багиров. По этому вопросу у Багирова и Калинина, предлагавшего наградить Джахангира звездой Героя, был даже конфликт.

За период боевых действий в 40-м гв. иап Багиров выполнил 19 боевых вылетов на перехват воздушного противника, имел боевой налет 17 часов 30 минут. Участвовал в 5 воздушных боях.

Последнее посещение могилы отцом

26 апреля 1956 года Военная коллегия Верховного суда СССР признала Мирджафара Багирова наряду с другими обвиняемыми виновным «в участии в изменнической группе и в совершении террористических расправ над советскими гражданами» и на основании ст. ст. 63-2,70 УК Азербайджанской ССР приговорила его вместе с Маркаряном, Борщевым и Григоряном к расстрелу с конфискацией всего имущества. По просьбе уже приговоренного к смерти Мирджафара Багирова ему разрешили в последний раз посетить могилу сына Джахангира.

В окружении конвоя Багирова привели на Ясамальское кладбище в Баку. Багиров плакал над могилой сына, обнимал надгробный камень, а охранники-азербайджанцы просили русского командира не мешать осужденному проститься с сыном. Багиров, рыдая, говорил:

Не доведётся мне умереть на земле, где ты похоронен.

Когда Мирджафара Багирова увозили с кладбища, он не отрывал глаз от надгробного камня.

Бюст в Губе

В советское время в центре Губы, родном городе отца Багирова, был заложен парк, известный в народе как «Сад Джахангира» (азерб. Cahangir bağı). В 1993 году население Губы за свои деньги установило бюст Джахангиру Багирову. Спустя некоторое время, под бюстом лётчика, отец которого был довольно противоречивой фигурой, сначала было убрано имя героя, а под бюстом установлена надпись «Неизвестный солдат». За историю существования бюста, он не раз подвергался неуважительному отношению, но его вновь восстанавливали, благодаря стараниям жителей города. Позже, в 2007 году, бюст вовсе был убран и постамент остался голым.

По словам дальнего родственника Багирова по имени Таги, бюст был убран по прихоти одного из посетителей парка. По его словам:

Нас даже не предупредили, пришли и убрали бюст. Зачем, ведь он же отдал жизнь за нас, он же герой. Разве так относятся к памяти героев?

Заместитель главы исполнительной власти города Губа Сахиб Мамедов заявил, что ничего не знает по данному вопросу. В 2013 году директор Историко-краеведческого музея Губы Марьям Гаджиева, заявила, что бюст Джахангира Багирова находится в музее, что он был демонтирован во время реконструкции парка. По словам Гаджиевой, сейчас бюст пришёл в плачевное состояние, в частности, откололась часть конструкции, и нуждается в реставрации. Гаджиева выразила надежду, что после ремонта парка бюст вернут на прежнее место.

В феврале 2015 года стало известно, что бюст Джахангира Багирова лежит заброшенным во дворе Историко-краеведческого музея города, где он находится уже 8 лет.

Отрывок, характеризующий Багиров, Джахангир Мирджафар оглы

Князь Василий не обдумывал своих планов. Он еще менее думал сделать людям зло для того, чтобы приобрести выгоду. Он был только светский человек, успевший в свете и сделавший привычку из этого успеха. У него постоянно, смотря по обстоятельствам, по сближениям с людьми, составлялись различные планы и соображения, в которых он сам не отдавал себе хорошенько отчета, но которые составляли весь интерес его жизни. Не один и не два таких плана и соображения бывало у него в ходу, а десятки, из которых одни только начинали представляться ему, другие достигались, третьи уничтожались. Он не говорил себе, например: «Этот человек теперь в силе, я должен приобрести его доверие и дружбу и через него устроить себе выдачу единовременного пособия», или он не говорил себе: «Вот Пьер богат, я должен заманить его жениться на дочери и занять нужные мне 40 тысяч»; но человек в силе встречался ему, и в ту же минуту инстинкт подсказывал ему, что этот человек может быть полезен, и князь Василий сближался с ним и при первой возможности, без приготовления, по инстинкту, льстил, делался фамильярен, говорил о том, о чем нужно было.
Пьер был у него под рукою в Москве, и князь Василий устроил для него назначение в камер юнкеры, что тогда равнялось чину статского советника, и настоял на том, чтобы молодой человек с ним вместе ехал в Петербург и остановился в его доме. Как будто рассеянно и вместе с тем с несомненной уверенностью, что так должно быть, князь Василий делал всё, что было нужно для того, чтобы женить Пьера на своей дочери. Ежели бы князь Василий обдумывал вперед свои планы, он не мог бы иметь такой естественности в обращении и такой простоты и фамильярности в сношении со всеми людьми, выше и ниже себя поставленными. Что то влекло его постоянно к людям сильнее или богаче его, и он одарен был редким искусством ловить именно ту минуту, когда надо и можно было пользоваться людьми.
Пьер, сделавшись неожиданно богачом и графом Безухим, после недавнего одиночества и беззаботности, почувствовал себя до такой степени окруженным, занятым, что ему только в постели удавалось остаться одному с самим собою. Ему нужно было подписывать бумаги, ведаться с присутственными местами, о значении которых он не имел ясного понятия, спрашивать о чем то главного управляющего, ехать в подмосковное имение и принимать множество лиц, которые прежде не хотели и знать о его существовании, а теперь были бы обижены и огорчены, ежели бы он не захотел их видеть. Все эти разнообразные лица – деловые, родственники, знакомые – все были одинаково хорошо, ласково расположены к молодому наследнику; все они, очевидно и несомненно, были убеждены в высоких достоинствах Пьера. Беспрестанно он слышал слова: «С вашей необыкновенной добротой» или «при вашем прекрасном сердце», или «вы сами так чисты, граф…» или «ежели бы он был так умен, как вы» и т. п., так что он искренно начинал верить своей необыкновенной доброте и своему необыкновенному уму, тем более, что и всегда, в глубине души, ему казалось, что он действительно очень добр и очень умен. Даже люди, прежде бывшие злыми и очевидно враждебными, делались с ним нежными и любящими. Столь сердитая старшая из княжен, с длинной талией, с приглаженными, как у куклы, волосами, после похорон пришла в комнату Пьера. Опуская глаза и беспрестанно вспыхивая, она сказала ему, что очень жалеет о бывших между ними недоразумениях и что теперь не чувствует себя вправе ничего просить, разве только позволения, после постигшего ее удара, остаться на несколько недель в доме, который она так любила и где столько принесла жертв. Она не могла удержаться и заплакала при этих словах. Растроганный тем, что эта статуеобразная княжна могла так измениться, Пьер взял ее за руку и просил извинения, сам не зная, за что. С этого дня княжна начала вязать полосатый шарф для Пьера и совершенно изменилась к нему.
– Сделай это для нее, mon cher; всё таки она много пострадала от покойника, – сказал ему князь Василий, давая подписать какую то бумагу в пользу княжны.
Князь Василий решил, что эту кость, вексель в 30 т., надо было всё таки бросить бедной княжне с тем, чтобы ей не могло притти в голову толковать об участии князя Василия в деле мозаикового портфеля. Пьер подписал вексель, и с тех пор княжна стала еще добрее. Младшие сестры стали также ласковы к нему, в особенности самая младшая, хорошенькая, с родинкой, часто смущала Пьера своими улыбками и смущением при виде его.
Пьеру так естественно казалось, что все его любят, так казалось бы неестественно, ежели бы кто нибудь не полюбил его, что он не мог не верить в искренность людей, окружавших его. Притом ему не было времени спрашивать себя об искренности или неискренности этих людей. Ему постоянно было некогда, он постоянно чувствовал себя в состоянии кроткого и веселого опьянения. Он чувствовал себя центром какого то важного общего движения; чувствовал, что от него что то постоянно ожидается; что, не сделай он того, он огорчит многих и лишит их ожидаемого, а сделай то то и то то, всё будет хорошо, – и он делал то, что требовали от него, но это что то хорошее всё оставалось впереди.
Более всех других в это первое время как делами Пьера, так и им самим овладел князь Василий. Со смерти графа Безухого он не выпускал из рук Пьера. Князь Василий имел вид человека, отягченного делами, усталого, измученного, но из сострадания не могущего, наконец, бросить на произвол судьбы и плутов этого беспомощного юношу, сына его друга, apres tout, [в конце концов,] и с таким огромным состоянием. В те несколько дней, которые он пробыл в Москве после смерти графа Безухого, он призывал к себе Пьера или сам приходил к нему и предписывал ему то, что нужно было делать, таким тоном усталости и уверенности, как будто он всякий раз приговаривал:
«Vous savez, que je suis accable d'affaires et que ce n'est que par pure charite, que je m'occupe de vous, et puis vous savez bien, que ce que je vous propose est la seule chose faisable». [Ты знаешь, я завален делами; но было бы безжалостно покинуть тебя так; разумеется, что я тебе говорю, есть единственно возможное.]
– Ну, мой друг, завтра мы едем, наконец, – сказал он ему однажды, закрывая глаза, перебирая пальцами его локоть и таким тоном, как будто то, что он говорил, было давным давно решено между ними и не могло быть решено иначе.
– Завтра мы едем, я тебе даю место в своей коляске. Я очень рад. Здесь у нас всё важное покончено. А мне уж давно бы надо. Вот я получил от канцлера. Я его просил о тебе, и ты зачислен в дипломатический корпус и сделан камер юнкером. Теперь дипломатическая дорога тебе открыта.
Несмотря на всю силу тона усталости и уверенности, с которой произнесены были эти слова, Пьер, так долго думавший о своей карьере, хотел было возражать. Но князь Василий перебил его тем воркующим, басистым тоном, который исключал возможность перебить его речь и который употреблялся им в случае необходимости крайнего убеждения.
– Mais, mon cher, [Но, мой милый,] я это сделал для себя, для своей совести, и меня благодарить нечего. Никогда никто не жаловался, что его слишком любили; а потом, ты свободен, хоть завтра брось. Вот ты всё сам в Петербурге увидишь. И тебе давно пора удалиться от этих ужасных воспоминаний. – Князь Василий вздохнул. – Так так, моя душа. А мой камердинер пускай в твоей коляске едет. Ах да, я было и забыл, – прибавил еще князь Василий, – ты знаешь, mon cher, что у нас были счеты с покойным, так с рязанского я получил и оставлю: тебе не нужно. Мы с тобою сочтемся.
То, что князь Василий называл с «рязанского», было несколько тысяч оброка, которые князь Василий оставил у себя.
В Петербурге, так же как и в Москве, атмосфера нежных, любящих людей окружила Пьера. Он не мог отказаться от места или, скорее, звания (потому что он ничего не делал), которое доставил ему князь Василий, а знакомств, зовов и общественных занятий было столько, что Пьер еще больше, чем в Москве, испытывал чувство отуманенности, торопливости и всё наступающего, но не совершающегося какого то блага.
Из прежнего его холостого общества многих не было в Петербурге. Гвардия ушла в поход. Долохов был разжалован, Анатоль находился в армии, в провинции, князь Андрей был за границей, и потому Пьеру не удавалось ни проводить ночей, как он прежде любил проводить их, ни отводить изредка душу в дружеской беседе с старшим уважаемым другом. Всё время его проходило на обедах, балах и преимущественно у князя Василия – в обществе толстой княгини, его жены, и красавицы Элен.
Анна Павловна Шерер, так же как и другие, выказала Пьеру перемену, происшедшую в общественном взгляде на него.
Прежде Пьер в присутствии Анны Павловны постоянно чувствовал, что то, что он говорит, неприлично, бестактно, не то, что нужно; что речи его, кажущиеся ему умными, пока он готовит их в своем воображении, делаются глупыми, как скоро он громко выговорит, и что, напротив, самые тупые речи Ипполита выходят умными и милыми. Теперь всё, что ни говорил он, всё выходило charmant [очаровательно]. Ежели даже Анна Павловна не говорила этого, то он видел, что ей хотелось это сказать, и она только, в уважение его скромности, воздерживалась от этого.
В начале зимы с 1805 на 1806 год Пьер получил от Анны Павловны обычную розовую записку с приглашением, в котором было прибавлено: «Vous trouverez chez moi la belle Helene, qu'on ne se lasse jamais de voir». [у меня будет прекрасная Элен, на которую никогда не устанешь любоваться.]